Л. М. Монтгомери Мелисса может умереть

Глава 1

   Если бы этим майским утром не шел дождь, жизнь Мелиссы Стерлинг могла бы сложиться совершенно по-иному. Ей пришлось бы отправиться на пикник к тете Веллингтон, а  доктор Трент уехал бы в Монреаль. Но пошел дождь, и вот к чему это привело.
    Мелисса проснулась рано, в тот лишенный надежды час, который предшествует рассвету. Всю ночь она почти не спала,  да и вы бы не могли уснуть, если бы были девицей, которой завтра исполняется двадцать девять лет, а она еще не замужем - и это в обществе, где не состоящими в браке считались только те, кто неспособен заполучить мужа.
  Весь Дирвуд и все живущие там Стерлинги давно уже считали Мелиссу безнадежной старой девой, но сама она  никак не могла проститься с довольно  жалкой и постыдной надеждой на ждущий ее где-то великолепный роман -  до этого  ужасного дождливого утра, когда она проснулась с пониманием того, что ей двадцать девять, и что в ее жизни нет и не было ни одного мужчины.
 Не то чтобы Мелиссе не нравилось быть старой девой (в конце концов, думала она, быть старой девой, возможно, не так ужасно, как быть женой дяди Веллингтона, дяди Бенджамена  или дяди  Герберта), просто ее ранило то, что никем, кроме старой девы, она и стать не могла. Ни один мужчина никогда не любил ее.
  Слезы навернулись на глаза Мелиссы. Она лежала, наблюдая, как медленно бледнеет мрак за окном, и не осмеливалась позволить себе расплакаться  по двум причинам: из боязни, что плач может привести к новому приступу боли в сердце, слабые признаки которой она почувствовала еще ложась в  кровать, и из опасения,  что за завтраком   мать заметит ее покрасневшие  глаза  и примется задавать острые и болезненные, как укус москита, вопросы.
- Предположим, - думала Мелисса со страдальческой усмешкой, - я отвечу чистую правду, что плачу потому, что не могу выйти замуж. Как  будет потрясена мать таким ответом! Хоть она и стыдится того, что ее дочь - старая дева, но приличия должны быть соблюдены. «Девушке неприлично думать о мужчинах, - представила себе  Мелисса чопорный, безаппеляционный голос матери, - совершенно неприлично!»
  Мелисса тихо засмеялась. Она обладала чувством юмора, о котором никто из семейного клана Стерлингов и не подозревал. В Мелиссе вообще было много того, о чем никто не подозревал. Однако ее смех был безрадостным и недолгим. Маленькая фигурка снова съежилась на широкой кровати, прислушиваясь к  дождю, шумевшему снаружи, и  с болезненным отвращением наблюдая, как холодный  свет  беспощадного утра вползает в ее некрасивую и нелюбимую комнату.
  Всю обстановку этой комнаты Мелисса знала наизусть, знала и ненавидела ее: желтый крашеный пол с отвратительным, связанным крючком ковриком, на котором была вывязана вечно ухмыляющаяся нелепая собака;  выцветшие темно-красные обои; потолок, расцвеченный старыми пятнами и пересеченный трещинами; узкий умывальник; ужасные ламбрекены с фиолетовыми розами; несуразное  старое зеркало с трещиной, стоявшее на столь же несуразном туалетном  столике; кувшинчик со старой ароматической смесью, собранной матерью во время  ее мифического медового месяца; украшенная ракушками шкатулка с уголком, отколотым кузиной Стиклз  во время ее столь же мифического детства; украшенный бусами игольник, половина бус которого безвозвратно исчезла;  жесткий желтый стул; выцветший старый девиз «Ушла, но не забыта», вышитый цветной пряжей над изображением мрачно взирающей на всех прабабушки Стерлинг; древние фотографии древних родственников, давно выселенные сюда из нижних комнат.
   Лишь две картины не имели к родственникам никакого отношения. Одна из них, старая литография, изображала щенка, сидевшего на мокром от дождя пороге. При виде этой картины Мелиссе всегда становилось грустно. Несчастный песик  жался к двери под проливным дождем, но никто не открыл дверь и не впустил его. Другая картина была выцветшей и заключенной в паспарту гравюрой с изображением  королевы Луизы, спускающейся по лестнице дворца. Эту картину тетя Веллингтон подарила Мелиссе на  десятый день рождения, и вот уже  девятнадцать лет Мелисса не осмеливалась ни уничтожить ее, ни выбросить, и от всей души ненавидела красивую и самодовольную королеву Луизу.
  Конечно, все комнаты в доме были просто ужасными, но внизу приличия все же поддерживались, а на содержание в порядке комнат, которых никто из посторонних никогда не видел, денег вечно не хватало. Мелисса иногда чувствовала, что могла бы улучшить что-нибудь в своей  комнате и без денег, если бы ей это разрешили, но мать категорически отвергала любое робкое предложение, а Мелисса не настаивала. Мелисса никогда не настаивала. Она боялась. Мать не выносила возражений и обижалась, а будучи обиженной,  миссис Фредерик Стерлинг несколько дней ходила по дому  с видом оскорбленной герцогини.
   Но все же Мелисса была признательна своей комнате хотя бы за то, что могла иногда побыть там в одиночестве и поплакать, если захочется.  В  конце концов, имеет ли значение, что комната,  которой вы пользуетесь только для того, чтобы спать и переодеваться, так некрасива? Мелиссе никогда не разрешали оставаться там одной  в другое время, ведь по мнению миссис Фредерик Стерлинг и кузины Стиклз люди, которым хочется остаться в одиночестве, непременно должны замышлять что-то нехорошее.  Зато комната Мелиссы в Синем Замке была именно такой, какую она и хотела.
  Мелисса, мечтательная и живая натура которой подавлялась и отвергалась с пренебрежением  в реальной жизни, привыкла убегать от всех  в великолепные мечты, скрываясь там даже в дневное время. Никто в клане Стерлингов  и не подозревал этого, а меньше всего - мать и кузина Стиклз. Они даже представить бы не могли, что  у Мелиссы было  два дома - уродливая кирпичная коробка на Липовой Аллее и Синий Замок  на холмах Испании. В Синем Замке Мелисса жила душою с тех пор, как помнила себя. Она поселилась там, еще будучи маленькой девочкой, и в любое время, закрыв глаза, могла явственно видеть его башенки и флаги на горе, поросшей соснами. Замок всегда окутывала легкая синеватая дымка, а небеса над неизвестной землей горели очарованием заката.
   Все в замке было удивительным и замечательно красивым: драгоценности, достойные королев; одежды из огня и лунного света, кушетки из роз и золота; широкие мраморные ступени, по которым изящно скользили вверх и вниз  стройные, одетые туманом девы;  дворы с мраморными пилонами, где мерцали под луной  фонтаны и  пели среди миртов соловьи; залы, зеркальные стены которых отражали красивых рыцарей и прекрасных женщин, из которых она, Мелисса, была самой прекрасной - от одного взгляда на нее мужчины умирали или сходили с ума. Вся эта красота поддерживала ее в скучной череде дней надеждой на то, что ночью она сможет отправиться в свой волшебный мир, навстречу любви и приключениям. Любой из Стерлингов умер бы от ужаса, если бы узнал, как Мелисса проводит дни  в своем Синем Замке.
   Конечно, там не было недостатка в мужчинах, влюбленных в нее.  Все  добивались ее внимания с романтическим пылом и галантностью, но только один завоевывал любовь своею долгой преданностью и многими безрассудствами храбрости. За него-то она и выходила замуж с соответствующим  случаю великолепием в большой, украшенной флагами часовне Синего Замка. Когда Мелиссе было двенадцать лет, этот возлюбленный представал перед ней красивым мальчиком с золотыми волосами и небесно-синими глазами, в  пятнадцать - высоким, темноволосым и бледным юношей, все еще непременно красивым. В двадцать он стал мечтателем и аскетом, в двадцать пять уже имел красиво очерченный подбородок, немного мрачное лицо, скорее суровое и мужественное, чем красивое. Больше двадцати пяти лет Мелиссе в Синем Замке никогда не исполнялось, но в последнее время ее герой неожиданно приобрел рыжевато-каштановые волосы, неправильную улыбку и таинственное прошлое. Не подумайте, что Мелисса преднамеренно убивала всех предыдущих возлюбленных -  она просто перерастала их, и каждый предыдущий незаметно исчезал, когда появлялся следующий. В этом отношении жизнь в Синих Замках - очень удобная штука.
  Однако  утром своего судьбоносного дня Мелисса никак не могла найти ключ от Синего Замка. Действительность подступила к ней  слишком близко, хватая за пятки, как злая маленькая собачонка. Ей исполнилось двадцать девять, и она была одинокой, нежеланной, некрасивой, единственной из всего величественного клана незамужней девушкой без прошлого и без будущего. Мелисса оглядывалась назад и видела, что вся ее жизнь всегда была серой и бесцветной - ни одного темно-красного или фиолетового пятна!  Впереди было все то же безрадостное существование, которое когда-нибудь превратит ее в одинокий высохший листок, цепляющийся за зимнюю ветку. В то мгновение, когда женщина понимает, что ей не для чего жить, что нет ни любви, ни  обязанностей, ни цели, ни надежды, жизнь для нее приобретает горький привкус смерти.
- Я  живу просто потому, что не могу перестать. Так можно прожить и восемьдесят лет, - с тоской думала Мелисса. - Мы, Стерлинги,  ужасно долговечные.
 Она была довольна, что пошел дождь - или, скорее, она была этим мрачно удовлетворена. Значит, не будет никакого пикника, которым каждый год тетя и дядя Веллингтоны ( все всегда вспоминали их именно в этой последовательности) неизбежно отмечали свою помолвку, тоже состоявшуюся на пикнике тридцать лет назад, и который в последние годы  превратился в истинный кошмар для Мелиссы.  По жуткому совпадению это был  день ее рождения, и, после того, как ей миновало двадцать пять, каждый считал своим долгом об этом упомянуть. Мелисса была покорной и терпеливой: ей никогда и в голову не приходило возмутиться, хоть она и ненавидела этот пикник всей душой. Она точно знала, кто что скажет. Дядя Веллингтон, которого она не любила  и презирала за то, что он поступил согласно кодексу Стерлингов и  "женился  на деньгах ", спросит игривым шепотом: "Еще не надумала замуж, моя дорогая?", а потом заревет от смеха, которым  он неизменно заканчивает свои идиотские замечания.  Тетя Веллингтон, которую Мелисса не только презирала, но и боялась, расскажет  о новом шифоновом платье Олив и о последнем письме Сесила. Мелиссе придется выглядеть  довольной, интересоваться и платьем,  и письмом, иначе тетя Веллингтон почувствует себя оскорбленной, а Мелисса давно  решила для себя, что предпочтет ненароком оскорбить Бога, чем тетю Веллингтон, потому что милосердный Бог ее простит, а тетя Веллингтон - никогда.
  Тетя Альберта, необычайно толстая,  всегда называющая своего  мужа «он», словно тот был единственным мужчиной в мире,  никогда не могла забыть, что в юности слыла красавицей. Она непременно посочувствовала бы Мелиссе по поводу  ее нездоровой кожи: «Почему все девочки сегодня такие загорелые? Когда я была девочкой, моя кожа напоминала розы и сливки. Я считалась первой красавицей Канады, моя дорогая».
 Один дядя Герберт, возможно, промолчит или только  заметит шутливо: «Как ты растолстела, Досс!» И  все засмеются, потому что забавно даже допустить мысль о том, что бедная худышка Мелисса может растолстеть. Красивый, важный  дядя Джеймс, которого Мелисса не любила, но уважала, потому что он, как предполагалось, был очень умным и считался клановым оракулом (умственные способности остальных Стерлингов оставляли желать лучшего), вероятно,  заметит с сарказмом, который и помог ему приобрести  такую  репутацию: «Я предполагаю, все эти дни ты занята своим сундуком с приданым?» А дядя Бенджамен, хрипя и хихикая, загадает ей одну из своих отвратительных загадок и сам же на нее ответит:
«В чем разница между Досс и мышью? - Мышь на сыр охотится, Досси замуж хочется».
  Мелисса слышала  эту загадку уже, наверно, раз пятьдесят,  и каждый раз ей хотелось швырнуть чем-нибудь в противного старика, хотя она знала, что никогда не посмела бы это сделать. Во-первых, Стерлинги никогда ничем не бросались; во-вторых, дядя Бенджамен был богатым  и бездетным старым вдовцом, и Мелисса опасалась, как бы он за что-нибудь не исключил ее из своего завещания. Она была бедной всю свою жизнь, знала унизительную горечь бедности, поэтому и терпела  загадки дяди Бенджамена и даже улыбалась ему вымученной улыбкой.
  Тетя Изабелла, резкая  и неприятная, как восточный ветер, не упустила бы случая покритиковать племянницу. За что - Мелисса не могла заранее предсказать, ведь тетя Изабелла никогда не повторялась и всегда находила что-нибудь новое, чтобы уколоть вас.  Тетя Изабелла гордилась, что всегда говорит то, что думает, но совершенно не переносила, когда другие говорили то, что думают о ней. Мелисса тоже никогда не говорила, что же она думает о тете Изабелле.
   Кузина Джорджиана, названная по имени своей прапрабабушки, которая в свою очередь была названа в честь Георга Четвертого, уныло начала бы перечислять имена всех родственников и друзей, которые умерли после прошлогоднего пикника, гадая: «Кто из нас первым последует за ними?»
   Неправдоподобно самоуверенная тетя Милдред прожужжала бы Мелиссе все уши рассказами о своем муже и необыкновенно одаренных младенцах, потому что Мелисса была единственной, кто мог это вынести. По той же самой причине кузина Глэдис (Первая Кузина Глэдис, как однажды решили Стерлинги согласно строгому рангу сведенных в таблицу отношений), высокая, худая леди, которая считала, что обладает повышенной чувствительностью, именно Мелиссе детально описывала все мучения, доставляемые ей невритом. 
  Олив, девочка-удивление всего клана Стерлингов, имеющая все, чего не имела Мелисса - красоту, поклонение, любовь – начала бы хвастаться своей красотой, обсуждать свою популярность и щеголять алмазными знаками любви перед ослепленной, втайне завидующей ей Мелиссой.
 Но сегодня ничего этого не будет, включая и возню с упаковкой чайных ложек -  это занятие всегда оставляли Мелиссе и кузине Стиклз. Однажды, шесть лет назад, потерялась серебряная чайная ложка из свадебного набора тети Веллингтон, и с тех пор Мелиссе много раз ставили это в укор. Призрак несчастной ложки появлялся, словно тень отца Гамлета, на каждом семейном банкете.
 О, да, Мелисса точно знала, от чего спас ее благословенный дождь! В этом году пикника больше не будет. Если тетя Веллингтон не смогла отметить этот священный день, то не станет праздновать вообще. Благодарение Богу!
  Если бы дождь закончился к полудню, думала Мелисса, она могла бы пойти в библиотеку и взять еще одну из книг Джона Фостера. Мелиссе никогда не разрешали читать романы, но книги Джона Фостера романами не были. Они считались «книгами о природе» - так дама-библиотекарь сказала обеспокоенной миссис Фредерик Стерлинг: «Только о лесе, птичках, жуках и других подобных милых вещах». И Мелиссе разрешили читать их, хотя было слишком очевидно, что эти книги ей очень нравятся. Было допустимо и даже похвально читать то, что совершенствовало ваш ум и вашу религиозность, но книга, которая нравилась, внушала опасения.
  Мелисса не знала, совершенствуется ее ум или нет, но чувствовала, что если бы эти книги попались ей на несколько лет раньше, то вся ее жизнь, возможно, сложилась бы по-иному. Они показали ей дверь в мир, в который она могла бы войти, но теперь эта дверь навсегда закрылась перед ней. Книги Джона Фостера появились в библиотеке Дирвуда только в последний год, хотя дама-библиотекарь сказала Мелиссе, что этот автор хорошо известен уже несколько лет.
- Где он живет? - спросила Мелисса.
- Никто не знает. Судя по книгам, он должен быть канадцем, но более никакой информации мы не имеем.  Его издатели тайны не раскрывают. Весьма вероятно, что Джон Фостер - всего лишь литературный псевдоним. Его книги настолько популярны, что мы даже не успеваем поставить их на полку, хотя лично я не вижу, что люди находят в них такого, чтобы ими бредить.
- Я думаю, что они замечательны, - сказала робко Мелисса.
- Ну хорошо, - мисс Кларксон покровительственно улыбнулась, словно снисходя ко мнению Мелиссы, - просто я не могу сказать, что мне интересны жуки. Но, конечно, мистер Фостер знает все, что можно о них знать.
  Мелисса не знала, интересны ли жуки ей самой. Ее приводило в восторг совсем не странное знание Джоном Фостером жизни диких существ и насекомых, а какая-то мучительная тяга к тайне, которая никогда не становится реальностью, оставаясь только намеком на еще большую тайну, что ждет впереди; некое слабое, неуловимое эхо прекрасных, забытых вещей. Волшебство книг Джона Фостера нельзя было передать словами.
  Да, она возьмет еще одну его книгу. Уже месяц прошел с тех пор, как она взяла «Урожай чертополоха», и мать не сможет ничего возразить. За это время Мелисса прочитала книгу четыре раза и некоторые места уже знала наизусть. И еще - надо бы навестить доктора Трента и рассказать ему об этой странной боли в сердце, которая что-то часто стала тревожить ее в последнее время, не говоря уже о беспрестанных головокружениях и одышке. Но как она сможет пойти к нему, не сказав никому об этом? Ни один из Стерлингов никогда не консультировался у врача, не собрав перед этим семейный совет и не получив одобрения дяди Джеймса. А потом они отправлялись в Порт Лоренс, к доктору Амброузу Маршу, который женился на Второй Кузине Аделаиде Стерлинг. Но Мелиссе не нравился доктор Амброуз Марш. Кроме того, она не хотела, чтобы кто-нибудь знал о ее сердце, а попасть в Порт Лоренс, находившийся на расстоянии пятнадцати миль от Дирвуда, без посторонней помощи она не могла. Если же рассказать все матери, то поднимется суета, прибудут все члены семейства и начнут без конца обсуждать и советовать,  предостерегать  и предупреждать, по сорок раз повторять ужасные рассказы о старших тетках и кузенах, каждый из которых «чувствовал то же самое,  и вдруг упал замертво, моя дорогая!»
   Тетя Изабель вспомнила бы, что всегда говорила: Досс с детства выглядела так, словно у нее проблемы с сердцем, «всегда была такой слабенькой и бледной»; а дядя Веллингтон воспринял бы это как личное оскорбление, ведь «ни один из Стерлингов никогда не жаловался на сердце». Кузина Джорджиана сказала бы в сторону громким шепотом: «боюсь, наша бедная дорогая малышка недолго останется с нами».  Кузина Глэдис фыркнула бы: «Ну, мое-то сердце всегда шло, как часы», а Олив - Олив просто выглядела бы красивой и отвратительно здоровой, словно говоря: «Зачем вам трястись над этим увядшим существом, когда у вас есть я?»
  Мелисса чувствовала, что никому не может ничего сказать, пока сама не убедится, что в ее недомогании нет ничего серьезного, и не из-за чего поднимать шум, что неизбежно случится, проговорись она кому-нибудь. Она просто спокойно пойдет к доктору Тренту.  Что касается платы за его труд, то у нее есть двести долларов, которые отец положил в банк, когда она родилась, и она возьмет оттуда столько, сколько нужно. Раньше ей никогда не позволяли использовать даже проценты с этого вклада.
  Доктор Трент, грубый, прямолинейный и рассеянный, был признан авторитетом в сердечных болезнях, несмотря на то, что числился только терапевтом в захолустном Дирвуде. Ему было уже за семьдесят, и, по слухам, он подумывал уйти на покой. Ни один из Стерлингов никогда не ходил к нему, так как десять лет назад он сказал кузине Глэдис, что ее неврит - выдумки капризной барышни, желающей, чтобы с ней носились. К тому же доктор был пресвитерианином, тогда как все Стерлинги посещали англиканскую церковь. Но Мелисса, оказавшись между Сциллой нелояльности и Харибдой суеты и глупых навязчивых советов, все же рискнула выбрать Сциллу.

Глава 2

  Когда кузина Стиклз постучала в дверь, Мелисса поняла, что уже половина восьмого, и ей пора вставать. Сколько она себя помнила, кузина Стиклз всегда стучала в дверь в половине восьмого. Сами кузина и миссис Фредерик Стерлинг были на ногах с семи часов, но Мелиссе предписывалось оставаться в постели на полчаса дольше - из-за ее худобы. Она послушно встала, хотя сегодня ей хотелось этого еще меньше, чем когда-либо. Да и для чего было вставать? Для еще одного тоскливого дня, как и все прежние, полного бессмысленных дел, безрадостных и незначительных, никому не приносящих пользу?
   Но если она сразу не встанет, то не успеет к восьмичасовому завтраку. Твердое время для каждого приема пищи было неукоснительным правилом миссис Стерлинг.  Завтрак в восемь, обед в час, ужин в шесть - и так год за годом.  Для опоздавших никакие смягчающие обстоятельства в расчет не принимались. Поэтому Мелисса, дрожа, встала - в это сырое майское утро холод особенно сильно давал о себе знать. В доме вообще весь день было холодно, так как еще одним правилом миссис Стерлинг было запрещение растапливать камины после двадцать четвертого мая. Пищу готовили на небольшой керосинке у заднего подъезда, и даже если май был холодным, а октябрь - морозным, ни один камин не горел до двадцать первого октября.
  Лишь двадцать первого октября миссис Стерлинг разрешала начинать готовить на плите в кухне и зажигать огонь в камине гостиной по вечерам. Ходили слухи, что именно потому Фредерик Стерлинг и получил простуду, которая привела его к смерти еще тогда, когда Мелиссе не было и года, что миссис Фредерик не зажгла огонь в камине двадцатого октября. На следующий день он, конечно, горел - но для Фредерика Стерлинга было уже слишком поздно.
   Мелисса сняла и повесила в шкаф свою ночную рубашку из плотного неотбеленного хлопка, с высоким воротником и длинными рукавами, и надела простое белье, коричневое саржевое платье, толстые черные чулки и ботинки на каучуковой подошве. В последнее время у нее появилась привычка причесывать волосы в тени окна, убрав зеркало, чтобы не видеть морщинок на своем лице, но этим утром она пристально посмотрела в отвергнутое было зеркало со страстным желанием увидеть себя такой, какой видит ее мир.
  Результат был, мягко говоря, безрадостным. Даже красавица нашла бы в своей внешности изъяны при этом резком освещении, не делающим попытки смягчить свою прямоту. Мелисса увидела прямые черные волосы, короткие, жидкие и всегда тусклые, несмотря на то, что каждый вечер она сто раз, ни больше ни меньше, проводила по ним щеткой и честно втирала в голову Лосьон Редферна. Прямые черные брови были неплохи, но нос (она всегда чувствовала это) казался слишком маленьким даже для ее небольшого треугольного личика; маленький, бесцветный рот немного приоткрылся, показывая мелкие и острые белые зубы. Фигурка, отразившаяся в зеркале, была невысокой, слишком худой и плоскогрудой.
  Однако Мелисса как-то избежала семейной скуластости, хотя ее темно-карие глаза, слишком мягкие, чтобы быть черными, отличались неуловимо-восточным разрезом. Кроме глаз, ничто не привлекало внимания на этом лице. Мелисса не была ни симпатичной, ни уродливой - просто невзрачная, как горько заключила она. Все морщинки вокруг глаз и рта были заметны при этом беспощадном свете, а узкое бледное лицо никогда еще не выглядело таким блеклым.
  Она причесалась в стиле «помпадур» - эта прическа уже давно вышла из моды, но, когда Мелиссе впервые сделали взрослую прическу, тетя Веллингтон решила, что девочка должна всегда причесываться именно так.
- Это единственное, что тебе хоть немного идет. Твое лицо слишком маленькое, а прическа «помпадур» прибавит ему высоты», -  сказала она, как всегда изрекая банальности так, словно произносила глубокие и важные истины.
  Мелисса хотела бы начесать волосы на лоб, а по сторонам спустить локоны, как делала Олив, но заключение тети Веллингтон никто никогда не оспаривал. Не утешало даже то, что это было не единственной вещью, которую Мелиссе запрещали. Всю жизнь ей приходилось чего-то бояться, горько подумала Мелисса. В раннем детстве она ужасно боялась большого черного медведя, который, по словам кузины Стиклз, жил в кладовой под лестницей.
«Я всегда буду его бояться! Понимаю, что это глупо - и ничего не могу сделать. Я даже не знаю, что это за ощущение - ничего не бояться».
     Ей приходилось бояться мрачных причуд матери, бояться оскорблений дяди Бенджамена, бояться стать объектом презрения тети Веллингтон, бояться резких комментариев тети Изабеллы, бояться неодобрения дяди Джеймса, бояться оскорбительных мнений и предупреждений всего клана, бояться нарушить приличия, бояться сказать то, что она действительно думала, бояться бедности в будущем... Страх!  Ей никогда не избавиться от него! Он завлек ее в свои сети подобно пауку. Только в Синем Замке могла Мелисса найти временный отдых, но этим утром она не верила в Синий Замок и, казалось, никогда не сможет поверить снова.  Двадцать девять лет, не замужем, нелюбимая, некрасивая -  у нее не было ничего общего с прекрасной хозяйкой Синего Замка. Пора навсегда выбросить из жизни эту ребяческую ерунду и повернуться лицом к действительности.
  Мелисса отвернулась от недружелюбного зеркала и выглянула на улицу. Убогость вида из окна всегда больно ранила ее: дырявый забор, полуразрушенный старый магазинчик на колесах, весь оклеенный аляповатыми рекламными листками; грязная железнодорожная станция с ужасными личностями, которые слонялись вокруг нее даже в этот ранний час. Под проливным дождем все выглядело еще хуже, чем обычно, особенно жуткая реклама: «Сохраняйте фигуру, как у школьницы». Мелисса сохранила фигуру школьницы, но от этого были только одни неприятности. Вокруг не было и намека на красоту.
«Точно так же, как в моей жизни», - обреченно подумала Мелисса.
   Ее обида на жизнь уже прошла. Мелисса приняла факты так же покорно, как принимала всегда: она оказалась одной из тех людей, кого жизнь всегда обходит, и ничего с этим не поделаешь.
   В таком безрадостном настроении она спустилась к завтраку.

Глава 3

   Завтрак был всегда один и тот же: овсянка, которую Мелисса ненавидела, тост, чай и одна ложка мармелада, так как миссис Фредерик Стерлинг считала, что две ложки - это слишком роскошно. Правда, для Мелиссы это не имело значения - она ненавидела мармелад. Холодная и мрачная гостиная казалась еще холоднее и мрачнее, чем обычно. По окнам струился дождь, предки Стерлингов с негодованием смотрели с портретов, заключенных в жуткие позолоченные рамы, но все же кузина Стиклз пожелала Мелиссе много счастливых возвращений этого дня!
- Сиди прямо, Досс, - вот и все, что сказала мать.
   Мелисса сидела прямо и вела с матерью и кузиной Стиклз принятый за завтраком разговор. Она никогда не задавалась вопросом, что случилось бы, если бы она попробовала заговорить о чем-нибудь еще. Миссис Фредерик была оскорблена тем, что Провидение послало им дождь именно в тот день, когда надо было ехать на пикник, и поэтому приступила к завтраку в мрачном молчании, за что Мелисса была ей благодарна, хотя Кристина Стиклз, как всегда, безостановочно ныла, жалуясь на все: на погоду, на эпидемию свинки в Дирвуде, на недостачу в кладовой, на цены на овсянку и масло (Мелисса сразу почувствовала, что слишком щедро мажет маслом свой тост).
- Досс обязательно подхватит свинку, - предсказала кузина Стиклз.
- Досс не должна ходить туда, где можно подхватить свинку, - коротко ответила миссис Фредерик.
  У Мелиссы никогда не было ни свинки, ни ветрянки, ни кори - только ужасные простуды каждую зиму. Зимние простуды Мелиссы считались в семье своего рода традицией. Ничто, казалось, не могло воспрепятствовать ей заболеть, хотя миссис Стерлинг и кузина Стиклз героически пытались этому противостоять.
   Одну зиму они продержали Мелиссу с ноября до мая в теплой гостиной, не разрешая даже ходить в церковь, но, тем не менее, простуда следовала за простудой, и в июне все это закончилось бронхитом.
- Ни у кого в моем роду не было такого, - недовольно говорила миссис Фредерик, подразумевая, что это, должно быть, наследственность Стерлингов.
- Стерлинги тоже редко простужаются, - возразила кузина Стиклз обиженно - она-то была из Стерлингов.
- Я думаю, - сказала мать, - что если человек не захочет болеть, то и не простудится.
    Оказалось, что Мелисса во всем виновата сама.
   Но этим утром Мелиссе показалось особенно обидным то, что ее по-прежнему называли «Досс». Она терпела это двадцать девять лет, но внезапно почувствовала, что больше не может и не хочет терпеть. Ее полным именем было Мелисса Джейн, но ей всегда больше нравилось его первая половина своим странным волшебным ароматом. Она всегда удивлялась, как Стерлинги позволили так ее окрестить. Ей сказали, что дедушка по матери, старый Амос Уонсбарра, сам выбрал это имя. Ее отец настаивал на Джейн, но добился лишь того, что постепенно превратил имя девочки в Досс - с тех пор Мелиссой ее называли только посторонние.
- Мама, - сказала она робко, - не будете ли вы возражать против того, чтобы называть меня с сегодняшнего дня Мелиссой? «Досс» звучит так... мне не нравится это имя.
  Миссис Фредерик смотрела на дочь с удивлением. Она носила стекла с чрезвычайно сильными линзами, которые придавали ее глазам странно-неприязненное выражение.
- Чем тебе не нравится «Досс»?
-Это так по-детски, - замялась Мелисса.
-О! - миссис Фредерик была Уонсбарра. - Тогда это как раз для тебя. Ты у нас, говоря по совести, совсем дитя, моя дорогая.
- Мне уже двадцать девять, - сказало «дитя» отчаянно.
- На твоем месте я не кричала бы об этом на весь свет, дорогая, - сказала миссис Фредерик. - Двадцать девять! В твоем возрасте я уже девять лет была замужем.
- А я вышла замуж в семнадцать, - гордо сказала кузина Стиклз.
  Мелисса искоса взглянула на них. Миссис Фредерик выглядела все еще неплохо, если не считать ужасные стекла очков и крючковатый нос, который делал ее взгляд еще более похожим на взгляд попугая, чем даже у самого попугая. В двадцать она, пожалуй, была довольно симпатичной. Но кузина Стиклз! И все-таки даже Кристина Стиклз приглянулась когда-то какому-то мужчине! Мелисса чувствовала, что Кристина с ее широким и плоским морщинистым лицом, с родинкой на конце толстого носа, с морщинистой желтой шеей, бесцветными выпуклыми глазами и тонкими губами имела преимущество перед нею, имела право смотреть на нее сверху вниз. Даже Кристина Стиклз была кому-то необходима. Мелисса задавалась вопросом, на что это похоже - быть нужной кому-то.  Никто в целом мире не нуждался в ней, и никто ничего бы не потерял, если бы она вдруг исчезла из жизни. Никто ее не любил. Она была разочарованием своей матери. У нее никогда не было подруг.
«Я обделена не только любовью, но и дружбой», - как-то призналась жалобно она самой себе.
- Досс, ты не доела свой тост, - с упреком сказала миссис Фредерик.
  Дождь шел все утро без перерыва. Мелисса занялась шитьем лоскутного одеяла. Она ненавидела лоскутные одеяла, да и никакой необходимости в них не было - дом был полон таких одеял, только на чердаке хранились три наполненные ими больших сундука. Миссис Фредерик начала собирать одеяла, когда Мелиссе исполнилось семнадцать, и продолжала хранить их до сих пор, хотя теперь уже казалось невероятным, что они когда-либо понадобятся ее дочери. Но Мелисса должна работать - безделье считалось самым страшным грехом в доме миссис Фредерик Стерлинг.
  Когда Мелисса была еще ребенком, мать каждый вечер заставляла ее отмечать в маленькой черной записной книжечке все потраченные впустую минуты, а в воскресенье - молиться, чтобы Господь простил ей эти минуты безделья.
   Этим утром Мелиссе удалось провести в праздности лишь десять минут. Она поднялась в свою комнату за наперстком и случайно открыла «Урожай чертополоха».
 «Леса имеют души, - писал Джон Фостер, - и для того, чтобы узнать их, надо среди них жить. Изредка прогуливаясь по удобным дорожкам, мы никогда не поймем души леса. Если мы хотим его дружбы, то должны наблюдать за ним во время частых и почтительных посещений в разное время дня -  утром, в полдень и ночью, -  и в любое время года. В ином случае мы никогда не узнаем его, и вряд ли будет справедливо винить в этом сам лес. Он лишь старается держать чужаков на расстоянии и закрывать свое сердце от случайных людей. Бесполезно искать другой повод подружиться с лесом, кроме любви к нему: он сразу проникнет в наши замыслы и скроет от нас все свое волшебство, все свои древние тайны. Но если лес поймет, что мы приближаемся к нему с любовью и трепетом, то раскроет перед нами свою душу и покажет нам такую красоту, такие сокровища, какие не купишь ни в одном магазине мира. Лесу свойственно, когда он дает, давать щедро, ничего не утаивая от истинных друзей. Мы должны входить в лес любовно, кротко, терпеливо, осторожно, и лишь тогда мы поймем, какое живое очарование скрывается в диких чащах и тихих долинах, распростертых под звездным или закатным небом; какая неземная музыка играется на арфах старых сосновых ветвей или поется в рощах; какие тонкие ароматы веют от мхов и папоротников на нагретых солнцем  полянах или от скрытых в чаще ручьев; какие мечты, мифы и легенды старых времен посещают его. Тогда бессмертное сердце леса будет биться рядом с нашим, а его тайная жизнь вольется в наши вены и сделает нас навсегда его собственностью: куда бы мы не шли, где бы не странствовали, мы вернемся  к лесу, как к самому дорогому для нас человеку». 
 - Досс, - раздался окрик матери, - что ты там так долго делаешь?
Мелисса, словно обжегшись, выронила «Урожай чертополоха» и сбежала  вниз, к своим лоскутам. Но теперь она чувствовала странную взволнованность духа - это чувство всегда охватывало ее при чтении книг Джона Фостера. Мелисса знала о лесах очень немного, ведь она только мысленно гуляла в дубовых рощах и сосновых рощах, окружавших ее Синий Замок, но всегда тайно жаждала узнать их наяву, а книга Фостера о лесах была самой прекрасной вещью после самих лесов.
   В полдень дождь прекратился, но солнце показалось только часам к трем. Тогда Мелисса робко сказала, что хочет прогуляться в город.
- Зачем тебе туда? - недовольно спросила мать.
- Я хочу взять новую книгу в библиотеке.
- Ты же брала ее на прошлой неделе!
- Нет, мама, это было четыре недели назад.
- Четыре недели? Чепуха!
- Уверяю вас, мама.
- Ты ошибаешься. Это не могло быть раньше, чем две недели назад. Я не люблю, когда мне возражают, Досс.  И я не понимаю, зачем тебе эти книги. Ты проводишь за чтением слишком много времени.
- Кому нужно мое время? - горько спросила Мелисса.
- Досс! Не смей разговаривать со мной таким тоном!
- У нас кончился чай, - вмешалась кузина Стиклс. - Если Мелисса собирается на прогулку, пусть заодно купит чаю - хотя я считаю, что, гуляя в такую сырую погоду, недолго и простудиться.
  Они обсуждали этот вопрос в течение десяти минут, и наконец миссис Фредерик с неохотой разрешила Мелиссе идти.
Глава 4

