КИНОПОВЕСТЬ "ВСЕ ОНИ СОЛДАТЫ..."
74.
ТО ЖЕ САМОЕ ВРЕМЯ. КОМНАТА РЕВОЛЮЦИОНЕРОК.
Уже знакомая нам, занимаемая стриженными барышнями, большая мрачная комната в каких-то меблиришках.
Мебель, которую здесь видим, диванчик, две кровати, платяной шкаф, большой круглый стол с десятком стульев вокруг…, старенькая и имеет изрядно «поношенный» вид.
На подоконнике -- большой подсвечник.
На стене -- часики с кукушкой….
Мы видим множество книг : и на навесной полке, и брошенных раскрытыми на диване, подоконнике…, и сложенными аккуратной стопочкой, перевязанной бечёвкой, на тумбочке у кроватей… На стене под часами -- карта Российской империи, портреты Некрасова, Салтыкова-Щедрина…
В общем, обстановка в комнате суровая, но, несмотря на это, живая и тёплая, даже на окнах имеются простенькие, без затей, занавески…
В помещении человек восемь-девять молодых людей, сгруппировавшихся вокруг стола, кто-то сидит, а кто-то встал и стоит, опираясь на собственный стул… Это, похоже, студенты. Среди них и две знакомых нам стриженных барышни с решительными лицами, разливающие мужчинам чай, руководящие застольем. Тут же и хорошо знакомый нам Профессор.
Несмотря на то, что окно комнаты распахнуто настежь, из-за сизых клубов дыма невозможно дышать. Все немилосердно курят. Не успев докурить одну папиросу, сразу закуривают новую. Даже девушки не отстают от мужчин. Активно подносит папиросу ко рту и Профессор.
На столе, вокруг которого разместились хозяйки и их гости, стоит большой самовар, заварочный чайник, блюдце с нарезанным лимоном, сахарница, две вазочки с печеньем, большое блюдо с уже изрядно «подтаявшей» горкой маленьких булочек, несколько вазочек, похоже, с различного вида вареньями и мёдом, довольно большая почти пустая мисочка с остатками халвы, коробка из-под конфет с одной, одинокой, случайно не съеденной, конфетой, несколько бутылок вина, простые грубые бокалы с остатками красного вина на дне, простые стаканы с чаем в подстаканниках, тарелочки и чайные ложки возле каждого, находящегося у стола, несколько пачек папирос, несколько коробков спичек, несколько пепельниц, туго набитых окурками...
Обстановка за столом оживлённая и шумная.
Одна из барышень, подав чай сидящему справа от неё молодому человеку, звонко и настойчиво декларирует:
-- Реакция народа на волю, дарованную свыше, свидетельствует о том, что его не обмануть… Шиш вам!
Молодой человек, которому она подала стакан, поставив свой чай на стол, подхватывается с места и заявляет, делая выставленным вперёд указательным пальцем подчеркивающе-указывающие движения:
-- Крестьянское движение в центрально-черноморских губерниях, в Поволжье, Малороссии продемонстрировало истинное отношение народа к царским реформам…
Другой молодой человек, сидевший слева от подававшей чай барышни, худой, с лихорадочно блестящими глазами и яркими розами нездорового румянца на щеках, похоже, чахоточный, не поднимаясь с места, не дав ему договорить, выкрикнул:
-- А отвага! Отвага-то народная какова! Одно апрельское восстание в селе Бездна Казанской губернии как нам много показало! Велик! Велик народ!
Вскочивший молодой человек, повернул к чахоточному разгорячённое лицо:
-- А Кандеевка и Черногай Пензенской губернии?!? Восстания, в которых участвовали десятки тысяч крестьян! Это вам, царь-батюшка, не фунт изюму! Утритесь!
Высказавшись столь бурно, студент шумно плюхнулся на свой стул и потянулся за булочкой, которую собирался запить уже полученным из рук барышни чаем. А все находящиеся в помещении ответили громким хохотом и аплодисментами на его яркое выступление.
Однако чахоточный всеобщего веселья не разделил и заявил довольно зло:
-- Самодержавие показало своё звериное лицо народу. Царь-батюшка снял маску : восстание в Бездне, Кандеевке, Черногае, в которых участвовали десятки тысяч крестьян закончились их кровавым усмирением. Сотни крестьян убиты и ранены, остальные подверглись жестокому наказанию розгами, народный герой Антон Петров расстрелян!
