ВСЕ АВТОРСКИЕ ПРАВА НА ЭТО ПРОИЗВЕДЕНИЕ ЗАЩИЩЕНЫ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВОМ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
Евгений Балакин
« К т о В ы, г о с п о д и н К а н т? »
Иммануил Кант – в старости
Иммануил Кант – в расцвете лет
Андрей Болотов – русский офицер
Мария Шарлота Якоби
Райнхольд Яхманн
Отто Шульце – пастор
Генрих Якоби - банкир
Хайнц Кох, Некто
Мартин Лампе – слуга Иммануила Канта
П е р в о е д е й с т в и е
Первая картина
Конец 18 века. Квартира Канта. Хозяин сидит в кресле, Яхманн ходит перед ним взад-вперёд.
Кант – Райнхольд, сколько Вам лет?
Яхманн – Тридцать девять... А что?
Кант – Если Вы будете тратить столько сил на свои бесполезные перемещения в пространстве, то вряд ли переживёте своё пятидесятилетие.
Яхманн – Профессор Кант, я должен был умереть ещё в младенчестве. Оспа... Но, как видите, всё ещё жив. И единственная причина этому – великое счастье быть Вашим биографом!
Кант – Не преувеличивайте, Райнхольд, я не Господь Бог, а Вы не Лазарь. К тому же, быть биографом - самое неблагодарное занятие из всех. Выдавать своё за чужое. Откажитесь, пока не поздно...
Яхманн – Но ведь Вы сами этого захотели...
Кант – Я уже передумал. Обычное человеческое тщеславие... Слишком большая ответственность перед людьми... Это была просто минутная слабость.
Яхманн – Но, господин Кант, Вы можете быть абсолютно спокойны. Ваша слабость сделает Вас ещё сильнее. Это будет лирическая поэма, написанная языком математической точности...
Кант – Вы пугайте меня, господин Яхманн.
Яхманн - Уверяю Вас, я буду предельно точен и объективен в своих оценках... Ни слова лжи, только - правда.
Кант – С моих-то слов? Райнхольд, не смешите меня... Это будет моя правда, но не Ваша. И к тому же я лицо заинтересованное.
Яхманн – Это-то мне и нужно. В любом случае, в том, что я напишу о Вас, господин Кант, заинтересованы миллионы! Все этого ждут! Вы – гений!
Кант – Что ж, прекрасно... Тогда, как гений я заявляю, что это будет самое скучное повествование из всех существующих до ныне. Философия – всего лишь поправка к здравому смыслу. Но, разумеется, благодаря Вам, на свет появится ещё один миф.
Яхманн – Миф?
Кант - Конечно, миф! Миф, под названием - «Кёнегсбергский отшельник» или как Вы там это обзовёте, господин Яхманн?
Яхманн – Я ещё не придумал название достойное Вашей жизни, профессор.
Кант – Хорошо... Но я соглашаюсь на это только исключительно ради общественного блага.
Яхманн – Господин профессор, своей «Критикой практического разума» Вы давно вооружили наше общество иммунитетом от всех болезней!
Кант – Хотя моё собственное слабое тело изнемогает под бременем всех возможных недугов...
Яхманн – Поэтому, чтобы не злоупотреблять Вашим бесценным временем и здоровьем, профессор, я приготовил ряд вопросов, ответы на которые, надеюсь, не составят для Вас особого труда.
Кант – Показывайте Ваши вопросы... Я должен знать, что меня ждёт.
Яхманн – Минуту... Вот, извольте.
Кант – М-да... Однако Вы хорошо подготовились. Глядя на всё это, я вновь чувствую себя неопытным юнцом, сдающим экзамены в университет... Но там я всего лишь повторял заблуждения других, здесь же, Вы хотите, чтобы я признался в собственных ошибках. Так?
Яхманн – Господин Кант, Ваши ошибки стоят гораздо дороже иных откровений.
Кант - Таких, например, как вот это! Вопрос двадцать два! Вы пишите - «Не имела ли счастье какая-либо особа внушить к себе исключительную любовь и внимание?» Вопрос двадцать три, – «Какие вообще женщины вызывали к себе интерес? Райнхольд, где Вы видели в этом доме хотя бы одну женщину?
Райнхольд – Я не видел, но... Отношения между мужчиной и женщиной – это тайна двух сердец. И в этом смысле никто ни от чего не застрахован. Вы вполне могли подвергнуться атакам со стороны прекрасного пола... Женщины всегда так падки на знаменитых людей...
Кант – В этом доме не ступала ногой ни одна женщина. Кроме моей кухарки... И я горжусь этим! Горжусь! Так и запишите у себя, господин Яхманн! Философия и особи женского рода несовместимы. Платон, Декарт, Спиноза, Паскаль, Лейбниц, Ньютон, Гоббс - тому прямое подтверждение! Женщины всегда были способны приводить великих мужчин только к руинам! Приходиться выбирать – состариться или жениться. Вся семейная жизнь только истощает силы, потому что брак – это замедленное самоубийство. Бедный Сократ, он прожил бы гораздо дольше, если бы не женился.
Без стука заходят двое мужчин. Один из них – Хайнц Кох.
Кох – К сожалению, людям свойственно ошибаться. Даже Вы, господин философ, со всей своей премудростью не избежали этого. Здравствуйте, господин Кант!
Кант – Кто Вы? И почему без предупреждения входите в мой дом?
Кох – Властью, данной мне королём Пруссии, я имею на это право.
Кант – Это, видимо, Лампе пошёл на рынок, и специально забыл закрыть входную дверь! А всё потому, что я недавно отчитал его за тупость и медлительность. Мстительный Лампе... Он всегда приносит мне одни только неприятности! Вот уже в течение тридцати пяти лет, девяти месяцев и четырёх дней... Представьтесь! Не имею чести знать...
Кох – Знаете, господин Кант, знаете... Хайнц Кох! Доверенное лицо нашего короля. Прусского короля! Надеюсь, что и Вашего тоже...
Кант – Ах, это Вы! Опять об этом... Райнхольд, вот этот господин, мой злой гений, сейчас в очередной раз будет уговаривать меня отказаться от присяги, данной мною русской императрице Елизавете... Берите перо и бумагу! Вот, превосходный случай для Вас, как для моего биографа.
Кох – Господин профессор, несмотря на всё моё к Вам уважение, вынужден заявить, что Вы ведёте себя крайне опрометчиво. И я не советую из всего этого устраивать представление. Потому что произошедшее касается не только Вас, это касается всего прусского королевства, его престижа... И лично Фридриха Вильгельма Второго! Встаньте, господин Яхманн! И не смейте сидеть в присутствии представителя короля! Это может делать только Иммануил Кант!
Яхманн – Простите... Господин профессор, я, с Вашего позволения, лучше пойду...
Кант – Нет! Останьтесь... Я хочу, чтобы Вы, как мой биограф, знали всё. У меня нет от Вас тайн.
Яхманн – Но...
Кох – Конечно, если господин Кант этого хочет, Вы можете оставаться, господин Яхманн. Но предупреждаю, если Вы вздумаете, хоть одним словом обмолвиться о предмете нашего разговора, где бы то ни было, в письменной или в устной форме, Вы будете жалеть об этом всю свою оставшуюся жизнь. Вам понятно?
Кант – Это безнравственно!
Кох – Вам лучше знать. Соблюдать нравственные законы не входит в круг моих прямых обязанностей. Вам понятно, господин Яхманн!?
Яхманн – Да... Это мне хорошо понятно, господин Кох.
Кох – Господин философ, двадцать пять лет назад роковые обстоятельства принудили нашего короля Фридриха Второго отдать русским Восточную Пруссию. Война – дама непредсказуемая и часто отдаётся без любви. К сожалению... Это вынужденная мера была самой мрачной страницей нашей истории. К счастью, она закончилась...
Кант – Но по закону победителей, Райнхольд, всё население оккупированных территорий приводится к присяге чужой короне. В нашем случае, к русской короне...
Кох - И Вы, господин Кант, были вынуждены...
Кант – Как и десятки тысяч других...
Кох - ... пройти эту оскорбительную для Вас процедуру.
Кант – Для многих, господин Кох, гораздо оскорбительнее было чувствовать себя побеждёнными.
Кох – Если бы не эта варварская Россия, прусские военные флаги украшали бы тогда Вену и Париж...
Кант – Не знаю, как там насчёт флагов, но считаю, что всегда можно договориться друг с другом – это моё глубокое убеждение. Любая война хороша только за столом переговоров. Жаль только, что те, от кого это зависит, этого не понимают... Но, кстати, русские оказались довольно приятными людьми, а их чиновники, даже, ни в чём не уступали нашим – требовали такое же количество справок и прочих бумаг. К тому же они снизили подоходный налог аж в целых семь раз! Подозреваю, что сейчас вся Восточная Пруссия готова была бы сдаться им опять и уже без боя.
Кох – Наши подданные любили своего короля Фридриха Второго!
Кант – А Его Величество ненавидел Восточную Пруссию и никогда нам этого не простил. Даже штраф, который он наложил на весь Кёнигсберг, не смягчил его душу. И при жизни своей он никогда больше здесь не был...
Кох – Простите, но я не уполномочен это обсуждать. Господин Кант, Его Величество король Пруссии Фридрих Вильгельм Второй предлагает Вам кафедру в Берлинском университете, пожизненный пенсион...
Кант – Я здесь вырос...
Кох - Полное издание всех Ваших работ...
Кант – Здесь мой дом...
Кох – Вы можете возглавить Берлинскую академию наук...
Кант – Нет.
Кох – Что Вы отворачиваетесь, господин Яхманн! Вам так смешно?! Чему Вы там радуетесь? Отвечайте!
Яхманн – Я радуюсь?! Боже упаси! В данный момент, я - воплощение печали...
Кох – С Вами мы ещё разберёмся! Дайте время... Итак, господи Кант, Вы готовы восстановить справедливость и присягнуть на верность Фридриху Вильгельму Второму, как и полагается истинному патриоту?
Кант – Нравственный закон не позволяет мне присягать дважды. Это не в моих правилах...
Кох – Не испытывайте терпения короля, господин философ! Оно не беспредельно.