- Досс, ты надела калоши? - спросила кузина Стиклз, когда Мелисса подошла к выходу.
Кристина Стиклз никогда не забывала задать этот вопрос, если на улице было сыро. 
- Да.
- А фланелевую юбку? - спросила миссис Фредерик.
- Нет.
-Досс, я тебя просто не понимаю. Ты опять хочешь до смерти простудиться? – мать сказала это так, словно Мелисса уже несколько раз умерла от простуды. - Иди сию минуту наверх и надень юбку!
- Мама, мне не нужна фланелевая юбка. Моя сатиновая тоже довольно теплая.
- Досс, помни, что два года назад ты переболела бронхитом. Иди и сделай так, как тебе говорят!
  Мелисса покорно выполнила требование матери, и никто не узнал, как хотелось ей, прежде чем уйти, вышвырнуть на улицу ненавистный фикус. Она ненавидела серую фланелевую юбку. Олив, конечно, никогда не приходится носить фланелевые юбки - у нее они шелковые или батистовые, легкие, обшитые кружевом и оборками. Но у Олив никогда не было бронхита, а ее отцу посчастливилось «жениться на деньгах».
- Ты уверена, что не оставила мыло в воде? - крикнула миссис Фредерик, но Мелисса уже выскочила на улицу. Она завернула за угол дома и оттуда оглянулась на уродливую чопорную улицу, на которой жила. Дом Стерлингов был самым ужасным на этой улице. Более похожий на красную кирпичную коробку, чем на дом, он казался слишком высоким для своей ширины, и это впечатление еще усиливалось выпуклым стеклянным куполом на крыше. В его облике чувствовался бесплодный покой старого дома, чья жизнь уже прожита.
 Зато сразу за углом красовался очаровательный домик с двойным фронтоном, один из тех домов, которые начинаешь любить в ту же минуту, как увидишь. Клейтон Маркли построил его для своей невесты: в июне он собирался жениться на Дженни Ллойд. Говорили, что маленький домик уже меблирован от чердака до подвала и полностью готов для своей будущей хозяйки. 
-Я не завидую замужеству Дженни, - искренне думала Мелисса.  - Клейтон Маркли - не такой мужчина, о каком я стала бы мечтать. Но я завидую, что у нее будет такой домик: милый, новенький и уютный.  О, если бы я только могла бы иметь собственный дом, пусть бедный, маленький - но мой собственный!
- Однако, - прибавила она горько, - бесполезно выть на луну, когда тебе не светит даже масляная лампа.
  В мечтах Мелисса жила в замке из бледно-синих сапфиров, но в реальной жизни ее вполне бы устроил собственный маленький домик. Сегодня она позавидовала Дженни Ллойд еще более отчаянно, чем когда-либо. Дженни выглядела ненамного привлекательнее нее, и была ненамного моложе, и все же она получит этот восхитительный дом, а впридачу чудесные чашки Веджвудского фарфора (Мелисса видела их на выставке приданого), и камин, и белье с монограммами, и скатерти, и китайский буфет. Почему кому-то дается все, а кому-то - ничего? Жизнь так несправедлива!
  Мелисса, задохнувшись от возмущения, пошла дальше - чопорная маленькая фигурка в потертом плаще и старой шляпке, временами отскакивающая от грязных брызг, летящих из-под колес проходящего автомобиля. В Дирвуде автомобили были еще новинкой, хотя в Порт Лоренсе уже стали обычным явлением: ими пользовались приезжающие на лето в Мускоку дачники.  В Дирвуде автомобилями владели только «шикарные»: здесь, как и везде, были разные слои общества: «шикарные», «интеллектуалы», старинные семейства (к ним принадлежали и Стерлинги), заурядные обыватели и несколько изгоев. 
   Ни один из Стерлингов еще не снизошел до приобретения автомобиля, хотя Олив частенько уговаривала своего отца купить его. Мелисса никогда даже не сидела в автомобиле, но ей этого и не хотелось. По правде говоря, она боялась автомобилей, особенно вечером. Они казались похожими на больших рычащих зверей, которые могли неуклюже повернуться и раздавить вас или неожиданно прыгнуть куда-нибудь в сторону. Мелиссу больше порадовала бы поездка в коляске, поэтому в ее сказочной стране на дороге, поднимающейся к Синему Замку, можно было увидеть только лошадей в богатой сбруе. Но даже в коляске Мелиссе приходилось ездить только тогда, когда кто-нибудь из дядей или кузенов вспоминал о ее существовании и снисходительно дарил ей эту поездку, словно собаке косточку.
Глава 5

   Купить чай Мелисса должна была, конечно, в магазине дяди Бенджамена. Она испытывала крайне неприятное чувство, идя туда в свой двадцать девятый день рождения: не было никакой надежды, что дядя Бенджамен про него забудет.
- Чем, - коварно вопросил дядя Бенджамен, отвешивая чай, - чем молодые леди похожи на картежников?
Мелисса сказала кротко:
- Я не знаю. Чем же?
- А тем, - хихикнул дядя Бенджамен, - что и у тех, и у других марьяж на уме. 
   Два клерка, Джо Хаммонд и Клод Бертрам, тоже захихикали, отчего показались Мелиссе еще отвратительнее, чем обычно. Она не могла забыть, что когда-то Клод Бертрам, впервые увидев ее в магазине, громко прошептал на ухо Джо: «Кто это?» И Джо ответил: «Мелисса Стерлинг - одна из дирвудских старых дев».  «Неизлечимая?» - ехидно спросил Клод, очевидно, думая, что это очень остроумный вопрос. Мелиссу до сих пор, словно шип, кололо то старое воспоминание.
- Двадцать девять, - сочувственно произнес дядя Бенджамен. - Вот это да, Досс, ты в опасности - и даже не помышляешь о замужестве!  Двадцать девять - подумать только! 
А потом дядя Бенджамен сказал странную фразу.  Он сказал:
- Как летит время!
- По-моему, оно ползет, - страстно ответила Мелисса. Эта страстность расходилась с тем мнением, которое составил о Мелиссе дядя Бенджамен, и он не знал, как реагировать на ее неожиданную вспышку. Чтобы скрыть свое замешательство, он задал ей другую загадку, упаковывая при этом бобы (кузина Стиклз в последний момент вспомнила, что им нужны еще и бобы, ведь они были дешевыми и сытными).
- Что в жизни одинаково призрачно? - спросил дядя Бенджамен и, не ожидая, пока Мелисса ответит,

хохотнул:
- Мираж и замужество старой девы.
- Или деликатные родственники, - выпалила вдруг Мелисса, забирая чай и бобы. В это мгновение ее не заботило, вычеркнет ее дядя Бенджамен из своего завещания или нет. Она вышла из магазина, а дядя Бенджамен смотрел ей вслед с открытым ртом. Потом он покачал головой и сочувственно произнес:
- Бедная Досс, ей это нелегко дается.
 Подходя к следующему перекрестку, Мелисса уже пожалела, что потеряла терпение. Дядя Бенджамен расскажет матери, что Досс была с ним - с ним! - дерзка, и мать целую неделю будет читать ей нотации.
- Я держала язык на привязи в течение двадцати лет, - досадовала Мелисса. - Неужели трудно было сдержаться еще раз?
   Да, только двадцать лет прошло с тех пор, как ее впервые укололи незавидностью ее положения. Мелисса до сих пор ясно помнила тот день. Ей было девять, и она одиноко стояла в стороне, в то время как школьной площадке другие девочки из ее класса играли в игру, где мальчики должны были выбирать партнерш. Конечно, никто из них не выбрал Мелиссу - маленькую, бледную, черноволосую Мелиссу, с ее старомодным передником и странными раскосыми глазами.
-О, - сказала ей хорошенькая подруга, - мне так тебя жаль! Тебе не досталось кавалера. 
 И тут Мелисса впервые произнесла слова, которые ей еще не раз пришлось повторить за эти двадцать лет:
- Не нужен мне никакой кавалер.
 Но сегодня Мелисса решила прекратить это раз и навсегда.
«Пора стать честной хотя бы с собой, - подумала она жестоко. - Загадки дяди Бенджамена оскорбляют меня так потому, что они верны. Я действительно еще думаю о замужестве. Я хочу иметь мужа, собственный дом, сладких пухлых младенцев...»
 Тут Мелисса остановилась, придя в ужас от собственных мыслей. Ей показалось, что их прочел важно прошествовавший мимо преподобный доктор Столлинг! Как он должен осудить ее за это!  Мелисса боялась доктора Столлинга, боялась с того самого воскресенья,  когда он, двадцать три года назад, впервые вошел в церковь св. Альбана. Именно в этот день Мелисса опоздала в воскресную школу. Она робко вошла в церковь и села на скамью. В церкви еще не было никого, кроме нового ректора, доктора Столлинга, стоявшего возле двери, ведущей на хоры. Он поманил Мелиссу пальцем и строго сказал:
- Маленький мальчик, подойди ко мне.
 Мелисса осмотрелась, но никакого мальчика не увидела - во всей церкви кроме нее никого не было. Но не мог же этот странный человек в синих очках иметь в виду ее, Мелиссу, ведь она не была мальчиком!
-Маленький мальчик, - еще более строго повторил доктор Столлинг, снова маня ее пальцем, - сейчас же иди сюда!
  Мелисса поднялась, словно загипнотизированная, и пошла по проходу. Она была слишком испугана, чтобы что-нибудь сказать. Что за ужасная вещь случилась с нею? Неужели она превратилась в мальчика? Она остановилась перед доктором Столлингом, который погрозил ей пальцем, длинным и костлявым указательным пальцем, и сказал:
-Маленький мальчик, сними шляпу.
 Мелисса повиновалась. Две жалкие косички упали на спину девочки, но доктор Столлинг был близорук и не заметил их.
- Маленький мальчик, возвращайся на свое место и всегда снимай шляпу в церкви. Помни об этом!
Мелисса, словно кукла, вернулась на свое место, неся шляпу в руках. Тут вошла ее мать.
- Досс, - прошипела миссис Стерлинг, - зачем, ради всего святого, ты сняла шляпу? Надень ее немедленно!
  Мелисса надела, холодея от страха, что доктор Столлинг немедленно вызовет ее снова. Ей пришлось бы подойти - как можно не послушаться ректора? Но теперь в церкви было полно людей! Что станет она делать, если ужасный указательный палец погрозит ей перед всеми?
Всю службу девочка просидела, дрожа от страха, и проболела всю следующую неделю. Никто не знал, что с ней происходит, а миссис Фредерик снова оплакивала судьбу, подарившую ей такого слабого ребенка.
  Доктор Столлинг узнал о своей ошибке и посмеялся над Мелиссой - да и кто бы не посмеялся? Но она так никогда и не смогла преодолеть свой страх перед доктором Столлингом. И теперь встретить его на углу, думая о таких вещах!
 В библиотеке Мелисса взяла новую книгу Джона Фостера – «Волшебство крыльев».
- Его последняя, о птицах, - сказала мисс Кларксон.
 Мелисса почти уже решила пойти домой, не заходя к доктору Тренту. Она снова боялась: боялась оскорбить дядю Джеймса, боялась возмущения матери, боялась столкновения с грубым старым доктором Трентом, который, вероятно, скажет ей то же, что сказал кузине Глэдис - что ее проблемы лишь игра воображения, что ей просто нравится чувствовать себя больной.
  Нет, она не пойдет. Она лучше купит пузырек с «Пурпурными Пилюлями Редферна». «Пурпурные Пилюли Редферна» были проверенным средством, весь клан Стерлингов спасался только ими. Разве не эти пилюли вылечили вторую кузину Джеральдину, когда от нее отказались пять докторов? Мелисса всегда очень скептическим относилась к достоинствам Пурпурных Пилюль, но ведь могло в них оказаться и что-то полезное!  Во всяком случае, легче было купить лекарство, чем встретиться лицом к лицу с доктором Трентом. Сейчас она несколько минут полистает журналы в читальном зале и отправится домой.
 Мелисса попробовала читать один из рассказов, но он быстро вывел ее из себя. На каждой странице был портрет героини, окруженной толпой обожателей, и это в то время, когда у нее, Мелиссы Стерлинг, не было ни одного! Мелисса захлопнула журнал и открыла «Волшебство крыльев». Ее взгляд сразу упал на слова, которым суждено было изменить всю ее жизнь.
 «Страх - основа всех грехов и всех бед, - писал Джон Фостер. - Почти все зло в мире произошло потому, что кто-то кого-то или чего-то боялся. Страх - холодная змея, обвившаяся вокруг нас. Ужасно жить со страхом - он убивает».
Мелисса закрыла «Волшебство крыльев» и встала. Решено. Она пойдет к доктору Тренту.

Глава 6

  Испытание, в конце концов, оказалось не таким уж и страшным.  Доктор Трент был, конечно, как обычно груб и резок, но не сказал, что ее болезнь мнимая. После того, как он выслушал ее и, задав несколько вопросов, произвел быстрый осмотр, он на мгновение пристально задержал на ней взгляд. Мелиссе показалось, что доктор смотрит так, словно жалеет ее. Она глубоко вздохнула - неужели что-то серьезное? О, не может быть - боли даже не очень и беспокоили ее, только в последнее время стало немного хуже.
  Доктор Трент открыл рот - но прежде, чем он успел что-то сказать, резко затрещал телефон, стоявший у его локтя. Доктор взял трубку, и Мелисса увидела, как его лицо внезапно изменилось.
- Алло, да, да! Что? Да! Да! О Боже!
 Доктор Трент бросил трубку на рычаг, выскочил из комнаты и взлетел вверх по лестнице, даже не взглянув на Мелиссу. Она слышала, как он топает по коридору наверху, выкрикивая кому-то распоряжения - возможно, экономке. Потом он скатился по ступеням вниз, держа в руке дорожный саквояж, схватил шляпу и пальто, резко распахнул дверь и помчался по улице в направлении станции. Мелисса осталась сидеть в маленькой приемной, чувствуя себя так глупо, как никогда в жизни. Вот что вышло из ее героического намерения последовать совету Джона Фостера и отвергнуть страх. Она не только была никому не нужной родственницей, возлюбленной или другом, но и не представляла никакого интереса как пациентка. Доктор Трент забыл о ее присутствии при первом же телефонном звонке. Мелисса ничего не выиграла, проигнорировав дядю Джеймса и презрев семейную традицию.
  Она чуть на заплакала, так все было глупо и смешно, но тут услышала шаги экономки доктора Трента, спускающейся по лестнице. Мелисса поднялась и пошла к двери.
-Доктор забыл обо мне, - сказала она, криво улыбаясь.
- Мне очень жаль, - сочувственно произнесла миссис Паттерсон. - Но это и неудивительно. Бедный доктор! Ему только что позвонили из Порт Лоренса и сказали, что его сын попал в автокатастрофу в Монреале. У хозяина было только десять минут, чтобы успеть на поезд. Я не знаю, что с ним будет, если что-нибудь случится с Недом - доктор так привязан к мальчику! Вам придется прийти снова, мисс Стерлинг. Я надеюсь, что речь не идет о чем-то серьезном.
- О, нет, ничего серьезного, - воскликнула Мелисса. Она сразу почувствовала себя не так глупо. Бедный доктор Трент! Неудивительно, что в такой момент он забыл обо всем. Однако, выйдя на улицу, она чувствовала себя выдохшейся, словно в ней лопнула какая-то пружина.
  Мелисса шла домой коротким путем - по Переулку Влюбленных. Она нечасто ходила здесь, но приближалось время ужина, и следовало поторопиться. Переулок Влюбленных удобно устроился в тени больших вязов и кленов, чем и заслужил свое имя. В любое время дня по нему прогуливались воркующие парочки или молодые девушки, делившиеся с подругами своими секретами. И те, и другие заставляли Мелиссу смущаться и чувствовать себя неловко.
   Вот и сейчас она встретила сначала подружек Конни Хэйл и Кейт Бэйли, в новых розовых платьях из органди, с цветами, кокетливо прикрепленными к их глянцевым волосам (у Мелиссы никогда не было ни розового платья или цветов в волосах). Потом ей навстречу попалась незнакомая влюбленная парочка. Рука молодого человека довольно бесстыдно обхватывала талию девушки. Мелисса никогда не гуляла в обнимку с мужчиной и чувствовала, что ее чувства должны быть оскорблены этим зрелищем (могли бы они подождать до сумерек!), но почему-то сегодня все это ее не оскорбляло и не коробило.
  Охваченная очередной вспышкой отчаянной, абсолютной честности, она признала, что просто завидует им. Обгоняя парочку, она была уверена, что они, посмеиваясь, жалеют ее: это та странная старая дева, Мелисса Стерлинг! Говорят, у нее за всю жизнь не было ни одного кавалера! Мелисса невольно ускорила шаги, чтобы скорее миновать Переулок Влюбленных. Никогда еще она не чувствовала себя такой бесцветной, худой и невзрачной.
  Там, где Переулок вливался в улицу, она увидела старый потрепанный автомобиль. Мелисса хорошо знала этот автомобиль, - по крайней мере, производимый им звук, - как знал его каждый житель Дирвуда. Это был старый «слоссон». Ничто более потрепанное и нелепое даже представить было невозможно. Автомобиль принадлежал Барни Снейту, который собственной персоной только что выбрался из-под него в комбинезоне, измазанном грязью. Мелисса, спеша мимо, украдкой окинула его быстрым взглядом: она только второй раз в жизни видела скандально известного Барни Снейта, хотя достаточно была наслышана о нем за пять лет его жизни в Mускоке. Первый раз она встретила его почти год назад. Он так же выполз из-под своего автомобиля и весело ухмыльнулся Мелиссе, когда она проходила мимо - эта добродушная ухмылка придала ему вид хитрого гнома.
   Снейт не казался плохим человеком, да Мелисса таким его и не считала, несмотря на дикие слухи, ходившие о нем. Конечно, он гонял на своем ужасном старом «слоссоне» через Дирвуд в те часы, когда все приличные люди были уже в кроватях. Часто ему компанию составлял Ревущий Абель, и они вдвоем оглашали ночь своими отвратительными завываниями («они оба мертвецки пьяны, моя дорогая»).  Каждый в Дирвуде точно знал, что Снейт - беглый  преступник, к тому же промотавший казенные деньги банковский служащий, убийца, безбожник, незаконный сын Ревущего Абеля и отец незаконного Абелева внука, фальшивомонетчик, обманщик, и тому подобное, но Мелисса все равно не могла считать его плохим человеком. Человек с такой доброй улыбкой не может быть плохим, и не имеет значения, что о нем говорят.
   И той же ночью, к удивлению Мелиссы, принц Синего Замка изменил свой облик. Субъект с мрачной челюстью и преждевременно седеющими волосами превратился в обаятельного молодого мужчину со слишком длинными светлыми, чуть с рыжинкой, волосами, с темно-карими глазами, с ушами, которые оттопыривались лишь настолько, чтобы придать их владельцу независимый вид, но не настолько, чтобы их можно было назвать бом-кливерами. Лишь в очертаниях нижней челюсти все еще сохранилось что-то мрачное.
   Сейчас Барни Снейт выглядел даже более ужасно, чем обычно. Было очевидно, что он не брился уже много дней, его руки по самые плечи были черны от машинного масла, но Барни радостно насвистывал и казался таким счастливым, что Мелисса невольно ему позавидовала. Она завидовала его беззаботности, завидовала тому, что он был счастливым обладателем таинственной маленькой хижины на острове посреди озера Миставис и жуткого старого «слоссона».
  Ни Барни, ни его автомобиль нельзя было назвать респектабельными. Они оба нарушали, казалось, все возможные приличия. Когда Барни на своем «слоссоне» прогрохотал мимо Мелиссы  несколько минут спустя, с непокрытой головой, с  длинными  волосами, развевавшимися по ветру, со старой черной трубкой во рту, придававшей ему пиратский вид, она снова позавидовала ему. Мужчинам, без сомнения, живется лучше, чем женщинам. Этот разбойник, кем бы он ни был, казался вполне довольным жизнью, а она, Мелисса Стерлинг, воспитанная, положительная до крайности, была несчастной и всегда такой останется.  Вот так несправедливо устроена жизнь.
    Мелисса успела домой как раз к ужину. Тучи опять затянули солнце, все помрачнело, и снова закапал дождь. Кузина Стиклз мучилась невралгией. Мелисе пришлось заниматься штопкой, и для «Волшебства крыльев» не хватило времени.
- Разве штопка не может подождать до завтра? - умоляюще спросила она мать.
- Завтра у тебя будут завтрашние обязанности, - ответила миссис Фредерик непреклонно.
 И пришлось Мелиссе весь вечер штопать, слушая, как миссис Фредерик и кузина Стиклз перемывают косточки родственникам, не забывая при этом вязать бесконечные черные чулки. Они со всех сторон обсудили приближающуюся свадьбу Второй Кузины Лилиан, и в целом все одобрили. Вторая Кузина Лилиан сумела о себе позаботиться.
- Хотя она не очень-то и торопилась, - добавила кузина Стиклз. - Ей уже, должно быть, лет двадцать пять.
- Слава Богу, в Дирвуде не так-то много старых девиц, - горько сказала миссис Фредерик.
  Мелисса вздрогнула, уколов палец штопальной иглой, и ей тут же пришлось выслушать, что Третий Кузен Аарон Грей заработал заражение крови после того, как его поцарапал кот.
- Коты - самые опасные животные, - с отвращением сказала миссис Фредерик. - Я никогда не соглашусь держать в доме кота.
  И она многозначительно взглянула на Мелиссу сквозь ужасные стекла своих очков. Однажды, лет пять назад, Мелисса спросила, нельзя ли ей завести кота. Получив категорический отказ, она никогда не возвращалась к этому вопросу, но миссис Фредерик все еще подозревала, что сердце дочери до сих пор предоставляет кров этому незаконному желанию.
 Потом Мелисса чихнула. По неписаному кодексу Стерлингов это было неприлично - чихнуть при людях.
- Ты можешь всегда предотвратить чихание, надавив пальцем на верхнюю губу, -  назидательно изрекла миссис Фредерик.
  Половина десятого - пора в кровать! Но надо было еще натереть кузину Стиклз Бальзамом Редферна, чтобы облегчить ее невралгию. Это тоже входило в обязанности Мелиссы. Она ненавидела запах этого бальзама, ненавидела полное, самодовольное, сияющее лицо доктора Редферна, красующееся на этикетке. Когда Мелисса добралась, наконец, до кровати, ее пальцы ужасно пахли, несмотря на все попытки их отмыть.
    Судьбоносный для Мелиссы день начался и закончился одинаково -  слезами.

Глава 7

    На лужайке дома миссис Фредерик Стерлинг, возле ворот, рос куст роз, который именовался «розовым кустом Досс». Куст этот подарила лет пять назад кузина Джорджиана, и Мелисса с радостью растила его. Она любила розы, но почему-то розовый куст никогда не цвел, таково уж было ее счастье. Мелисса сделала все, что могла придумать, следовала всевозможным советам, но розовый куст все равно не цвел. Он рос, одевался многочисленными листьями, не тронутыми ни тлей, ни ржой, но ни одного бутона так на нем и не появилось.
   Когда куст попался Мелиссе на глаза спустя два дня после дня рождения, она внезапно почувствовала, что в ее душе всколыхнулось злое чувство. Он не цветет - хорошо, пусть, но тогда она избавится от него! Мелисса сбегала в сарай за садовыми ножницами и со зловещим видом приблизилась к кусту. Несколько минут спустя испуганная миссис Фредерик вышла к веранде и увидела, как ее дочь яростно кромсает ветки, половина из которых уже валяется на траве. Куст теперь выглядел довольно жалко.
- Досс, что же, спрашивается, ты делаешь? Ты сошла с ума?
- Нет, - ответила Мелисса. Она хотела сказать это вызывающе, но привычка оказалась слишком сильной, и в голосе прозвучала лишь досада. - Я.. я просто решила избавиться от него. Растить его не имеет смысла, он никогда не цветет и никогда не будет цвести.
- Разве это разумная причина для того, чтобы уничтожить его? - строго вопросила миссис Фредерик. - Это был красивый куст, весьма красивый, а ты сделала из него довольно жалкое растение.
- Розовые кусты должны цвести, - сказала Мелисса упрямо.
- Не спорь со мной, Досс! Убери весь этот беспорядок и оставь куст в покое. Уж не знаю, что скажет Джорджиана, когда увидит, как ты его изуродовала. Я просто удивляюсь тебе: сделать такое, не посоветовавшись со мной!
- Этот куст мой, - пробормотала Мелисса.
- Что? Что ты говоришь, Досс?
- Я только сказала, что куст мой, - коротко повторила Мелисса.
   Миссис Фредерик повернулась и, не сказав ни слова, скрылась в доме. Мелисса поняла, что глубоко оскорбила мать, и теперь та будет молчать и игнорировать дочь в течение двух или трех дней. Кузина Стиклз примется воспитывать Мелиссу, а миссис Фредерик будет сохранять мрачное молчание оскорбленного величия.
  Мелисса вздохнула, потом убрала садовые ножницы в сарай, подняла отрезанные ветки и подмела листья. Она с жалостью посмотрела на бедный куст, который стал странным образом похож на трясущуюся и тощую дарительницу, маленькую кузину Джорджиану.
 «Я, конечно, поступила ужасно», - подумала Мелисса, но раскаяния не почувствовала. Жаль только, что она оскорбила мать, и теперь придется чувствовать себя неловко, пока ей не даруют прощение. Миссис Фредерик была одной из тех женщин, которые могут сделать свой гнев чувствительным для всех обитателей дома.
- Пойди-ка в город и загляни на почту, - велела кузина Стиклз, когда Мелисса вошла в дом. - Сама я не могу идти, этой весной я что-то неважно себя чувствую. Кстати, зайди еще в аптеку, возьми для меня пузырек Микстуры Редферна. Для восстановления сил нет ничего лучше этой микстуры. Кузен Джеймс говорит, что ему больше помогают Пурпурные Пилюли, но я-то лучше в этом разбираюсь. Мой бедный дорогой муж принимал Микстуру Редферна до самого дня смерти. И не позволяй им взять с тебя больше, чем девяносто центов, а не то мне придется посылать за лекарствами в Порт. И что такое ты наговорила твоей бедной матери? Ты думаешь, у тебя много матерей?
«С меня достаточно и одной», - с досадой думала Мелисса, отправляясь в город.
    Сперва она зашла за микстурой для кузины Стиклз, а затем отправилась на почту, где спросила, нет ли для них корреспонденции - своего ящика в доме Стерлингов не было. Мелисса ожидала, что ей дадут лишь новый номер «Христианской Веры», единственной газеты, которую они выписывали. Писем они не получали уже давно, но Мелиссе нравилось стоять в офисе и наблюдать, как мистер Кэрью, седобородый, похожий на Санта Клауса старый клерк выдает письма более удачливым людям, которым посчастливилось с кем-то переписываться. Он делал это с таким безразличным и отрешенным видом, как будто не имело значения, какие радостные или леденящие душу известия несли письма тем людям, которым были адресованы. Самой Мелиссе редко приходили письма. В Синем Замке пажи в синих с золотом ливреях довольно часто доставляли ей захватывающие послания, обвязанные шелковыми лентами и запечатанные темно-красным сургучом, но в реальной жизни она получала лишь случайные небрежные записки от родственников или рекламные проспекты.
  Поэтому девушка была очень удивлена, когда мистер Кэрью, еще более невозмутимый, чем обычно, подтолкнул к ней письмо. Да, оно было адресовано именно ей! На конверте жестким, черным почерком было выведено: «Мисс Мелиссе Стерлинг, Липовая Аллея, Дирвуд», а на почтовом штемпеле стояло «Монреаль». Мелисса взяла письмо, и ее дыхание участилось.  Монреаль! Это, должно быть, от доктора Трента. Наверно, он, в конце концов, вспомнил про нее. 
 На выходе Мелисса столкнулась с дядей Бенджаменом и обрадовалась, что успела спрятать письмо в сумочку.
- Чем, - сразу спросил дядя Бенджамен, - отличается почтовая марка от леденца?
- Не знаю. И чем? - покорно поинтересовалась Мелисса.
- Одну ты лижешь, когда отправляешь, а другого - когда получаешь. Ха, ха!
И дядя Бенджамен прошел дальше, чрезвычайно довольный собой.
  Когда Мелисса вернулась домой, кузина Стиклз сразу забрала у нее «Христианскую Веру», но ей и в голову не пришло поинтересоваться, нет ли писем. Миссис Фредерик спросила бы, но уста ее в настоящее время были запечатаны, а Мелиссе это оказалось только на руку. Если бы мать спросила про письма, у нее не хватило бы духу солгать, и пришлось бы дать матери и кузине прочитать это письмо, после чего все выплыло бы наружу.
  Сердце Мелиссы сильно билось, пока он поднималась к себе наверх, поэтому она села на стул у окна и посидела несколько минут перед тем, как открыть конверт. Она чувствовала себя виновной в обмане - прежде ей ничего не приходилось скрывать от матери, и каждое письмо, которое она когда-либо писала или получала, сперва прочитывалось миссис Фредерик. Тогда это не имело значения, Мелиссе нечего было скрывать, но на этот раз ей не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал о письме. Ее пальцы дрожали, то ли от сознания недостойного поведения, то ли от неясных предчувствий. Она была уверена, что с ее сердцем все в порядке, но сейчас ей предстояло узнать об этом наверняка.
  Письмо доктора Трента походило на него - прямолинейное, резкое, краткое, без лишних слов. Доктор Трент никогда не ходил вокруг да около. «Дорогая мисс Стерлинг» - а затем страница черного, не совсем разборчивого почерка. Мелисса залпом прочитала ее, потом уронила руки на колени и побледнела, словно призрак.
  Доктор Трент писал, что у нее очень опасная, неизлечимая форма сердечной болезни, стенокардии, осложненная аневризмом (это что такое?), и уже в последней стадии. Он сразу предупреждал, что ничем не может ей помочь. Если она будет беречься и заботиться о своем самочувствии, то сможет прожить еще год, но может и умереть в любой момент - доктор Трент никогда не беспокоил себя эвфемизмами. Она должна быть осторожной, избегать любого волнения и любого серьезного физического усилия. Она должна есть и пить умеренно, никогда не бегать, подниматься и спускаться по лестницам с большой осторожностью. Любой внезапный толчок или удар могут оказаться фатальными. Ей придется приобрести лекарство, рецепт которого он прилагает к письму, и всегда носить его с собой, принимая всякий раз, когда возобновится боль. «С почтением, доктор Г.Б. Трент».
   Мелисса еще долго сидела у окна. Снаружи мир купался в дивном свете весеннего полудня: восхитительно синее небо, душистый ветер, прекрасная, мягкая голубая дымка, в которой тонет окраина улицы... На железнодорожной станции группа молодых девушек ждала поезда; Мелисса слышала их веселый смех, болтовню и шутки. Прогремел поезд. Но все это теперь казалось нереальным. Настоящим же было только одно - ей осталось жить не более года.
   Когда Мелисса устала сидеть у окна, то легла на кровать, уставившись на потрескавшийся, выцветший потолок. Странная бесчувственность, которая нередко следует за сильным потрясением, охватила ее. Она не чувствовала ничего, кроме безграничного удивления и сомнения, за которыми пыталась она спрятать уверенность в том, что доктор Трент знает свое дело, и что она, Мелисса Стерлинг, которая еще и жить-то не начала, должна умереть. Когда раздался гонг к ужину, Мелисса встала и спустилась вниз - механически, просто по привычке. Она удивлялась, что ее так надолго оставили в покое. Конечно, сейчас мать сделает вид, что не заметила ее появления, но сегодня Мелисса была благодарна ей за это.
  Мелисса почти не могла есть, но и миссис Фредерик, и кузина Стиклз подумали, что это неизбежное следствие раскаяния по отношению к матери, и отсутствие аппетита никак не было прокомментировано.
  Мелисса заставила себя выпить чашку чая, а потом сидела и смотрела, как едят другие, со странным чувством, что с тех пор, как она в последний раз сидела с ними за обеденным столом, прошли годы.  Она улыбнулась про себя, подумав, какое волнение могла бы вызвать сейчас, если бы захотела. Стоит только сказать, что написал ей доктор Трент, и поднимется такой переполох, как если бы, горько подумала Мелисса, они действительно заботились о ней.
- Экономка доктора Трента получила сегодня от него известие, - сказала кузина Стиклз так внезапно, что Мелисса подскочила. - Миссис Джадд встретила ее в городе. Его сын скорее всего поправится, но доктор Трент написал, что в таком случае они отправятся в заграничное путешествие и не вернутся сюда по крайней мере год.
- Для нас это не имеет никакого значения, - произнесла миссис Фредерик величественно. – Трент не наш доктор. Я не доверила бы ему, - здесь она обвиняюще взглянула на Мелиссу, - лечить даже больного кота.
- Можно мне пойти наверх и лечь? - слабо спросила Мелисса. - У меня голова болит.
- Отчего? -  спросила кузина Стиклз, так как миссис Фредерик молчала: Мелиссе не позволялось иметь беспричинные головные боли. - У тебя редко болит голова.  Я надеюсь, ты не подхватила свинку? Выпей-ка ложку уксуса.
- Фу! - грубо фыркнула Мелисса, вставая из-за стола. Ее не заботило, что скажут мать и кузина - ей и так приходилось сдерживаться всю жизнь.
  Если было возможно для кузины побледнеть, то она побледнела, а вернее, стала еще более желтой.
- Ты уверена, что у тебя нет лихорадки, Досс? Ты как-то странно говоришь. Иди и ляг в кровать, - сказала кузина Стиклз, совсем встревоженная, - я приду чуть позже и натру тебе лоб и шею Микстурой Редферна.
Мелисса дошла до двери и обернулась.
- Я не хочу, чтобы меня натирали Микстурой Редферна! - сказала она.
- Что? – задохнувшись, переспросила кузина Стиклз.
- Я сказала, что не хочу, чтобы меня терли этой микстурой, - повторила Мелисса. - Липкая гадость! И самый мерзкий запах, который когда-либо был у микстуры. Я хочу, чтобы меня оставили в покое - вот и все.
И Мелисса вышла, оставив кузину Стиклз ошеломленно стоять посреди комнаты.
- У нее лихорадка, у нее должна быть лихорадка, - выдавила она, наконец.
Миссис Фредерик продолжала ужинать. Не имело значения, лихорадит Мелиссу или нет - дерзости нет оправдания.
Глава 8