Старшая из барышень подхватилась и веско заявила :
-- Не жалеть народ и возмущаться нам сегодня нужно, а тоже выступить с протестом, подняв всю учащуюся молодёжь столицы! Не то утопят народный бунт в крови!
Все её шумно одобрили:
-- Да-да!
Наконец, и Профессор, вольготно развалившийся через стол от выступавших перед этим молодых людей и до этого времени только с интересом за всем наблюдавший и с не меньшим интересом их слушавший, вступает в разговор.
Ответной реакцией на первый же звук его голоса стала уважительная и внимательная тишина, повисшая над столом.
Пребывая всё в той же свободной позе, Профессор вещает:
-- Да, к сегодняшнему дню, к концу весны, правительству с помощью крупных воинских подразделений, путём расстрелов и массовых сечений розгами удалось ослабить взрыв крестьянского протеста. Однако, вы правы, достигнуто главное -- народ увидел истинное лицо царя. Самодержца-сатрапа! Его антинародную сущность. Потеряна вера в царя-батюшку. И учащаяся молодёжь неприменно должна поддержать народные бунты, присоединиться к ним. Тогда, уверен, к весенним полевым работам следующего года восстания вспыхнут с новой, удвоенной, если не утроенной, силой.
Все приняли его речь дружными аплодисментами.
Профессор остановил аплодировавших протестующим движением руки:
-- Не аплодисменты нужны! Нужны студенческие волнения, крупные, могущие напугать власти, как и сбор средств в помощь бунтующему народу. Нужно готовиться и к осени-зиме ехать в деревни, говорить с народом, направлять неорганизованные бунты в организованное сплочённое русло. Превращать народное протестное движение в крестьянскую революцию!
Затихшие, в ответ на протест Профессора, аплодисменты вспыхнули с новой силой.
Сидевший подле Профессора высокий, стройный юноша с горящим взором и роскошной русой шевелюрой вскочил, замахал театрально руками и стал не декламировать, а выкрикивать стихи:
-- Добролюбов!
Ещё работы в жизни много,
Работы честной и святой,
Ещё тернистая дорога
Не залегла передо мной.
Ещё пристрастьем ни единым
Своей судьбы я не связал
И сердца полным господином
Против соблазнов устоял.
Я ваш, друзья, -- хочу быть вашим,
На труд и битву я готов, --
Лишь бы начать в союзе нашем
Живое дело вместо слов.
Но если нет -- моё презренье
Меня далёко оттолкнёт
От тех кружков, где словопенье
Опять права свои возьмёт.
И сгибну ль я в тоске безумной,
Иль в мире с пошлостью людской, --
Всё лучше, чем заняться шумной,
Надменно-праздной болтовнёй.
Но знаю я, -- дорога наша
Уж пилигримов новых ждёт,
И не минёт святая чаша
Всех, кто её не оттолкнёт.
Пока молодой человек читал стихи, профессор, сдержанно морщась, как от старой и привычной зубной боли, вытащил из нагрудного кармана часы, посмотрел время, покачал головой и, пробормотав «однако!», повернулся к сидящей рядом с ним второй носатой стриженой барышне, что всё это время смотрела на него, не отводя влюблённых глаз:
-- Ольга Оттовна велела зайти за ней на сегодняшнее заседание кружка… А всё нет её… Не заболела? Может быть, просила что-нибудь мне передать?
-- Нет! Я была у неё поутру. Ничего не говорила. У меня сложилась уверенность, что сегодня здесь будет непременно…
-- Ну, что ж… Мне пора. Ещё кое-куда зайти надобно, скоро уже гости и у меня в дому будут. Ежели Ольга Оттовна всё же объявится, передайте, что, жду у себя, как всегда.
-- Непременно передам. Непременно.
-- Вот и хорошо. Прощайте, милая.
Стихи дочитаны. Профессор понимается:
-- Друзья! Как это ни печально, но вынужден вас покинуть. Дела-с… Честь имею откланяться. А вы подумайте над тем, о чём я говорил. Обсудите.
Вслед уходящему из комнаты профессору звучит:
-- Не забывайте нас! Приходите почаще!
-- Всего доброго! До встречи!
-- Ждём !
Но, перекрывая эти слова, голоса молодёжи, гремит всё та же, что и в конце прошлой главы, музыка надвигающейся беды. Особенно сильны её аккорды в тот момент, когда за Профессором закрывается дверь.