Кант – Простите, но я ничего не могу с собой поделать. Райнхольд, между Фридрихом Вторым и Фридрихом Вильгельмом Вторым есть одно существенное отличие. Если первый говорил: «Рассуждайте, но повинуйтесь», то у второго, эти же слова звучат, как: «Повинуйтесь, не рассуждая». Господин Кох, если я поступлю так, как Вы хотите, я вынужден буду отказаться от половины того, что я написал в течение всей своей жизни и чему верю до сих пор.
Кох – Вы пожалеете об этом.
Кант – Вряд ли.
Кох – Подумайте ещё... Я даю Вам время.
Кант – Вы очень щедрый, господин Кох, но природа человека в его свободе.
Кох – Я говорю Вам это, как Ваш друг! До свидания, господин Кант!
Кант – Надеюсь, что прощайте.
Кох и его спутник уходят.
Кант – Боже, спаси нас от наших друзей, с врагами мы справимся сами. Итак, Райнхольд, продолжим... Садитесь. Уже можно... На чём мы с Вами остановились?
Яхманн – На женщинах... Господин Кант, так Вы до сих пор остаётесь подданным Российской короны!?
Кант – Вас это так удивляет?
Райнхольд – Но... Выходит, что Вы подданный враждебного нам государства!
Кант – Да. А Вы, Райнхольд, выходит, меня совсем не знаете. Представляю, что Вы тогда обо мне понапишите... Не передумали уже? Я расцениваю присягу российской императрице, как общественное благо. Верность своим убеждениям – основа для того, чтобы ощущать себя достойным человеком. Всё, что у меня есть, Райнхольд, так это мои моральные принципы. Спасибо моей матери. И мне с ними легко... Итак, о женщинах... Жить без них – это аскеза. Ровно, как и жить с ними. Кстати, слово принцип - мужского рода!
Яхманн – Это верно... Но нравственность, мораль и философия – женского!
Кант – И всё-таки, долг – мужского! И как раз он велит мне сейчас добросовестно выполнять свои обыденные, повседневные обязанности. Ровно без пяти три, а это значит - пришло время моей дневной прогулки. Если хотите, Райнхольд, Вы можете составить мне компанию. Пока Вас ещё не арестовали за дружбу со мной...
Яхманн – Даже не предполагал, что это может быть настолько опасно, но почту за честь! Скажите, что для Вас ежедневная прогулка, господин Кант? Укрепление тела?
Кант – Что Вы! Это потребует от меня слишком много усилий. Всего лишь навсего, возвращение духовных сил. Видимо, это уже возраст...
Яхманн – А Вы хотели бы вернуться на двадцать лет назад, профессор Кант?
Кант – Чтобы повторить все свои ошибки? Ни за что! Хотя... Хотел бы!
Вторая картина
Далее следуют события двадцатилетней давности. Заходит Мартин.
Мартин – Если бы наш храбрый король не отправился в Саксонию проучить этих подлых саксонцев, русским никогда не видать было бы Кёнигсберга. Никогда! А так, сдали почти без боя... Полстраны. А может, это какая-нибудь военная хитрость? Заманить всю их армию, окружить, а как только сюда заявится русская императрица, прихлопнуть их всех разом... И вот она – победа! Ну, ничего... Мартин Лампе ещё не забыл, с какой стороны надо заряжать пушку! Правая батарея, картечью - пли! Левая – гранатой заряжай! Король вернётся и тогда всё будет по-прежнему. По-прежнему! Но сейчас продукты на рынке стали почему-то дешевле... А были дороже. В два раза... Зато у нас были правильные цены, а эти цены неправильные! Эти русские разжижают нам мозги... Плевать! Из любви к своему доброму королю, я отказываюсь ходить на рынок! Мартин Лампе не будет покупать там селёдку, говяжьи почки и козий сыр, даже если мне велит это сделать сам господин Кант!
Стук в дверь. Лампе идёт открывать, заходит Андрей Болотов.
Болотов – Любезный, мне нужен твой хозяин, господин Кант. Он дома?
Мартин – Мой хозяин только не там, потому что не здесь!
Болотов – Что ты сказал? Я не понял, повтори.
Мартин – Потому что, это военная хитрость! Правая батарея, картечью - пли! Левая батарея гранатой заряжай! Мартин Лампе не будет покупать у Вас селёдку, говяжьи почки и козий сыр! Да здравствует Фридрих Второй, Победитель! Ха-ха-ха!
Болотов – Победитель, но не нас, русских! Для этого кишка у него тонка! Я смотрю, ты, голубчик, либо пьян, либо непроходимо туп. В любом случае, я не позволю тебе смеяться над русским офицером! Получай, каналья! Получай, мерзавец!
Бьёт слугу шпагой. Заходит Кант.
Кант – Что такое? Что здесь происходит? Но чтобы не случилось, уверен, Лампе получает вполне по заслугам.
Мартин – Пощадите... Это не я, господин Кант! Это всё их русская водка!
Болотов – А ну, молчать, скотина! Причина не в нашей русской водке, а в твоих прусских мозгах! Извините, господин Кант, что хозяйничаю тут у Вас... Видит Бог, не сдержался. Подпоручик Андрей Болотов! Месяц назад я со своими товарищами имел удовольствие слушать курс Ваших лекций по географии и фортификации...
Кант – Да, да... Я помню Вас. Чем могу быть полезен ещё?
Болотов – Я принёс Вам деньги за Ваши лекции. Простите, что так долго пришлось ждать... Всё как-то не досуг было.
Кант – Спасибо. Это очень любезно с Вашей стороны. Русские офицеры весьма любознательны и всегда задают много вопросов по существу предмета...
Болотов – Любознательность – в природе нашей. И хотя, Вы – иностранцы, по части точных наук превзошли нас, но воевать Вы не умеете. А в остальном мы Вас догоним и очень даже в скором времени. Не сомневайтесь... И в метафизике, господин Кант, тоже.
Кант – Ни сколько не сомневаюсь в этом, господин Болотов. Но будьте осторожны – метафизика не имеет научной основы и приходится пользоваться понятиями априорными, выводы от которых не всем нравятся. Не многие любят метафизические тонкости... Вот, например, я только что встретил знакомого богослова, который, видимо, от большой любви ко мне, назвал свою собачонку моим именем. Назвал за то, что я, видите ли, отрицаю все доказательства существования Бога. Увидев меня, этот уважаемый господин начал демонстративно нахлёстывать собаку плёткой. Но если господин учёный богослов думает, что меня это как-то заденет, обидит или возмутит, то он ошибается. Просто в Кёнигсберге стало ещё на одного Иммануила больше! И, кстати, она его всё-таки укусила...
Болотов – Господин философ, мне было бы за счастье иметь собаку с Вашим именем. Ежели Вы не против, я половину борзых в своём имении назову Иммануилами и Кантами! Пусть соседи завидуют. Но шутки в сторону... Помимо денег, есть ещё одна причина моего к Вам визита... Одна высокопоставленная особа очень желает познакомиться с Вами.
Кант – Особа?
Болотов – Да.
Кант – Русская?
Болотов – Так точно. Не могли бы Вы, господин Кант, принять её у себя дома. Она не хочет лишней огласки.
Кант – И кто же это?
Болотов – Екатерина Дашкова. Весьма просвещённая и современно мыслящая дама...
Кант – Не считаю это за достоинство. Некоторые женщины сильно злоупотребляют своим правом, который предоставляет им принадлежность к женскому полу – быть невежественным.
Болотов – Вот тут, господин Кант, позвольте с Вами не согласиться. Если бы императрица Елизавета Петровна, Царствие ей Небесное, не обладала в достаточной мере всеми теми мужскими качествами, в которых Вы так категорично отказываете женщинам, то вряд ли ей удалось бы в течение двадцати лет столь успешно править Российской империей. Не так ли? Так что мне передать этой особе?
Кант – Хорошо. Этот пример стоит всех остальных... Передайте, что я готов принять её. Мой распорядок дня, надеюсь, Вы знаете.
Болотов – Его знают все жители Кёнигсберга. Завтра она будет у Вас во второй половине дня. Благодарю Вас, господин Кант, и честь имею!
Кант – Всего хорошего, господин Болотов. Если надумаете, заходите ещё. На следующей неделе я намерен читать курс лекций по механике и пиротехнике.
Болотов – Спасибо за приглашение. К сожалению, сам не смогу – служба. Но среди офицеров, заинтересованных найду без труда. Ещё раз – честь имею, господин Кант!
Болотов уходит.
Кант – Итак, Мартин Лампе, в моём доме Вы удостоились особой привилегии быть избитым шпагой русским офицером. Не спрашиваю за что, с меня достаточно самого факта. На мой взгляд, это очень символично... Так вот, если Вы позволите себе ещё раз нечто подобное с моими слушателями, я Вас уволю. А теперь подайте мне, пожалуйста, мою газету и несите сюда мой обед. (Лампе исполняет) Что это?
Мартин – Молочный суп и отварная курица.
Кант – Я спрашиваю, что вот это?
Мартин – Газета, господин Кант.
Кант – Я сам вижу, что газета. Но какая газета? Разве я просил Вас купить мне именно эту газету?
Мартин – Ну-у-у... Эту... Или не совсем эту... Виноват, но я не очень запомнил её название.
Кант – Мартин, объясните мне, пожалуйста, одну вещь. Как Вам удаётся забыть название газеты, которую Вы покупаете мне вот уже в течении пяти лет? У этой газеты название не меняется. Лампе, Вам не кажется, что я трачу на Вас слишком много своей жизненной энергии? Это идёт только во вред моему здоровью...
Мартин – Прикажете сходить в аптеку?
Кант – От таких, как Вы, Мартин, лекарств нет. Кроме одного... Самого радикального. Так вот, завтра, когда Вы пойдёте покупать мне газету, возьмите с собою старый её номер, чтобы освежить свою память. Вам понятно?
Мартин – Так точно!
Кант – И вот ещё что... Сегодня тёплый день и я намерен открыть окна. Выйдете, пожалуйста, на улицу и послушайте, поют заключённые в тюрьме или нет.
Мартин – Слушаюсь. (Уходит, возвращается) Поют, господин Кант! Громко и на три голоса...