   Той ночью Мелисса не спала. Она лежала с открытыми глазами, глядя в темноту и размышляя. Ее удивило открытие: она, боявшаяся почти всего в жизни, не боялась смерти. Смерть не казалась ей ужасной, к тому же освобождала от всех прочих страхов. Раньше Мелисса боялась дяди Бенджамена, боялась бедности в старости, но теперь ей уже не суждено стать ни старой, ни бедной. Она боялась остаться навсегда старой девой, но теперь было понятно, что это ненадолго. Боялась оскорбить мать и членов фамильного клана, потому что ей предстояло жить среди них, что было бы невозможно, не признай она их правила - но теперь и это не имело никакого значения. Мелисса впервые почувствовала себя свободной. Теперь она ужасно боялась лишь одной вещи - переполоха, который может вызвать в семействе это известие. 
   При одной мысли об этом Мелисса вздрагивала. О, она прекрасно знала, как это будет! Сначала негодование, в особенности со стороны дяди Джеймса: почему Мелисса пошла к доктору, не посоветовавшись с ним?  Негодование со стороны матери: почему обманула ее?  «Свою родную мать, Досс!»  Негодование со стороны всего остального клана: почему она не обратилась к доктору Маршу? Потом упреки сменятся озабоченностью, Мелиссу поведут к доктору Маршу, и если доктор Марш подтвердит диагноз доктора Трента, ее отправят к специалистам в Торонто и Монреаль. Дядя Бенджамен сделает широкий жест, согласившись оплачивать медицинские счета, совершая этим акт милосердия по отношению к вдове и сироте, а потом будет долго сокрушаться о невозможно высоких ценах, считая, что специалисты запросили столько для того, чтобы выглядеть мудрыми, и удивляться, что даже за такие деньги эти знаменитости ничего не могут сделать. И когда все поймут, что и лучшие врачи не всесильны, дядя Джеймс будет настаивать на лечении Пурпурными Пилюлями («Мне известно, что они - последнее средство, когда от вас отказываются доктора»), мать – на приеме Микстуры Редферна, а кузина Стиклз предложит растирать на ночь область сердца Бальзамом Редферна, говоря, что пользу он принести может, а вред - едва ли. 
   Доктор Столлинг скажет торжественно: «Вы очень больны, дитя мое. Вы готовы к тому, чтобы предстать перед Всевышним?», словно собираясь погрозить ей пальцем, который с возрастом не стал менее длинным или менее костлявым. За ней начнут следить, как за ребенком, никогда не позволят ничего делать или идти куда-нибудь в одиночку. Возможно, ей даже не разрешат спать одной, опасаясь, как бы она не умерла во сне. Кузина Стиклз или мать станут ночевать в ее комнате. Да, несомненно, так все и будет!
   Последняя мысль решила все. Такого Мелисса вынести просто не могла. Когда часы в зале пробили двенадцать, она уже приняла решение: никому ничего не говорить. «Леди не выражают на людях свои чувства», - неодобрительно сказала ей как-то кузина Стиклз.  Что ж, она их скроет. Все же, хотя Мелисса и не боялась смерти, безразлично относиться к ней она тоже не могла. Она поняла, что обижается на незваную гостью: несправедливо, что ей придется умереть, даже не узнав, что такое настоящая жизнь. Возмущение пылало в ее душе в эти долгие ночные часы, и вызвано оно было не тем, что у нее больше не было будущего, а тем, что у нее не было никакого прошлого.
«Я бедна, некрасива, нелюбима - и мне же приходится умирать», - мучила Мелиссу мысль. Она мысленно видела некролог в «Дирвудском еженедельнике»: «Весь город погрузился в глубокий мрак», и так далее, «она оставила безутешными своих многочисленных друзей и знакомых», и так далее, и все ложь и ложь… Никто даже не заметит ее ухода, ее смерть ничего ни для кого не будет ничего значить. Даже мать никогда не любила ее, ведь Мелисса, к ее разочарованию, родилась девочкой, а не долгожданным мальчиком, к тому же девочкой некрасивой.
  Между полуночью и ранним весенним рассветом перед глазами Мелиссы пронеслась вся ее жизнь. Она поняла, что ее существование было довольно серым, что ничего по-настоящему радостного с ней никогда не случалось. 
«Я никогда не была совершенно счастливой, ни одного часа за всю мою жизнь, ни одного, - горько думала она. - Где-то я читала, что у каждой женщины есть свой час, и если она его найдет, он может на всю жизнь сделать ее счастливой. У меня никогда не было моего часа, никогда, никогда! И уже никогда не будет. Если бы мне удалось его прожить, я умерла бы спокойно».
  Разные происшествия продолжали выдергиваться из ее памяти, например, тот случай, когда в шестнадцать лет она добавила в стирку слишком много синьки, и все белье стало синим, или тот, когда в восемь лет она стащила немного малинового джема из кладовой тети Веллингтон. Мелисса часто слышала об этих двух проступках, ведь почти каждый раз кто-нибудь из клана пускал  в ход шутки на эту тему. Дядя Бенджамен очень любил пересказывать происшествие с малиновым джемом, ведь именно он поймал Мелиссу на месте преступления, когда она с перепачканным лицом мчалась по коридору.
 «Я так редко поступаю плохо, что им приходится вспоминать о старых детских проступках, - думала Мелисса. - Что ж, зато я никогда ни с кем не ссорилась. У меня нет врагов. Какой бесхребетной должна я быть, если даже врагов у меня нет - ни одного!»
 Когда Мелиссе было семь лет, в школе с ней произошло то, о чем она потом всегда вспоминала, когда доктор Столлинг цитировал текст: «Имущему дастся, а у неимущего отнимется». Другие люди часто ломали голову над этой фразой, но Мелиссу она никогда не озадачивала. Всю историю отношений между ней и Олив можно было выразить этой фразой. 
   Она уже год ходила в школу, но Олив, которая была годом младше, только что начала учиться и считалась «новенькой», причем чрезвычайно симпатичной. Как-то в переменку все девочки, большие и маленькие, высыпали на школьный двор делать горки из песка. Цель каждой девочки состояла в том, чтобы сделать самую большую горку.  У Мелиссы хорошо это получалось, у нее был свой секрет, и она тайно надеялась на успех, но Олив, работая в одиночку, внезапно сделала самую большую гору. Мелисса не почувствовала никакой ревности, ведь и ее горка была достаточно большой, но вдруг одна из старших девочек сказала:
- Давайте насыплем весь наш песок на горку Олив и сделаем ее ужасающе огромной!
  Словно безумие охватило девочек. Они напали на свои горки с ведрами и совками, и за несколько секунд горка Олив превратилась в настоящую пирамиду. Мелиссу, которая, протягивая худенькие руки, пыталась защитить свою горку, безжалостно оттеснили в сторону, и ее песок тоже был высыпан на гору Олив. Мелисса решительно повернулась и начала строить другую горку, но на нее снова напала большая девочка. Мелисса стояла перед ней, красная, возмущенная, раскинув руки.
- Не трогайте, - умоляла она. - Пожалуйста, не трогайте.
- Но почему? - спросила старшая девочка. - Почему ты не хочешь помочь Олив?
- Я хочу свою собственную горку, - жалобно сказала Мелисса.
 Но пока она говорила это, другая девочка уже ссыпала ее горку в ведро. Мелисса отвернулась, ее сердце болело, а глаза были полны слез.
- Она просто завидует, Мелисса завидует! - насмешничали девочки.
- Ты всегда была такой эгоистичной, - холодно заметила мать, когда Мелисса вечером поведала о происшедшем. Вот так в первый и последний раз Мелисса рассказала матери о своих неприятностях.
 Нет, Мелисса не была ни завистливой, ни эгоистичной, ей просто хотелось иметь свою горку, а уж маленькую или большую, значения не имело. В тот день одноклассницы забыли о происшедшем прежде, чем добежали до своих парт, но Мелисса не могла забыть этого до сих пор. В глубине души затаилась и жила обида. Разве это было не символично?
«Мне никогда не разрешали иметь свою собственную горку песка», - думала Мелисса.
   Вот и еще одно воспоминание. Как-то осенью, на шестом году жизни, она увидела, как в конце улицы встает непривычно огромная красная луна. Луна была страшной, большой и неожиданно близкой. Мелисса похолодела от страха и, дрожа, побежала к матери, но та только посмеялась над нею. Мелисса вернулась в свою кровать и зарылась лицом в простыни, чтобы не видеть, как эта ужасная луна заглядывает к ней в окно.
   Потом ей неожиданно вспомнился мальчик, который пытался поцеловать ее, тогда уже пятнадцатилетнюю, на вечеринке, но она не позволила ему, увернулась и убежала. Этот мальчик был единственным, который захотел поцеловать ее. Теперь, четырнадцать лет спустя, Мелисса жалела, что тогда не позволила ему сделать это.
  Однажды ей даже пришлось извиняться перед Олив, причем за то, чего она не делала. Олив сказала миссис Фредерик, что Мелисса толкнула ее в грязь и нарочно испортила ее новые ботинки. Мелисса знала, что ничего подобного не было, произошел всего лишь несчастный случай, и никто не был виноват, но мать ей не поверила, и пришлось извиниться и поцеловать Олив в знак примирения. Эта несправедливость до сих пор жгла ей душу.
   Тем же летом Олив купили очаровательную шляпку, украшенную сливочно-желтой сеточкой, с венком из красных роз и ленточкой под подбородком. Мелисса тоже хотела такую шляпку. Она умоляла, но над ней смеялись, и ей пришлось все лето носить жуткий матросский беретик отвратительного бурого цвета, с резинкой. Никто из девочек не хотел дружить с ней, кроме Олив, отчего все считали ту доброй и бескорыстной.
- Я была для нее просто выгодным фоном, - подумала сейчас Мелисса. - Даже тогда Олив понимала это.
  Однажды Мелиссе захотелось получить награду за посещаемость воскресной школы, и она честно ходила туда, хотя было так много воскресений, когда Мелисса с удовольствием осталась бы дома, потому что была простужена. Но награда досталась Олив.
   В другой раз она попробовала выступить с декламацией на школьном вечере, но провалилась, забыв строчку.  Олив же прекрасно прочитала свое стихотворение: она никогда не забывала слова.
  Как-то, когда Мелиссе было десять лет, ей пришлось провести целый вечер в Порт Лоренсе, у тети Изабель. В это время там гостил и Байрон Стерлинг из Монреаля, двенадцати лет, тщеславный и умный. Утром, во время семейной молитвы, Байрон так сильно ущипнул Мелиссу за руку, что она закричала от боли. После молитвы ее вызвала к себе тетя Изабель и долго воспитывала, но когда девочка, оправдываясь, сказала, что Байрон ущипнул ее, тот все отрицал. Он сказал, что Мелиссу, верно, царапнул котенок, с которым она играла вместо того, чтобы молиться.  И ему поверили. Стерлинги всегда отдавали предпочтение мальчикам перед девочками. Мелиссу с позором отослали домой и больше не приглашали к тете Изабель.
  Когда собиралась замуж кузина Бетти Стерлинг, до Мелиссы дошел слух, что та собирается просить ее быть одной из подружек невесты. Мелисса тайно радовалась, это было бы восхитительно - стать подружкой невесты! Ей сшили бы новое платье, розовое и пышное, ведь Бетти хотела, чтобы все ее подружки были в розовом.  Но Бетти так и не предложила этого Мелиссе. Позже, после того, как тайные слезы разочарования уже высохли, Олив сказала, что Бетти сочла Мелиссу слишком невзрачной и побоялась, что она «испортит всю картину».  Это было девять лет назад, но сегодня вечером Мелисса остро чувствовала старую боль от этой раны.
   Как-то, когда Мелиссе было одиннадцать лет, мать заподозрила ее в каком-то проступке и долго ругала, заставляя признаться в том, чего она никогда не делала. Мелисса довольно долго все отрицала, но в конечном счете сдалась и признала себя виновной. Миссис Фредерик часто заставляла людей лгать ей, ставя их в ситуации, где им просто приходилось это делать. Вот и в тот раз мать заставила ее встать на колени перед ней и кузиной Стиклз  и сказать: «Господи, пожалуйста,  прости меня за то, что я говорю неправду».  Мелисса сказала это, но, поднявшись с колен, пробормотала: «Господи, Ты-то знаешь, что я говорила правду». Тогда Мелисса еще не слышала о Галилео Галилее, но уже повторила его поступок. Кстати, наказана она была так же строго, как если бы и не призналась, и не молилась.
   Зимой Мелисса пошла в школу танцев. Дядя Джеймс постановил, что она должна пойти, и даже заплатил за ее уроки. Как она ждала этого! И как скоро все возненавидела! Никто из партнеров не хотел добровольно танцевать с нею, и преподавателю всегда приходилось назначать ей в пару того или другого мальчика, и тот при этом дулся, хотя Мелисса танцевала неплохо, двигалась легко, как пушинка. Олив, которая никогда не испытывала недостатка в партнерах, была куда более неуклюжей.
   Потом Мелисса вспомнила происшествие с бусами из пуговиц. Все девочки в школе нанизывали на нитку красивые пуговицы. Самыми длинными и красивыми были бусы Олив. У Мелиссы тоже была своя нитка с простенькими пуговицами, если не считать прекрасных шесть пуговиц от свадебного платья Бабушки Стерлинг: стеклянные, искрящиеся золотом, они были гораздо более красивы, чем любая пуговица Олив. Обладание ими повышало авторитет Мелиссы, она знала, что каждая маленькая девочка в школе завидует счастливой владелице этих чудесных пуговиц.
    Когда Олив увидела их, то ничего не сказала, лишь прищурила глаза, но на следующий день приехала тетя Веллингтон и сказала миссис Фредерик, что Мелисса должна поделиться пуговицами с Олив, ведь Бабушка Стерлинг была и ее бабушкой. И миссис Фредерик, конечно, согласилась. Она не могла позволить себе враждовать с тетей Веллингтон. Кроме того, вопрос был совершенно незначительным. Тетя Веллингтон взяла четыре пуговицы, великодушно оставив Мелиссе оставшиеся две. После ухода тети девочка порвала свои бусы и бросила их на пол. Тогда ей сказали, что пора учиться скрывать свои чувства, и отослали в кровать без ужина.
   А вечеринка у Маргарет Блант? Мелисса приложила огромные усилия, чтобы в тот вечер быть симпатичной, ведь на вечеринку должен был придти Роб Уокер, который двумя вечерами раньше, на залитой лунным светом веранде дома дяди Герберта на Мистависе, казалось, заинтересовался ею. Но на вечеринке у Маргарет Роб даже не пригласил ее танцевать, он вообще не замечал ее. Она опять стала невидимкой. С тех пор никто в Дирвуде ни разу не пригласил Мелиссу на танец.
«Моя жизнь была какой-то безжизненной, - решила Мелисса. - Все сильные эмоции обошли меня стороной. Я даже не горевала никогда по-настоящему. Любила ли я? Хотя бы мать? Не думаю, и это правда, как бы ужасно это ни было. Я не люблю ее, и никогда не любила, но что еще хуже - она мне даже не нравится. Так что и о любви я ничего не знаю. Моя жизнь была пуста, да, пуста. Нет ничего хуже пустоты».
 Тут Мелисса застонала и некоторое время была не в состоянии ни о чем думать, так как почувствовала приступ боли. Когда же боль схлынула, с Мелиссой словно что-то произошло. Возможно, это было естественным результатом процесса, который продолжался в ее мозгу с тех пор, как она прочитала письмо доктора Трента.
- Я всю жизнь пробовала угодить другим и терпела неудачи, - сказала она себе. - Теперь я буду жить для себя. Не буду больше притворяться! Всю свою жизнь я дышала воздухом лжи, отговорок и страха. Какая роскошь - иметь возможность говорить правду! Пусть я не смогу сделать многое из того, что хотела бы, но уж точно не буду делать того, чего мне делать не хочется. Мать может дуться хоть целый год, я не буду волноваться по этому поводу. Где это я прочитала, что отчаяние делает человека свободным, а надежда - рабом?
   Мелисса встала и оделась с любопытным чувством обретенной свободы. Когда она закончила причесываться, то открыла окно и вышвырнула на улицу кувшинчик с ароматической смесью. Он великолепно разбился о ярко раскрашенное лицо школьницы на старом вагончике.
- Хватит с меня запаха мертвых цветов! - сказала она себе.   

Глава 9

   День серебряной свадьбы дяди Герберта и тети Альберты впоследствии деликатно упоминался Стерлингами как день, «когда мы впервые заметили, что бедная Мелисса немного... ну вы понимаете».
  Да, у Стерлингов были все основания считать, что Мелисса, мягко говоря, не совсем здорова, и что ее рассудок немного расстроен. Дядя Бенджамен, конечно, зашел слишком далеко, сказав: «Она рехнулась, говорю вам - рехнулась!», но все же только этим и можно было оправдать возмутительное поведение Мелиссы на вышеупомянутом свадебном обеде.
  Миссис Фредерик и кузина Стиклз начали замечать происшедшую в Мелиссе перемену еще задолго до этого дня, и это заставило их беспокоиться, как она поведет себя на обеде. Началось все, конечно, с розового куста. С тех пор Мелисса уже никогда не была прежней. Ее, казалось, совсем не волновал тот факт, что мать с нею не разговаривает. Похоже было, что она этого даже не замечает. К тому же, она категорически отказалась принимать Пурпурные Пилюли или Микстуру Редферна.
  Еще Мелисса холодно заявила, что больше не намерена отзываться на имя «Досс» и сказала кузине Стиклз, что не будет возражать, если та перестанет носить брошь с волосами кузена Артемиса. Кровать в своей комнате она переставила к противоположной стене, а в воскресенье днем читала «Волшебство крыльев». Когда же кузина Стиклз упрекнула ее в этом, Мелисса безразлично ответила: «О, я и забыла, что сегодня воскресенье», и продолжала читать!
  А недавно кузина Стиклз стала невольной свидетельницей ужасной вещи -  Мелисса скатывалась по перилам! Кузина не сказала об этом миссис Фредерик (у бедной Эмилии и без того достаточно поводов для волнения), но заявление Мелиссы, что она больше не пойдет в англиканскую церковь, все же заставило миссис Фредерик нарушить обет молчания:
- Не пойдешь больше в церковь? Досс, ты совсем лишилась рассудка!
- О, я пойду в церковь, - сказала Мелисса, - но в пресвитерианскую церковь, а в англиканскую больше ходить не буду.
   Это было еще хуже. Увидев, что выражение оскорбленного величия перестало быть эффективным, миссис Фредерик прибегнула к помощи слез.
- Что ты имеешь против англиканской церкви? - рыдала она.
- Только что, что вы всегда заставляли меня туда ходить. Если вы заставляли меня ходить в пресвитерианскую церковь, то я пошла бы в англиканскую.
- Разве матерям говорят такие вещи? О, как верно то, что слова неблагодарного ребенка ранят больнее, чем зубы змеи!
- Разве такие вещи говорят детям? - спросила в свою очередь не чувствовавшая раскаяния Мелисса.
  Надо ли удивляться, что после всего этого поведение Мелиссы на серебряной свадьбе совсем не удивило миссис Фредерик и Кристину Стиклз! Они и раньше сомневались, брать ли ее с собой, но потом решили, что, если оставить Мелиссу дома, то «пойдут слухи». Может быть, она сможет вести себя прилично, и посторонние ничего не заподозрят, тем более что, к счастью, в это воскресное утро Провидение послало дождь, и Мелиссе не удалось выполнить свою угрозу отправиться в пресвитерианскую церковь.
  Мелисса нисколько не возражала бы, если бы ее оставили дома: эти семейные празднества всегда были такими безнадежно унылыми! Но Стерлинги любили праздновать. Даже миссис Фредерик давала званый обед в годовщину своей свадьбы, а кузина Стиклз приглашала друзей к ужину в свой день рождения.
  Мелисса ненавидела эти развлечения, потому что потом неделями приходилось на всем экономить, чтобы за них расплатиться, но на серебряную свадьбу решила пойти, чтобы не оскорбить дядю Герберта, которого любила больше других. Кроме того, ей хотелось взглянуть на всех родственников с новой точки зрения. Это было превосходное место, чтобы обнародовать декларацию независимости, если представится удобный случай.
- Надень свое коричневое шелковое платье, - велела миссис Стерлинг.
  Как будто у нее было что-нибудь еще, кроме этого поношенного платья из коричневого шелка, которое отдала ей тетя Изабель, установив декретом, что Мелисса никогда не должна носить другие цвета. Они будто бы ей не шли. Когда Мелисса была совсем юной, ей позволялось носить еще и белое, но в последние годы ее уделом стал коричневый шелк. У платья был высокий воротник и длинные рукава (Мелисса никогда не носила открытые платья с короткими рукавчиками, хотя они уже больше года были модны даже в Дирвуде), но зато она отказалась от прически «помпадур» и сделала локоны.
  Миссис Фредерик, конечно, вознегодовала, но про себя, мудро решив ничего не говорить Мелиссе до праздника, чтобы случайно не испортить ей настроение. Миссис Фредерик и не заметила, что впервые в жизни подумала о настроении дочери, но ведь раньше Мелисса не была такой странной!
  На пути к дому дяди Герберта, когда миссис Фредерик и кузина Стиклз шли впереди, а Мелисса кротко плелась сзади, мимо них промчался в своей повозке Ревущий Абель, как всегда в подпитии, но еще не на стадии рева, достаточно пьяный лишь до того, чтобы стать очень вежливым. Он приподнял свою потертую клетчатую кепку с видом монарха, салютующего своим подданным. Миссис Фредерик и кузина Стиклз не осмелились совсем проигнорировать Ревущего Абеля, ведь он был единственным человеком в Дирвуде, которому можно было поручить работу плотника или какую-нибудь другую, если ее надо было сделать быстро и хорошо, но ограничились едва заметными поклонами: Ревущий Абель должен знать свое место.
  Мелисса же, идя позади них, сделала вещь, которую они, к счастью, не увидели. Она весело улыбнулась и помахала Абелю рукой. Почему нет? Она всегда любила этого старого грешника, веселого, живописного и бессовестного, ярко выделяющегося на фоне серого респектабельного Дирвуда и его обычаев, словно пламенеющий флаг восстания и протеста. Несколько ночей назад Абель промчался по Дирвуду в маленькой повозке, выкрикивая ругательства своим громоподобным голосом, который был слышен за несколько миль. Его лошадь своим стремительным галопом разбудила чопорную Липовую Аллею. 
 - Вопит и носится, словно бандит, - дрожала кузина Стиклз за завтраком.
- Не могу понять, почему кара Господня до сих пор не обрушилась на голову этого грешника, - сказала миссис Фредерик раздраженно, как будто полагала, что Провидение слишком медлит и потому нуждается в ее напоминаниях.
- Вот увидите, однажды утром его найдут мертвым под копытами собственного коня, - успокоила ее кузина Стиклз.
  Мелисса ничего не сказала, но задала себе вопрос, не является ли безумное поведение Ревущего Абеля бесплодным протестом против бедности, тяжелой работы и монотонности его существования. Сама она могла хотя бы веселиться в Синем Замке своей мечты, а Ревущий Абель, лишенный воображения, не мог и этого. Его спасение от действительности было вполне конкретным, поэтому она и помахала ему сегодня с внезапным дружеским чувством, и Ревущий Абель, не настолько пьяный, чтобы не удивиться этому, чуть не упал с сиденья от изумления.
   К этому времени они достигли Кленовой улицы, на которой стоял дом дяди Герберта, огромная претенциозная постройка с бессмысленными эркерами и ненужными портиками. Этот дом всегда напоминал Мелиссе преуспевающего и самодовольного глупца с бородавками на  лице.
- Подобный дом, - торжественно изрекла она, - можно считать богохульством.
   Миссис Фредерик эти слова потрясли до глубины души. Что такое говорит ее дочь? Это оскорбительно? Или только странно? В комнате тети Альберты миссис Фредерик дрожащими руками сняла шляпку, а потом сделала слабую попытку предотвратить бедствие. Она удержала Мелиссу на площадке лестницы, когда Кузина Стиклз уже начала спускаться вниз.
- Надеюсь, ты не забудешь, что ты - леди? - почти умоляла она.
- О, если бы была хоть призрачная надежда забыть это! - устало сказала Мелисса.
И миссис Фредерик почувствовала, что Провидение обошлось с ней незаслуженно жестоко.