Кант – Какое лицемерие! Какое фарисейство! Петь протестантские гимны в тюрьме, вне церкви! Это безнравственно. Заключённые просто демонстрируют своё якобы исправление, они просто выслуживаются перед тюремщиками! В конце концов, всё это можно делать и при закрытых окнах. Их пение страшно отвлекает меня от работы... Это надо прекратить. Мартин, пожалуйста, сегодня окна не открывайте!
Мартин – Слушаюсь. Вот если бы здесь был наш король, наш добрый Фридрих Второй, такого безобразия бы не было. Он быстро приказал бы всех выпороть и посадить на хлеб с водой! Это всё новые власти...
Но Кант уже что-то пишет и Мартин на цыпочках удаляется. Часы бьют раз, ещё раз и ещё раз.
Кант- Мартин, чаю!
Мартин приносит поднос со стаканом чая.
Кант – Спасибо, Мартин. У меня заканчиваются чернила... Завтра, когда Вы пойдёте за газетой, зайдите в магазин Аккермана и купите, пожалуйста, чернил. Но спрашивайте у продавцов только английские чернила. Они самые лучшие, так как более стойкие и не выгорают от солнечного света.
Мартин – Это всё оттого, господин Кант, что наш Кёнигсберг находится слишком близко от моря. Чем дальше от него, тем чернила крепче... Это всё из-за морской соли.
Кант – Вам, как человеку никогда не писавшему чернилами, конечно, это лучше знать, Мартин... Вот Вам деньги на газету и на чернила... И купите мне ещё бутылку венгерского красного вина. Полусладкого...
Мартин – Господин Кант, у нас закончились говяжьи почки...
Кант – Так в чём же дело? Если у нас закончились почки, идите на рынок и купите их.
Мартин – На рынок?
Кант – А куда же ещё? Там дешевле всего.
Мартин – Нет...
Кант – Что?
Мартин – Там сейчас не совсем правильные цены!
Кант – Не совсем правильные цены? Это Вы мне это говорите, как экономист? Я всё больше и больше укрепляюсь во мнение, Мартин Лампе, что у меня не совсем правильный слуга. Ваше воображение заведёт Вас в самые дебри бессознательного, к самым странным умозаключениям. Живите проще, Мартин, - поступать следует только в соответствии с долгом, а не в соответствии с чувствами. Потому что они могут Вас просто обмануть. Живите в соответствии с тем принципом, который для всех имеет силу всеобщего закона...
Мартин – Хорошо, хорошо! Я куплю говяжьи почки на рынке. Пусть мне будет хуже... Когда Вы, господин Кант, начинаете так говорить, я перестаю Вас понимать. Словно Вы говорите на русском языке...
Кант – Мне достаточно того, что сами русские хорошо говорят по-немецки...
Звонит колокольчик входной двери. Мартин уходит, возвращается.
Мартин – К Вам – какой-то молодой человек, господин Кант. Говорит, что уведомил Вас об этом письмом.
Кант – Уведомил меня письмом? Как его имя?
Мартин – Адальберт Маркус.
Кант – Но я не знаю человека с таким именем. И я не получал от него никакого письма...
Мартин – Не получали? Как же так... Я хорошо помню, как положил его письмо в этот карман... Да вот же оно! Осталось лежать у меня в кармане... Завалилось за подклад. Виноват, господин Кант!
Кант (Забирает письмо, читает его. Из конверта выпадает монета) – Двойной дукат... Семь граммов чистого золота! Мартин, немедленно впустите ко мне этого господина. Он очень сильно интересуется поэзией.
Мартин – Слушаюсь... Святой Мартин, я столько носил эту монету у себя в кармане и ты ничего об этом мне не сказал! Почему? Неужели тебе было так трудно догадаться, что я очень интересуюсь двойными дукатами...
Марти уходит, возвращается в присутствии молодого человека. Это переодетая в мужской костюм Мария Шарлота. На голове у неё – шляпа, скрывающая часть лица.
Мария Шарлота – Здравствуйте, господин Кант! Спасибо, что уделили мне часть своего времени. Я бесконечно благодарен Вам за это и постараюсь взять от Вас всё, что для меня представляет интерес. Я буду очень стараться...
Кант – Ну что Вы, господин Маркус. Это моя прямая обязанность и долг мой перед человеком, наукой и обществом. Всю свою жизнь я пытаюсь докопаться до сути вещей, до истины, но всё больше и больше начинаю понимать, что истиной также мало обладают, как и женщиной. В конце концов, самая большая и неопровержимая истина – это городское кладбище. Но вряд ли меня это остановит. И таких, как я оказывается немало...
Мартин – В моём кармане лежал двойной дукат... Никогда себе этого не прощу!
Кант - Мартин, возьмите, пожалуйста, головной убор у господина Маркуса.
Мартин – Позвольте Вашу шляпу...
Мария Шалота – Нет, нет... Мне она не мешает, не беспокойтесь.
Кант – Как Вам будет угодно. Итак, если Вы готовы...
Мария Шарлота – Да, я готова... (делает вид, что закашлялась) Простите... Конечно, я готов.
Кант – Вы написали в своём письме, что Вас интересует поэзия...
Мария Шарлота – Да. Интересует...
Кант – Похвально... Поэзия – любимое дитя воображения, совершенствует моральные возможности и качества человека и стоит на более высокой ступени, чем литература. Особенно, если говорить о романах. Они делают наш ум фрагментарным и ослабляют память, поскольку было бы глупостью запоминать романы, чтобы потом рассказывать их другим... Простите, мы ведь с Вами когда-то встречались? У меня хорошая память...
Мария Шарлота – Если только Вы могли запомнить моё лицо в толпе слушателей на Ваших публичных лекциях в городском парке. Я часто там бываю.
Кант – Да, да... Возможно, именно там. Так вот, хороша та поэзия, что создана гармонией между мужеством и чувствами. Поэзию без рифмы, считаю просто сошедшей с ума прозой...
Мария Шарлота – Простите, что Вас перебиваю, но тогда имеет ли право женщина писать стихи? С чувствами здесь всё понятно, но как быть с мужеством?
Кант – Никто не может отнять у женщин это право, это естественно, но я, прежде всего, имел в виду не те качества, которые присущи исключительно мужчинам, а именно мужество в выражении своих истинных чувств. И прежде всего чувств, которые способствуют формированию общественного блага.
Мария Шарлота – А как же тогда лирическая поэзия? То, что пишут любимому человеку? Тут ведь есть и мужество в выражении своих сердечных чувств, но только в этом случае, вряд ли кто думает о том, насколько его стихи будут способствовать формированию общественного блага?
Кант – Каждый человек должен к этому стремиться... И прежде всего в личной жизни.
Мария Шарлота – Господин Кант, простите за нескромный вопрос. Вам самому писали стихи с признаниями в любви?
Кант – М-м-м... Да. Мне писали стихи с признанием в любви.
Мария Шарлота – Вам, как мужчине, наверное, это было приятно?
Кант – Ну-у... По крайней мере, не скажу, чтобы я при этом испытывал какое-то недовольство...
Мария Шарлота – И написано всё это было хорошим слогом?
Кант – Вполне... Даже более чем.
Мария Шарлота (снимает шляпу и парик) – Так почему же Вы мне на них не отвечали?!
Кант – Мария Шарлота?!
Мария Шарлота - В них что, так было мало чувств или мужества, что Вы мне не поверили? Или у Вас у самого не хватило мужества взять перо и бумагу и ответить мне? Ни одному мужчине во всём Кёнигсберге не писали объяснений в любви с такой страстью, с таким пылом и с такой искренностью!
Кант – Это безнравственно. Вы замужем...
Мария Шарлота – А жить с нелюбимым человеком – это нравственно? А выдавать замуж против воли – это тоже нравственно? Ваша нравственность, господин Кант, заканчивается там, где начинается ваше общественное благо! С чего это Вы взяли, что благо обязательно должно быть общественным? Я лично не хочу такого блага! Просто потому, что я ни с кем не хочу им делиться! Полюбите меня, Иммануил! Ради Вас я брошу всё: постылого мужа, дом, достаток и буду только с Вами! С Вами навсегда! Я ведь знаю, что нравлюсь Вам, нравлюсь! Женщину в этом не обманешь и не переубедишь... О, Иммануил!
Кант – Мария Шарлота, это всё не так... Не так! Вы придумали меня! Я не такой, каким представляет меня Вам Ваше воображение в полуночных грёзах и на утренней заре... Да, стихи мне Ваши понравились, но будет лучше, если Вы напишите их кому-нибудь другому! Тому, кто больше меня подходит к их форме и содержанию... Уйдите, Лампе! Что Вы здесь стоите!
Мартин – Мне показалось, что Вы звали на помощь...
Кант – Убирайтесь, сказал! Вы любите не меня, а мой мозг, мои способности, моё красноречие! В этом и только в этом заключается для Вас всё моё великолепие, весь мой магнетизм и Ваша, так называемая, любовь!
Мария Шарлота – Дурачок ты мой... Ты боишься мне поверить. Боишься, что я не смогу любить тебя таким, какой ты есть, Иммануил? Ты уже всё за меня решил? А я всё равно люблю тебя! И мне совершенно неважно, за что я тебя люблю. Люблю и всё! Хочешь, я сегодня же скажу своему мужу, что ухожу от него? Хочешь? Обними меня, мой милый...
Кант – Я не могу...
Мария Шарлота – Не можешь? Но почему? Я же нравлюсь тебе! Ну, хочешь, я сама обниму тебя и поцелую... Иммануил! Дай мне твои губы... Я умираю от любви к тебе...
Кант – А я не умираю и не собираюсь этого делать, по крайней мере, ещё лет сорок! Я не собираюсь тратиться на Вас! Вы меня любите? Хорошо! Любите, но только на расстоянии!
Мария Шарлота – Что такое!? Ты отталкиваешь меня! Я так тебе неприятна? О, как это жестоко! Жестоко... Ну, конечно, что я для тебя, – просто избалованная жена банкира, которая от скуки придумала себе очередное развлечение! Боже, мне всё понятно... Иммануил Кант, у тебя есть другая женщина!
Кант – Господин Маркус, я не намерен обсуждать с вами вопросы личного характера...
Мария Шарлота – Что?!
Кант – Вы здесь потому, что решились изучать вопросы, связанные с поэзией. И я не могу Вам в этом отказать. Кому-то интересна философия, кому-то фортификация, кому-то пиротехника, а кому-то поэзия...
Мария Шарлота – Иммануил! Я несчастлива в браке!
Кант - Буду с Вами откровенен, господин Маркус, всё самое лучшее, что было написано в этой области художественного слова в течение всей истории человечества, принадлежит мужскому началу. Сафо – не в счёт. Есть косвенные доказательства тому, что это был гермафродит... Вам, как человеку творческому следует также опасаться коагитации, или безумной деятельности фантазмов в нашей душе. К сожалению, это – побочный продукт человеческого воображения...
Мария Шарлота – Пожалуйста, не говори так со мною! Я боюсь за тебя... Мне кажется, ты безумен, Иммануил... Скажи, что это не так...
Кант – Возможно... А возможно, что и нет. Просто у каждого человека есть свой собственный способ оставаться здоровым, который он не может изменять, не подвергая себя риску.
Мария Шарлота – Любить и быть любимым – это ты называешь подвергать себя риску?! Тогда зачем Вам такое здоровье, господин Кант? Только для того, чтобы успеть написать ещё с десяток учёных трактатов? Не лучше ли всю жизнь болеть любовью?
Кант – Шесть часов вечера, господин Маркус! Ваше время закончилось... Извините, я должен работать... Вы никогда не сможете жить моими духовными интересами, а я никогда не смогу дать Вам то, к чему Вы привыкли.
Мария Шарлота, сдерживая рыдания, уходит.
Мартин – Господин Кант, я сам в относительном недоумении... Разве ж при нашем добром короле Фридрихе Втором могло быть такое?
Кант – Что?
Мартин – Я говорю, чтобы при нашем добром короле – женщина - и вдруг в мужчину! Он бы сразу велел отрубить ей... всё её воображение!
Кант – Помолчите, Мартин... Идите, догоните её... господина Маркуса и отдайте ему этот двойной дукат.
Мартин – Совсем?! Мне послышалось, что Вы, господин Кант, сказали совсем отдать? Так точно, не послышалось! Замужняя дама! Срамота! Придти к такому человеку...
Кант – Пошёл вон!!!
Мартин – Так точно!
Третья картина.
Вновь конец 18 века. Заходит Кант, следом врывается Отто Шульце.
Шульце – Нет, господин Кант! Вы не смеете закрывать передо мною двери и уходить от разговора, как трус! Я Вам этого никогда не позволю! За мною придут сюда, в Ваше отвратительное медвежье логово, тысячи и тысячи верующих и призовут Вас, безбожника и еретика, к ответу! Вы будете гореть в аду в огне и вариться в котле!
Кант – Ну, тут уж что-то одно – либо гореть, либо вариться... Мартин, предложите господину Шульце стул.
Мартин – Извольте стул, падре...
Шульце – Спасибо, но в этом доме я сидеть не намерен! Кто Вы такой, чтобы опровергать своим псевдонаучным бредом таких святых отцов церкви, как Анзельм Кентерберийский, как Фома Аквинский, как Мальбранш, наконец...
Кант – Падре, а как поживают мои тёзки? Если не ошибаюсь, это у Вас уже шестая собака с моим именем... И судя по нижней части Вашей одежды и искусанным рукам, она отличается ангельским характером, нечеловеческой кротостью и полностью разделяет все Ваши убеждения...
Шульце – Не ёрничайте, Кант! Даже такие выдающиеся, ни чета Вам, умы, как Платон, Аристотель, Декарт и Лейбниц находили в себе смелость и благоразумие утверждать существование Божье!
Кант – Что вы будете пить, господин Шульце? Могу предложить Вам вино собственного приготовления из чёрной смородины... Но особенно рекомендую - из чёрной бузины! Оно просветляет ум и улучшает память... Мартин, принесите господину богослову стакан вина. Да сами не вздумайте приложиться к нему!
Мартин – Ещё чего! Если Вы пишите так же, как и делаете вино, то я не знаю, кто Вас читает...
Кант – Идите!
Мартин – Иду...
Мартин уходит.
Шульце – Скажите, Кант, зачем Вам всё это надо? Чего Вы добиваетесь? Вам что, так нравится разрушать то, во что верят миллионы людей во всём мире? То, во что верили Ваши мать и отец? Ради каких личных принципов Вы уничтожаете человеческую веру в добро и любовь? В спасение души! Вы понимаете, что Ваша философия бесчеловечна!
Кант – Господин Шульце, не Вам судить об этом. Единственная причина всего, что я делаю – это человек! И цель у меня только одна – чтобы ему не морочили голову такие, как Вы и чтобы он, человек, имел мужество пользоваться собственным умом, а не набором разрешительных индульгенций. Откуда у Вас такая уверенность в своей правоте? Вы что, лично видели Бога? Нет! Поэтому Бог для Вас – это всего лишь система рассуждений догматического порядка.
Шульце – А Вы знаете, что такое истина, господин Всезнайка?
Кант – Если истина для Вас, господин богослов, это Бог в Вашем понимании, то я такой истины не знаю.
Шульце – А это всё потому, что Вам, господин метафизик, недоступен свет божественной истины! Вы слепец, господи Кант! Вы живёте с закрытыми глазами! И ни тешьте себя иллюзией, что Вы можете опровергнуть бытие Бога и бессмертие человеческой души! Бог – есть высшая цель каждого человека!
Кант – Человек, господин Шульце, – есть высшая цель сама по себе, и даже Бог не может использовать его, как средство. Вера в Бога для человека – это вера в собственные нравственные силы...
Шульце - До тех пор, пока я живу, господин Кант, я буду называть всех собак Кёнигсберга Вашим именем!
Кант – Не возражаю.
Шульце уходит.
Кант - Сто действительных талеров не больше ни на йоту, чем сто возможных. Разница только в том, что первые лежат у меня в кармане. Понятие не есть бытие. В природе никакого Бога нет... Но верить в него нужно. Хотя бы из нравственных соображений... Бог – есть нравственное совершенство.
Появляется Мартин. Судя по тому, как он осторожно несёт поднос со стаканом вина, пьян изрядно.
Мартин – Извольте, падре, выпить стакан этого дивного вина, причаститься им и укрепиться в вере Христовой... А где падре?
Кант – Ушёл.
Мартин – Ушёл? Куда?
Кант - Искать своего Бога...
Мартин – Он собрался умереть?
Кант – Нет, Мартин. Судя по всему, господин богослов собирается жить вечно.
Мартин – Тогда позвольте мне, господин Кант, догнать его... Со стаканом хорошего вина можно найти кого угодно... Нет! Я не успею... Виноват, господин Шульце, но я должен сначала дойти до сортира... Иначе я себе этого не прощу... (уходит)
Кант – Что ж, мочеиспускание – единственное из удовольствий, после которого не мучают угрызения совести. Потому что с совестью никакие сделки в принципе невозможны. И её не усыпишь, рано или поздно она проснётся и заставит держать ответ... (Садится за стол и записывает) Механизм совести устраняет раздвоенность человека. Нельзя все правильно понимать, но неправедно поступать; знать одно, а делать другое. Определи себя сам, проникнись сознанием морального долга, следуй ему всегда и везде, сам отвечай за свои поступки... Но, однако, что тут за беспорядок!? Мартин! Мартин!!!
Появляется Лампе. Стакан на подносе пуст.
Мартин – Господин Кант, нельзя так пугать человека своим криком! Из-за Вас я разлил вино...
Кант – Мартин, почему в моём доме такой хаос?!
Мартин – Такой кто?
Кант - Сколько раз мне нужно говорить Вам, что этот стул должен стоять не здесь! А он, где стоит?
Мартин – Где?
Кант – Он стоит на целых пять сантиметров дальше от окна! Из-за этого я не могу видеть крепостную башню целиком! А её вид действует на меня благотворно. Почему нож для бумаг остриём лежит в другую сторону? Вы хотите, чтобы я, привыкший к тому, что этот нож десятилетиями лежит определённым образом, порезался? Вы этого хотите?
Мартин – Никак нет, господин Кант!
Кант – В таком случае, извольте всё сделать, как должно... Мартин, где средства для понижения кислотности в моём желудке?
Мартин – В Вашей спальне, господин Кант...
Кант – Заберите их все оттуда и выбросьте в помойное ведро. Выбросьте всё, что я покупал в аптеках! Лекарства – это яд для моей слабой нервной системы. Я сам знаю, как мне надо лечиться. Нужно меньше есть жидкой пищи и реже пить воду... И очень полезен холод. Необходимо уметь самому управлять своим организмом, иначе он будет управлять тобой. Природа наделяет человека темпераментом, характер он вырабатывает сам... Оставьте меня с моими химерами, они дают мне возможность выжить...
Мартин – Чтобы потом всё равно умереть... Аллилуйя!
Кант садится за стол, пишет. Мартин на цыпочках удаляется. Часы бьют раз, ещё раз и ещё раз.
Кант – Мартин, чаю!
Лампе приносит поднос со стаканом чая. На нём надет жёлтый кафтан.
Мартин – Извольте, господин Кант.
Кант – Что это у тебя за дурацкий вид? А где твоя обычная одежда, Мартин?
Мартин – В моей комнате, на первом этаже. А этот модный кафтан я купил у старьёвщика.
Кант – Да... Лучше быть дураком по моде, чем дураком не по моде. И для какого такого случая ты его купил?
Мартин - По случаю моей новой свадьбы.
Кант – Что?! Какой такой новой свадьбы? Мартин, ты разве был женат?
Мартин – Так точно, господин Кант, был женат! Двадцать лет... Но недавно овдовел.
Кант – Овдовел... Но почему ты мне об этом ничего не говорил? Я понятия не имел, что ты женат! Если бы я узнал об этом раньше, то никогда бы не взял тебя к себе на службу!
Мартин – Вот поэтому и не говорил, господин Кант.
Кант – Мартин Лампе, нравственное правило говорить правду - это есть наш самый важный человеческий долг! Во всех случаях жизни надо быть правдивым, здесь не может быть никаких исключений...
Мартин – Если бы Вы, господин Кант, были женаты, то так бы не говорили!