Глава 10

- Благослови, Господи, эту пищу, что Ты даровал нам, да посвятим наши жизни служению Тебе, - жизнерадостно произнес дядя Герберт.
 Тетя Веллингтон нахмурилась. Она всегда считала благодарственные молитвы Герберта слишком короткими и легкомысленными. Настоящая молитва, по мнению тети Веллингтон, должна была продолжаться по крайней мере три минуты, и произносить ее следовало неземным тоном, являющимся чем-то средним между стоном и песней. В знак протеста она держала голову склоненной еще долгое время после того, как дядя закончил молитву, хотя все остальные головы поднялись.
   Когда она разрешила себе выпрямиться, то увидела, что на нее смотрит Мелисса. Впоследствии тетя Веллингтон утверждала, что именно в этот момент она поняла, что с Мелиссой что-то неладно. Во взгляде странных раскосых глаз девушки («мы должны были догадаться, что у человека с такими глазами не может быть все в порядке») легко угадывалась насмешка. Мелисса над ней смеялась! Это было невероятно, и тетя Веллингтон отогнала от себя эту мысль.
  Мелисса же наслаждалась. Она никогда раньше не получала столько удовольствия от «семейных воссоединений», во время которых, как раньше во время детских игр, она только «создавала фон», и вся семья считала ее унылой и скучной. Мелисса, не обладающая арсеналом светских уловок, скрывалась от скуки семейных праздников в свой Синий Замок, что заканчивалось рассеянностью и лишь подтверждало ее репутацию глупой и пустой девицы.
- Она совершенно не умеет общаться, - постановила раз и навсегда тетя Веллингтон. Никому и в голову не приходило, что Мелисса была глуха и нема в их присутствии просто потому, что боялась. Теперь же весь ее страх прошел, душа избавилась от оков. Мелисса была готова заговорить, если представится случай, а пока разрешила себе такую свободу мысли, какую не могла позволить прежде. С внутренним ликованием она наблюдала, как дядя Герберт разрезал индейку, и тот бросил на Мелиссу уже второй взгляд за этот день. Будучи мужчиной, он не разбирался, что там такое она сделала со своими волосами, но с удивлением подумал, что Досс, оказывается, довольно симпатичная девушка, и положил на ее тарелку еще один кусочек лучшего белого мяса.
- Какая трава наиболее вредна для красоты молодой леди? - вопрошал тем временем дядя Бенджамен, считая свои вопросы лучшим началом застольной беседы.
  Мелисса, в обязанность которой входило спросить: «какая же?», ничего не сказала. Остальные тоже молчали, и дядя Бенджамен после паузы ответил сам: «Тимьян», и почувствовал, что его загадка не произвела впечатления. Он обиженно посмотрел на Мелиссу, которая никогда не подводила его прежде, но та, казалось, ничего не замечала. Она пристально разглядывала сидящих за столом, неутомимо исследуя каждого из участников этого странного сборища, иногда наблюдая за ними с удивленной улыбкой. И это были люди, которых она всегда почитала и боялась! Мелисса словно увидела их новыми глазами.
   Вот огромная, знающая все на свете, многоречивая тетя Милдред, которая считает себя самой умной женщиной клана, своего мужа - практически ангелом, а своих детей - чудесами природы. Разве у ее сына, Говарда, к одиннадцати месяцам не прорезались все зубы? И разве не она могла дать наилучший рецепт на все случаи жизни, от соления грибов до поимки змеи? Но какой же она оказалась занудой! Как уродовали родинки ее лицо!
  Вот Кузина Глэдис, которая всегда восхваляет своего умершего молодым сына и борется за свою жизнь в одиночку. У нее издавна был неврит - или то, что она называла невритом. Он перемещался из одной части тела в другую, и это было удобно. Если Кузине Глэдис надо было идти туда, куда она идти не хотела, неврит оказывался в ее ногах, если надо было о чем-то подумать, он быстро перемещался в голову - нельзя же думать с невритом в голове.
«Вздорная старушенция!» - неуважительно подумала Мелисса.
  А тетя Изабель? Не стоит даже и пробовать сосчитать все ее подбородки! Тетя Изабель была главным критиком клана, и Мелисса боялась ее сильнее, чем других, ведь у тети Изабель был острый язык.
«Интересно, что бы случилось с твоим лицом, если бы ты вдруг улыбнулась», - так же бесстыдно подумала Мелисса.
   Вторая Кузина Сара Тэйлор с большими, бледными, невыразительными глазами, прославилась тем, что знала множество разнообразных рецептов солений и маринадов. Она так всегда боялась сказать что-нибудь неприличное, что вообще не говорила ничего, что стоило бы слушать. Она краснела, даже увидев рекламу корсета, и один раз даже надела платье на бюст Венеры Милосской, чтобы та «выглядела прилично».
  Рядом с ней сидит Маленькая Кузина Джорджиана. Неплохая душа, но ужасно тоскливая. Всегда выглядит так, как будто ее только что накрахмалили и выгладили, всегда боится позволить себе что-нибудь лишнее. В последнее время единственной вещью, занимающей ее, стали похороны.
  Любимым развлечением дяди Джеймса, красивого, черноволосого, с саркастически изогнутыми губами, с бакенбардами стального цвета, было писать в «Христианский еженедельник» письма, в которых он нападал на модернизм.  Мелиссе всегда казалось, что, даже во сне он должен был выглядеть таким же торжественным, как всегда. Неудивительно, что его жена умерла молодой. Мелисса еще помнила ее, хорошенькую и чувствительную. Дядя Джеймс запрещал ей все, что она любила, и забрасывал ее тем, что ей вовсе не было нужно. Этим он и убил ее, вполне законно. Ее душа погибла от недостатка воздуха и пищи.
   Дядя Бенджамен, с кошачьим ртом и с мешками под глазами, хрипло смеялся своим же шуткам.
  Дядя Веллингтон считался одним из «красавцев Стерлингов», хотя был тощим, сутулым и имел длинное бледное лицо, редкие бледно-желтые волосы, неприятно высокий лоб, покрытый уродливыми морщинами, и бесцветные рыбьи глаза.
«Напоминает шарж на самого себя», - подумала Мелисса.
  Рядом с ним сидела его жена, тетя Веллингтон. Ее звали Мэри, но обычно называли именем мужа, чтобы отличить от Большой Тети Мэри. Впечатляющая внешность, начинающие седеть волосы великолепно причесаны. Богатое, модное, украшенное бусами платье. Родинки искусно удалены электролизом (что тетя Милдред считала злостным вмешательством в Божий Промысел).
  Седеющего дядю Герберта и тетю Альберту, неприятно кривившую рот во время разговора и имеющую репутацию добрейшей женщины, Мелисса отпустила в своих мыслях с миром, потому что эти двое ей нравились, хотя были, по меткому высказыванию Милтона, «хорошими до глупости». Ее только немного удивляло, почему тетя Альберта считает необходимым повязывать на каждую полную руку, немного выше локтя, по черной бархатной ленте.
    Потом Мелисса перевела взгляд на Олив, которая долгое время была для нее образцом красоты, светского поведения и успеха.  «Почему ты не можешь держаться так, как держится Олив, Досс? Стой прямо, как Олив, Досс! Бери с Олив пример, как разговаривать с людьми, Досс! Почему ты не можешь сделать над собой усилие, Досс?»
  И тут пронизывающий взгляд Мелиссы лишился своего насмешливого блеска, стал задумчивым и печальным. Невозможно было игнорировать или презирать Олив. Никто бы не смог отрицать, что она была красива, эффектна и довольно умна. Ее рот, правда, мог показаться немного тяжеловатым, а, улыбаясь, она слишком щедро демонстрировала свои прекрасные белые зубы, но все же она оправдывала мнение дяди Бенджамена – «эффектная девочка». Да, согласилась с ним в своем сердце Мелисса, Олив довольно эффектна.
   Густые золотисто-каштановые волосы, подобранный со вкусом наряд, блестящая лента, которая удерживает глянцевые локоны; большие синие глаза и шелковистые ресницы; розовое личико; вырез платья открывает белоснежную шею; крупный жемчуг в ушах; на длинном, гладком пальчике с острым розовым ноготком вспыхивает бриллиантовый огонек. Мраморные руки мерцают белизной сквозь зеленый шифон и кружево. Мелисса порадовалась, что ее собственные худые руки были скрыты под коричневым шелком, и продолжила перечисление достоинств Олив.
  Высокая, царственная, уверенная в себе, Олив имела все, чего была лишена Мелисса. Ямочки на щечках и подбородке. «Женщина с ямочками всегда добьется своего», -  вспомнила Мелисса поговорку, испытывая горечь от обиды на несправедливость судьбы, не одарившей ее ни одной ямочкой. Олив была только годом моложе Мелиссы, хотя незнакомец мог подумать, что между ними разница в десять лет, но никто никогда не боялся, что Олив может остаться старой девой. Вокруг Олив с детства толпились нетерпеливые кавалеры, а ее зеркало всегда было окружено фотографиями, программками и приглашениями.
   В восемнадцать лет, закончив учебу в колледже, Олив обручилась с Уиллом Десмондом, начинающим адвокатом, но Десмонд умер, и  Олив в течение двух лет должным образом носила траур. Когда ей исполнилось двадцать три, у нее завязался было роман с Дональдом Джаксоном, но его осудили тетя и дядя Веллингтоны, и Олив покорно бросила Дональда. Никто из клана Стерлингов и словом не обмолвился, что роман прервался, потому что так захотел сам охладевший к ней Дональд. Однако третье увлечение Олив было встречено с всеобщим одобрением. Сесил Прайс, умный и красивый, считался одним из лучших женихов Порт Лоренса. Олив была обручена с ним уже три года.
  Сесил только что получил диплом инженера, и они с Олив собирались пожениться, как только он заключит первый контракт. Сундук с приданым был полон, и Олив уже нашептывала Мелиссе, каким будет ее свадебное платье: шелк цвета слоновой кости, драпированный кружевом; белый атласный шлейф, отделанный бледно-зеленым жоржетом; вуаль из брюссельских кружев. Мелисса знала, что Олив никогда не пригласит ее быть подружкой невесты.
  Мелисса почему-то всегда оказывалась наперсницей Олив - возможно потому, что была единственной девочкой, не обременяющей Олив ответными излияниями. Олив всегда, еще с тех дней, когда мальчики в школе начали преследовать ее любовными записками, посвящала Мелиссу во все детали своих любовных интриг.  Эти интриги не были плодом воображения Олив, мужчины действительно сходили по ней с ума.
- Не понимаю, что эти дурачки во мне находят, но это заставляет их выглядеть еще глупее, чем они есть на самом деле, - говорила Олив. Мелиссе так и хотелось сказать: «Я тоже не понимаю», но правдивость и деликатность заставляли ее промолчать. Она прекрасно понимала, что Олив Стерлинг была одной из тех девушек, по которым мужчины действительно сходят с ума. Это было так же несомненно, как то, что она, Мелисса, была одной из тех девушек, на которых никакой мужчина не взглянет во второй раз.
«И все же, - думала Мелисса, подводя итог своим новым беспощадным наблюдениям, - Олив походит на утро без росы. Чего-то ее красоте не хватает». 

Глава 11

    Обед тянулся медленно, как и всегда у Стерлингов. В комнате было холодно, и тетя Альберта, невзирая на календарь, зажгла газовый камин. Ее каминам завидовали все, кроме Мелиссы. В каждой комнате Синего Замка в холодные осенние дни пылал роскошный огонь, но она скорее бы замерзла насмерть, чем совершила кощунство, установив там газовые камины. Дядя Герберт, помогая тете Веллингтон разрезать барашка, традиционно пошутил: «Мэри, Мэри, где твой ягненок?»  Тетя Милдред рассказала старую историю о том, как однажды обнаружила пропавшее кольцо в зобу индейки.
   Дядя Бенджамен в очередной раз повторил свой любимый рассказ о том, как он когда-то преследовал и сумел наказать известного теперь человека за кражу яблок. Вторая Кузина Джейн описала все свои страдания от больного зуба. Тетя Веллингтон, как обычно, восхищалась серебряными чайными ложками тети Альберты и оплакивала потерю одной из ее собственных ложечек:
- Это испортило весь набор, а ведь его подарила мне на свадьбу моя дорогая старая тетя Матильда.
    Тетя Изабель сетовала, что времена года стали совсем другими («трудно понять, что случилось с нашими добрыми старыми веснами!»). Кузина Джорджиана, как обычно, обсуждала последние похороны и задавалась вопросом, чьими будут следующие.  У Мелиссы была одна мысль на этот счет, но она решила промолчать. Кузина Глэдис, как всегда, на всех обижалась: племянники оборвали с ее комнатных цветов все бутоны и запугали ее цыплячий выводок («перепугали их до смерти, моя дорогая»).
- Мальчики есть мальчики, - снисходительно напомнил дядя Герберт.
- Они все же не должны буянить, словно буйные, - пошутила Кузина Глэдис, оглядев сидящих за столом: все ли оценили ее остроумие? Улыбнулись все, кроме Мелиссы, и кузина Глэдис это запомнила. Несколько минут спустя, когда обсуждали Элен Гамильтон, кузина Глэдис заговорила о ней как об «одной из тех застенчивых, простеньких девушек, которые никак не могут заполучить мужа», и при этом значительно взглянула на Мелиссу.
  Дядя Джеймс подумал, что беседа начинает опускаться до уровня сплетен, и попробовал сделать ее более возвышенной, начав абстрактное обсуждение на тему «что такое счастье». Каждому он велел высказать свои мысли. Тетя Милдред считала, что самое большое счастье для женщины - быть «любящей и любимой женой и матерью». Тетя Веллингтон сказала, что это путешествие по Европе. Олив называла великого певца вроде Тетразини.
  Кузина Глэдис мрачно заметила, что для нее самое большое счастье -  быть свободной, абсолютно свободной от неврита. Самое большое счастье кузины Джорджианы – «вернуть к жизни дорогого, ушедшего в мир иной брата Ричарда». Тетя Альберта нерешительно заметила, что самое большое счастье - это «поэзия жизни», и торопливо начала давать какие-то указания прислуге, чтобы никто не спросил ее, что же она все-таки имеет в виду.
   Миссис Фредерик сказала, что самое большое счастье - проводить жизнь в служении другим людям. Кузина Стиклз  и тетя Изабель согласились с нею, причем тетя Изабель - с обиженным видом, как будто миссис Фредерик похитила ветер из ее парусов, успев сказать об этом первой.
- Мы все слишком склонны, - продолжила миссис Фредерик, решив не упускать такую хорошую возможность, - жить эгоистично и приземленно, думая только о своих интересах. 
  Другие женщины тут же почувствовали неловкость за свои приземленные идеалы, а дядя Джеймс убедился, что его усилия сделать беседу возвышенной не пропали даром.
- Самое большое счастье, - внезапно сказала Мелисса отчетливо, - если можешь чихнуть, когда хочется.
   Все замерли. Никто не мог вымолвить ни слова. Мелисса пробует шутить? Это было невероятно. Миссис Фредерик, которая было с облегчением вздохнула, видя, что Мелисса воздерживается от неприличных выходок, снова затрепетала, но сочла благоразумным ничего не говорить. К сожалению, дядя Бенджамен не был настолько благоразумен и опрометчиво ринулся туда, куда побоялась шагнуть миссис Фредерик.
- Досс, - хихикнул он, - какая разница между мельницей и старой девой?
- Одна мелет зерно, другая мелет языком, - отчеканила Мелисса. - Вы загадывали мне эту загадку по крайней мере раз пятьдесят, дядюшка Бен. Почему бы вам не выучить несколько новых? Не стоит пытаться быть забавным, если у вас это не получается.
  Дядя Бенджамен остолбенел. Никогда за всю свою жизнь он, Бенджамен Стерлинг, потомок Стерлингов и Фростов, не слышал, чтобы с ним так разговаривали! Он растерянно обвел глазами присутствующих, чтобы увидеть, что об этом думают другие. Все казались потрясенными. Бедная миссис Фредерик закрыла глаза, и ее губы двигались, словно произнося молитву.  Ситуация была настолько беспрецедентной, что никто не знал, как на нее реагировать. Мелисса же продолжала спокойно есть салат, как будто ничего необычного не произошло.
Тетя Альберта, чтобы спасти обед, начала бойко рассказывать, как ее недавно укусила собака.
- Где? - чтобы поддержать беседу, спросил дядя Джеймс.
- Немного ниже католической церкви, - сказала тетя Альберта.
Тут Мелисса захохотала. Больше никто не смеялся - да и что тут было смешного?
- Это - жизненно важная часть? - спросила, смеясь, Мелисса.
- О чем ты? - удивилась тетя Альберта, а миссис Фредерик пришла к мысли, что она впустую самоотверженно служила своим близким все эти годы.
Тетя Изабель заключила, что ее долг осадить, наконец, Мелиссу.
- Досс, ты такая тощая, словно вся состоишь из углов. Ты не пробовала немного поправиться?
- Нет, - мгновенно ответила та. - Но я могу сказать вам, где в Порт Лоренсе находится косметический кабинет, чтобы вы смогли расстаться с парой ваших подбородков.
- Ме-лис-са! - простонала миссис Фредерик. Она хотела сказать это величественно и значительно, но голос прозвучал жалобно. Однако она не назвала Мелиссу «Досс»!
- У нее лихорадка, - отчаянно прошептала дяде Бенджамену кузина Стиклз. - Мы думаем, что она нездорова уже несколько дней.
- А, по-моему, она рехнулась, - прорычал дядя Бенджамен. - Если же нет, то ее нужно отшлепать. Да, отшлепать!
- Вы не можете, - разволновалась кузина Стиклз. - Ей уже двадцать девять лет.
- Хоть одно преимущество того, что мне двадцать девять, - сказала Мелисса, уловив своим тонким слухом эту реплику.
- Досс, - скорбно сказал дядя Бенджамен, - когда меня не будет, ты сможешь говорить все, что захочешь, но пока я жив, требую относиться ко мне с уважением.
- О, мы тут уже давно умерли, - сказала Мелисса, - весь клан Стерлингов. Кого-то уже похоронили, но еще не всех. Это единственное различие между нами.
- Досс, - сказал дядя Бенджамен, думая запугать Мелиссу, - помнишь, как ты украла малиновый джем?
  Мелисса покраснела, но не от стыда, а от смеха. Она просто была уверена, что рано или поздно дядя Бенджамен упомянет этот джем.
- Конечно, нет, -  сказала она. - Это был чудесный джем. Мне всегда было жаль, что я не успела съесть больше до того, как вы нашли меня. О, взгляните на профиль тети Изабель на стене! Видели ли вы что-нибудь столь же забавное?
 Все посмотрели на стену, включая саму тетю Изабель, которая, конечно, сразу испортила всю картину, но дядя Герберт сказал любезно:
- На твоем месте, Досс, я больше бы не ел. Не думаешь ли ты, что так было бы лучше для тебя? Твой желудок, по-моему, немного не в порядке.
- Не волнуйтесь о моем желудке, дорогой старикан, - душевно сказала Мелисса. - С ним все в порядке. Я собираюсь продолжать есть, ведь так редко приходится пробовать хорошую еду.
 Впервые в Дирвуде кого-то назвали «дорогим стариканом»!  Стерлинги решили, что Мелисса сама изобрела это обращение, и с этой минуты стали ее побаиваться. Бедную же миссис Фредерик поразило упоминание о «хорошей еде». Мелисса всегда была для нее лишь разочарованием, но теперь она стала ее позором. Миссис Фредерик хотелось бежать из-за стола, куда глаза глядят, но она не могла оставить Мелиссу одну.
  В столовую вошла служанка тети Альберты, чтобы унести салатные тарелки и подать десерт. Все обрадовались этому неожиданному вмешательству и, словно сговорившись, решили игнорировать Мелиссу, как будто ее тут вовсе не было.   
   Дядя Веллингтон завел речь о Барни Снейте. Рано или поздно на каждом семейном сборище кто-нибудь обязательно упоминал о нем. Мелисса насторожилась. Независимо от того, каким человеком был Барни, он ей нравился, и она заставила себя прислушаться. В этой теме для нее было какое-то неуловимое, еще не осознаваемое обаяние. Мелисса почувствовала, что ее пульс почему-то переместился в кончики пальцев.
   Конечно, они оскорбляли его: никто никогда не говорил добрых слов о Барни Снейте. Были помянуты все самые нелепые россказни: растрата - убийство - безбожие- фальшивомонетчик - преступник.  Дядя Веллингтон очень возмущался тем, что такому человеку вообще разрешают существовать в окрестностях Дирвуда.  Он не понимает, куда смотрит полиция Порт Лоренса! Каждый их них подвергается опасности быть зарезанным ночью в собственной постели! Это позор, что Снейта оставили на свободе после всего того, что он совершил!
- А что он совершил? - внезапно спросила Мелисса.
Дядя Веллингтон уставился на нее, забыв, что решил ее игнорировать.
- Совершил? Да все!
- Что же? - повторила Мелисса непреклонно. - Что вы точно знаете? Вы всегда перечисляете его прегрешения, но где доказательства? Хоть одно?
- Я никогда не спорю с женщинами, - оскорбленно сказал дядя Веллингтон. - И мне не нужны доказательства. Когда человек год за годом скрывается на острове, и никто не знает, откуда он прибыл, чем живет и что там делает, то это само по себе уже достаточное доказательство. Найдите тайну, и вы найдете преступление.
- Чего стоит одна фамилия - Снейт! - сказала Вторая Кузина Сара. - Этого достаточно, чтобы осудить его!
- Я не хотела бы встретиться с ним в темном переулке, - задрожала кузина Джорджиана.
- А что бы он вам сделал, как вы думаете? - спросила Мелисса.
- Убил бы меня, - сказала кузина Джорджиана торжественно.
- Просто для забавы? - предположила Мелисса.
- Именно, - сказала кузина Джорджиана. - Не может быть дыма без огня. Как только он прибыл в наш город, я сразу поняла, что этот человек может оказаться преступником. Я чувствовала, что ему есть что скрывать, а моя интуиция обычно меня не обманывает.
- Преступник! «Конечно, он преступник», - сказал дядя Веллингтон.
- И никто в этом не сомневается, - добавил он, впившись взглядом в Мелиссу. - Говорят даже, что он отбывал срок в тюрьме за растрату, я и в этом не сомневаюсь. Еще говорят, что он связан с бандой, которая совершает все эти нападения на банки в разных городах.
- Кто говорит? - снова спросила Мелисса.
Дядя Веллингтон нахмурился и проигнорировал вопрос. Какая муха укусила эту проклятую девчонку?
- У него вид, как у того, кто сидел в тюрьме, - фыркнул дядя Бенджамен. - Я заметил это, как только впервые увидел его.
     «Все знаем мы: природа шельму метит,
     И за свои деянья всяк ответит», - продекламировал дядя Джеймс, выглядя чрезвычайно довольным: он всю жизнь мечтал вовремя процитировать что-нибудь, подходящее случаю.
- У него глаза разные, - насмешливо подтвердила Мелисса. - Поэтому-то вы и считаете его злодеем?
Дядя Джеймс поднял свои брови. Когда дядя Джеймс поднимал брови, мир катился в пропасть.
- Когда ты так хорошо разглядела его глаза, Досс? - невинно спросила Олив. Еще две недели назад такое замечание привело бы Мелиссу в замешательство, и Олив это знала.
- Да, когда? - поддержала ее тетя Веллингтон.
- Я видела его дважды, причем совсем близко, - сдержанно ответила Мелисса. - Его лицо - самое интересное из всех, какие я когда-либо видела.
- Без сомнения, в его таинственности есть кое-что подозрительное, - сказала Олив, вдруг поняв, что перестала быть центром беседы, которая вся удивительным образом сосредоточилась вокруг Мелиссы. - Но его вряд ли можно винить вообще во всем, в чем его обвиняют.
  Мелисса почувствовала, что Олив ее раздражает. Почему она вдруг решила вступиться за Барни Снейта? Что побудило ее сделать это? Но, с другой стороны, что за дело до этого ей, Мелиссе? Она не смогла ответить себе на этот вопрос.
- Говорят, что в его хижине на Мистависе живут две дюжины кошек, - сказала Вторая Кузина Сара Тэйлор с нескрываемым интересом. 
 Кошки! Это звучало очаровательно. Мелисса нарисовала в своем воображении остров, весь покрытый кошками.
- Тогда с ним определенно что-то не так, - постановила тетя Изабель.
- Люди, которые не любят кошек, - сказала Мелисса, с аппетитом принимаясь за десерт, - всегда думают, что подобная антипатия - их достоинство.
- У этого человека нет друзей кроме Ревущего Абеля, - сказал дядя Веллингтон. - Если бы и сам Ревущий Абель держался от него подальше, как делают другие, это было бы лучше для... для некоторых членов его семьи.
  Довольно неуклюжее окончание фразы было вызвано суровым взглядом, который бросила на него тетя Веллингтон, напоминая, чтобы он не забывал - за столом есть девушки.
  -Если вы подразумеваете, - яростно сказала Мелисса, - что Барни Снейт - отец ребенка Сесилии Грей, то это - злобная ложь.
 Несмотря на свое возмущение, Мелисса была чрезвычайно удивлена выражением лиц всех сидящих за праздничным столом.
  Бедная миссис Фредерик была уже почти на грани обморока. Она верила (или притворялась, что верит) - Мелисса все еще думает, что детей находят в капусте.
- Тише, тише! - умоляла кузина Стиклз.
- Я не буду молчать, -  капризно сказала Мелисса. - Мне затыкали рот всю мою жизнь. Я буду кричать, если захочу. Не заставляйте меня захотеть. И перестаньте нести чепуху о Барни Снейте.
  Мелисса не совсем понимала свое возмущение и негодование. Почему ей небезразлично, как люди будут отзываться о Барни Снейте? И почему особенно неприятно для нее обвинение в соблазнении бедной и жалкой маленькой Сесили Грей? Она смеялась, когда они честили его вором и фальшивомонетчиком, но не могла даже и подумать, что Барни способен погубить Сесилию. Она вспоминала его лицо, его загадочную улыбку, его мерцающий взгляд, тонкие, почти аскетические губы, его откровенно безрассудный и бесшабашный вид. Мужчина с такой улыбкой и такими губами может убить или украсть, но предавать он не способен. Мелисса внезапно возненавидела каждого, кто мог об этом говорить и в это верить.
- Когда я была молодой девушкой, то никогда не думала о таких вещах, Досс, - укоризненно сказала тетя Веллингтон.
- Но я уже не молодая девушка, -  не сдаваясь, парировала Мелисса. - Разве не вы всегда вбивали это мне в голову? Вы сами всего лишь злые, равнодушные сплетники. Неужели вы не можете оставить бедную Сесилию Грей в покое? Она и так умирает. Независимо от того, что она сделала, Бог наказал ее за это вполне достаточно, и вам совсем не обязательно прикладывать к этому руку. Что касается Барни Снейта, то я поняла, что единственное его преступление состоит в том, что он  живет, не оглядываясь на других, и занимается своим собственным делом. При вашей снобократии вы считаете непростительным грехом то, что он может прекрасно обойтись без вас.
 На Мелиссу точно снизошло вдохновение. Именно снобократией они и были, а еще претендовали на то, чтобы исправлять других.
- Мелисса, твой бедный отец перевернулся бы в могиле, если бы слышал тебя сейчас, - сдавленно сказала миссис Фредерик.
- А мне кажется, он был бы доволен, - нагло возразила Мелисса.
- Досс, - сказал дядя Джеймс тяжело, - Десять Заповедей все еще остаются в силе, особенно пятая. Ты забыла об этом?
- Нет,- ответила Мелисса, - но мне показалось, что об этом забыли вы, особенно о девятой. Думали ли вы когда-нибудь, дядя Джеймс, какой унылой станет жизнь  без этих Десяти Заповедей? Ведь нам нравится делать только то, что нам запрещают.
  Но волнение не прошло незамеченным для ее организма, и Мелисса почувствовала безошибочные признаки накатывающей боли. Только не здесь! Она поднялась со стула.
- Я иду домой. Мне хотелось только хорошо пообедать. Все было очень вкусно, тетя Альберта, хотя в салатном соусе не хватает соли, да и щепотка кайенского перца тоже бы не помешала.
  Ни один из изумленных гостей не мог ничего вымолвить, пока за Мелиссой, скрывшейся в сумерках, не лязгнули ворота. И только тогда...
- У нее лихорадка, я же говорила, ее лихорадит, - причитала кузина Стиклз.
Дядя Бенджамен отчаянно хлопнул своей пухлой левой рукой по пухлой правой руке.
- Она помешалась, говорю вам, она сошла с ума, сбрендила, - фыркал он сердито. - Вот и вся причина. Рехнулась!
-О, Бенджамен, - успокаивающе кудахтала кузина Джорджиана, - не судите ее слишком строго. Мы должны помнить слова дорогого старого Шекспира: «милосердие чуждается зла».
- Милосердие! - фыркнул дядя Бенджамен. - Я за всю свою жизнь ни разу не слышал, чтобы молодая женщина разговаривала так, как она сегодня. О таких вещах ей должно быть стыдно думать, не то что упоминать. Она нас оскорбила! Ее следует хорошенько отшлепать, и я сам бы занялся этим. Ой!
 Разволновавшись, дядя Бенджамен проглотил сразу полчашки обжигающе горячего кофе.
- Может, так проявляется свинка? - стонала кузина Стиклз.
- Я по ошибке вчера открыла зонтик в доме, а это предвещает неприятные неожиданности, - прошептала кузина Джорджиана.
- Вы не измеряли ей температуру? - спросила кузина Милдред.
- Она не позволила бы Эмилии сделать это, - хныкала кузина Стиклз.
Миссис Фредерик заплакала.
- Я должна сказать вам, - рыдала она, - Мелисса ведет себя странно уже более двух недель. Она на себя не похожа, Кристина может это подтвердить. Я надеялась, что так проявляется простуда, но это, должно быть, кое-что похуже.
- У меня начинается неврит, - простонала кузина Глэдис, прижимая руки к голове.
- Не плачьте, Эмилия, - сказал дядя Герберт, дергая себя за седые волосы. Он ненавидел «семейные дрязги».  Непростительно со стороны Досс устроить такое на его серебряной свадьбе. Но кто мог предполагать, что она так себя поведет? - Вы должны показать ее доктору. Это может быть только временный припадок безумия. Есть такие вещи, как временные припадки безумия  - не так ли?
- Я.. вчера я предложила ей проконсультироваться с доктором, - не успокаивалась миссис Фредерик. - А она сказала, что ни за что не пойдет.
- Она сказала, что не будет принимать Микстуру Редферна, - добавила кузина Стиклз.
- И никакое другое лекарство, - заключила госпожа Фредерик. - И еще: она настроена ходить в пресвитерианскую церковь.
- Это доказывает, что она действительно рехнулась, - прорычал дядя Бенджамин. - Я заметил нечто странное в ее поведении уже в тот момент, как она вошла. Я заметил это даже еще раньше (дядя Бенджамен вспомнил встречу в магазине). Все, что она сказала, демонстрировало помрачение рассудка. Вспомнить хотя бы тот ее вопрос: «Это жизненно важная часть?» В нем не было никакого смысла! Никогда в нашей семье не случалось ничего подобного. Это должно быть, у Мелиссы от Уонсбарра.
  Бедная миссис Фредерик была слишком расстроена, чтобы возмутиться.
 - Я никогда не слышала ни о чем таком среди Уонсбарра, - рыдала она.
- Ваш отец, однако, был довольно странным, - сказал дядя Бенджамен.
- Бедный папа был... особенным, - признала со слезами миссис Фредерик, - но его рассудок всегда оставался ясным.
- Он всю жизнь разговаривал так, как сегодня Мелисса, -  парировал дядя Бенджамен. - И при этом полагал, что он - воплощение своего собственного прапрадедушки. Я слышал, как он радовался этому! Не говорите мне, что человек, считающий так, находится в здравом уме. Эмилия, прекратите сопеть. Конечно, Досс ужасно проявила себя сегодня, но вас в этом нельзя винить. Старые девицы склонны к капризам. Если бы она была замужем, то не выкинула бы ничего подобного.
- Никто не хотел жениться на ней, - сказала миссис Фредерик, которая чувствовала, что дядя Бенджамен все же обвиняет во всем ее, мать.
- К счастью, здесь нет никого из посторонних, - заключил дядя Бенджамен. - Мы можем сохранить это в секрете. А завтра я сам отвезу ее к доктору Маршу. Я знаю, как управляться с упрямыми людьми. Так ведь, Джеймс?
- Конечно, надо посоветоваться с врачом, - согласился дядя Джеймс.
- Значит, решено. Тем временем, Эмилия, ведите себя так, словно ничего не случилось, но внимательно следите за нею. Не позволяйте ей оставаться в одиночестве. Прежде всего, не разрешайте ей спать одной в комнате.
Миссис Фредерик снова зарыдала.
- Как я могу это сделать? Прошлой ночью я предложила, чтобы Кристина спала в ее комнате, но она категорически отказалась - и заперла дверь!  О, вы не знаете, как она изменилась! Она сказала, что больше не будет шить, а вчера утром не подмела свою комнату, хотя мы всегда делаем это по четвергам. Она сказала, что подождет, пока не станет грязно. «Ты предпочитаешь мести грязную комнату?» - спросила я. Она сказала: «Конечно. Тогда я хоть буду видеть результат своего труда». Вы только подумайте!
Дядя Бенджамен подумал.
- Кувшинчик с потпурри (кузина Стиклз произнесла это слово так, как оно было написано) исчез вчера из ее комнаты, но Мелисса отказалась сказать нам, что с ним случилось.
- Вот уж не думал, что Досс способна на такое, - сказал дядя Герберт.  - Она всегда казалась мне такой тихой, разумной девочкой. Немного заторможенной, но вполне разумной.
- Единственная вещь, в которой можно быть уверенным в этом мире - это таблица умножения, - сказал дядя Джеймс, чувствуя себя более умным чем когда-либо.
- Хорошо, давайте приободримся, - предложил дядя Бенджамен. – Чем молодые девицы похожи на торговцев?
- Чем же? - спросила кузина Стиклз, так без Мелиссы некому было задать этот вопрос.
- Любят выставлять товар напоказ, - захихикал дядя Бенджамен.
   Кузина Стиклз сочла, что дядя Бенджамен немного неделикатен, особенно в присутствии Олив. Но что взять с мужчины?
  А дядя Герберт вдруг подумал, что после ухода Досс все стало каким-то скучным и унылым.