Кант – Так говорю не я, так говорит человеческая совесть. Она говорит тихо, но Вы услышите её, даже если заткнёте себе оба уха. Помогите мне приготовиться ко сну...
Мартин помогает Канту переодеться в ночную рубашку, на голову надевается колпак.
Мартин – Господин Кант, говорят, что Вы всё знаете...
Кант – Мартин, проверьте, пожалуйста, плотно ли закрыты окна. Даже одно-единственное насекомое может лишить меня сна на всю ночь...
Мартин – Уже проверил... Господин Кант, говорят, что Вы всё знаете... В чём счастье?
Кант – Что?
Мартин – Я спрашиваю, в чём счастье?
Кант – В чём? В чём... Каждый человек, Мартин, желает достичь счастья, но, тем не менее, он не в состоянии определенно и в полном согласии с самим собой сказать, чего он, собственно, хочет, что ему нужно. В этом и проблема. Например, человек стремится к богатству, но сколько забот, зависти и ненависти он может вследствие этого навлечь на себя? Он хочет знаний и понимания. А нужны ли они ему, принесут ли они ему удовлетворение, когда он узрит скрытые пока что от него несчастья? Он мечтает о долгой жизни, но кто поручится, что она не будет для него лишь долгим страданием? Он желает себе, по крайней мере, здоровья – но как часто слабость тела удерживала нас от распутства... Но к Вам, Мартин, всё, что я тут сказал, не имеет никакого отношения! Вы полностью счастливы!
Мартин – Почему?
Кант – Потому что Вы ни в чём не сомневаетесь, потому что ничего не помните, потому что у Вас полностью отсутствует воображение и потому что Вы опять, в очередной раз, поставили мой ночной горшок не на то место!
Мартин – Нет, не поэтому! Не поэтому... Счастье – это служить своему королю!
Кант - Тогда понятно, откуда так много несчастных людей. Спокойной ночи!
Мартин – Приятных снов, господин Кант!
Мартин уходит. Кант садится на кровать и запелёнывается, как мумия.
Кант – Если бы можно было никогда не спать... На самом деле, нет никакого сна разума. Разум и рассудок больше всего действует в темноте... Почему тёмные представления выразительнее ясных? Почему красота должна быть неизречённой? Человек по своей природе зол. Поэтому нравственное обновление возможно только как борьба человека с самим собой... Почему... Молчи, Иммануил, молчи! Надо спать... Надо восстановить силы... (ложится) Спать, спать... Цицерон! Цицерон! Цицерон. Цицерон... Счастье – это конечная цель человеческого рода... Цицерон! Цицерон! Цицерон. Цицерон...
Внезапно слышатся звуки военного марша в исполнении духового оркестра. Кант дёргает за колокольчик. Появляется Мартин.
Кант – Мартин, пожалуйста, подите на улицу и узнайте, что это за шум. А вдруг это пожар?
Мартин – Это, господин Кант, не шум и не пожар, а репетиция военного парада ко дню рождения нашего доброго короля Фридриха Вильгельма Второго!
Кант – А я думал, это репетиция моих похорон... Мартин, идите и скажите им, чтобы они репетировали на другой улице! Будущий день рождения короля – совсем не повод для возникновения бессонницы у его подданных. (Тот молча уходит, Кант опять ложится) Цицерон... Цицерон... Цицерон... Я всегда говорил, что музыке не хватает вежливости... Она распространяет своё влияние дальше, чем это требуется. Музыка бесцеремонна, эгоистична и буквально навязывает себя, заставляя слушать тех, кто этого не хочет... И в результате ущемляет свободу других... Цицерон... Цицерон... Цицерон... Цицер...
Сон Канта.
Появляются Мария Шарлота и Некто.
Мария Шарлота – Вот он... О, Иммануил! Ты такой величественный! Даже во сне... И такой беспомощный... Не правда ли? Посмотрите... Как же я люблю тебя!
Некто – Кант... Кант, проснитесь!
Мария Шарлота – Тише! Зачем? Не будите его... Разве не видите, он думает.
Некто – Он не думает, Мария Шарлота, он спит! Лежит, как бесчувственное дубовое бревно...
Мария Шарлота – Это неправда! Неправда! Вы ничего не понимаете. Он же философ!
Некто – И что?
Мария Шарлота – А то, что они думают всегда, даже когда спят. Даже, когда другие не думают, они это делают! Посмотрите на него... Разве он не прекрасен?
Некто – Он не может быть прекрасен по определению! Потому что по Канту прекрасное – есть предмет незаинтересованного любования. А Вы, Мария Шарлота, очень даже заинтересованы в этом предмете.
Мария Шарлота – Иммануил не предмет!
Некто – Не вижу разницы, особенно сейчас... Кант! Кант! Да проснитесь, Вам говорят!
Мария Шарлотта – Пожалуйста, пожалуйста, не надо! Умоляю!
Кант – Кто здесь?! Мартин! Мартин!! Зажгите свечу!
Некто – Тихо, тихо, профессор... Не надо так кричать, что за истерика? Эдак Вы всю улицу разбудите... Зачем Вам свет? Вы же и так видите, что здесь одни только Ваши близкие...
Кант – Мартин!!!
Некто – Да нет здесь никакого Мартина! Ваш Мартин давно уже занят делом...
Кант – Каким делом?
Некто – Каким, каким... Странный вопрос! Даже как-то неловко об этом при даме... Ну, чем ещё может заниматься и должен заниматься в это время суток нормальный мужчина? Уж конечно не этикой. Скорее, физиологией... Вы должны это знать. Вы же читаете студентам физиологию, профессор?
Кант – Ма-а-рти-и-ин!!!!
Некто – Опять он за своё, старый маразматик! Мария Шарлота, скажите ему что-нибудь, а то он всех тут перебулгачит. Признайтесь ему в своей любви, что ли...
Мария Шарлота – Я люблю Вас, Иммануил!
Некто – Вы плохо сказали! Он Вам не поверил, видите? Скажите это ещё раз, но убедительнее.
Мария Шарлота – Я люблю Вас, Иммануил!!!
Некто – Зачем так орать. Я просил убедительнее, а не громче.
Кант – Я тоже люблю Вас...
Некто – Какая прелесть! Что я слышу! Ну, наконец-то! Он её любит! Сколько уже можно было мучить бедную женщину... Жену банкира. Ай-яй-яй! Это просто бесчеловечно... Какая-то психологическая кровожадность...
Кант – Кто Вы?
Некто – Кто мы или кто я? Пожалуйста, поточнее, профессор, поконкретнее. Вы же любите точность, особенно во всём...
Мария Шарлота – Миленький... Вы меня не знаете, Иммануил...
Кант – Я спрашиваю, кто Вы?
Некто – Вот теперь понятно. Я, господин Кант, Ваш императив. Плоть от плоти...
Кант – Какой императив?
Некто – Категорический. Что за дурацкое слово! Им только детей пугать... То есть, я – это Вы! Ну, или Ваше изобретение, какая разница... Вернее, нет! Я не просто Ваше изобретение, я Ваше открытие! А раз так, то, значит Вы, кто? Ну, ну! Не стесняйтесь, Кант... Значит, Вы – гений! Между прочим, это как раз по Канту! То есть, пардон, по Вам... Слушайте, а давайте, Иммануил, выпьем с Вами на брудершафт! Ну, вот так вот запросто, махнём по простому, так сказать, чтобы... Что? Не хотите? Мария Шарлота, он не хочет пить со мною на брудершафт... Не хочет! Обидно... Пей, давай, прусская скотина!
Мария Шарлота – Бедненький мой... Зачем тебе всё это?
Некто – Что?! Бедненький? Вы бы лучше меня пожалели, а не его! Бедненького нашли... Итак, Кант, я требую, я категорически требую, чтобы Вы поцеловали эту женщину! Немедленно! Здесь! Сейчас! Вы ведь хотите этого?
Кант – Да!
Некто – Тогда вперёд!
Мария Шарлотта – Нет! Нет, Иммануил! Вы этого не сделаете!
Кант – Почему не сделаю?
Мария Шарлота – Потому что Вам нельзя этого делать, иначе, целуя меня, Вы потеряете свои соки, а вместе с ними и Вашу жизненную силу! Потом Вы всю жизнь будете упрекать меня за это... Я же Вас знаю.
Некто – Соки?! Какие соки? Вы имеете в виду...
Мария Шарлотта – Конечно! Я имею в виду его слюну! Ну, когда люди касаются друг друга губами, то они должны быть влажными. Вы попробуйте целоваться с кем-нибудь сухими губами...
Некто – Какая глупость! Какая несусветная глупость! Кант, ну, вы-то, надеюсь, так не думаете? Ведь это же бред сивой кобылы!
Кант – Да... То есть, нет! То есть, да... То есть...
Мария Шарлота – Я же Вам говорила! Он не может меня целовать! И он не будет меня целовать! Никогда!
Кант – Но, хотя, можно целоваться воздухом... Пневмой. Как древние римляне...
Некто – Какая-то дичь! Вообще-то, древние римляне много чего делали и что? Мы всё должны повторять за ними, как попки! Ну, предположим... Не радуйтесь, Мария Шарлота, я говорю, предположим, Вы правы! Но у меня есть ещё кое-что для Вас, философ! Итак, Кант, я требую, я категорически требую, чтобы Вы полюбили эту женщину! Немедленно! Вот прямо здесь! Сейчас! Вы же хотите этого?
Кант – Да!
Мария Шарлота – Нет! Иммануил, ты не можешь этого сделать! Ты не можешь!
Кант – Но почему, Мария Шарлота, я не могу этого сделать!? Почему?! Ведь я хочу это сделать. Хочу!
Мария Шарлота – По той же самой причине, Иммануил! Потому что во время этого ты будешь терять капли спинного мозга! Терять и терять! Терять и терять! А вместе с ними и свои жизненные силы! Что может быть хуже этого для человека, который собрался прожить восемьдесят лет! Я себе этого никогда не прощу! Слышишь, не прощу!
Кант – Да... Да. Пожалуй, это верно... Это очень опасно. Я отказываюсь!
Некто – Безумец! Да не слушай ты её! Не слушай эту женщину! Какие ещё, к чёрту, капли спинного мозга! Она сама не понимает, что говорит! Наслушалась, чёрт знает кого! Выдающиеся умы человечества ради любви к женщине жертвовали собой, шли на смерть, умирали с именем любимой на устах, а ты малодушно отрекаешься от величайшего права человека любить и быть любимым! Права и обязанности... Не стоит об этом тоже забывать. Что скажешь, Кант?
Кант – Мне нечего добавить к сказанному выше...
Мария Шарлота – О, Иммануил! О, любовь моя! Вот тебе воздушный поцелуй! Даже два!
Некто – Тогда ты – лжец, философ! Ты обманщик! Категорический императив твой – вздор! Чему ты учишь? Я напомню! Пусть каждый поступает так, как если бы для всех он был примером! Законом общим! А сам, что делаешь? Обет безбрачия навесил на себя веригами стальными! Пришёл на этот свет цветком, а умирать собрался полусгнившим суком! Ты этого желаешь всем своим императивом? Когда б с тебя, философ, все стали брать пример, род человеческий бы прекратился вовсе! Короче, Кант, ты заслуживаешь смерти, как человек и как твоя метафизика. Я от тебя отрекаюсь. Отрекаюсь, как категорический императив! Отрекаюсь от тебя, как истина, как совесть. Вот тебе нож, Мария Шарлота... Убей этого чёрствого человека. Убей своего мучителя... Он давно это заслужил, потому что безнравственен и никогда не даст тебе то, что ты хочешь. Собственно, он давно уже мёртв... Просто ты можешь сделать его ещё мертвее. (Та берёт нож и идёт к Канту)
Мария Шарлота – Я не смогу... Я люблю этого человека! Люблю!
Некто – Зато он тебя не любит! Убей его!
Мария Шарлота – Я не смогу!
Некто – А я говорю – сможешь! Потому что у него давно уже вместо сердца - моральный кодекс! Категорический императив! Перед тобой лежит несчастный, напыщенный, раздутый от собственной значительности зловонный труп!
Кант – Нет! Нет!! Нет!!! Мартин! Мартин!! Ма-а-а-рти-и-и-н!!!
Кант вскакивает с кровати.
Кант – Почему Вы не приходите ко мне днём? Почему Вы вообще приходите ко мне? Почему Вы терзаете мой разум и тираните его в тот самый момент, когда он беспомощен и нуждается в отдыхе? Я запрещаю, запрещаю! Почему я ничего не могу Вам ответить?! Почему!!!... Я ненавижу своё воображение! Оно способно только порождать чудовищ... Оно убивает меня! Две вещи наполняют мою душу всё более и более сильным отвращением: бред во мне и чёрная ночь надо мною...
Падает, теряя сознание.
В т о р о е д е й с т в и е
Четвёртая картина
Конец 18 века. Мартин ходит по комнате с большим чемоданом.
Мартин – Это уже становится очень опасно... Я знал, что так всё закончится, знал! Мартин Лампе не хочет прослыть неблагонадёжным подданным и еретиком... Я легко смогу найти себе работу у кого-нибудь и получше. Вон, в наш собор требуется сторож. По крайней мере, там я буду занят богоугодным делом, а не прислуживать ниспровергателю основ. Падре Шульце давно уже меня туда зовёт... Хотя, можно пойти работать и к мяснику Ринке, там вообще нет никакой философии. Зато всегда есть мясо...
Заходит Кант.
Кант – Мартин, положите чемодан на своё место и повесьте, пожалуйста, за печь мой халат, чтобы он нагрелся. Вечер будет прохладным...
Мартин – Отказываюсь!
Кант – Что?!
Мартин – Отказываюсь вешать за печь Ваш халат!
Кант – Вы в своём уме, Мартин? Вы встретили на улице господина Шульце с его собаками?
Мартин – Отказываюсь!
Кант – Да что Вы заладили, как пономарь: отказываюсь, отказываюсь! Говорите, в чём дело, Мартин, мне некогда! Если Вы хотите получить прибавку за свою работу у меня, мы можем это обсудить завтра...
Мартин – Я всё равно отказываюсь говорить, потому что вы, господин Кант, можете любого человека переубедить в обратном, даже сумасшедшего. Я слышал такое про Вас!
Кант – Это интересно. Где это Вы такое слышали про меня, Мартин?
Мартин – Сегодня, в магазине Аккермана, когда покупал Вам бумагу. Там стояли два прилично одетых господина и говорили про Вас, господин Кант.
Кант – И что же они про меня там говорили?
Мартин – Ничего хорошего. Они говорили, что Вы отъявленный смутьян, скептик, сеятель сомнений и ниспровергатель основ!
Кант – Так... И это всё?
Мартин – Нет! Ещё они сказали, что Вам надо запретить выступать в печати и что терпение Его Величества не беспредельно... А я люблю своего короля и, поэтому, как добропорядочный гражданин, я отказываюсь больше у Вас служить! Категорически...
Кант – Теперь всё?
Мартин – Теперь всё!
Кант – А теперь, Мартин, выслушайте меня. Вам, должно быть, никто этого никогда не говорил, но Вы, как моральный эгоист, должны это знать. Вы делаете только то, что выгодно Вам! В первую очередь Вы печётесь о своём благополучии, а не о своём долге, именно поэтому Вы никогда не будете свободным человеком!
Мартин – Господин Кант, Вы напрасно стараетесь, я вас не слушаю! Я заткнул уши...
Кант – Есть такое понятие, господин Лампе, которое называется достоинство. Надо знать, что это значит, и уметь сохранять его. Не становитесь холопом другого человека. Не допускайте безнаказанного попрания ваших прав. Не становитесь прихлебателем или льстецом. Тогда Вы сохраните свое достоинство. А кто превратил себя в червя, пусть не жалуется потом, что его топчут ногами...
Мартин – Я Вас не слышу-у-у!
Звонок в дверь.
Кант – Я прибавлю к Вашему жалованию, Мартин, ещё один талер. Хотя, бесполезно... Вы ведь всё равно этого не слышите.
Мартин – Вы что-то сказали про талер, господин Кант?
Кант – И что вы на это скажете?
Мартин – Скажу, что на свете так много непорядочных людей... Даже прилично одетых.
Кант – Ну, вот и отлично! Тут мы с вами во мнениях совпадаем. А теперь, Мартин, идите и откройте входную дверь, не то мне оборвут звонок.
Заходит Яхманн.
Яхманн – Здравствуйте, господин Кант! Сегодня четверг и, как мы с Вами и договаривались...
Кант – Да, да... Я всё помню, Райнхольд. Сегодня – день вопросов и ответов. Я готов... Проходите. Хотите что-нибудь выпить?
Яхманн – Разве что только Ваше замечательное вино из чёрной бузины.
Кант – Мартин, принесите нам, пожалуйста, два бокала и моё вино. Найдите бутылку с урожаем восьмидесятого года... Да не вздумайте его пить! У меня там всё отмечено...
Мартин – Но...
Кант – Вы сегодня провинились.
Мартин – Я исправился...
Кант – Не верю. Идите!
Мартин – Уволюсь!
Мартин уходит.
Яхманн – Как Вы его терпите столько лет? Я бы уже давно его уволил. Это же какой-то совершенно невозможный человек! С таким, как он надо обладать или просто ангельским терпением, или...
Кант – Быть философом? Поймите, Райнхольд, каждое утро без пяти минут пять этот совершенно невозможный человек будит меня словом: «Пора!» И произносит он его, каким-то особенным, неповторимым образом. Вот уже в течение тридцати восьми лет. Я к этому привык. И если вдруг это слово будет произносить кто-то другой, то вряд ли я его услышу. И я просплю... А это было бы ужасно! Это, во-первых, а во-вторых, совершенно невозможных людей не бывает.
Яхманн – Не смею спорить с Вами, профессор... Как говорил великий Спиноза: «Не плакать, не смеяться, а понимать»...
Кант – Я бы это уточнил таким образом – понимать, плача и смеясь... И вот ещё что, Райнхольд! Пожалуйста, не пишите ничего о том, что я сам делаю дома вино. Не хочу, чтобы это каким-то образом повлияло на общественное мнение. К тому же я ни с кем не хочу делиться своими секретами приготовления вина из чёрной бузины. Вы не поверите, но я испробовал массу вариантов, прежде чем нашёл идеальное сочетание ягоды, воды и сахара. И кое-чего ещё... А вот и наш совершенно невозможный человек!
Заходит Мартин с бутылкой вина и бокалами.
Мартин – Господин Кант, я случайно разбил две бутылки вина...
Кант – О, нет! Какого года, чудовище?
Мартин – Одна тысяча семьсот семидесятого...
Кант – Какого года?!
Мартин – Или нет... Кажется, одна тысяча семьсот шестьдесят...
Кант – Вон отсюда! Убийца! Я не желаю Вас сегодня видеть! Вы слышите меня?
Мартин – Слышу, не глухой... И не надо так кричать. Мартин Лампе никогда не был дезертиром! Только с Вами... Завтра будете сами просыпаться.
Кант – Убирайся!
Мартин уходит.
Яхманн – Вы всё правильно сделали! Давно пора! Я удивляюсь, как ещё...
Кант – Подождите, Райнхольд... Вы всё не так понимаете... Вы не понимаете! Прежде всего, я просто обычный человек... Как и все. Мартин! Мартин!!
Кант выходит. Возвращается через некоторое время со слугой.
Кант – Плохой мир, лучше хорошей войны! И, кстати, это - краеугольный камень современной политики... Всё, что Вы здесь видели, господин биограф, не вздумайте фиксировать для истории. Это совершенно лишнее... И вряд ли послужит для кого-то поучительным примером. Ваше здоровье, Райнхольд!
Яхманн – Ваше здоровье, господин Кант! М-м-м! Бесподобно! Как Вам это удаётся? Если бы я не знал, что это наша обычная чёрная бузина, подумал бы об испанской Риохе!
Кант – Перестаньте, Райнхольд! Ну, нельзя так бессовестно льстить! Вы же знаете, я этого не терплю. Давайте ваши вопросы…
Яхманн – Простите меня, господин профессор... Наверное, это потому, что сегодня я немного не в себе...
Кант – А что такое с Вами? Вы заболели? Вы пьёте по вечерам пиво?