Глава 12

     Мелисса спешила домой сквозь слабо синеющие сумерки - спешила так быстро, как только возможно. Приступ случился, к счастью, только тогда, когда она уже достигла собственной комнаты, и оказался наихудшим из всех предыдущих. Мелиссе было действительно очень плохо, и теперь она поверила, что может умереть. Возможно, она уже умирает. Мелисса чувствовала себя безнадежно одинокой. Как хотелось бы иметь рядом кого-то, кто бы мог ее пожалеть, кто действительно заботился бы о ней, хотя бы просто крепко держал ее за руку. Кого-то, кто бы мог сказать: «Да, я знаю, как это больно и страшно, но будь мужественной, тебе сейчас станет лучше», а не просто суетился и тревожился.
   Только не ее мать или кузина Стиклз! Почему же она вдруг подумала о Барни Снейте?  Почему она внезапно почувствовала, посреди этого отвратительного одиночества и боли, что он сочувствовал бы ей - сочувствовал просто как человеку, который страдает? Почему он кажется ей добрым старым проверенным другом? Может, потому, что она сегодня защищала его, стояла за него горой перед всем семейством?
    Вначале Мелиссе было так плохо, что она не могла даже выпить лекарство, выписанное доктором Трентом, но все же она справилась с этим, и вскоре ей стало легче. Боль оставила ее, и Мелисса лежала в кровати измученная и ослабевшая, в холодном поту. О, это было ужасно! Она не сможет вынести такое много раз. Она не возражала бы умереть мгновенно и безболезненно, но так страдать перед смертью!
    Внезапно Мелисса рассмеялась. Сегодняшний обед получился забавным. И это все было настолько просто! Она лишь сказала то, что всегда думала. Их лица! Дядя Бенджамен - бедный, изумленный дядя Бенджамен! Мелисса была уверена, что сегодня ночью он напишет новое завещание. Долю Мелиссы получит, конечно, Олив - она всегда получала ее долю, начиная с пыльной горки.
  Возможность посмеяться над своим семейством - вот и все удовольствие, которое она теперь может ждать от жизни. Довольно жалкое удовлетворение!
  Мелисса встала и подошла к окну. Влажный ветер, примчавшийся из рощи, где деревья уже покрылись молодыми листочками, коснулся ее лица с нежностью мудрого, чуткого, старого друга.
   Тополя вокруг лужайки миссис Тредголд, видневшиеся в просвете между конюшней и старым магазинчиком на колесах, казались темными фиолетовыми силуэтами на фоне ясного неба, и над одним из них пульсировала молочно-белая звездочка, словно жемчужина в глубине серебряно-зеленого озера. Далеко за станцией темнели леса, окружавшие озеро Миставис. Над ними висел белый туман, а сквозь туман плыл прозрачный молодой месяц. Мелисса задумчиво смотрела вдаль.
- Как бы мне хотелось, - сказала она мечтательно, - получить хоть одну собственную горку песка, прежде чем я  умру...

Глава 13

   Дядя Бенджамен обнаружил, что плохо рассчитал, пообещав своим гостям отвезти Мелиссу к доктору. Мелисса ехать отказалась. Она рассмеялась ему в лицо.
- С какой стати я должна ехать к доктору Маршу? С моим рассудком все в порядке, хоть вы все и думаете, что я внезапно сошла с ума. Так вот, я не сошла. Я просто устала жить, угождая другим, и решила немного позаботиться о себе. Зато теперь вам будет, о чем поговорить и кроме кражи малинового джема. Вот так!
- Досс, - сказал дядя Бенджамен торжественно и беспомощно, - ты не похожа на себя.
- А на кого? - спросила Мелисса.
Дядя Бенджамен начал терять терпение.
- На твоего дедушку Уонсбарра, - ответил он с отчаянием.
- Спасибо, - Мелисса выглядела довольной.  - Вот это комплимент. Я помню дедушку Уонсбарра. Он был одним из немногих людей, кого я понимала, практически единственным. Слушайте, дядя Бенджамен, бесполезно ругать меня, просить, командовать или обмениваться взглядами с матерью и кузиной Стиклз. Я не пойду ни к какому доктору. А если вы приведете доктора сюда, я откажусь видеть его. И что вы будете делать?
  Действительно, что? Не тащить же Мелиссу к доктору силой!  И никаким другим способом, похоже, этого не добиться. Слезы и мольбы матери тоже, как видно, не помогут.
- Не волнуйтесь, мама, - сказала Мелисса беззаботно, но почтительно. - Вряд ли я сделаю что-нибудь ужасное. Я лишь хочу немного позабавиться.
- Позабавиться! - миссис Фредерик произнесла это слово так, как будто Мелисса сказала ей, что для развлечения попробует заработать небольшую чахотку.
  Олив, посланная своей матерью взглянуть, не сможет ли она как-нибудь повлиять на Мелиссу, ушла с пылающими щеками и сердитыми глазами и сказала матери, что тут ничего нельзя поделать. Она, Олив, говорила с Мелиссой как сестра, нежно и мудро, а та вдруг сказала, прищурив свои забавные глаза:
- Зато я не выставляю напоказ все свои зубы, когда смеюсь.
- Она все время словно говорила сама с собой, а не со мной, мама, меня же она вроде бы совсем не слушала. И это еще не все. Когда я попросила ее вести себя прилично хотя бы в присутствии Сесила, ведь он приезжает на следующей неделе, как вы думаете, что она мне ответила?
- Я уверена, что не смогу даже вообразить, - простонала тетя Веллингтон, готовая  ко всему.
- Она сказала: «Хотелось бы мне немного встряхнуть твоего Сесила. Его рот слишком красен для мужчины».  Мама, я никогда не смогу снова полюбить Мелиссу.
- Ее рассудок помутился, Олив, - сказала тетя Веллингтон торжественно. - Она не отдает себе отчет в том, что говорит, и мы не можем ее за это винить.
  Когда тетя Веллингтон рассказала миссис Фредерик о том, как Мелисса ответила Олив, мать захотела заставить Мелиссу извиниться.
- Вы уже заставили меня извиниться перед Олив пятнадцать лет назад за то, чего я не делала, - сказала Мелисса. - Можете теперь засчитать то старое извинение.
 Пришлось созвать новый тайный совет семейства. На нем присутствовали все, кроме кузины Глэдис, которая так мучилась от неврита в голове «с тех пор, как сошла с ума бедная Досс», что не смогла прийти.
   Они решили, что самым мудрым будет оставить пока Мелиссу в покое, «дать возможность рассудку вернуться», как выразился дядя Бенджамен, а пока осторожно следить за ней, не спуская глаз и не оставляя ее одну. Термин «осторожное выжидание» тогда еще не был изобретен, но именно так можно было называть политику, которой решили следовать родные Мелиссы.
- Мы должны проследить за развитием событий, - постановил дядя Бенджамен. -  Легче разбить яйцо, чем восстановить его. Конечно, если она станет буйной...
  Дядя Джеймс проконсультировался с доктором Амброузом Маршем. Доктор Марш одобрил их решение. Он указал сердитому дяде Джеймсу, которому хотелось бы запереть Мелиссу где-нибудь, что она еще не сказала и не сделала ничего такого, что могло бы доказать ее невменяемость, а без подобного доказательства нельзя запереть взрослого человека. Ничто из сообщенного дядей Джеймсом не встревожило доктора Марша, но он несколько раз поднимал ко рту руку, чтобы скрыть улыбку. Он ведь не был Стерлингом, к тому же слишком мало знал Мелиссу. Дядя Джеймс отправился обратно в Дирвуд, думая, что Амброуз Марш не такой уж и хороший врач, и что Аделаида Стерлинг могла бы найти себе мужа и получше.

Глава 14

   Жизнь не может остановиться, даже если приходит беда. Пища должна быть приготовлена, даже если у вас кто-нибудь умер, а крышу крыльца приходится чинить, даже если ваша дочь лишилась рассудка. Миссис Фредерик уже давно запланировала вторую неделю июня для восстановления переднего крыльца, крыша которого опасно покосилась. Она договорилась с Ревущим Абелем, и утром первого дня второй недели он появился, чтобы приступить к работе. Конечно, он был пьян, Ревущий Абель никогда не бывал совсем трезвым, но на этот раз подпитие достигло лишь первой стадии, которая делала его болтливым и приветливым. Исходящий от Абеля аромат виски привел миссис Фредерик и кузину Стиклз в бешенство. Даже Мелисса при всей своей эмансипации не одобряла это, но ей нравился яркий, красочный говор Абеля, поэтому, помыв посуду, она вышла на крыльцо и села на ступеньки, чтобы поболтать с ним.
   Миссис Фредерик и кузина Стиклз сочли это ужасно неприличным, но что они могли сделать? Мелисса только насмешливо поглядела на них, когда они позвали ее в дом, и не пошла. Сказать же ей что-то в присутствии Ревущего Абеля они обе побоялись, опасаясь, что она устроит сцену, о которой тот позже расскажет всей округе со свойственной ему манерой комментировать и преувеличивать. День был холодный, несмотря на наступивший июнь, и миссис Фредерик не решилась открыть окно в гостиной, чтобы послушать, что они говорят. В результате Мелисса и Ревущий Абель могли спокойно разговаривать. Однако если бы миссис Фредерик могла предвидеть результат этого разговора, то она тотчас прекратила бы его, даже если бы крыша так и осталась непочиненной.
   Мелисса сидела на ступенях, не обращая внимания на холодный ветер, который заставил тетю Изабель снова утверждать, что времена года стали уже не те, и не заботилась, простудится она или нет. Было так восхитительно сидеть на ступеньках посреди этого холодного, красивого, душистого мира! Мелисса с удовольствием вдыхала чистый свежий ветер, позволяя ему трепать ее волосы, и слушала, как в паузы между ударами молотка Ревущий Абель рассказывает ей о своих злоключениях. Каждый удар молотка словно ставил точку в очередной фразе.
  Старый Абель Грей, несмотря на свои семьдесят лет, был все еще красив величественной, патриархальной красотой. Его огромная огненно-рыжая еще борода пылала, ниспадая на синюю фланелевую рубашку, но волосы уже стали белыми, словно снег, хотя глаза сияли юношеской синевой. Его огромные рыжие брови больше походили на усы, и, возможно, поэтому он так тщательно брился. Щеки Абеля были красны, но нос почему-то нет. Носу Абеля, красивому и прямому, могли бы позавидовать самые родовитые римляне.
   Абель был ростом шесть футов два дюйма, широкоплечий, худощавый. В юности он слыл известным сердцеедом и находил всех женщин столь очаровательными, что не решился связать свою жизнь только с какой-нибудь одной из них. Жизнь Абеля была красочной чередой безумств и приключений, любовных интриг, удач и неудач. Ему исполнилось сорок пять, когда он женился на симпатичной девочке, которую его похождения за несколько лет свели в могилу.
  В день ее похорон Абель был безнадежно пьян и, мешая пастору проводить службу, все время громко настаивал на повторении пятьдесят пятой главы Исайи: Абель знал наизусть почти всю Библию и все Псалмы. После смерти жены его домом управляла неопрятная старая кузина, которая готовила ему пищу и чинила одежду. В этом малообещающем окружении и выросла маленькая Сесилия Грей.
   Хотя она и была тремя годами моложе Мелиссы, но та знала Сесилию довольно хорошо благодаря демократичности общественной школы. После школы их пути разошлись, и Мелисса долгое время ничего не слышала о Сесилии. Старый Абель был пресвитерианином, то есть приглашал пресвитерианского священника, чтобы тот венчал его, крестил его ребенка и хоронил его жену, к тому же о пресвитерианском богословии он знал больше, чем священники, которые смертельно боялись вступать с ним в спор. Но Ревущий Абель никогда не ходил в церковь, хоть каждый пресвитерианский служитель Дирвуда пробовал залучить его туда, и  в последнее время его оставили в покое. Преподобный Бентли, который служил в Дирвуде уже восемь лет, как-то в первые месяцы своего служения наведался к Абелю, но нашел его в теологической стадии опьянения, которая всегда следовала за сентиментально-плаксивой и предшествовала ревуще-богохульной. Красноречиво-богомольная стадия, во время которой он чувствовал себя грешником в руках сердитого Бога, была заключительной, и Абель доходил до нее крайне редко. Обычно он просто засыпал и просыпался трезвым: он ни разу за всю свою жизнь не был мертвецки пьян. Абель сказал мистеру Бентли, что он верный пресвитерианин и уверен в своем выборе. У него нет грехов, в которых бы стоило раскаиваться.
- Вы никогда не делали в жизни ничего, о чем потом жалели? - спросил преподобный Бентли.
  Ревущий Абель почесал седую голову и принялся размышлять.
- Пожалуй, кое, о чем жалел, - сказал он, наконец. - Были женщины, которых я мог бы поцеловать, но не сделал этого, вот об этом и жалел. 
  И мистер Бентли ушел домой.
    Абель проследил, чтобы маленькую Сесилию должным образом крестили, заставил ее регулярно посещать Воскресную школу, где она пела в хоре и была членом Гильдии девочек, а когда повзрослела, то вступила в Молодежное Миссионерское Женское Общество. Девочка росла скромной, искренней, маленькой работницей. Все любили Сесилию и жалели ее. Она была нежна, красива той тонкой и неуловимой красотой, которая быстро исчезает, если жизнь не охранит ее любовью и нежностью.
    Но симпатия и жалость не помешали людям рвать девочку на части подобно голодным котам, когда случилась беда. Четыре года назад Сесилия Грей нанялась в гостиницу в Мускоке летней официанткой, а когда прибыла назад, то закрылась дома и никуда не выходила. Причина скоро выяснилась, и разразился скандал. Той зимой Сесилия родила ребенка. Никто не знал, кто его отец.  Сесилия хранила свой секрет, крепко сжав бледные губы, и никто не посмел задать ни одного вопроса Ревущему Абелю, но слухи и предположения возложили вину за это на Барни Снейта, потому что опрос других девиц в гостинице показал, что они никогда не видели Сесилию «с мужчиной». По их словам, девушка «держала себя». «Делала вид, что слишком хороша для наших вечеринок. А теперь посмотрите!»
   Ребенок не прожил и года. После его смерти Сесилия стала угасать. Два года назад доктор Марш определил ей лишь шесть месяцев жизни: легкие молодой женщины были безнадежно разрушены, но она была жива до сих пор. Никто не проведывал ее, ведь ни одна уважающая себя женщина не вошла бы в дом Ревущего Абеля. Однажды, улучив момент, когда Абеля не было дома, к ним зашел мистер Бентли, но ужасная старуха, которая мыла в кухне пол, сказала ему, что Сесилия не хочет никого видеть.
  Старая кузина вскоре умерла, и с тех пор Ревущий Абель сменил уже двух или трех служанок не самого лучшего поведения - только такие и шли в дом, где жила умирающая от чахотки. Но вот уехала последняя из них, и теперь у Ревущего Абеля не было никого, кто мог бы готовить ему еду и присматривать за Сесилией. Это и было той заботой, которой он поделился с Мелиссой. Он осудил лицемеров Дирвуда и остальное общество в таких богатых, красочных словах, что кузина Стиклз, которая случайно услышала их, проходя через холл, чуть не упала в обморок: как Мелисса может такое слушать?
   Мелисса же почти не заметила этих слов. Ее внимание было приковано к ужасной мысли о бедной, несчастной маленькой Сесилии, больной и беспомощной, лежащей в одиночестве в старом доме на Мистависской дороге, где некому помочь ей или успокоить ее. И это в обществе, считающем себя христианским!
- Вы хотите сказать, что Сесилия теперь лежит там в полном одиночестве, и некому позаботиться о ней?
- О, она еще может передвигаться, может попить или съесть что-нибудь, если захочет. Но она не может работать. А мужчине тяжело весь день вкалывать, а потом, придя домой поздно вечером, еще и еду готовить.  Иногда я жалею, что выгнал старую Рэйчел Эдвардс.
  И Абель принялся красочно описывать Рэйчел:
- Ее лицо выглядело так, словно его носили уже несколько десятков тел. Что уж говорить о характере! К тому же она была копуша и жуткая грязнуля. Я, конечно, знаю, что мужчина должен за свою жизнь узнать, почем фунт лиха, но Рейчел переполнила чашу моего терпения. Что, вы думаете, мисс, она сделала? Она сварила немного джема и поставила его на стол, разложив в стеклянные банки. Не успела она закрыть их крышками, как на стол вскочила наша собака и запустила лапу в одну банку. И знаете, что сделала Рейчел?  Она схватила собаку, соскребла джем с ее лапы и положила обратно в банку, которую потом закрыла крышкой и унесла в кладовую. Я открываю дверь и говорю ей: «Убирайся вон!» И она убралась, а я запустил ей вслед все эти банки. Можно было от смеха умереть, глядя, как старуха Рэйчел увертывается от летящих банок! А теперь она всем раззвонила, что я сумасшедший, и никто не приходит нам помочь - ни из милосердия, ни за деньги.
- Но должен же кто-то заботиться о Сесилии, - настаивала Мелисса. Ей было все равно, кто будет готовить еду Ревущему Абелю, но ее сердце болело при мысли о больной девушке.
- О, она справляется.  Барни Снейт всегда заглядывает, когда проходит мимо, приносит ей апельсины, цветы, разные штучки. Вот вам христианин! А ханжи из церкви святого Андрея, увидев его, переходят на другую сторону улицы! Попомните меня, их собаки попадут на небеса раньше своих хозяев. А их пастор - гладкий, будто его кот облизал!
- Есть много хороших людей и в церкви св. Андрея, и в церкви св. Георгия, которые будут добры к Сесилии, если вы сами будете вести себя соответственно, - строго сказала Мелисса. - Они боятся приходить к вам.
- Я, конечно, старая облезлая собака, но людей я не кусаю - никогда не укусил никого за всю свою жизнь. А слова не убивают. Но я не прошу, чтобы к нам приходили.  Что мне нужно, так это хорошая служанка.  Если бы я каждое воскресенье брился и ходил в церковь, то к нам пошла бы любая. Но что проку ходить в церковь, мисс, когда уже все предопределено? 
- В самом деле? - удивилась Мелисса.
- Да. Не можете же вы утверждать обратное. И я не могу, даже если и хотел бы. Меня не устраивают ни небеса, ни ад.  Жаль, что человек не может смешать их в равных пропорциях.
- Разве вам не хватает этого мира? - спросила глубокомысленно Мелисса, но казалось, что ее мысли заняты еще чем-то кроме богословских вопросов.
- Нет, - быстро ответил Абель, нанося сильный удар по упрямому гвоздю. - Здесь слишком много ада, слишком много. Вот почему я напиваюсь так часто. Это освобождает меня на некоторое время - освобождает от себя, от предопределения. Не пробовали?
- Нет, у меня есть другой способ освободиться, - сказала Мелисса рассеянно. - А теперь о Сесилии. Она должна иметь кого-то, кто бы о ней заботился.
- Да что вам до Сесилии? Сдается мне, вы раньше-то не сильно о ней беспокоились. Вы никогда даже не зашли ее проведать. А она-то к вам так хорошо относилась!
- Я должна была, - сказала Мелисса. - Но это не имеет значения. Вы не поймете. Вам нужна хорошая служанка?
- Где же ее взять-то? Я мог бы ей прилично платить, только бы она была доброй и работящей женщиной. Думаете, мне нравятся старые ведьмы?
- Может быть, я подойду? - спросила Мелисса.

Глава 15

- Давайте успокоимся, - призвал дядя Бенджамен. - Будем совершенно спокойными.
- Спокойными? - миссис Фредерик ломала руки. - Как могу я быть спокойной? Какая женщина может сохранить спокойствие, будучи так опозоренной?
- Почему, ради всего святого, вы позволили ей пойти туда? - спросил дядя Джеймс.
- Позволила? Как я могла остановить ее, Джеймс? Она просто упаковала большой чемодан и отослала его с Ревущим Абелем, когда он пошел домой после ужина. Мы с Кристиной хозяйничали в кухне и ничего не заметили. Потом и сама Досс спустилась вниз с небольшим саквояжем, одетая в зеленый саржевый костюм.  Я сразу почувствовала, что она собирается сделать что-то ужасное.
- Жаль, что вы не почувствовали этого немного раньше, - сказал дядя Бенджамен сухо.
- Я спросила: «Досс, куда ты собралась?», а она ответила: «Иду искать мой Синий Замок».
- Может, это убедит, наконец, Марша, что ее рассудок не в порядке? - вставил замечание дядя Джеймс.
- Я спросила: «Мелисса, о чем ты говоришь?»  А она ответила: «Я отправляюсь хозяйничать в доме Ревущего Абеля и присматривать за Сесилией. Он будет платить мне тридцать долларов в месяц». Сама не знаю, как я не упала замертво на месте.
- Вы не должны были позволить ей уйти, не должны были выпускать ее из дома, - сказал дядя Джеймс. - Вы должны были запереть дверь или еще что-нибудь...
-Она стояла между мной и передней дверью. Вы не понимаете, она была так в себе уверена! Она стояла крепко, словно скала…это самое странное, что с ней случилось. Она всегда была такой хорошей и послушной, а теперь ее не удержишь, не свяжешь. Но я сказала ей все, что думаю, чтобы привести ее в чувство. Я спросила ее, почему она не заботится о своей репутации. Я сказала ей торжественно: «Досс, когда репутация женщины запятнана, ничто не может сделать ее безупречной снова. Ты испортишь себе жизнь, если пойдешь к Ревущему Абелю ухаживать за такой дурной девушкой, как Сесилия Грей». Но она ответила: «Я не думаю, что Сесилия дурная девушка, но если и так, меня это не заботит». Именно так – «не заботит»!
- Она потеряла чувство благопристойности, - взорвался дядя Бенджамен.
- «Сесилия Грей умирает, - сказала она, -  и это позор, что она умирает одинокой в христианском обществе, где никто ничем ей не помог.  Независимо от того, какой она была и что сделала, она - человек, как мы все».
- Что ж, если на то пошло, то, конечно, так оно и есть, - сказал дядя Джеймс с видом человека, великодушно уступающего в споре.
-Я спросила Досс, неужели ей нет дела до приличий. Она сказала: «Я соблюдала приличия всю мою жизнь. Теперь я перехожу к реальности.  Приличия могут убираться на все четыре стороны!»
- Возмутительно! - вскричал дядя Бенджамен. - Возмутительно!
Миссис Фредерик заплакала. Кузина Стиклз издавала отчаянные стоны.
-Я говорила ей, мы обе говорили ей, что Ревущий Абель, конечно, убил жену в припадке пьяного гнева, что он так же может убить и ее. Досс же только засмеялась и сказала: «Я не боюсь Ревущего Абеля. Он не будет убивать меня, к тому же он слишком стар, чтобы я могла опасаться проявлений неумеренной галантности с его стороны».
   Что она подразумевала? Какую галантность? Миссис Фредерик понимала, что должна прекратить плакать, если хочет продолжить свой рассказ.
- Я сказала ей: «Мелисса, если ты не заботишься о своей собственной репутации и о репутации нашей семьи, то неужели и мои чувства ничего для тебя не значат?» И она ответила: «Ничего».  Так и сказала: «Ничего»!
- Безумные люди никогда не думают о чувствах других людей, - сказал дядя Бенджамен. - Это один из признаков безумия.
- Я расплакалась, а она сказала: «Ну-ну, матушка, будьте молодцом. Я собираюсь совершить акт христианского милосердия, а что касается моей репутации, то вы же знаете, у меня нет никаких матримониальных планов, так что это не имеет значения».  И с этими словами она повернулась и вышла из дома.
- Последние слова, которые я сказала ей, - добавила кузина Стиклз, всхлипывая, - были: «Кто теперь потрет мою спину холодными ночами?» А она сказала… она сказала… но нет, я не могу повторить это.
- Ерунда, - сказал дядя Бенджамен. - Не время быть гусыней.
- Она сказала, - голос кузины Стиклз превратился почти в шепот - она сказала: «О, чтоб вас!»
- Думала ли я, что доживу до того дня, когда услышу проклятие от собственной дочери! -  рыдала миссис Фредерик,
-Это не было проклятие, - замялась кузина Стиклз, настроенная смягчать вещи теперь, когда худшее было сказано.
- От таких слов только шаг до реального проклятия, - сказал дядя Джеймс мрачно.
- Худшее в этом то, - миссис Фредерик искала сухое место на своем носовом платке - то, что теперь все узнают, что она сошла с ума.  Мы больше не можем держать это в тайне. О, я не перенесу этого!
- Надо было быть с ней построже, когда она была еще ребенком, - произнес дядя Бенджамен.
- Я не вижу, как это можно было сделать, - сказала миссис Фредерик вполне правдиво.
- Хуже всего то, что негодяй Снейт всегда вьется вокруг дома Ревущего Абеля, -  воскликнул дядя Джеймс. - Я буду счастлив, если не случится ничего худшего, чем пребывание у этого Абеля в течение нескольких недель. Дольше Сесилия Грей не проживет.
- И она даже не взяла свою фланелевую юбку! - страдала кузина Стиклз.
- Пожалуй, на этот счет надо снова повидать Амброуза Марша, - сказал дядя Бенджамен, имея в виду, конечно, Мелиссу, а не фланелевую юбку.
- А я обращусь к адвокату Фергюсону, - добавил дядя Джеймс.
 - До тех пор, - в который раз призвал дядя Бенджамен, - давайте сохранять спокойствие!


Глава 16

     Мелисса шла по дороге на Миставис, к дому Ревущего Абеля, чувствуя в душе странное волнение, а над ее головой пламенело небо из пурпура и янтаря. Позади, в оставленном доме, плакали кузина Стиклз и мать - по себе, не по ней, - а здесь ее лицо обдувал мягкий, чуть влажный от росы, пахнущий травой ветер. О, как она любила этот ветер! В елях, растущих вдоль дороги, сонно свистели малиновки, а в воздухе ощущался сильный аромат трав.
   Большие автомобили мчались, ворча, сквозь сиреневый сумрак - переселение дачников в Мускоку уже началось, но Мелисса не завидовала им. Коттеджи в Мускоке были, конечно, очаровательными, но им было далеко до ее прекрасного Синего Замка, уходящего своими шпилями в закатные небеса. Все привычки и запреты минувших лет она отбросила далеко прочь, словно мертвые листья. Душа очистилась от них, как от ненужного мусора.
   Полуразрушенный старый дом Ревущего Абеля был расположен милях в трех от Дирвуда и, надо признать, не очень-то походил на Синий Замок.
   Когда-то это было славное местечко - в дни, когда Абель Грей был еще молодым и преуспевающим, и надпись на воротах гласила: «A.Грей, плотник». Теперь же вокруг было запущено и тоскливо, крыша и ставни уныло провисли.  Абель никогда, казалось, не применял ремесло плотника в своем собственном доме, и тот выглядел смертельно уставшим от жизни. Рощица уродливых старых елей сторожила дом сзади. 
  Сад, который усилиями Сесили раньше был опрятным и красивым, теперь зарос травой, а на полях, с двух сторон, примыкающих к дому, царствовали сорняки. За домом протянулись бесполезные пустоши, заросшие маленькими сосенками и елочками. Вдали виднелись цветущие дикие вишни, сбегающие с высокого берега к озеру Mиставис.  К дому вел вымощенный грубым булыжником переулок, по сторонам которого пестрели маргаритки.
 Ревущий Абель встретил Мелиссу в дверях.
- Пришли-таки, - сказал он недоверчиво. - Я и не надеялся, что эта Стерлингша вас отпустит.
Мелисса показала в улыбке все свои острые зубки.
- Они не смогли остановить меня.
- Я не думал, что вы такая смелая, - восхитился Ревущий Абель.
- И лодыжки у тебя ничего, - пробормотал он про себя, посторонившись и впуская Мелиссу в дом.
Если бы эти слова услышала кузина Стиклз, она окончательно бы уверилась в том, что гибель Мелиссы, земная и небесная, уже предрешена, но Абелева стариковская дерзость не рассердила Мелиссу, а кроме того, это был первый комплимент, который она когда-либо получала в жизни, и он привел ее в восторг своей непосредственностью. Она и сама иногда подозревала, что лодыжки у нее довольно красивы, но никто никогда не упоминал об этом прежде. В семье Стерлингов заговорить о лодыжках было бы «верхом неприличия»!
  Ревущий Абель провел ее в кухню, где на диване, тяжело дыша, лежала Сесилия. На ее впалых щеках алели нездоровые пятна. Мелисса много лет не видела Сесилию и помнила ее симпатичным существом с мягкими, золотыми волосами, четкими, почти восковыми чертами и большими, красивыми синими глазами. Теперь же она была потрясена происшедшей в ее бывшей подруге переменой. Могла ли быть нежной, прекрасной Сесилией эта жалкая маленькая фигурка, похожая на увядший сломанный цветок?
   Из ее глаз вместе со слезами ушла вся красота, и они казались слишком большими для ее изнуренного личика. Когда Мелисса в последний раз видела Сесилию, эти увядшие, жалобные глаза еще были прозрачными темно-синими озерами, в которых светилась радость. Контраст был так ужасен, что собственные глаза Мелиссы наполнились слезами. Она встала на колени перед Сесилией и обняла ее.
- Сесилия, дорогая, я пришла, чтобы заботиться о тебе.  Я останусь с тобой до… пока буду тебе нужна.
-О!  - Сесилия обвила худенькими руками шею Мелиссы. - О, Мелисса, это правда? Мне было так одиноко! Я могу жить и одна, но мне так одиноко! А сейчас... словно ангел с неба... иметь кого-то рядом, вроде тебя... ты была всегда так добра ко мне... еще давно.
  Мелисса прижала девушку к себе и внезапно почувствовала себя счастливой. Впервые рядом был кто-то, кто нуждался в ней, кто-то, кому она могла помочь. Она больше не была лишней.
- Почти все на свете уже предопределено, но иногда случаются и приятные неожиданности, - с удовлетворением заключил Ревущий Абель, куря в углу свою трубку.