Яхманн – Нет...
Кант - Я этому напитку заклятый враг! Но в любом случае у меня для Вас, Райнхольд, есть замечательное средство! На все случаи недомоганий... И при этом, оно совершенно безвредно. Я всю жизнь опробывал его на себе и как видите, до сих пор здоров! Вам это ничего не будет стоить. Нужна только Ваша добрая воля, вера и...
Мартин – И деньги на лекарства!
Яхманн – Господин Кант, дело совсем не в моём здоровье. Просто сегодня утром я узнал печальное известие: мой двоюродный брат покончил с собой. Причины, побудившие его сделать это, никому не известны... По крайней мере, насколько я знаю, в его семье всё было вполне благополучно. Я теряюсь в догадках... Почему?
Кант – Вот! Вот Вы и задали мне, Райнхольд, сами того не подозревая свой первый вопрос. Почему? А я Вам отвечу! Я только что закончил свою новую работу под названием «Метафизика нравов» и в ней... О, простите, Райнхольд! У Вас горе, а я готов на примере Вашего покойного родственника заниматься сравнительным анализом. Простите! Мне, право, очень неловко... Мои искренние соболезнования.
Яхманн – Да... Спасибо. Я с ним был мало знаком, так уж получилось, но смерть, да ещё такая, всегда оставляет в душе неприятный осадок... Прости, Господи, его душу.
Кант – Аминь!
Яхманн – Но вернёмся к Вашей «Метафизике нравов». Что Вы хотели сказать мне, господин Кант?
Кант – Ответьте мне, Райнхольд, самоубийство аморально?
Яхманн – Да. Я не могу ответить по-другому...
Кант – И я Вас в этом понимаю. Самоубийство в христианской религии попадает под первый прямой запрет Бога - «не убий», поскольку являясь Творением Бога, человек не может распоряжаться и губить то, что ему не принадлежит – свою жизнь. Единственным исключением могут считаться признанные Церковью сумасшедшие, которые покончили с жизнью в состоянии крайнего помутнения рассудка. Но, если это положение принимать за тезис, то тут же напрашивается и антитезис. А вот сможете ли, Вы ответить на его вопросы так же однозначно, господин Яхманн, я не знаю. Вы готовы?
Яхманн – Я попробую... Давайте Ваш антитезис... Ваши вопросы.
Кант – Итак, если самоубийство аморально, то аморально ли идти на верную смерть ради спасения отечества? Позволительно ли предупреждать добровольным лишением жизни несправедливый смертный приговор? Можно ли вменить в вину самоубийство воину, не желающему попасть в плен? Или больному, считающему, что его недуг неизлечим? И это только малая часть вопросов... Что скажете не это, Райнхольд?
Яхманн – Только одно. Я не могу ответить однозначно на эти вопросы. Ни на один... И вряд ли кто сможет это сделать без колебаний... Насколько я понимаю, это именно то, что называется противоречиями жизни. Они всегда будут провоцировать человеческое общество на вопросы подобного рода... А что скажете на это Вы, профессор Кант?
Кант – Да, Райнхольд, Вы совершенно правы – это самые настоящие противоречия. Жизнь обожает щёлкать нас по носу и напоминать о наших несовершенствах. Но мораль, как и право не должна приспосабливаться к ним. Только в морали человек обретает незыблемые опоры, которые могут зашататься в кризисной ситуации, но кризис и норма – это разные вещи.
Мартин – Прикажете ещё выпивку принести?
Кант – А вот Мартин для меня – это кризис нормы...
Звонок в дверь.
Кант – Я никого не жду... Возможно, кто-то из студентов. Думаю, Райнхольд, это ненадолго... Откройте, Мартин.
Пятая картина
Заходит Генрих Якоби.
Якоби – Господин, Кант, я муж Марии Шарлоты Якоби! Завтра будет двадцать лет, как её не стало.
Кант – Райнхольд, видимо, сегодня один из тех дней, когда приходится думать о вечности и о бренности всего земного. Я никогда не был женат и, возможно, именно потому, что такой момент рано или поздно наступает, принося страдания одному из супругов. Зачем умножать всемирную скорбь? Не совсем понимаю, каким образом это относится ко мне, но, тем не менее, примите, господин Якоби, мои искренние...
Якоби – Нет, господин Кант! Именно от Вас никаких соболезнований я принимать не намерен!
Кант – Простите...?
Якоби – И прощать я Вас тоже не собираюсь! При свидетелях я заявляю, что Вы, господин Кант, бессердечный, чёрствый и жестокий человек!
Яхманн – Вы что себе позволяете?! Вы хоть понимаете, кому Вы это говорите? Немедленно извинитесь или я…
Кант – Райнхольд, оставьте нас. Думаю, что это какое-то недоразумение и я сам во всём разберусь и всё улажу.
Яхманн – Но...
Кант – Мартин, проводите господина Яхманна до выхода!
Яхманн и Мартин уходят.
Кант - Могу я Вам, господин Якоби, предложить стул?
Якоби – Мне он не понадобится!
Кант – Насколько я, господин Якоби, понимаю ситуацию, Вы хотите моей крови. Пока не знаю почему, но предупреждаю, такого удовольствия я Вам не доставлю. Я слишком дорожу всем, что находится во мне. Внутри... Итак, причина Вашего ко мне визита?
Якоби – Почему Вы ей не писали?
Кант – Что?!
Якоби – Я спрашиваю, почему Вы ей не писали!
Кант – Вы имеете в виду...
Якоби – Да! Я имею в виду свою жену! Марию Шарлоту!
Кант – А что я должен был, по-вашему, ей писать?
Якоби – Что? Не притворяйтесь, Кант, я всё знаю! Я знаю, что она писала Вам письма с признаниями в любви, а Вы не соизволили ей даже ответить! Ни разу! Ни на одно письмо!!! Вы проигнорировали их! Почему?
Кант – Вы у меня спрашиваете это, как её муж или как постороннее лицо?
Якоби – Не заговаривайте мне зубы! Да, я это спрашиваю у Вас именно, как муж, потому что я любил её! Любил... Любил её больше жизни... Мою девочку. И люблю до сих пор. И я готов был пойти ради неё на любые жертвы... На всё! Моя девочка... Она была моложе меня на двадцать два года... И её уже нет. Какая несправедливость! Но я ничего об этом не знал. Об этой её тайной страсти... Она просто угасала, а я ничего не мог понять... И ничем не мог ей помочь! И только два дня назад я случайно обнаружил её дневник и прочитал её записи... Боже, как она Вас любила! Если бы она испытывала ко мне, хотя бы тысячную долю того, что испытывала к Вам, я был бы счастливейшим из смертных! Я был бы в раю на земле, даже не умирая! И как же она мучилась от этой своей любви к Вам... Я ненавижу Вас, Кант! Я готов Вас убить... Она писала Вам письма, но уже не отправляла их... Двадцать два письма! Теперь они лежат на моём столе... Двадцать два вопля о любви, двадцать две мольбы о пощаде, двадцать два прошения о помиловании, но Вы были глухи, как дерево и бесчувственны, как скала... Если бы я узнал об этом раньше, пока она была жива, я заставил бы Вас, Кант, слышите, заставил бы Вас ей ответить!
Кант – Вы меня осуждаете за то, что я не ввязался в безнравственную и аморальную историю? Любовную интригу, которая могла бы уничтожить честное имя Вашей жены?! Ваше имя, наконец!
Якоби – Да! Я Вас осуждаю! Осуждаю! Потому что мне плевать на себя и на все Ваши категорические императивы вместе взятые, когда речь идёт о счастье человека, которого я люблю! Я просто дал бы ей развод... Если бы Вы этого захотели. Но Вы, господин философ, этого не захотели... А Вы хоть сами-то любили её, Кант?
Кант – Я не буду отвечать Вам на этот вопрос. Потому что считаю его провокационным...
Якоби – Любили, любили... Её нельзя было не любить. Вы просто испугались вылезти из своей метафизической раковины. Струсили... И тем самым убили её. Взяли и убили своим равнодушием...
Кант – Прекратите! Вы не имеет права осуждать меня! Я поступил так, как велела мне моя совесть и долг честного, порядочного человека! Так должен был бы поступить любой на моём месте!
Якоби – Знаете, что я хочу пожелать Вам, Кант? Перестаньте быть общечеловеческой совестью и, хотя бы раз почувствуйте себя преступником. Вы даже не представляете, насколько яркой станет тогда Ваша жизнь! А теперь отдайте мне её письма. Те, которые Вы от неё получили. Три письма... Они до сих пор у вас.
Кант – Я не знаю, где они... Не помню. Прошло уже столько лет.
Якоби – Знаете, знаете... Как правило, все мужчины хранят подобного рода вещи. Это тешит их самолюбие и повышает самооценку... Это их боевые трофеи. Так что, давайте несите! Без её писем я отсюда не уйду, Кант. Вам тогда придётся вызывать полицию.
Кант выходит. Возвращается с письмами.
Кант – Уходите.
Якоби забирает письма и, молча, уходит.
Шестая картина
Кант садится на стул. Темнеет. Появляется Мартин.
Мартин – Господин Кант, прикажете зажечь свечу?
Кант – Что?
Мартин – Я говорю, прикажете зажечь свечу?
Кант – Зажгите...
Мартин – Пора спать, господин Кант.
Кант – Как бы я хотел научиться этого не делать... Никогда.
Мартин – Помочь Вам переодеться, господин Кант?
Кант – Не надо... Я сам. Спокойной ночи, Мартин.
Мартин – Приятных снов, господин Кант.
Мартин уходит. Становится ещё темнее. Кант продолжает сидеть.
Кант – Не всё есть истина, что говорит человек, но все, что он говорит, должно быть правдивым. Ложь бывает двоякого рода: сознательная неправда и необоснованная уверенность. В первом случае за истину выдается заведомая ложь, во втором случае за достоверное выдается то, в чем нет уверенности. Не надо лгать! Не надо лгать... Не надо! Цицерон... Цицерон... Цицерон... Цицерон...
Из темноты появляется пастор Шульце. Он держит на поводке, как собаку, Яхманна.
Шульце – Вот оно, возмездие! Наконец-то я этого дождался! Взять его, Кант! Взять! Этот человек должен умереть! Вцепись ему в горло, Кант, и перегрызи его! Ату, ату его, Кант!
Яхманн упирается.
Шульце – Я сказал взять его, проклятая собака! Тварь, тварь! Получай, получай... А! Ты ещё и кусаться?!
Яхманн, укусив Шульце, подбегает к Канту и ложится у его ног.
Кант – Райнхольд, Вы поступаете благородно, но не правильно. Ведь Вы же всего навсего собака! А это значит, что Вы должны слушаться своего хозяина и подчиняться его воле. Это Ваш долг! Это Ваша обязанность... Поэтому, укусите меня, пожалуйста! Я не хочу, чтобы Вас наказывали за непослушание...
Шульце – И я это сделаю, не сомневайтесь! Так вот, что я Вам скажу, философ Кант! После вашей смерти мы отомстим Вам. Хотите узнать как? Мы просто заявим на весь мир, что Вы создали нравственное доказательство существования Бога! Вы творец последнего доказательства, Кант! Морального! В моральном отношении следует признавать существование Бога – это Ваши слова Кант! Ваши! О, как же сладка месть! Спите спокойно, господин философ! Мы позаботимся о Вас. Даже не сомневайтесь... За мной, Кант! К ноге, грязное, паршивое животное! Сегодня ты ничего есть не будешь! И завтра тоже...
Кант остаётся один.
Кант – Цицерон... Цицерон... Цицерон... Верить в Бога – значит, прежде всего, быть добрым... Добрым, господин Шульце! Человека можно либо дрессировать, либо просвещать... Главная цель воспитания – научить думать... Мы живём в эпоху дисциплины, культуры и цивилизации, но до моральности нам далеко. Синонимы заменяют доказательства, а аллегории - истину. Цель следует из морали, а не наоборот! Один доит козла, а другой подставляет решето... Чушь, чушь, чушь! И бред... Родители и правители портят детей! Первые думают лишь о том, чтобы их отпрыски хорошо устроились в жизни, вторым нужны лишь орудия производства. Не то, не то... Человек может вторгаться в мир, но мир может прекрасно обойтись без него... Человек должен поступать в жизни по правилам, которые имеют силу закона, как для него, так и для других... Да! Да!!! И это не противоречие! Это не противоречие!! Просто она была замужем...
Появляется Мария Шарлота.
Мария Шарлота – Но ведь ты мог бы полюбить другую...
Кант – Нет! Не мог... Не мог!
Кант убегает, возвращается с пачкой писем.
Кант – Вот! Вот... Вот письма, которые я писал тебя всю свою жизнь! Здесь всё: моя нежность, моя страсть, мои сумасшедшие дни одиночества, моя любовь к тебе, вся моя тоска, вся ненависть к самому себе! Поэтому я не мог, Мария Шарлота, полюбить другую! Не мог! И не хотел. Только ты... Только ты!
Мария Шарлота – Тогда почему ты мне об этом ничего не сказал? Почему, Иммануил? Я так ждала этих слов...
Кант – Я... Я… Я не мог. Я не мог этого сделать...
Мария Шарлота – Почему?
Кант – Почему, почему... Какой идиот придумал это слово?! Потому что я должен быть твёрд в своих убеждениях. Потому что я не могу поступать вопреки... Потому что есть вопросы, на которые нет ответа... Потому что я слишком честный, чтобы быть непорядочным и слишком порядочный, чтобы быть честным! Потому что последняя цель человечества не заключается в том, чтобы размножаться...
Мария Шарлота, положив письма Канта на пол, уходит...
Кант – Потому что надо уметь отвечать за свои поступки. Человек, в котором жива совесть, в своих действиях руководствуется нравственным законом... Нравственным законом... И поэтому, для меня важно – не как стать счастливым, а как стать достойным счастья! И я не могу по-другому! Философия жертвует человечеству семя духа! Вы понимаете меня? Понимаете... Где вы? Мария Шарлота? Вернитесь! Не верьте ни одному моему слову! Не ходите! Я люблю Вас! Я люблю Вас... Люблю... вернитесь...
Седьмая картина
Заходит Мартин.
Мартин – Пора!... О, вы уже встали, господин Кант. Сегодня пасмурный день...
Кант – И годовщина её смерти...
Мартин – Чьей смерти? А, Вы о той дамочке, что когда-то приходила сюда в мужском наряде... Она была красоточка! Я её запомнил... Сдаётся мне, она сильно Вас любила... Не знаю только, что она такого в Вас нашла?
Кант – Помолчите, Мартин! Соберите с пола все эти бумаги и выбросьте их в мусорное ведро.
Мартин – Но это же Ваши...
Кант – В помойное ведро!
Мартин – Слушаюсь, господин Кант. Как скажете...
Кант – А ещё откройте окно, Мартин. Я хочу посмотреть на птиц и послушать их пение. Скоро наступят холода, и они улетят за Альпы, за Пиренеи, туда, где гораздо больше тепла. А пока это время не пришло, я буду просто наслаждаться, глядя на их полёт. Люди должны летать! Они просто обязаны научиться это делать...
Без предупреждения заходят двое. Один из них Хайнц Кох.
Кох – Не надо провоцировать людей на такие подвиги, господин Кант. Вы же знаете, что стало с одним из таких летунов. Как печально он закончил... Нам такие жертвы не нужны.
Кант – Это был подвиг во имя высокой цели.
Кох – И всё-таки пусть люди ходят, а птицы летают. Так будет благоразумнее. Каждому своё, не так ли? Здравствуйте, господин философ! Извините за столь ранний визит, но этого требуют интересы Его Величества.
Мартин – Да здравствует Его Величество король Пруссии Фридрих Вильгельм Второй!
Кох – Уберите отсюда своего слугу, у нас с Вами будет конфиденциальный разговор.
Кант – Мартин, возьмите пшена и покормите птиц во дворе.
Мартин – Мартин Лампе ещё не разучился стрелять из пушки! Попрошу передать это Его Величеству! Да здравствует король!
Мартина выталкивает спутник Коха.
Кох – Звучит очень патриотично. Но сдаётся мне, что Ваш слуга немного сумасшедший... Вы этого не находите, господин Кант?
Кант – Я не такой специалист в области психиатрии, как Вы. Между прочим, в это время я обычно работаю, господин Кох.
Кох – Кстати, о Вашей, так называемой, работе. Не так давно я предупреждал Вас, что терпение Его Величества не беспредельно. Король долго прощал Вам, господин Кант, всё Ваше свободомыслие, все Ваши метафизические выходки, но всему приходит конец. Имеется в виду Ваша очередная статья под названием «Конец всего сущего», простите за тавтологию. Так вот, в этой статье Вы, цитирую Его Величество – «имели наглость иронизировать по поводу идеи Страшного суда и другими догматами веры». Еще Вас не устраивает политический строй в Пруссии, чему имеются множество подтверждений, компрометирующих Вас. Поэтому Его Величество предлагает Вам либо отречься от своих взглядов, либо покинуть университет.
Кох достаёт бумагу и читает по ней.
- «Мы требуем от Вас немедленного и добросовестного ответа и надеемся, что во избежание нашей высочайшей немилости Вы в будущем не провинитесь подобным образом, а напротив, в соответствии с Вашим долгом, примените свое влияние и свой талант в целях осуществления наших отеческих намерений; в противном случае, при дальнейшем неповиновении, Вы неизбежно навлечете на себя неприятные распоряжения. Король Пруссии Фридрих Вильгельм Второй».
Кант – Отеческих намерений? При всём моём уважении к Его Величеству я очень хорошо помню своего родного отца. Нельзя принудить человека быть счастливым так, как того хочет другой. Правление отеческое, при котором подданные, как несовершеннолетние, не в состоянии различить, что для них полезно, а что вредно - за них это решает король, – такое правление есть величайший деспотизм. Правление должно быть не отеческим, а отечественным, объединяющим правоспособных граждан.
Кох (своему спутнику) – Вы всё записали? (Канту) Вы не ответили на предложение Его Величества... Если Вы этого не сделаете в ближайшее время, то обеспечите себе гражданское аутодафе... И тогда Вам, Кант, уже ничто не поможет.
Заходит Мартин с почтовым пакетом в руке.
Мартин – Господин Кант, Вам письмо из России.
Кох – Дайте сюда! Предупреждаю Вас, господин философ, если в этом письме будет что-то представляющее опасность для национальных интересов Пруссии, Ваша деятельность, как человека, до сих пор остающегося под присягой враждебному нам государству, может расцениваться, как государственная измена и шпионаж. Я имею информацию о Вашей встрече с княгиней Дашковой...
Кох разрывает пакет и читает письмо. Затем с досадой швыряет его на пол.
Кох – Чёрт! Радуйтесь, Кант! Вы, действительно, научились летать... Сейчас Вас уже никому не поймать! Слишком Вы высоко...
Кох со своим спутником уходят. Кант поднимает письмо, читает.
Кант - «По повелению светлейшей и могущественнейшей государыни императрицы Екатерины Второй всея Руси самодержицы Я, Екатерина княгиня Дашкова, кавалер ордена св. Екатерины, директор Академии Наук согласно праву, дарованному мне государыней, провозглашаю настоящим почетным дипломом Иммануила Канта, профессора философии в Кёнигсберге, мужа знаменитейшего, достойного всяческого отличия за его славные успехи в науках, по общему решению всей Петербургской академии, иностранным членом этого общества и надлежащим образом жалую его почетом, привилегиями и милостями, дарованными корпорации академиков».
Мартин – Господин Кант, поздравляю Вас! Могу я, в связи с этим, рассчитывать на прибавку к своему жалованию?
Кант – Вы уже выкинули те письма, Мартин?
Мартин – Никак нет, господин Кант! Почему-то мне показалось, что вы ещё передумаете...
Кант – Спасибо, Мартин! Прибавляю Вам за Вашу работу ещё один талер. Пожалуйста, принесите мне их.
Мартин – Слушаюсь, господин Кант!
Мартин уходит.
Кант - Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительней мы размышляем о них, — это звездное небо надо мной и моральный закон во мне. Это хорошо!Это хорошо..
К О Н Е Ц
genekellyb60@mail.ru