Глава 17

    Прожив неделю в доме Ревущего Абеля, Мелисса чувствовала себя так, словно несколько лет отделили ее от старой жизни и от всех людей, которых она знала. Все события начали казаться далекими и нереальными, и чем больше проходило времени, тем нереальнее они становились, пока вообще не утратили свое значение.
  Мелисса была счастлива. Никто не беспокоил ее загадками, не заставлял принимать Пурпурные Пилюли. Никто не называл ее «Досс», не боялся, что она простудится. Не надо было сшивать лоскутные одеяла, поливать отвратительный фикус, не было и невыносимых маминых истерик. Мелисса могла оставаться одна всякий раз, когда хотела, ложилась спать, когда ей нравилось, и по собственному усмотрению выбирала время для того, чтобы чихнуть.
   В долгие летние сумерки, когда Сесилия засыпала, а Ревущий Абель куда-то отлучался, Мелисса часто сидела на шатких ступеньках веранды, глядя на пустоши и холмы, теряющиеся в сказочно прекрасной фиолетовой дымке цветущих деревьев, слушая ветер, распевающий чудесные мелодии в ветвях елей, упиваясь ароматом нагретой солнцем травы, пока темнота не растекалась по небу, словно долгожданная прохладная волна.
  Иногда днем, когда Сесилия чувствовала себя лучше, обе девушки шли на пустошь полюбоваться цветами, но не собирали их. Мелисса цитировала Сесилии Джона Фостера: «Мне всегда жаль срывать цветы. Поставленные в вазу, они теряют половину своих чар. Мой способ наслаждаться цветами состоит в том, чтобы разыскать их где-нибудь на заброшенной поляне, упиться их красотой и уйти, унеся с собой только восхитительную память об их изяществе и аромате».
  Мелисса словно оказалось в реальном мире после долгой жизни в мире призрачном. Теперь она всегда была занята, очень занята. Дом надо было вымыть и вычистить, ведь Мелисса усвоила стерлинговскую привычку к аккуратности и чистоте, и работы у нее было предостаточно. Ревущий Абель иногда думал, что девчонка глупа, если делает гораздо больше, чем ее просят, но не спорил с нею. Он был удовлетворен сделкой. Мелисса оказалась хорошим поваром. Абель признал, что в ее блюдах «есть аромат». Единственным ее недостатком он считал то, что она не пела во время работы.
-  Люди должны всегда петь во время работы, - настаивал он. - Звуки так бодрят!
- Не всегда, - парировала Мелисса. - Представьте себе мясника, поющего за работой, или банкира.
Абель взорвался грубым громким смехом.
- Ну как возьмешь над вами верх? У вас на все есть ответ. Я начинаю думать, что Стерлинги с удовольствием избавились от вас: они не любят, когда им отвечают.
   Днем Абель редко бывал дома. Если он не работал, то охотился или ловил рыбу с Барни Снейтом, и тогда возвращался домой уже ночью, всегда очень поздно и всегда очень пьяный. В первую ночь он вернулся, проревев во дворе несколько проклятий, но Сесилия велела Мелиссе не бояться.
- Отец никогда не делает ничего плохого, он только шумит.
  Мелисса, лежа на диване в комнате Сесилии, где она решила спать на тот случай, если вдруг понадобится ее помощь, сказала, что она нисколько не боится. Когда Абель поставил лошадей в конюшню, стадия рева закончилась, и он отправился в свою комнату, всхлипывая и молясь. Засыпая, Мелисса все еще слышала его жалобные стоны. Итак, Абель был добродушным существом, хоть иногда и проявлял характер. Как-то Мелисса холодно спросила его:
- Что пользы впадать в бешенство и ругать всех и вся?
- Это мне помогает, - объяснил Абель.
 И они оба разразились смехом.
- Вы славная девчонка, - восхищенно сказал Абель. - Не обращайте внимания на мою ругань. Дурацкая привычка. Слушайте, мне нравятся девчонки, которые не боятся говорить со мной. Сесилия была всегда слишком кроткой, слишком кроткой, потому и плыла по течению. А вы мне нравитесь.
- Все равно, - сказала Мелисса решительно, - бесполезно посылать вещи к черту, как вы всегда делаете. И я не потерплю, чтобы вы ходили в грязных ботинках по полу, который я только что вымыла. Вы должны пользоваться скребком, отправите ли вы его в ад или нет.
  Сесилия тоже любила чистоту и аккуратность. Она прекрасно содержала дом, пока силы не изменили ей, и поэтому была счастлива, что рядом с ней появилась Мелисса. Длинные, одинокие дни и ночи, а рядом ни одной родственной души, только безобразные старухи, угождающие тебе за деньги... Сесилия ненавидела и боялась их. Теперь же она цеплялась за Мелиссу, словно ребенок.
  Без сомнения, она умирала, хотя не выглядела тяжелобольной и даже кашляла не очень сильно. Она была в состоянии встать с кровати, одеться, а иногда даже поработать в саду час-другой. После прибытия Мелиссы ей  стало гораздо лучше, и Мелисса даже начала надеяться, что та еще поживет, но Сесилия только качала головой.
- Нет, я уже не смогу поправиться. Мои легкие почти совсем разрушены.  И я... я не хочу. Я так устала, Мелисса. Только смерть может дать мне покой. Но как прекрасно, что ты здесь! Ты никогда не узнаешь, как много это значит для меня. Но, дорогая, ты слишком много работаешь. Ты не должна. Отец хочет, чтобы ему только готовили пищу. Мне кажется, ты не совсем здорова: иногда ты так бледнеешь! И те капли на твоем столике... ты уверена, что ты здорова, дорогая?
- Со мной все в порядке, - беззаботно ответила Мелисса. Она совсем не хотела волновать Сесилию. - И я вовсе не много работаю. Я даже рада, что могу что-нибудь делать: что-то, что действительно стоит делать.
- Тогда, - рука Сесилии задумчиво скользнула в ладонь Мелиссы, - давай больше не будем говорить и о моей болезни. Давай забудем о ней и будем притворяться, что я снова стала маленькой девочкой, а ты пришла поиграть со мной. Я так хотела тебя видеть, жаль, что ты не могла прийти раньше. Ты всегда казалась мне непохожей на других девочек, такой милой и доброй, ты словно носила в себе что-то, о чем другие даже не догадывались, некую тайну. Что это было, Мелисса?
-  Это был Синий Замок, - ответила, смеясь, Мелисса. Ей понравилось, что Сесилия так о ней думает. Мелисса никогда и не подозревала, что был на свете кто-то, кто любил ее или восхищался ею. Она рассказала Сесилии  о Синем Замке, поймав себя на том, что говорит об этом впервые. 
- У каждого из нас есть Синий Замок, - задумчиво сказала Сесилия. - Только каждый называет его по-своему. У меня когда-то он тоже был.
 Она закрыла лицо своим прозрачными исхудавшими руками. Тогда Сесилия так и не сказала Мелиссе, кто же разрушил ее Синий Замок, но та знала, что, кто бы это ни был, это не мог быть Барни Снейт.
Глава 18

 Мелисса к этому времени уже была знакома с Барни Снейтом, хорошо знакома, как ей казалось, хотя говорила с ним лишь несколько раз. Странно, но уже при первой встрече она почувствовала себя так, словно знает его уже давно.  Как-то вечером она бродила по саду, охотясь на последние белые нарциссы для букета в комнату Сесилии, когда услышала ужасный шум старого «слоссона», приближающийся через лес со стороны Mистависа – этот звук всегда был слышен за несколько миль.
  Мелисса не подняла головы, когда «слоссон» запрыгал по камням переулка. Она никогда не поднимала головы, хотя автомобиль Барни пролетал мимо каждый вечер с тех пор, как она поселилась у Ревущего Абеля. Но на сей раз шум не начал, как обычно, удаляться, и старый «слоссон» вдруг остановился, произведя еще более ужасный шум, чем при движении. Мелисса поняла, что Барни выскочил из автомобиля и идет к ветхой калитке. Она невольно выпрямилась и взглянула ему в лицо. Их глаза встретились, и Мелисса внезапно ощутила странную слабость. Не было ли это признаком надвигающегося сердечного приступа? Нет, это было признаком чего-то совершенно нового.
   Его глаза, которые она всегда считала карими, при ближайшем рассмотрении оказались темно-фиалковыми - живыми и блестящими. Барни был худ, слишком худ. Жаль, что она не может подкормить его немного, жаль, что не может пришить пуговицы к его пальто и заставить его подстричься, уговорить бриться каждый день. Было что-то странное в его лице, но Мелисса не могла понять, что именно. Усталость? Печаль? Разочарование?  Когда он улыбнулся, на его на худых щеках показались ямочки. Все эти мысли промелькнули в мозгу у Мелиссы за то мгновение, пока ее глаза глядели в глаза Барни.
- Добрый вечер, мисс Стерлинг.
Ничто не могло быть банальнее и обычнее этого приветствия, но Барни Снейт умел придать очарование даже совсем обычным словам.
  Когда он говорил «добрый вечер», то вы чувствовали, что вечер действительно добрый, и что он, Барни, как-то приложил к этому руку.  Чувствовали вы и то, что это сделано исключительно ради вас. Мелисса не могла понять, почему дрожит с ног до головы - должно быть, все же сердце давало о себе знать. Только бы он не заметил этого!
- Я еду в Порт, - продолжал Барни. -  Не будет ли поручений? Не нужно ли привезти вам что-нибудь, для вас самой или для Сесилии?
- Не можете ли вы купить немного соленой трески? - спросила Мелисса. Она могла придумать только это, потому что как раз сегодня Ревущий Абель выразил желание поесть на обед жареной соленой трески. Живя в Синем Замке, Мелисса часто отправляла своих рыцарей на поиски различных сокровищ и диковин, но ей никогда не приходилось просить их привезти ей соленую треску.
- Конечно. Вы уверены, что это все? Леди Джейн Слоссон - дама вместительная. И она всегда возвращается вовремя, моя Леди Джейн.
- Я думаю, это все, что мне нужно, - ответила Мелисса. Она знала, что апельсины для Сесилии Барни привезет в любом случае, он всегда так делал.
  Снейт немного помолчал, глядя на Мелиссу, а потом сказал медленно и странно:
- Мисс Стерлинг, вы - кремень! Вы - целый воз кремней! Приехать сюда и заботиться о Сесилии, в этих-то обстоятельствах!
- Нет в этом ничего необычного, - возразила Мелисса. - Мне все равно нечего делать. К тому же, мне здесь нравится. Я не чувствую, что делаю что-то, достойное похвалы.  Мистер Грей мне хорошо платит. Я раньше никогда не зарабатывала деньги, и сейчас получаю от этого удовольствие. 
 Говорить с Барни Снейтом оказалось неожиданно легко - с этим ужасным Барни Снейтом из ужасных сплетен, Барни Снейтом с его таинственным прошлым, - легко и естественно, словно говоришь с самим собой.
- За все деньги в мире нельзя купить то, что вы делаете для Сесилии, - сказал Барни. - Это благородно и прекрасно, и если я что-нибудь могу сделать, чтобы помочь вам, только сообщите мне. Если Ревущий Абель когда-либо попробует обидеть вас...
- Нет-нет, он хорошо ко мне относится. Мне нравится Ревущий Абель, - искренне сказала Мелисса.
- И мне тоже, но есть одна стадия его опьянения - возможно, Вы еще с нею не сталкивались, - когда он начинает петь непристойные песни.
- О, да. Вчера вечером он пришел домой именно в таком виде. Мы с Сесилией заперлись в нашей комнате, чтобы не слышать этого. Утром он протрезвел и извинился. Меня не смущает ни одна стадия Ревущего Абеля.
 - Ну что ж, я уверен, что он будет вести себя прилично по отношению к вам, пока снова не напьется, - сказал Барни. - Кстати, я сказал ему, чтобы он прекратил ругаться, когда вы рядом.
- Почему? - спросила хитро Мелисса, бросив искоса на Барни один из своих странных взглядов. На ее щеках внезапно проступил румянец, рожденный мыслью, что Барни Снейт уже так много для нее сделал. -  Мне часто и самой хочется выругаться.
  На мгновение Барни остолбенел. Эта девочка-эльф не могла быть той старой девой, стоявшей в саду несколько минут назад. Видно, в этом заросшем сорняками, неухоженном старом саду живут волшебство и магия.
 Потом он засмеялся.
- Тогда, конечно, вам станет легче, если кто-то будет делать это за вас. Так вы уверены, что вам не нужно ничего, кроме соленой трески?
- Сегодня - нет, но я надеюсь, что иногда смогу давать вам поручения, когда вы будете отправляться в Порт Лоренс. Я не могу доверять мистеру Грею, он забывает половину из того, что я ему заказываю.
  Барни уже давно укатил в своей Леди Джейн, а Мелисса еще долго стояла в саду, глядя на закат.
  С тех пор Снейт часто давал о себе знать, бродя по пустоши и насвистывая. Его свист эхом повторяли ели, притихшие в июньских сумерках.  Мелисса поймала себя на том, что прислушивается к нему каждый вечер. Сначала она упрекала себя, а потом перестала. Почему бы ей не слушать свист Барни?
  Он всегда привозил Сесилии фрукты и цветы. Однажды он привез Мелиссе коробку леденцов - первую коробку конфет, которую ей когда-либо дарили, и ей показалось кощунством есть их.  Она думала о Барни вовремя и не вовремя. Ей хотелось бы знать, думает ли он когда-либо о ней в ее отсутствие, и если думает, то что именно. Она хотела видеть тот его таинственный дом на острове Mиставис, который не видела даже Сесилия, которая, хоть и была знакома с Барни уже пять лет, на самом деле знала о нем немногим больше, чем Мелисса.
- Он хороший, - говорила Сесилия. - Никто не докажет мне обратное. Он не может сделать ничего такого, чего надо бы было стыдиться.
-Тогда почему он так живет? - спросила Мелисса, просто чтобы услышать, что кто-то защищает Барни.
- Я не знаю. Он такой скрытный. Конечно, за всем этим что-то кроется, но я знаю, что это не позор и не преступление. Барни Снейт просто не может совершить ничего позорного, Мелисса.
    Но Мелисса не была так в этом уверена. Когда-то Барни, должно быть, все же что-то совершил. Он был человеком образованным и умным, она скоро обнаружила это, прислушиваясь к его беседам и спорам с Ревущим Абелем, который на удивление хорошо читал и мог обсудить любой предмет под солнцем, когда был трезв. Образованный мужчина не стал бы хоронить себя в Мускоке и выглядеть, словно бродяга, если у него не было достаточных оснований для этого, но, в конце концов, это не имело значения. Имело значение лишь то, что теперь Мелисса убедилась - Сесилия никогда не была возлюбленной Барни, ничего подобного между ними не было, хотя он очень любил Сесилию, а она - его, и это было видно каждому. Но это была лишь дружеская нежность, поэтому Мелисса не волновалась.
- Ты не знаешь, чем Барни был для меня эти два года, -  просто сказала Сесилия. - Без него жизнь стала бы невыносимой.
- Сесилия Грей - самая чудесная девушка, которую я когда-либо знал, но где-то живет мужчина, которого я бы с удовольствием пристрелил, если бы нашел, -  свирепо говорил Барни.
  Барни Снейт был интересным рассказчиком. Он ловко умудрялся рассказывать о своих приключениях, не упоминая о самом себе. Как-то в дождь Барни и Абель проболтали почти весь день, а Мелисса чинила скатерти и слушала. Барни рассказывал сверхъестественные истории о своих приключениях в поездах, на которых он бродяжничал по всему континенту. Мелисса думала, что должна бы счесть эти его поездки ужасными, но не могла этого сделать.
  История его путешествия в Англию на пароходе, везущем рогатый скот, выглядела более пристойной. Его россказни о Юконе приводили ее в восторг - особенно о той ночи, когда его бросили умирать между Золотым Перевалом и Серной Долиной. Но во всех рассказах о его приключениях не упоминались ни каторжная тюрьма, ни другие мнимые прегрешения Барни. Если, конечно, он говорил правду. Но Мелисса ему верила.
- Конечно, никакого золота я не нашел, - закончил он. - Ушел более бедным, чем был тогда, когда туда явился. Но мне хотелось бы жить в таком месте! Звенящая тишина во время северных ветров просто покорила меня. Я с тех пор уже никогда не принадлежал себе. 
   Барни говорил скупо, точными, хорошо подобранными словами, и умел ловко говорить, почти не открывая рта.
«Мне нравятся мужчины, глаза которых говорят больше, чем губы», -  думала Мелисса.
   Но потом она полюбила в нем все - его желтовато-каштановые волосы, причудливую улыбку, неожиданные вспышки веселья, привязанность к отвратительной Леди Джейн, его привычку сидеть, засунув руки в карманы, опустив подбородок на грудь и хитро поглядывая из-под бровей.
  Ей нравился его голос, который ласкал, ухаживал, немного поддразнивал. Иногда Мелисса даже боялась позволять себе думать, такими странными стали ее мысли.
  - Вчера я весь день наблюдал за дятлом, - сказал Барни однажды вечером, сидя на шаткой старой веранде позади дома. Интерес к жизни дятла не удивил Мелиссу, Снейт часто рассказывал веселые и забавные истории из жизни лесных обитателей. Иногда они с Ревущим Абелем целый вечер отчаянно курили, не сказав ни слова, пока Сесилия лежала в гамаке, качавшемся между столбами веранды, а Мелисса праздно сидела на ступенях, обхватив руками колени, и удивлялась, действительно ли прошло всего три недели с тех пор, как она оставила уродливый старый дом на Липовой Аллее.
   Перед нею в белом лунном блеске раскинулась пустошь, на которой резвились маленькие кролики. Барни иногда садился на корточки и приманивал к себе кроликов каким-то таинственным колдовством. Мелисса однажды видела, как с сосны на его плечо спрыгнула белка и сидела там, о чем-то с ним болтая.  Это напомнило ей о Джоне Фостере.
  Это было еще одно из достоинств новой жизни Мелиссы - теперь она могла читать книги Джона Фостера так часто, как ей хотелось. Она прочитала их Сесилии, которой они тоже понравились, и попробовала читать Абелю и Барни, но те этого не одобрили. Абель заскучал, а Барни вообще отказался слушать.
- Вздор, - презрительно сказал он.

Глава 19

   Конечно, семейство Стерлингов все это время не оставляло бедную сумасшедшую в одиночестве и не могло удержаться от героических усилий спасти от гибели ее душу и репутацию. Дядя Джеймс, чей адвокат помог ему так же мало, как и его доктор, прибыл однажды в дом Абеля и, застав Мелиссу в кухне одну, решил серьезно с ней поговорить. Он сказал, что она разбила материнское сердце и опозорила все семейство.
- Интересно, чем? - спросила Мелисса, не прекращая прилежно мыть кастрюлю из-под овсянки. - Я честно работаю и честно получаю за это плату. Что в этом позорного?
- Не прикидывайся дурочкой, Мелисса, - сказал дядя Джеймс торжественно. - Этот дом - неподходящее место для тебя, и ты знаешь это. Мне сказали, что этот каторжник Снейт болтается поблизости каждый вечер.
- Не каждый вечер, - задумчиво отозвалась девушка. - Но почти каждый.
- Это невыносимо! - яростно вскричал дядя Джеймс. -  Мелисса, ты должна вернуться домой! Мы не будем осуждать тебя. Обещаю, что не будем.  Мы забудем всю эту историю.
- Спасибо, нет, - сказала Мелисса.
- У тебя совсем нет стыда? - вопросил дядя Джеймс.
- Конечно, есть. Но то, чего стыжусь я, совсем не похоже на то, чего стыдитесь вы, - Мелисса продолжала аккуратно ополаскивать посуду.
  Дядя Джеймс все еще пытался сохранить терпение.  Он вцепился в спинку стула и сжал зубы.
- Мы знаем, что твой рассудок еще расстроен, и будем делать на это скидку. Но и ты должна пойти нам навстречу и вернуться домой. Тебе нельзя оставаться здесь с этим пьяным, богохульствующим старым негодяем...
- Уж не меня ли вы имеете в виду, мистер Стерлинг? - раздался голос, и внезапно в дверях, ведущих на веранду, появился Ревущий Абель. Оказывается, он курил на веранде трубку и с удовольствием внимал тирадам «старого Джима Стерлинга». Его рыжая борода ощетинилась от благородного негодования, а огромные брови вздрагивали.
Но трусость не числилась среди недостатков Джеймса Стерлинга.
- Именно вас. И, кроме того, хочу сказать вам, что вы действовали недостойно, соблазнив эту слабую несчастную девушку уйти из дома, покинуть друзей и родных, и я вас за это накажу.
   Джеймс Стерлинг не успел продолжить. Ревущий Абель в прыжке пересек кухню, схватил его одной рукой за воротник, а другой за брюки и вышвырнул через открытую дверь прямо в сад с таким видом, словно смахнул с дороги надоедливого котенка.
- Если вы осмелитесь вернуться сюда, - ревел он, -  я выброшу вас в окно, и если оно будет закрыто -  тем лучше! Являетесь сюда, думая, что вам Бог передал свое право вершить судьбы!
 Мелисса искренне и бессовестно призналась себе, что видела немного столь же впечатляющих вещей, как полет дяди Джеймса и его приземление на грядку со спаржей. Подумать только, когда-то она смертельно боялась суждений этого человека!  Теперь она видела, что виновником ее страхов оказался лишь глупый деревенский божок.
   Ревущий Абель повернулся к ней с грубым смехом.
- Он будет вспоминать об этом еще много лет, просыпаясь по ночам. Провидение ошиблось, сотворив так много Стерлингов, но раз уж они созданы, придется с ними как-то управляться. Если они будут приходить сюда и оскорблять вас, я отпугну их быстрее, чем кошка сможет облизать свое ухо.
   В следующий раз семья послала к Мелиссе доктора Столлинга. Они считали, что уж его-то Ревущий Абель не швырнет на грядку со спаржей, хотя сам доктор Столлинг не был столь уверен в этом и уж тем более не возлагал больших надежд на успех своей миссии.  Он не верил, что Мелисса Стерлинг сошла с ума - она всегда была странной. Сам он, доктор Столлинг, никогда не был способен понять ее, поэтому и заключил, что девушка и раньше была странной, а теперь просто стала чуть более странной, чем обычно.
  К тому же доктор имел собственные причины для неприязни к Ревущему Абелю. Когда преподобный Столлинг только поселился в Дирвуде, ему нравилось совершать длинные экскурсии вокруг Мистависа и по всей Мускоке. Во время одной из этих прогулок он потерялся и после долгого блуждания увидел Ревущего Абеля, несущего на плече ружье.
  И тут доктор Столлинг умудрился задать совершенно идиотский вопрос. Он спросил: «Не можете ли вы сказать мне, куда я иду?»
- Откуда, будь я проклят, мне это знать, тупица? - презрительно парировал Абель.
   Доктор Столлинг был так разгневан, что несколько мгновений не мог сказать ни слова, а Абель за это время исчез в лесу. Неудачливый путешественник, в конечном счете, нашел путь домой, но с тех пор не имел ни малейшего желания вновь встретиться с Абелем. Однако сейчас он прибыл исполнить свой долг. Мелисса приветствовала его с упавшим сердцем. Ей пришлось признаться себе, что она до сих пор ужасно боится доктора Столлинга. Она вдруг подумала, что, если он погрозит ей длинным, костлявым пальцем и велит отправляться домой, она не осмелится оказать неповиновение.
- Мистер Грей, - сказал доктор Столлинг вежливо и снисходительно, - можно мне несколько минут поговорить с мисс Стерлинг наедине?
 Ревущий Абель был немного пьян, но лишь настолько, чтобы стать вежливым и очень хитрым. Перед прибытием доктора Столлинга он уже собирался уходить, но теперь сел в углу комнаты и сложил на животе руки.
- Нет, нет, мистер, - сказал он торжественно. - Вот об этом не просите. Я должен поддерживать репутацию моего дома на самом высоком уровне. Я не могу разрешить никаких ухаживаний за моей спиной. Можете считать меня компаньонкой этой молодой леди.
   Доктор Столлинг выглядел столь оскорбленным, что Мелисса удивилась, как Абель может сохранять невозмутимость. Но Абелю, казалось, было все равно.
- Ведь вы знаете кое- что об этом? - спросил он с интересом.
- О чем?
- Об ухаживании, - пояснил Абель.
   Бедный доктор Столлинг, который никогда не женился, дав обет безбрачия, попытался не обращать внимания на этот неприличный вопрос. Он повернулся к Абелю спиной и обратился непосредственно к Мелиссе.
- Мисс Стерлинг, я нахожусь здесь по желанию вашей матери. Она умоляла меня вмешаться. У меня несколько сообщений от нее. Угодно ли вам, -  он поднял указательный палец, - угодно ли вам их выслушать?
- Да, -  слабо прошептала Мелисса, уставившись на указательный палец, который производил на нее гипнотический эффект.
- Первое. Если вы оставите этот - этот...
- Дом, - вставил Ревущий Абель. - Д-о-м. Проблемы с речью, мистер?
- Это место, и вернетесь в родной дом, то мистер Джеймс Стерлинг согласен оплачивать хорошую сиделку, которая может поселиться здесь и ухаживать за мисс Грей.
  Несмотря на подавленное состояние, Мелисса не могла не улыбнуться.  Дядя Джеймс должен был расценить ситуацию как отчаянную, иначе он никогда не предложил бы прибегнуть к его кошельку. Во всяком случае, семья больше не презирает и не игнорирует ее, Мелисса стала для них важной персоной, даже слишком важной.
- Это мое дело, мистер, - сказал Абель. - Мисс Стерлинг может идти, если хочет, или остаться, если идти не хочет. Я заключил честное соглашение, и она свободна следовать ему, если ей это нравится. Она прекрасно готовит и не забывает солить овсянку. Она никогда не хлопает дверями и умеет молчать, когда, нечего сказать. Я очень ценю подобные качества в женщине, вы понимаете меня, мистер. Я вполне удовлетворен. Если же мисс Стерлинг что-нибудь не по вкусу, она свободна уйти. Но никакая другая женщина не будет здесь жить за деньги Джима Стерлинга. Если хоть одна попробует явиться, - голос Абеля стал странно мягким и вежливым - я забрызгаю дорогу ее мозгами. Передайте это Джиму с наилучшими пожеланиями от А. Грея.
- Доктор Столлинг, сиделка - это не то, что нужно Сесилии, - сказала Мелисса искренне. - Она не так больна. Все, что ей нужно - это друг, кто-то, кого она знает и любит. Только такой человек должен быть с ней рядом. Вы сможете это понять, я уверена.
- Я понимаю, что ваш мотив весьма… гм… похвален, - доктор Столлинг почувствовал, что становится слишком терпимым, тем более что в глубине души он вовсе не считал мотивы Мелиссы похвальными. Он не имел ни малейшего представления, о чем она говорит, но был уверен, что она ведет себя неприлично. Когда он не мог понять что-то, он это немедленно осуждал. Святая простота!
- Ваша первая обязанность - повиноваться вашей матери. Она нуждается в вас. Она просит вас вернуться домой и обещает простить все, если только вы вернетесь.
- Как мило с ее стороны, - отметил Абель задумчиво, открывая свою табакерку.
Доктор Столлинг проигнорировал его.
- Ваша мать вас умоляет, но я, мисс Стерлинг, - доктор Столлинг вспомнил, что является посланником Иеговы, - но я приказываю! Как ваш пастор и духовный руководитель я приказываю вам отправиться домой вместе со мной, сейчас же. Берите шляпу и пальто, и пойдем.
 Тут доктор Столлинг погрозил девушке пальцем. Перед этим безжалостным пальцем она сникла.
 «Сдается, - подумал Ревущий Абель. - Сейчас уйдет с ним. Ну и забрали же эти проповедники власть над женщинами!»
 Мелисса действительно собралась повиноваться доктору Столлингу. Она все бросит и пойдет с ним домой, снова станет Досс Стерлинг, запуганным, бесполезным существом, как раньше. Этот указательный палец символизировал ее судьбу. Она не могла спастись от него, как Ревущий Абель - от своего предопределения. Она смотрела на него так, как смотрит на змею загипнотизированная птица.  Еще мгновение...
«Страх - вот причина всех грехов, - внезапно сказал тихий спокойный  голос где-то в глубине сознания Мелиссы. - Все зло в мире происходит оттого, что кто-то чего-то боится».
   Девушка встала. Ее душа вдруг стала свободной. Она не будет лгать внутреннему голосу.
- Доктор Столлинг, - сказала она медленно, - в настоящее время я не должна ничего моей матери. У нее есть семья, есть друзья, она не нуждается во мне. Но здесь я нужна, и я останусь.
- А вы смелая штучка, - сказал Ревущий Абель восхищенно.
Доктор Столлинг опустил палец. Нельзя же было грозить им вечно!
- Мисс Стерлинг, неужели ничто не может повлиять на вас? Вспомните дни вашего золотого детства!
- Помню. И ненавижу их.
- Вы понимаете, что будут говорить люди? Что они уже говорят?
- Я могу вообразить это, -  сказала Мелисса, пожимая плечами. Она внезапно освободилась от всех страхов.  - Я не зря целых двадцать лет слушала дирвудские сплетни на чаепитиях и заседаниях кружков по шитью. Но поверьте, мне все равно, что они говорят. Сейчас это не имеет для меня никакого значения.
  Доктор Столлинг вышел из дома.  Девушка, которая не заботится об общественном мнении! Девушка, для которой ничего не значат священные семейные узы! Девушка, которая ненавидит свои детские воспоминания!
  Через день прибыла кузина Джорджиана, прибыла по собственной инициативе, поскольку никому бы и в голову не пришло послать ее к Абелю.  Она нашла Мелиссу в саду, где девушка в одиночестве пропалывала цветочную клумбу. Мелисса терпеливо выслушала гостью (в конце концов, кузина Джорджиана была неплохой старушенцией) и сказала:
- Теперь, когда вы сказали все, что хотели, кузина Джорджиана, не можете ли вы рассказать мне, как готовят треску, чтобы она не была соленой, словно Мертвое море?

- Нам остается только ждать, - сказал дядя Бенджамен. - В конце концов, Сесилия Грей долго не проживет. Доктор Марш сказал, что она может умереть в любой день.
Миссис Фредерик заплакала. Было бы гораздо легче, если бы умерла Мелисса, тогда можно было бы хоть траур надеть.

Глава 20

    Когда Абель Грей заплатил Мелиссе заработанные за первый месяц деньги - а расчет он произвел быстро, на счетах, пропитавшихся ароматом табака и виски, - Мелисса отправилась в Дирвуд и потратила все до последнего цента. Она приобрела на распродаже симпатичное зеленое платье с поясом из темно-красных бусинок, пару шелковых чулок и зеленую шляпу с темно-красной тульей.  Завершила список покупок дурацкая ночная рубашка, обшитая лентами и кружевом.
   Мелисса дважды прошла мимо дома на Липовой Аллее (теперь она даже не думала о нем как о доме), но никого не встретила. Без сомнения, ее мать в этот прекрасный июньский вечер сидела в гостиной, играла в карты и мошенничала. Мелисса знала, что миссис Фредерик всегда мошенничает и поэтому редко проигрывает. Большинство людей, с которыми девушка встретилась на улице, с опаской смотрели на нее и спешили мимо с быстрым холодным поклоном. Никто не остановился поговорить с нею.
    Добравшись до дома Абеля, Мелисса надела новое зеленое платье и тут же сняла. Она почувствовала себя очень непривычно и неуютно с открытой шеей и короткими рукавами, а темно-красный пояс, низко сидящий на бедрах, показался ей просто неприличным. Она повесила платье в шкаф, чувствуя, что впустую потратила деньги. Ей никогда не хватит храбрости надеть это платье. Даже предостережение Джона Фостера было бессильно против этого страха. В душе Мелиссы еще были живы все усвоенные ею привычки и традиции.
    Все же она вздохнула, спускаясь навстречу Барни Снейту в старом поношенном коричневом платье. Та зеленая вещица очень шла ей: она успела увидеть это, мимолетно бросив на зеркало стыдливый взгляд. Ее глаза блестели, словно странные драгоценные камни, а пояс придавал плоской фигуре совершенно другой вид. Как ей хотелось бы носить его!  Но о некоторых вещах даже Джон Фостер не имел никакого представления.
   Каждым воскресным вечером Мелисса ходила в маленькую молельню Свободных Методистов в долине на окраине Дирвуда. Здание молельни, притаившееся под сенью сосен, соседствовало с мшистыми могильными камнями на маленьком заросшем травой кладбище. Мелиссе нравился старый методистский проповедник, он был таким простым и искренним.  Проповедник жил в Порт Лоренсе и приезжал на небольшой моторной лодке, чтобы провести богослужение для людей, живущих в маленьких, сложенных из камней фермах на склонах холма. Без него эти люди никогда не услышали бы евангельской вести. Старый мистер Тауэрс верил во все, что он проповедовал: этим он очень отличался от других проповедников. 
   Мелисса полюбила простую службу и вдохновенное пение. Ей нравилось сидеть у открытого окна и глядеть на сосновый лес. Народу в молельне всегда было немного. Свободные Методисты были бедными и в большинстве своем неграмотными, но Мелисса полюбила эти воскресные вечера. Впервые в жизни ей нравилось ходить в церковь.  Слух, что она стала методисткой, достиг Дирвуда и отправил миссис Фредерик на целый день в кровать, но уверенность Мелиссы не поколебало и это. Она будет ходить в эту церковь, потому что ей так хочется, потому что здесь она необъяснимым способом чувствует себя хорошей.
   Странно, но Ревущий Абель так же не одобрял ее походов в церковь на холме, как и сама миссис Фредерик. Он считал, что «в этих методистах нет никакой пользы, я-то сам пресвитерианин». Но Мелисса ходила туда, несмотря ни на что.
- Скоро мы услышим о ней и что-нибудь похуже, - уныло предрек дядя Бенджамен.
  Так и случилось.
  Мелисса не могла объяснить даже себе, как она решилась пойти на ту вечеринку в Чидли Корнерс: вечеринки в таких местах не полагалось посещать благовоспитанным молодым леди. Мелисса узнала о ней случайно: Ревущий Абель был приглашен в качестве одного из скрипачей.
  Но идея пойти туда возникла не у нее. Сам Ревущий Абель сказал ей как-то за ужином:
- Поедем-ка со мной на танцы. Это пойдет вам на пользу, ваше личико немного разрумянится. Вы выглядите бледной и усталой, нужно что-то, что вас оживит.
  И Мелиссе вдруг очень захотелось пойти. Она и понятия не имела, что представляет из себя вечеринка в Чидли Корнерс, ее представления о танцах ограничивались благопристойными вечерами в Дирвуде и Порт Лоренсе. Конечно, она знала, что ей предстоит нечто иное, не столь официальное, но это будет даже интересно. Почему бы ей не пойти? Сесилия уже неделю чувствует себя совсем неплохо и не будет возражать против того, чтобы немного побыть одной. Действительно, Сесилия даже упрашивала Мелиссу пойти, если той хочется. И Мелисса решилась.
   Она пошла в свою комнату, чтобы переодеться, и при виде поношенного коричневого шелка ее охватил праведный гнев.  Надеть это на вечеринку?  Никогда! Она вытянула из шкафа зеленый креп и лихорадочно натянула.  Ничего, что она чувствует себя раздетой, ведь голыми оказались лишь шея и руки. На девической скромности далеко не уедешь.
   Мелисса в первый раз надела красивое платье, если не считать детских платьиц из органди, которые никогда не делали ее симпатичной.  Если бы только у нее было ожерелье! Тогда она не чувствовала бы себя такой неодетой. Мелисса вышла в сад. Там рос клевер, большие темно-красные шарики прятались в высокой траве. Мелисса сорвала пригоршню таких шариков и нанизала их на нитку. Закрепленные на шее, они превратились в подобие воротника и странно подошли к ее платью.
   Другой такой венок она закрепила на волосах, украсив им свои длинные локоны. Волнение окрасило щеки девушки в розовый цвет. Мелисса накинула пальто и натянула на голову новую шляпку.
- Ты выглядишь так замечательно и так... ново, дорогая, - сказала Сесилия. - Словно зеленый лунный лучик с красным отсветом, если такое может быть.
  Мелисса наклонилась и поцеловала ее.
- Я чувствую себя виноватой, оставляя тебя в одиночестве, Сесилия.
- О, со мной все будет хорошо. Сегодня вечером я чувствую себя лучше, чем за весь последний месяц, и мне не хотелось бы, чтобы ты сидела словно привязанная, возле моей кровати.  Я надеюсь, ты славно повеселишься.  Я никогда не была на танцах в Корнерс, но ходила на вечеринки в другие места, когда-то давно-давно. Ведь и у меня были счастливые дни. Ты не должна опасаться, что отец сегодня напьется - он никогда не пьет, когда играет на вечеринках. Но там может быть спиртное. Что ты будешь делать, если кто-нибудь начнет буянить?
- Никто не обидит меня.
- Конечно, нет, отец позаботится об этом. Но там может стать шумно и... и неприятно.
- Я не буду возражать. Мне хочется лишь посмотреть. Я не надеюсь даже танцевать, только хочу видеть, что такое вечеринка в деревне.  Я не была нигде, кроме чопорного Дирвуда.
  Сесилия с сомнением улыбнулась. Она знала намного лучше, чем Мелисса, что такое вечеринка «со спиртным».
- Я надеюсь, что тебе там понравится, - повторила она.
  Мелисса наслаждалась дорогой. Они отправились рано, так как до Чидли Корнерс было двенадцать миль, а ехать им пришлось на старой потрепанной Абелевой коляске.  Дорога оказалась грубой и каменистой, как большинство дорог в Мускоке, но полной строгого обаяния северного леса. Она бежала мимо красивых шумящих сосен, которые строгими рядами замерли на фоне июньского заката вдоль неожиданно-нефритовой реки, в компании тонких осинок, дрожавших от какой-то только им понятной радости.
  Ревущий Абель был превосходным спутником.  Он знал множество историй и легенд о диком, красивом крае и всю дорогу рассказывал их Мелиссе. Она уже несколько раз тряслась про себя от смеха, представляя, что сказали бы дядя Бенджамен, тетя Веллингтон и другие родственники, если бы видели, как она едет с Ревущим Абелем в его ужасной коляске на танцы в Чидли Корнерс.
   Сначала танцы были спокойными и вполне приличными. Мелисса удивлялась и развлекалась. Она даже дважды танцевала с двумя симпатичными парнями, которые неплохо двигались и сказали ей, что она тоже хорошо танцует. Ей достался и еще один комплимент - не очень тонкий, возможно, но Мелисса слышала слишком мало комплиментов в своей жизни, чтобы хорошо в этом разбираться. Она подслушала разговор двух молодых людей, обсуждающих ее в темном закутке.
- Что это за девица в зеленом?
- Не знаю. Может, из города? Из Порта, а? Глянь-ка на нее!
- Не красотка, но довольно мила. Видал глазки-то?
   Большая комната была украшена сосновыми и еловыми ветвями и освещена китайскими фонариками. Пол был навощен, и скрипка Ревущего Абеля, поющая под умелым смычком, добавляла волшебства. Девушки казались хорошенькими и неплохо одетыми. Мелисса подумала, что это самая приятная вечеринка, на которой она когда-либо была.
  К одиннадцати часам ее мнение, однако, изменилось. Прибыла новая толпа парней, явно выпивших, появилось виски, в доме и вокруг послышались пьяные непристойные песни, нехорошие слова, стало шумно, запахло спиртным. Ссоры возникали то здесь, то там.  Девочки, некрасиво покачивающиеся в танце, стали растрепанными и грубыми.
   Мелисса сидела в уголке, чувствуя отвращение и раскаяние. Зачем она приехала сюда? Свобода и независимость - это хорошо, но нельзя быть такой дурочкой.  Она должна была предугадать, на что это будет похоже, она должна была внять предупреждению Сесилии. Ее голова болела, но что она могла поделать? Придется оставаться до конца, ведь Абель не может уехать. А танцы продлятся, наверно, до трех или четырех часов утра.
   После нового притока парней девочки остались в меньшинстве, партнерш не хватало, и к Мелиссе начали приставать с приглашениями на танец. Она коротко отказывалась, и некоторые из ее отказов были восприняты возмущенно, раздались ругательства. В центре комнаты она увидела группу незнакомцев. Они о чем-то совещались, многозначительно поглядывая на нее. Что они затеяли?
  Именно в этот момент она и увидела Барни Снэйта. В голове Мелиссы вихрем пронеслись две мысли: первая - что теперь она в безопасности, вторая – что надежда увидеть его и привела ее на эту вечеринку. Ей, наверно, надо было стыдиться этого, но она не стала.
  После чувства облегчения последовало раздражение, что Барни оказался небритым. Ведь он мог бы иметь достаточно чувства самоуважения, чтобы попытаться выглядеть прилично, но Барни был Барни - заросший щетиной, с непокрытой головой, в старых брюках и синей домотканой рубашке. Мелиссе захотелось хорошенько его встряхнуть. Ему, наверно, кажется, что люди просто не могут подумать о нем плохо.
   Но она больше не боялась. Один из группы шептунов оставил своих товарищей и пошел через комнату прямо к ней, расталкивая танцующие пары, заполнившие все вокруг. Он был высоким и широкоплечим, неплохо одетым, но явно пьяным, и пригласил Мелиссу танцевать. Она вежливо отказалась. Его лицо стало мертвенно бледным, он схватил ее и притянул к себе. Горячее, пахнущее виски дыхание обожгло ей лицо.
- Нам здесь не нужны важничающие леди, красавица.  Не хочешь танцевать с нами - не надо было приезжать. Мы с парнями долго на тебя смотрели. Ты всем даешь от ворот поворот.
   Мелисса отчаянно и безуспешно пыталась освободиться. Она оказалась среди кричащих и вопящих танцоров и очень испугалась. Но в следующий момент мужчина, который держал ее, отлетел на другой конец комнаты от аккуратного удара в челюсть, сбивая по пути танцующие пары. Мелисса почувствовала, как кто-то схватил ее за руку.
- Сюда, быстро, - проговорил Барни Снейт, вытолкнул ее из дома через открытое окно, сам легко перепрыгнул через подоконник и схватил ее за руку.
- Быстрее! Бежим, они сейчас пустятся за нами.
  Мелисса бежала так, как никогда не бегала прежде, крепко цепляясь за руку Барни, задаваясь вопросом, почему она еще не упала замертво от такого безумного бега.
   Какой скандал для ее бедных родственников! Впервые Мелисса немного пожалела их. Она была счастлива, что убежала от тех ужасных людей, счастлива, что держится за руку Барни. Ее чувства ужасно перемешались: никогда с ней не случалось столько событий за такое короткое время!
  Они притаились в тихом уголке соснового леса. Преследователи побежали в другом направлении, их крики и вопли все удалялись. Запыхавшаяся Мелисса с безумно бьющимся сердцем опустилась на ствол упавшей сосны.
- Благодарю вас, - задыхаясь, выговорила она.
- Какого черта вы забрались в такое место? - поинтересовался Барни.
- Я - не знала - что это - будет  - так, - слабо запротестовала Мелисса.
- А должны были знать. Чидли Корнерс!
- Для меня это было просто название...
   Мелисса знала, что Барни не может понять, насколько неосведомленной она была о жизни деревни. Он не подозревал о том, в каком доме она выросла, и нет смысла что-то ему объяснять.
- Когда я заехал к Абелю, и Сесилия сказала мне, что вы отправились сюда, я был поражен.  Сесилия сказала, что волновалась за вас, но не хотела отговаривать, боясь, что вы сочтете ее заботящейся только о себе. И я рванул сюда вместо того, чтобы ехать в Дирвуд.
  Мелиссу внезапно бросило в жар: Барни прибыл сюда из-за нее!
- Как только они прекратят охотиться на нас, мы прокрадемся к дороге на Мускоку, там я оставил Леди Джейн. Я отвезу вас домой и предполагаю, что это будет последняя подобная вечеринка.
- Конечно, - кротко ответила Мелисса. Первую половину пути домой оба молчали, да и не имело смысла что-либо говорить: Леди Джейн создавала так много шума, что они, пожалуй, и не услышали бы друг друга.
  Мелисса не чувствовала склонности к разговорам. Ей было стыдно за все происшедшее, за глупость с вечеринкой, за то, что Барни нашел ее в таком месте. Барни Снейт, предполагаемый беглый преступник, безбожник, фальшивомонетчик и растратчик! Губы Мелиссы дергались в темноте, когда она думала об этом: ей было стыдно.
  И все же она наслаждалась, она просто ликовала, трясясь по этой грубой дороге рядом с Барни Снейтом. Высокие деревья смыкали над ними свои ветви. Стебли коровяка стояли вдоль дороги четкими рядами, словно солдаты.  Кусты чертополоха напоминали подвыпивших эльфов, танцующих в огнях автомобильных фар. Мелисса впервые ехала в автомобиле, и ей это нравилось. Она нисколько не боялась, когда за рулем сидел Барни.  Ее настроение улучшилось, она перестала чувствовать себя виноватой, вообще перестала что-либо чувствовать, лишь сравнивала себя с кометой, мчащейся сквозь космическую ночь.
  Внезапно там, где сосновый лес переходил в пустошь, Леди Джейн вдруг странно чихнула и остановилась!
   Барни издал ошеломленное восклицание. Вышел. Исследовал. Вернулся виновато назад.
- Я - полный идиот. Кончился бензин.  Я знал, что его мало, но думал заправиться в Дирвуде, а потом забыл обо всем, торопясь попасть в Корнерс.
- Что мы можем сделать? - спросила Мелисса.
- Не знаю. Бензина не найдешь ближе Дирвуда, а до него девять миль. К тому же я не посмею оставить вас здесь одну. Могут появиться бродяги или те сумасшедшие, возвращающиеся из Корнерс, ведь там были и парни из Порта. Я думаю, что лучшая вещь для нас - терпеливо сидеть здесь, пока какой-нибудь автомобиль не проедет мимо и не даст нам достаточно бензина, чтобы добраться до дома Ревущего Абеля.
- Что же вас беспокоит? - спросила Мелисса.
- Нам, вероятно, придется просидеть здесь всю ночь, - ответил Барни.
- Я не возражаю, - отозвалась Мелисса.
Барни издал короткий смешок:
- Если вы не возражаете, то я и подавно. Моей репутации уже ничто не грозит.
- И моей, -  удовлетворенно заключила Мелисса.

Глава 21

- Мы будем просто сидеть и молчать, - сказал Барни, - и если подумаем о чем-нибудь достаточно разумном, чтобы это высказать, то выскажем. Иначе нет смысла. Не считайте, что вы должны говорить со мной.
- Джон Фостер пишет, - процитировала Мелисса, - «Если вы можете молча просидеть наедине с кем-то в течение получаса и не почувствовать себя неловко, то с этим человеком нетрудно будет стать друзьями. Если же не сможете, то друзьями вы не станете никогда, и не стоит впустую тратить время».
-  Очевидно, этот ваш Джон Фостер все же иногда говорит разумные вещи, - признал Барни.
  Они смогли просидеть молча довольно долго. Маленькие кролики прыжками пересекали дорогу. Несколько раз захохотала сова. Дорога, убегающая от них, была оторочена кружевом теней, вытканным деревьями. Далеко на юго-западе по небу струились серебристые перистые облака - как раз над тем местом, где должен был находиться остров Барни.
  Мелисса была совершенно счастлива. Некоторые чувства появляются медленно и незаметно, как рассвет, а некоторые возникают подобно ослепительной вспышке молнии. Такая молния и поразила Мелиссу.
   Она вдруг отчетлива поняла, что любит Барни Снейта. Еще вчера она была сама себе хозяйка, а сегодня ее жизнь стала зависеть от этого мужчины. Он еще ничего не сделал и ничего не сказал, он даже не смотрел на нее как на женщину, но все это не имело никакого значения. Не имело значения и то, кем он был или чем занимался. Она любила его безоговорочно, ее душа принимала в нем все, и Мелисса не имела никакого желания подавлять в себе это чувство. Она, казалось, уже не могла думать о себе отдельно от него - невозможно, чтобы он не присутствовал в каждой ее мысли.
  Она поняла, что любит Барни, в то мгновение, когда он оперся на дверцу автомобиля, объясняя, что у Леди Джейн кончился бензин.  Заглянула в глубь его глаз, отражающих лунный свет - и поняла. За бесконечно малое время все вокруг изменилось, все стало новым. Прошлое исчезло, его заменило совершенно непохожее на него настоящее.
   Она больше не была невидной, маленькой старой девой Мелиссой Стерлинг, она была женщиной, полной любви и поэтому богатой, и значимой.  Жизнь больше не казалась пустой и бесполезной, даже смерть не могла обмануть ее.  Любовь убила последний страх.
  Любовь! Какая изысканная, мучительная, невыносимо сладкая боль!  Это чувство оказалось столь же прекрасным, глубоким и чистым, как крошечная синяя искра, вспыхнувшая в сердце алмаза. Никакая мечта даже сравниться с ним не могла.  Мелисса больше не была одинокой, она присоединилась к огромному содружеству всех влюбленных женщин мира.
   Барни никогда не узнает об этом, хотя она ничего не имела бы против, если бы он узнал. Но сама Мелисса знала, и это знание сделало ее счастливой. Просто любить! Она не просила взаимности, она была согласна просто сидеть рядом с ним в тишине, посреди летней ночи, в белом сиянии луны, ощущая дыхание ветра, прилетевшего из сосновых лесов. Она всегда завидовала ветрам, их свободе, возможности нестись туда, куда хочется: через холмы, над озерами, со свистом, с шумом! Какое волшебство, какие приключения! Мелисса чувствовала себя так, словно обменяла свою изношенную душу на новую, свежую, только что вышедшую из мастерской создавшего ее Бога.  Оглядываясь назад, она с ужасом понимала, какой унылой, бесцветной и пресной была вся ее жизнь. Теперь она словно попала на поляну, полную фиалок, и все эти пурпурные ароматные цветы принадлежали ей. Все равно, кого или что оставил Барни в своем прошлом; все равно, кто или что может появиться в его будущем -  этот восхитительный час всегда будет принадлежать только ей. Мелисса полностью отдалась обаянию этих мгновений.
- Вы когда-либо мечтали полетать на воздушном шаре? - внезапно спросил Барни.
- Нет, - удивленно ответила Мелисса.
- А я - часто. Мечтать о том, как плывешь под облаками, наблюдая за красками гаснущего заката, или вдруг оказываешься в центре потрясающей грозы, когда под тобой и над тобой сверкают молнии, или скользишь по серебру лунного света - что может быть замечательнее!
- Это действительно звучит прекрасно, - сказала Мелисса. -  К сожалению, я в своих мечтах всегда оставалась на земле.
  И она рассказала ему о Синем Замке. Было настолько легко говорить об этом с Барни!  Она почувствовала, что он понимает все, даже то, о чем она умолчала. А затем Мелисса поведала ему о своей жизни до того, как она поселилась у Ревущего Абеля. Ей хотелось, чтобы он знал, почему она оказалась на этой ужасной вечеринке.
- Видите, я совершенно не знаю жизни, - вздохнула она. -  Передо мной были закрыты все двери.
- Но вы все еще молоды, - сказал Барни.
- О, я знаю, я «все еще молода», но это совсем не то, что просто молода, - сказала Мелисса горько. На мгновение у нее возник соблазн рассказать Барни, почему ее возраст не имеет никакого отношения к ее будущему, но она преодолела его. Сегодня вечером она не собиралась думать о смерти.
- Я никогда не была по-настоящему молодой, - продолжала она, («до сегодняшнего вечера», - добавила она про себя) - я никогда не жила так, как другие девочки. Думаю, вам этого не понять. Вы знаете, -  у нее возникло отчаянное желание, чтобы Барни узнал о ней самое худшее, - я даже не люблю свою мать. Это ужасно, что я не люблю свою мать?
- Довольно ужасно - для нее, - сказал Барни сухо.
- О, она не знает этого. Она считает мою любовь чем-то самим собой разумеющимся. А ведь я не была нужна ни ей, ни кузине Стиклз, никому. Я была только домашним растением и очень мучилась от этого. Пожалуй, именно поэтому я оказалась в доме Абеля и стала заботиться о Сесилии.
- Полагаю, ваши родственники подумали, что вы сошли с ума.
- Подумали, и причем буквально, - сказала Мелисса. - Но это для них удобно. Лучше считать, что я сошла с ума, чем сбилась с пути. Альтернативы они не знают. Они не понимают, что, лишь заботясь о Сесилии, я начала жить. Я знаю, что заплачу за все, когда придет время возвращаться, но этот опыт у меня никто не отнимет.
- Это правда, - сказал Барни. - Если вы платите за опыт, он становится вашим независимо от того, сколько вы за него платите. Чужой опыт никогда не может стать вашим. Что ж, наш старый мир довольно забавен.
- Вы считаете, что он действительно стар? - спросила Мелисса мечтательно. - В это так трудно поверить в июне! Сегодня вечером он кажется особенно молодым. В этом дрожащем лунном свете он напоминает юную девушку, ожидающую своего счастья.
- Лунный свет здесь, на краю леса, отличается от лунного света где-нибудь еще, - согласился Барни. - Он всегда заставляет меня чувствовать себя чистым, и телом, и душой. Весной к человечеству словно возвращается золотой век.
   Было уже десять часов. Черная туча, словно дракон, поглотила луну. Весенний воздух пропитался холодом, и Мелисса начала дрожать. Барни нырнул в недра Леди Джейн и вытащил старое, пропитанное запахом табака пальто.
- Наденьте это, - велел он.
- Может быть, лучше вы? – слабо запротестовала Мелисса.
- Нет. Я не собираюсь смотреть, как вы простужаетесь.
- О, я не простужусь, поверьте.  Я не простужалась с тех пор, как стала жить у мистера Грея, хотя и делала глупейшие вещи. Это странно, ведь дома я часто болела. Я чувствую себя такой эгоисткой, забирая ваше пальто.
- Вы уже и так три раза чихнули.  Ваше приключение не стоит того, чтобы закончить его гриппом или пневмонией.
  Он натянул на нее пальто и застегнул его на все пуговицы. Мелисса с тайным восторгом подчинилась. Как чудесно, когда кто-то о тебе так заботится! Она прижалась щекой к пропахшему табаком воротнику и пожалела, что эта ночь не может длиться вечно.
   Десять минут спустя с ними поравнялся автомобиль. Барни выскочил из Леди Джейн и замахал рукой. Автомобиль остановился, и Мелисса увидела с ужасом глядящих на нее дядю Веллингтона и Олив.
   Итак, дядя Веллингтон купил автомобиль! Он, должно быть, провел вечер в Мистависе у кузена Герберта. Мелисса чуть не расхохоталась, увидев выражение его лица, когда он узнал ее. Напыщенный старый болван!
- Не дадите ли вы мне немного бензина, чтобы добраться до Дирвуда? - но дядя Веллингтон не обратил на Барни никакого внимания.
- Мелисса, как ты здесь оказалась? - вопросил он грозно.
- Случайно или по воле Божьей, - ответила Мелисса.
- С этим проходимцем, одна, ночью! - воскликнул дядя Веллингтон.
   Мелисса повернулась к Барни. Луна сбежала от своего дракона, и в ее лучах глаза девушки засияли озорством.
- Вы действительно проходимец?
- Имеет значение? - поинтересовался Барни, и его глаза тоже замерцали - иронически.
- Не для меня. Я спросила просто из любопытства, - продолжила Мелисса.
- Тогда я не отвечу.  Никогда не удовлетворяю праздное любопытство.
 Потом он обратился к дяде Веллингтону, и его голос неуловимо изменился:
- Мистер Стерлинг, я спросил Вас, не могли бы Вы одолжить мне немного бензина. Если можете - буду признателен. В противном случае мы только напрасно Вас задерживаем.
 Дядя Веллингтон был поставлен перед ужасным выбором. Давать бензин этой парочке?  Ни малейшего желания. Не дать? Уехать и оставить их ночью в лесу? Пожалуй, лучше им вернуться домой до рассвета, пока этого никто не видит.
- Есть во что налить бензин? - мрачно буркнул он.
  Барни вынул из багажника Леди Джейн канистру на два галлона. Мужчины скрылись за автомобилем дяди и начали наливать бензин в канистру. Мелисса бросала на Олив хитрые взгляды из-за воротника пальто Барни. Олив сидела, мрачно смотря прямо перед собой. Она совсем не хотела глядеть на Мелиссу. У Олив были собственные тайные причины для того, чтобы чувствовать себя оскорбленной. Сесил недавно появлялся в Дирвуде и, конечно, узнал все про Мелиссу. Он согласился, что ее рассудок расстроен, и очень беспокоился, не унаследовала ли она это от кого-то в семье, ведь перед женитьбой все надо принять в расчет: он должен думать о своих будущих детях.
- Она унаследовала это от Уонсбарра, - ответила тогда Олив. - У Стерлингов ничего такого не замечалось.
- Я надеюсь, что нет, очень надеюсь, - с сомнением ответил Сесил. - Но чтобы ваша кузина стала служанкой, да еще у кого! У Ревущего Абеля!
  Бедная Олив почувствовала его замешательство: Прайсы из Порт Лоренса вряд ли были склонны соединяться с семействами, члены которых «работали по найму».
  Мелисса не могла долго противиться искушению. Она наклонилась вперед.
- Олив, ведь это трудно.
- Что трудно? - натянуто переспросила Олив. 
- Так сидеть.
  На мгновение Олив решила, что не будет больше реагировать на присутствие Мелиссы, но чувство долга взяло верх. Она не должна упускать эту возможность.
- Досс, - просительно сказала она, в свою очередь наклоняясь к ней, - может, ты вернешься домой? Сегодня вечером?
Мелисса зевнула.
- Ты хочешь повлиять на меня? - равнодушно спросила она.
- Если ты вернешься...
- То мне все простят.
- Да, - сказала Олив нетерпеливо. Вот будет чудесно, если она сможет заставить эту блудную дочь вернуться! - Мы никогда не будем припоминать это тебе. Досс, иногда ночами я просто заснуть не могу, вспоминая о тебе.
- И я иногда не сплю, - сказала, смеясь, Мелисса.
- Досс, я не верю, что ты такая плохая. Я всегда говорила, что ты не можешь быть плохой.
- И я не верю, - сказала Мелисса. - Даже боюсь, что я безнадежно положительная: сидела здесь в течение трех часов наедине с Барни Снейтом, и он даже не попробовал поцеловать меня. Я совсем не возражала бы, если бы он это сделал, Олив.
 Мелисса все еще наклонялась вперед. Ее маленькая шляпка с темно-красной розой была немного надвинута на глаза, Мелисса улыбалась... Что с ней случилось?  Она выглядела - не хорошенькой, Досс никогда не могла быть хорошенькой, - но очаровательной, да, именно так! Олив отодвинулась. Она больше не поступится своим достоинством и не станет ничего говорить. В конце концов, Мелисса, похоже, и безумная, и испорченная одновременно. 
- Благодарю, этого достаточно, - раздался голос Барни. - Очень вам обязан, мистер Стерлинг. Два галлона - это семьдесят центов. Спасибо.
 Дядя Веллингтон неуклюже забрался в автомобиль. Он хотел прочитать Снейту нотацию, но не осмелился. Кто знает, на что способен этот парень, если разозлится? Без сомнения, у него и оружие есть. 
  Дядя Веллингтон нерешительно взглянул на Мелиссу, но та отвернулась от него и наблюдала, как Барни заливает бензин в утробу леди Джейн.
- Поехали, - сказала Олив решительно. - Нет смысла здесь торчать. Лучше я расскажу, что она мне говорила.
- Маленькая бесстыдница! - прошипел дядя Веллингтон.

Глава 22

   Через несколько дней до ушей Стерлингов дошел еще один слух - Мелиссу видели с Барни Снейтом в кинотеатре в Порт Лоренсе. Слух был верен, но никто не мог бы удивиться происшедшему больше, чем сама Мелисса. Как-то в сумерках Барни примчался на Леди Джейн к дому Абеля   и бесцеремонно пригласил ее прокатиться.
-  Поедете со мной в Порт?
  Его глаза поддразнивали, в голосе слышался некий вызов. Мелисса, которая не скрывала от себя, что готова ехать с ним куда угодно, согласилась без дальнейших церемоний. Они промчались по Дирвуду, и миссис Фредерик с кузиной Стиклз, сидя на веранде, видели, как они исчезли в облаке пыли. Мелисса, которая когда-то так боялась автомобилей, сидела без головного убора, и ее волосы развевались на ветру.
  Она, конечно, схватит бронхит и умрет там, у Ревущего Абеля! На Мелиссе было платье с открытым воротом и короткими рукавчиками, а этот ужасный Снейт курил трубку. Они двигались со скоростью сорок-шестьдесят миль в час, как утверждала кузина Стиклз. Леди Джейн могла мчаться быстро, когда хотела. Мелисса весело помахала рукой родным. Что касается миссис Фредерик, то она пожалела, что не знает, как устраивают истерику.
- И ради этого, - патетически воскликнула она, - я перенесла все муки материнства?
- Я не верю, - сказала кузина Стиклз торжественно, - что наши молитвы не будут услышаны.
- Кто защитит эту несчастную девочку, когда меня не будет? - стонала миссис Фредерик.
   Что касается Мелиссы, она удивлялась лишь тому, что только несколько недель назад и сама сидела на этой веранде. Преследуемая раздражающими вопросами, точно черными мухами. Всегда размышляющая о приличиях. Запуганная ложечками тети Веллингтон и деньгами дяди Бенджамена. Завидующая Олив. Рабыня изъеденных молью традиций. Впереди было не на что надеяться, нечего ожидать. Теперь же каждый день был приключением.
   Леди Джейн пролетела пятнадцать миль до Порта, пронеслась через Порт. Огни фонарей мерцали подобно звездам в ясном воздухе сумерек. Это было единственным временем, когда Мелисса действительно любила город. Она восхищалась упоением скорости. Неужели когда-то автомобили пугали ее? Теперь же она была совершенно счастлива, к тому же рядом сидел Барни. Мелисса не обольщалась, зная, что Барни пригласил ее импульсивно, в какое-то мгновение почувствовав жалость к ней и ее ничтожным мечтам. Она выглядела утомленной: не спала всю ночь из-за очередного сердечного приступа, последовавшего за напряженным днем. К тому же, в кухне сидел пьяный Абель на той стадии опьянения, во время которой он объявлял, что не верит в Бога, и начинал петь неприличные песни. Хорошо, что ее какое-то время не будет дома. 
   Они отправились в кино (Мелисса никогда еще не была в кино), а потом, как следует проголодавшись, решили отведать восхитительного жареного цыпленка в китайском ресторане. После ужина они прогрохотали домой, распространяя вокруг запах скандала. Миссис Фредерик даже перестала ходить в церковь, так как не могла вынести жалостливые взгляды друзей и их вопросы, но кузина Стиклз стойко появлялась там каждое воскресенье. Она считала, что каждый должен без жалоб нести свой крест.
Глава 23

   В одну из бессонных ночей Сесилия рассказала Мелиссе свою историю. Они сидели у открытого окна, так как Сесилии уже трудно было дышать лежа. Убывающая луна висела над лесистыми холмами, и в ее призрачном свете Сесилия выглядела хрупкой, прекрасной и невероятно молодой. Было невозможно поверить, что ей уже пришлось испытать и страсть, и боль, и позор.
 - Он обычно останавливался в гостинице у озера и приплывал ночью на каноэ. Мы встречались под соснами на берегу. Он учился в колледже, его отец был одним из самых богатых людей Торонто. О, Мелисса, я не хотела быть плохой, конечно, нет, но я полюбила его, и все еще люблю, и буду любить до самой смерти. Но я не знала, не понимала многих вещей. Потом приехал его отец и увез его, а я вскоре узнала... о, Мелисса, я так испугалась! Я не знала, что мне делать, и написала ему. Он приехал и сказал, что женится на мне.
- Но тогда почему, почему?
- О, Мелисса, он не любил меня больше! Я сразу это увидела. Он предлагал жениться на мне только потому, что считал, что должен это сделать, потому, что пожалел меня. Он не был плохим, но он был так молод! И за что он должен был продолжать любить меня?
- Не стоит его оправдывать, - сказала коротко Мелисса. - Итак, ты не вышла за него?
- Я не могла, ведь он не любил меня больше. Он, конечно, сначала настаивал, но потом уехал. Ты считаешь, я поступила правильно, Мелисса?
- Думаю, да. Ты-то поступила правильно, но он...
- Не обвиняй его, дорогая. Пожалуйста, не надо. Давай не будем говорить о нем. Я просто хотела рассказать тебе, как это было: мне не хотелось, чтобы ты думала обо мне плохо.
- Я никогда и не думала.
- Да, я чувствовала это с тех пор, как ты вошла в наш дом. О, Мелисса, как ты добра ко мне! Я никогда не смогу высказать, чем ты стала для меня. Бог благословит тебя за это, я знаю: «какой мерой вы мерите».
 Сесилия всхлипнула, прижавшись к плечу Мелиссы. Потом она вытерла глаза.
- Вот и все. Я приехала домой. Я не была такой уж несчастной, должна была быть - но не была. Отец хорошо отнесся ко мне, а мой ребенок родился таким милым, Мелисса, с прекрасными синими глазками, с завитками бледно-золотых шелковистых волосиков, с крошечными, покрытыми ямочками ручками. Я целовала его атласные щечки, осторожно, чтобы не сделать ему больно, ты знаешь.
- Я знаю, - сказала Мелисса, вздрогнув. - Я все знаю. Женщина всегда знает и мечтает об этом.
- Он был только моим. Никто больше не имел никаких прав на него. Когда он умер, я думала, что тоже умру. Я не знала, как можно пережить такое горе и остаться живой. Видеть его дорогие глазки, которые он никогда не откроет снова, не чувствовать его теплого тельца, прижавшегося ночью к моему боку, и думать, что он лежит один под холодной твердой землей - это так ужасно! Потом стало немного легче, но я была рада, когда узнала, что умираю.
- «Кто мог бы вынести жизнь, если бы не надеялся вовремя умереть?», - пробормотала Мелисса. Это была цитата из книги Джона Фостера.
- Я рада, что рассказала тебе все, - облегченно вздохнула Сесилия. - Мне хотелось, чтобы ты знала.
   Сесилия умерла через несколько ночей. Ревущий Абель был в отъезде.  Когда Мелисса увидела, как вдруг изменилась лицо Сесилии, то хотела телефонировать доктору, но та не позволила.
- Зачем, Мелисса? Он ничего не сможет сделать. Я уже несколько дней знала, что конец близко.  Позволь мне умереть в мире, дорогая - просто держась за твою руку. О, я так счастлива, что ты здесь! Попрощайся за меня с отцом. Он всегда был так добр ко мне... он и Барни. Кстати, я думаю, что Барни...
  Но тут приступ судорожного кашля прервал ее слова. Когда он закончился, Сесилия упала на постель и заснула, все еще держась за руку Мелиссы.  Мелисса сидела тихо. Она не боялась, ей даже не было грустно. На восходе солнца Сесилия открыла глаза, взглянула сквозь Мелиссу, словно что-то увидела вдали, и внезапно счастливо улыбнулась. Так, улыбаясь, она и умерла.
   Мелисса сложила руки Сесилии на груди и подошла к открытому окну. На востоке, пылающем пожаром восхода, умирала старая луна. Мелисса смотрела, как она бледнела и исчезала, пока не растаяла в свете дня. Маленький пруд на пустоши сиял под восходящим солнцем, словно большая золотая лилия.
    Но мир, несмотря на всю свою красоту, внезапно показался Мелиссе холодным и неприветливым, а она сама - опять никому не нужной. Она не оплакивала Сесилию, только сожалела, что в жизни эта девушка знала только страдания. Теперь никто уже никогда не обидит ее. Раньше Мелисса всегда считала, что смерть - это ужасно, но Сесилия умерла спокойно и легко, она лежала теперь словно во сне, напоминая ребенка, такая красивая! Ни следа пережитой боли, незаслуженного позора!
   Ревущий Абель подъехал к дому совершенно пьяным. Мелисса вышла ему навстречу с печальным известием, и удар сразу отрезвил его. Он упал обратно на сиденье коляски, опустив голову на грудь.
- Сесилия умерла, моя девочка умерла, - сказал он рассеянно. - Я не думал, что это случится так скоро. Умерла... Она обычно выбегала в переулок встретить меня, а в волосах у нее была белая роза... Сесилия тогда была славной маленькой девочкой. Хорошей маленькой девочкой.
- Она всегда была хорошей маленькой девочкой, - сказала Мелисса.

Глава 24

   Мелисса сама приготовила Сесилию к похоронам. Ничьи равнодушные руки не должны были коснуться ее жалкого маленького тела. Старый дом в день похорон был безупречен. Накануне Барни Снейт сделал все, что мог, чтобы помочь Мелиссе, привез множество белых роз, чтобы покрыть тело Сесилии, а затем уехал обратно на остров. Но зато собрался весь Дирвуд. Наконец они простили Сесилию. Мистер Бредли сказал красивое надгробное слово. Мелисса хотела пригласить методистского пастора, но Ревущий Абель воспротивился: только пресвитерианин - или никто. Мистер Бредли был очень тактичен. Он избегал всех сомнительных пунктов.  Потом шесть самых уважаемых граждан Дирвуда понесли Сесилию Грей к ее могиле на дирвудском кладбище. Среди них был и дядя Веллингтон.
     Все семейство Стерлингов удостоило похороны своим появлением. Накануне они провели тайное совещание. Конечно, теперь, когда Сесилия мертва, Мелисса вернется домой, ведь она просто не может остаться там вдвоем с Ревущим Абелем, поэтому разумно будет, постановил дядя Джеймс, посетить похороны, показав всему Дирвуду, что Мелисса совершила благое дело, заботясь о несчастной Сесилии, и что все семейство поддерживало ее в этом. Все общество внезапно забыло неподобающие поступки Сесилии и помнило лишь то, что она была симпатичной, скромной девушкой, «и выросшей без матери, вы понимаете - без матери!» Это психологический момент, как сказал дядя Джеймс. Смерть девушки оказалась весьма своевременной, придав поступку Мелиссы в глазах общества нечто возвышенное и респектабельное. Если сейчас она вернется домой, все будет хорошо.
   И Стерлинги пришли на похороны. Даже неврит кузины Глэдис не помешал ей. Кузина Стиклз тоже была там (ее шляпа все время съезжала набок), плача так горестно, как будто Сесилия была самым близким и дорогим ее другом. Похороны всегда напоминали кузине Стиклз «нашу тяжелую утрату».
   Мелисса, бледная, подавленная, с покрасневшими глазами, в своем поношенном коричневом платье, двигаясь спокойно и отрешенно, размещала гостей, консультировалась с пастором и распорядителем, и казалась столь соответствующей фамилии Стерлинг, что все семейство было весьма удовлетворено. Это не могла быть та девушка, что сидела ночью в лесу с Барни Снейтом, которая с развевающимися волосами разъезжала по Дирвуду и Порт Лоренсу, нет, это была та Мелисса, которую они знали: спокойная, на удивление разумная и умелая. Возможно, ее раньше слишком строго держали (Эмилия ведь очень строга), и девочка просто не имела шанса показать то, что было в ней заложено. Так решили Стерлинги.
  Эдвард Бек, живущий на дороге в Порт, вдовец с большим семейством, заметил Мелиссу и подумал, что она могла бы стать очень подходящей второй женой. Не красавица, конечно, сказал себе мистер Бек, но пятидесятилетнему вдовцу не стоит желать слишком многого. Можно сказать, что матримониальные возможности Мелиссы никогда не были столь многообещающими, как на похоронах Сесилии.
  Что подумали бы Стерлинги и Эдвард Бек, если бы могли проникнуть в мысли Мелиссы, трудно даже представить. Мелисса ненавидела похороны, ненавидела людей, которые пришли с любопытством посмотреть на мраморно-белое лицо Сесилии, ненавидела их самодовольство и уверенность в своей непогрешимости, ненавидела печальное пение, ненавидела осторожную банальность мистера Бредли.
  Если бы она могла поступать по своему усмотрению, то вообще не стала бы устраивать никаких похорон. Она покрыла бы Сесилию цветами, спрятав от любопытных глаз, и погребла бы ее возле умершего младенца на поросшем травой пригорке, под соснами, возле методистской церкви, под добрые молитвы старого пастора. Она помнила, как Сесилия сказала однажды:
- Жаль, что я не могу быть похоронена глубоко в сердце леса, где не будет никого, кто мог бы сказать: «Здесь лежит Сесилия Грей», и где никто не знал бы моей грустной истории.
   К счастью, все быстро закончилось. Мелисса точно знала, в отличие от всех Стерлингов и Эдварда Бека, что она намеревалась делать дальше. Всю предыдущую ночь она пролежала с открытыми глазами, думая об этом, и, наконец, решилась.
Когда похоронная процессия оставила дом, миссис Фредерик разыскала Мелиссу на кухне.
- Дитя мое, -  спросила она, трепеща, - теперь ты вернешься домой?
- Домой, - повторила Мелисса рассеянно. Она надевала передник, подсчитывая, сколько чашек чая должна приготовить к вечеру. Прибудут еще несколько гостей, дальние родственники, которые не показывались в доме Абеля уже много лет. Мелисса так устала, что жалела, что не может позаимствовать пару ног у кота.
- Да, домой, - сказала миссис Фредерик с легким вызовом.  - Я полагаю, ты не собираешься остаться здесь вдвоем с Ревущим Абелем?
- О, нет, я не собираюсь оставаться здесь, - сказала Мелисса. - Конечно, мне придется задержаться на день или два, привести дом в порядок, но не больше. Извините, мама, но мне еще столько надо сделать, к ужину прибудет много народу.
Миссис Фредерик отступила успокоенная, и Стерлинги отправились домой с легким сердцем.
- Когда она вернется, будем обращаться с ней так, словно ничего не случилось, - постановил дядя Бенджамен. - Это будет лучше всего. Как будто ничего не случилось!

Глава 25

    Вечером в день похорон Ревущий Абель отправился развлечься: он был трезв уже целых четыре дня и больше не мог этого вынести. Прежде, чем он ушел, Мелисса предупредила его, что уйдет на следующий день. Ревущий Абель очень сожалел об этом. У него собиралась поселиться и вести хозяйство какая-то дальняя родственница, ведь теперь в доме не было больной девочки, за которой надо было ходить. Но Абель заранее не ожидал от этого ничего хорошего: 
- Она не будет походить на вас, дорогуша. Что ж, я так вам обязан.  Вы помогли мне выбраться из этой дыры, и я этого не забуду. Не забуду и того, что вы сделали для Сесилии. Отныне Абель - ваш друг, и если вы когда-либо захотите нашлепать или поставить в угол кого-нибудь из Стерлингов, посылайте за мной, и я приду. Боже мой, как пересохло в глотке! Не рассчитывайте, что я вернусь прежде завтрашней ночи, так что если вы собираетесь уйти  завтра, то я лучше сразу попрощаюсь с вами. 
- Я уйду завтра, - сказала Мелисса, - но в Дирвуд не вернусь.
- Не вернетесь? - не понял Абель.
- Ключ я оставлю в обычном месте, на гвозде под дровяным навесом, - вежливо, но непреклонно прервала его Мелисса. - Собака будет в сарае, а кот в подвале. Не забудьте кормить их до прибытия вашей кузины. Кладовая полна: я испекла хлеб и пироги на несколько дней. До свидания, мистер Грей. Вы были очень любезны со мной, и я ценю это.
- Мы хорошо уживались с вами, это - факт, - сказал Ревущий Абель. - Вы - лучшая девушка в мире, и один ваш мизинец стоит всех Стерлингов, вместе взятых. До свидания, и удачи вам!
 Мелисса вышла в сад. Ее ноги немного дрожали, но она чувствовала себя необычно спокойной. Сад тонул в волшебных благоухающих июльских сумерках. На небе уже появились первые звездочки, на пустоши перекликались малиновки. Мелисса стояла у ворот в ожидании. Приедет ли он?  А если нет?
  Он приехал. Мелисса еще издалека услышала рев Леди Джейн, и ее дыхание участилось. Ближе, ближе, вот Леди Джейн уже мчится по переулку, еще ближе… Барни выпрыгнул из остановившегося автомобиля и, перегнувшись через калитку, внимательно посмотрел на девушку. 
- Идете домой, мисс Стерлинг?
- Я еще не знаю, - медленно ответила Мелисса. Ее ум был ясен, она понимала, что наступил решающий момент.
- Я хотел спросить, не могу ли я что-нибудь сделать для вас, - сказал Барни.
 Мелисса ухватилась за эту фразу.
- Да, есть кое-что, что вы можете сделать для меня, - сказала она ровно и отчетливо. - Женитесь на мне.
 На мгновение Барни замолчал. Сперва его лицо ничего не выражало, а потом он странно рассмеялся.
- Однако! Я знал, что удача уже ждет за углом. Все приметы указывали именно на это. 
- Подождите, - подняла руку Мелисса. - Я серьезна, как никогда, но после такого вопроса надо перевести дыхание. Конечно, я понимаю, что делаю сейчас одну из тех вещей, которые «настоящие леди не должны делать».
- Но почему... почему?
- По двум причинам, - Мелисса еще не могла справиться с дыханием, но смотрела прямо в глаза Барни, чувствуя, как все покойные Стерлинги переворачиваются в могилах, а живые даже не подозревают, что в этот момент Мелисса Стерлинг предлагает законный брак печально известному Барни Снейту.
- Первая причина в том, что я... - Мелисса хотела сказать, «люблю вас», но не могла, и попыталась найти убежище в притворной легкомысленности. - Я по вас с ума схожу. А вторая...
  И она вручила ему письмо доктора Трента.  Барни развернул его с видом человека, благодарного за спасительную передышку, во время которой он может сделать какую-то обыкновенную вещь. По мере того, как он читал, его лицо менялось. Пожалуй, он понял даже больше, чем хотелось бы Мелиссе.
- Вы уверены, что ничего нельзя сделать?
Мелисса правильно истолковала вопрос.
- Нет.  Вы знаете, репутацию доктора Трента в отношении сердечных болезней. Я проживу недолго, возможно, только несколько месяцев или даже несколько недель, и я хочу прожить их хорошо. Я не могу возвратиться в Дирвуд: вы знаете, на что была похожа моя жизнь там.  И, - она наконец справилась с этим, - я люблю вас. Я хочу провести остаток жизни рядом с вами. Вот теперь все.
  Барни оперся на калитку и серьезно смотрел нa светлую дерзкую звездочку, которая мигала ему, повиснув над дымоходом Ревущего Абеля.
- Вы ничего не знаете обо мне. Я могу быть...  убийцей.
- Да, не знаю. Вы можете быть кем-то ужасным; все, что о вас говорят, может оказаться верным, но для меня это не имеет никакого значения.
- Я так сильно нужен вам, Мелисса? - спросил Барни недоверчиво, перестав следить за звездочкой и взглянув в глаза девушки, ее странные, таинственные глаза.
- Так сильно, - тихо повторила Мелисса. Ее била дрожь. Барни впервые назвал ее так. Это было чудесно - слышать, как он произносит ее имя.
- Если мы собираемся пожениться, - сказал Барни, внезапно заговорив в своей обычной, сухой манере, - некоторые вещи должны быть оговорены.
- Все должно быть оговорено, - подтвердила Мелисса.
- В моей жизни есть кое-что, что я хочу скрыть, - продолжил Барни прохладно, - вы никогда не должны расспрашивать меня об этом.
- Не буду, - сказала Мелисса.
- Вы никогда не должны прикасаться к моей почте.
- Никогда.
- И мы никогда не должны притворяться.
- Мы не будем, - сказала Мелисса. - Вы не должны даже притворяться, что любите меня. Если вы женитесь на мне, я знаю, что вы сделаете это только из жалости.
- И мы никогда не будем лгать друг другу - ни в большом, ни в малом.
- Особенно в малом, - согласилась Мелисса.
- И вам придется жить на моем острове. Я не желаю жить где-нибудь еще.
- Частично из-за этого я и хочу выйти за вас, - сказала Мелисса.
Барни уставился на нее.
- Мне остается только верить.  Хорошо, давайте поженимся.
- Спасибо, - сказала Мелисса с внезапным возвращением жеманства. Она была бы гораздо менее обеспокоена, если бы он отказался от нее. - Я предполагаю, что, в свою очередь, не имею никакого права ставить вам условия, но все же собираюсь это сделать. Вы никогда не должны относиться ко мне, как к смертельно больному человеку. Вы никогда не должны убеждать меня быть осторожной. Вы должны забыть, совсем забыть, что я больна. У меня есть письмо к моей матери, вот здесь, вы должны хранить его, я в нем все объяснила. Если я внезапно упаду замертво, как, вероятно, и будет...
- То это оправдает меня в глазах вашей родни и очистит от подозрений в том, что я вас отравил, - сказал Барни с усмешкой.
- Именно, - засмеялась Мелисса. - Господи, я рада, что это маленькое испытание позади. Видите ли, у меня нет привычки просить мужчин жениться на мне. Это так мило с вашей стороны, что вы мне не отказали и не предложили стать мне братом или другом!
- Завтра я поеду в Порт и получу лицензию. Мы можем пожениться вечером. Доктор Столлинг, я полагаю?
- О небо, только не это, - вздрогнула Мелисса. - Кроме того, он ни за что не согласился бы. Он погрозил бы мне пальцем, и я сбежала бы из-под венца.  Нет, пусть нас венчает старый мистер Тауэрс.
- Надеюсь, вы не будете настаивать, чтобы я переодевался к венчанию? - требовательно спросил Барни. Проезжающий мимо автобус с туристами загудел громко и, как показалось девушке, насмешливо. Мелисса окинула Барни взглядом. Синяя домотканая рубашка, неописуемого вида шляпа, грязный комбинезон. Небритый!
-  Не буду, - сказала она.
Барни перегнулся через калитку и мягко взял ее холодные руки в свои.
- Мелисса, - сказал он, пробуя говорить легко, -   я не влюблен в вас, я никогда даже не думал об этом, но знаете, мне всегда казалось, что вы - необыкновенное существо! 

Глава 26

  Следующий день промелькнул, словно сон. Мелисса даже не понимала, что делает. Она так и не услышала шума Леди Джейн, хотя ожидала, что Барни помчится в Порт Лоренс за лицензией. Может быть, он передумал? Но в сумраке огни Леди Джейн внезапно вынырнули из-за гребня лесистого холма. Мелисса ждала жениха у калитки, надев зеленое платье и зеленую шляпку, потому что больше у нее не было ничего приличного. Она не выглядела невестой и не чувствовала себя ею, а скорее напоминала эльфа, выбежавшего из леса. Но это не имело значения. Ничто вообще не имело значения за исключением того, что к ней ехал Барни.
- Готовы? - спросил Барни, останавливая Леди Джейн с каким-то новым, ужасным шумом.
- Да. - Мелисса забралась в автомобиль. Барни, действительно, остался в синей рубашке и комбинезоне, но сегодня они были чистыми. Он курил злодейски выглядевшую трубку и был без шляпы, но зато из-под штанин потертого комбинезона виднелись шикарные ботинки. Да он побрился!
Автомобиль прогрохотал через Дирвуд и выскочил на длинную, поросшую лесом дорогу в Порт.
- Не передумали? - спросил Барни.
- Нет. А вы?
- Нет.
   Вот и все, что они сказали друг другу за все пятнадцать миль. Мелисса не понимала, чувствует она себя счастливой, испуганной или просто дурой.
 Потом перед ними возникли огни Порт Лоренса, словно горящие голодные глаза сотен больших пантер. Барни кратко спросил, где живет мистер Тауэрс, и Мелисса кратко ответила. Они остановились перед старым маленьким домиком на немодной улице и вошли в маленькую скромную комнатку. Барни показал лицензию - значит, он все же получил ее! Были и кольца, вполне реальные. Она, Мелисса Стерлинг, действительно собирается выйти замуж!
  Они встали перед мистером Тауэрсом. Мелисса слышала, как мистер Тауэрс и Барни что-то говорили, а потом услышала еще чей-то голос. Она вспомнила, как когда-то планировала выходить замуж (когда-то очень давно, когда такая вещь еще не казалась ей невозможной): белый шелк, тюль, цветы флердоранжа,  никаких подружек невесты - только девочка с корзиной роз и ландышей, в платье из дымчатого кружева на бледно-розовом чехле, с венком цветов на волосах. И жених, благородный, безукоризненно одетый во что-то модное.
  Мелисса подняла глаза и в небольшом наклонном зеркале над каминной доской увидела себя и Барни: она в своей странной несвадебной зеленой шляпе и платье; Барни в рубашке и комбинезоне. Но это был Барни, и только это имело значение. Никакой вуали, цветов, гостей, никаких подарков и свадебного торта - только Барни! Теперь до конца жизни так и будет -  только Барни!
- Миссис Снейт, я надеюсь, что вы будете очень счастливы, - сказал, наконец, мистер Тауэрс.
  Он не казался удивленным их появлением, его не удивил даже комбинезон Барни: старый пастор видел множество странных свадеб. К тому же, он не знал, что Мелисса была одной из Стерлингов, он даже не знал, что в Дирвуде вообще были Стерлинги. Он не знал, что Барни Снейт, по словам людей, скрывался от правосудия.  Это был невероятно неосведомленный старик, поэтому он поженил их и ласково, но торжественно благословил, а когда они ушли, то помолился о них, исполнив свой долг.
- Славный способ пожениться! - сказал Барни, заводя Леди Джейн. - Никакой суеты, никаких глупостей и чепухи. Я никогда и не предполагал, что это так легко.
- Ради неба, - вдруг сказала Мелисса, - давайте забудем, что мы женаты, и поговорим по-дружески, как раньше.  Я не переживу еще одной поездки вроде дороги сюда.
Барни завел Леди Джейн, и та сорвалась с места с адским шумом.
- Я думал, что так для вас легче, - сказал он. - Мне казалось, что вы не хотели разговаривать.
- Не хотела. Но я хотела, чтобы говорили вы. Я не хочу, чтобы вы любили меня, но хочу, чтобы вы вели себя как обычный человек. Расскажите мне о вашем острове. Какой он?
- Самое лучшее место в мире. И вы тоже его полюбите. Он очаровал меня с первого взгляда. Раньше островом владел старый Том Макмеррей. Он построил небольшую лачугу, зимой жил там сам, а летом сдавал в аренду жителям Торонто. Я купил у него этот остров и таким образом стал владельцем еще и дома. Есть что-то величественное в обладании целым островом. Разве свой необитаемый остров - не очаровательная идея? Я хотел поселиться на таком еще с тех пор, как прочел про Робинзона Крузо. А какая красота!  Конечно, большинство пейзажей принадлежит государству, но любование ими не облагается налогом, к тому же луна принадлежит всем и каждому. Не думайте, что найдете мою лачугу очень опрятной, я предположил, что вам самой захочется навести там порядок.
- Да, - честно сказала Мелисса. - Мне придется быть аккуратной, хоть и не всегда хочется. Но беспорядок мне не по душе. Я приберу вашу лачугу.
- Я был готов к этому, - сказал Барни с неискренним стоном.
- Но, - продолжила, смягчаясь, Мелисса, -  я не буду настаивать, чтобы вы вытирали при входе ноги.
- Нет, вы просто будете подметать после меня с видом мученицы, -  сказал Барни. - Хорошо, но в пристройке вы не должны наводить порядок.  Вы не сможете даже войти туда: дверь заперта, а ключ я всегда держу при себе.
- Комната Синей Бороды, - усмехнулась Мелисса. - Я не буду даже думать об этом. Мне все равно, сколько жен вы туда упрятали, если, конечно, они мертвы.
- Мертвы, как дверные гвозди. В остальной же части дома можете делать все, что хотите. Она не так велика - большая гостиная комната и одна маленькая спальня, - но все построено весьма добротно. Старый Том любил и знал свое дело. Балки нашего дома - из кедра, а стропила - из ели. Окна гостиной комнаты выходят на запад и на восток. Замечательно иметь комнату, откуда можно видеть и восход солнца, и его закат. У меня живут два кота, Банджо и Счастливчик. Восхитительные животные! Банджо - огромный, дивный серый кот с жутким характером. И полосатый, конечно. Мне не интересны коты без полос. Его единственный недостаток в том, что он ужасно храпит во сне. Счастливчик - изящный маленький котик. Он всегда глядит так задумчиво, словно хочет что-то сказать, и возможно, когда-нибудь так и сделает: раз в тысячу лет встречается говорящий кот. Мои коты - философы: ни один из них не плачет над разлитым молоком.
  На сосне живут два старых ворона, по-соседски приветливые. Я называю их Кар и Тук. Еще у меня есть ручной филин по имени Леандр.  Я воспитал его с детства, он живет на материке и по ночам хохочет сам над собой. И, конечно, летучие мыши, мой остров - просто рай для летучих мышей. Вы не боитесь летучих мышей?
- Нет, я люблю их.
- Я тоже. Хорошие, странные и таинственные существа. Появляются ниоткуда и исчезают в никуда.  Банджо тоже любит их. В смысле, ест. У меня есть каноэ и моторная лодка, на ней я ходил сегодня в Порт за лицензией, так спокойнее и тише, чем на Леди Джейн.
- Я думала, что вы вообще не поехали, что вы передумали, - призналась Мелисса.
Барни засмеялся. Его смех Мелиссе не нравился, он отдавал чем-то жестоким и циничным.
- Я никогда не передумываю, - сказал Барни коротко.
 Они возвращались через Дирвуд, мимо дома Ревущего Абеля, потом по дороге, окруженной скалами и поросшей маргаритками. Темный сосновый лес поглотил их. Воздух был сладок от невидимых ароматов, тропинку окаймляли хрупкие колокольчики. Так они доехали до берега Мистависа. Здесь Леди Джейн пришлось оставить. Они вышли. Барни следовал впереди, вниз по тропинке, к берегу озера.
- Вот и наш остров, - сказал он торжественно.
 Мелисса смотрела и не могла насмотреться. Остров окутывал прозрачный лиловый туман. Сквозь него виднелись две огромные сосны, возвышавшиеся по обе стороны лачуги Барни, словно темные башни. Позади них небо все еще было розовым, и на его фоне появилась бледная молодая луна.
   Вдруг Мелисса вздрогнула. Что-то всплыло из глубин ее памяти и наполнило душу счастьем.
- Мой Синий Замок! - воскликнула она. - О, мой Синий Замок!
  Они сели в каноэ и поплыли к острову, оставив позади давно знакомые обыденные вещи, и высадились в царстве тайны и очарования, где могло случиться все, что угодно, и все, что угодно, могло стать реальностью. Барни вынул Мелиссу из каноэ и посадил на покрытый лишайником камень под молодой сосной. Его руки обняли ее, и внезапно она почувствовала на своих губах его губы. Девушка задрожала от восторга первого поцелуя.
- Добро пожаловать домой, дорогая, - сказал Барни.

Глава 27

   Кузина Джорджиана только что вышла из своего маленького дома. Она жила в полумиле от Дирвуда и сейчас собиралась зайти к Эмилии и узнать, вернулась ли домой Досс. Кузине Джорджиане нужно было срочно увидеть девушку и сказать ей кое-что очень важное. Она была уверена, что Досс будет счастлива это услышать. Бедная Досс! Она вела такую унылую жизнь! Кузина Джорджиана признавалась себе, что сама она ни за что не хотела бы жить под каблуком Эмилии. Но скоро все изменится. Кузина Джорджиана чувствовала себя невероятно важной особой.
   И представьте себе: она тут же встретила Досс собственной персоной, идущую по дороге от дома Ревущего Абеля, в каком-то странном зеленом платье и шляпе. Вот удача! Кузина Джорджиана может ей сразу же все рассказать, и никто не прервет их беседу. Это была рука Провидения!
 Мелисса, прожившая на острове четыре чудесных дня, тоже решила отправиться наконец в Дирвуд и сообщить родным, что она вышла замуж, иначе они могли бы забить тревогу и начать поиски - ведь у Ревущего Абеля ее не было.  Барни предложил подвезти ее, но она предпочла идти одна.
  Мелисса улыбнулась кузине Джорджиане сияющей улыбкой. Она была так счастлива, что, возможно, улыбнулась бы любому, даже дяде Джеймсу. Мелисса была не против, чтобы кто-нибудь составил ей компанию, потому что, как только по сторонам дороги начались дома, из всех окон на нее таращились любопытные глаза. 
- Идешь домой, Досс? - спросила кузина Джорджиана, украдкой пожирая глазами платье Мелиссы и гадая, есть ли на ней нижняя юбка.
- Раньше или позже все равно придется, - непонятно ответила Мелисса.
- Тогда я пройдусь с тобой. Мне так надо было тебя увидеть, дорогая Досс! У меня для тебя удивительные новости.
- Да? - рассеянно спросила Мелисса. Что заставило кузину Джорджиану выглядеть такой таинственной и важной? Но разве это имеет значение? Нет. Ничто не имеет значения, кроме Барни и Синего Замка на берегу Мистависа.
- Угадай, кто приходил ко мне на днях? - лукаво спросила кузина Джорджиана, но Мелисса не смогла даже предположить.
- Эдвард Бек. - Джорджиана понизила голос почти до шепота. - Сам Эдвард Бек!
Почему так значительно? И почему кузина Джорджиана краснеет?
- Кто такой этот Эдвард Бек? - безразлично спросила Мелисса.
Кузина Джорджиана остолбенела.
- Ты не можешь не помнить Эдварда Бека, - сказала она укоризненно. - Он живет в прекрасном доме на дороге в Порт Лоренс и ходит в нашу церковь - кстати сказать, довольно регулярно. Ты должна помнить его.
- О, припоминаю, - сказала Мелисса, наморщив лоб. - это тот противный старик, у которого куча детей, и который всегда сидит на скамейке у двери, да?
- Не куча детей, дорогая, нет, не куча. Даже не дюжина. Только девять. По крайней мере, только девять из них выжило. Остальные умерли. И он не старик, ему приблизительно сорок восемь, самый расцвет для мужчины, Досс. Разве это имеет значение?
- Нет, конечно, - искренне согласилась Мелисса. Для нее возраст Эдварда Бека не имел никакого значения, но в душу Мелиссы закралось неопределенное подозрение. Кузина Джорджиана что-то скрывает. Неужели она снова решила выйти замуж? За Эдварда Бека? Абсурд. Кузине Джорджиане уже стукнуло шестьдесят пять, а ее маленькое беспокойное личико было покрыто морщинами так, словно ей было уже лет сто. Но все же...
- Моя дорогая, -  сказала наконец кузина Джорджиана, - Эдвард Бек хочет на тебе жениться!
 Мелисса мгновение уставилась на нее и чуть не расхохоталась, но только с трудом выговорила:
- На мне?
- Да. Он влюбился в тебя на похоронах и пришел посоветоваться со мной, ведь я была подругой его первой жены. Это все очень серьезно, Досси. И замечательный шанс для тебя. Он очень богат, а ты ведь знаешь, что...
- Я не так молода, как раньше, - закончила Мелисса. - Вы действительно думаете, что из меня получится хорошая мачеха, кузина Джорджиана?
- Уверена, что да. Ты всегда так любила детей.
- Но девять - слишком много для начала, - возразила Мелисса серьезно.
- Двое старших уже подросли, да и третий уже не малыш. Так что остается только шесть. И большинство из них - мальчики. С ними легче, чем с девочками. Есть превосходная книга – «Здоровая забота о растущем ребенке». Тебе было бы полезно ее прочесть. Ты справишься.  Конечно, я сказала мистеру Беку, что ты с радостью... 
- Ухвачусь за него, - договорила Мелисса.
- О, нет, нет, дорогая, я никогда бы не использовала такое неделикатное выражение! Я сказала ему, что, полагаю, ты благосклонно отнесешься к его предложению. А разве нет, дорогая?
- Есть только одно препятствие, - мечтательно пропела Мелисса. - Я, видите ли, уже замужем.
- Замужем? -  кузина Джорджиана застыла на месте и вытаращилась на Мелиссу. - Замужем?
- Да. В прошлый вторник я обвенчалась в Порт Лоренсе с Барни Снейтом.
 Хорошо, что рядом оказался фонарный столб, за который кузина Джорджиана и схватилась, чтобы не упасть.
- Досс, дорогая, я уже старуха. Ты хочешь посмеяться надо мной?
- Нисколько. Я только говорю вам правду. Клянусь Небом, кузина Джорджиана. Ну не плачьте же здесь, на дороге!
Кузина Джорджиана подавила слезы, но издала отчаянный стон.
- О, Досс, что ты наделала! Что ты наделала!
- Только то, о чем сказала вам - вышла замуж, - повторила Мелисса спокойно и терпеливо.
- За этого - как его - Барни Снейта? Говорят, у него уже дюжина жен!
- В настоящее время я единственная, - ответила Мелисса.
- Что скажет твоя бедная мать? - стонала кузина Джорджиана.
- Пойдемте со мной, и вы услышите, если хотите, -  сказала Мелисса. - Я как раз иду сообщить ей об этом.
   Кузина Джорджиана отпустила столб и убедилась, что может держаться на ногах. Она кротко засеменила около Мелиссы, внезапно оказавшейся другим человеком.  Кузина Джорджиана питала огромное уважение к замужним женщинам, но все же страшно было даже думать о том, что сделала эта бедная девочка. Такой опрометчивый шаг! Очень опрометчивый. Да, рассудок у нее расстроен, но она кажется такой счастливой в своем безумии, что будет очень жаль, если на нее накинется весь клан. Она никогда прежде не видела такого света в глазах Мелиссы. Но что скажет Эмилия? И Бен?
 - Выйти замуж за человека, о котором никто ничего не знает, - размышляла вслух кузина Джорджиана.
- Я знаю о нем больше, чем об Эдварде Беке, - возразила Мелисса.
- Эдвард Бек по крайней мере ходит в церковь, - сказала кузина Джорджиана. - А Бар... твой муж?
- Он обещал, что будет ходить туда вместе со мной, - ответила Мелисса.
Когда они вошли в ворота дома, она изумленно воскликнула:
- Смотрите! Мой розовый куст зацвел!
  Куст цвел. Он был весь покрыт розами. Большими, темно-красными, бархатными. Ароматными. Пылающими. Чудесными.
 - Наверно, ему помогла обрезка, - засмеялась Мелисса, сорвала несколько роз (они будут красиво смотреться на столе во время ужина) и пошла дальше, все еще смеясь. Тут она увидела, что на ступенях, подобная прекрасной богине, стоит Олив и смотрит на нее, нахмурив лоб. Олив, как всегда красивая, самоуверенная! Ее фигурка тонула в розовом шелке и кружевах, золотисто-каштановые волосы роскошно вились из-под большой белой шляпы.
 «Красавица, - холодно подумала Мелисса, словно взглянув на кузину новыми глазами, - но без малейшего проблеска индивидуальности».
 Итак, думала при этом Олив, Мелисса вернулась, благодарение Небу, но она совсем не напоминает раскаявшуюся грешницу. Это-то и было причиной хмурого взгляда Олив. Мелисса даже выглядела торжествующей! А это диковинное платье, эта странная шляпа, кроваво-красные розы в руках!  Все же было кое-что и в платье, и в шляпке, чего недоставало ее собственному одеянию, и Олив это немедленно почувствовала. Ее взгляд сделался еще более хмурым, но она протянула руку со снисходительной улыбкой.
- Вернулась, Досс? Очень теплый день, не так ли? Войдешь?
- Да. А ты?
- О, нет. Я только что была там. Я часто прихожу, чтобы успокоить бедную тетушку. Она так одинока. А сейчас я иду на чай к миссис Бартлетт. Она ожидает кузину из Торонто. Такая очаровательная девочка, тебе бы она понравилась, Досс. Я думаю, миссис Бартлетт послала приглашение и тебе, только ты получишь его позже.
- Нет, не думаю, -  сказала Мелисса безразлично. - Я должна торопиться домой, чтобы приготовить ужин для Барни. Мы сегодня вечером будем кататься на каноэ по залитому луной Миставису.
- Барни? Ужин? - задохнулась Олив. - Что ты имеешь в виду, Мелисса Стерлинг?
- Мелисса Снейт, с твоего позволения.
  И Мелисса поднесла обручальное кольцо прямо к пораженному лицу Олив, а потом проплыла мимо нее в дом, сопровождаемая кузиной Джорджианой, которая не могла пропустить такую сцену. Олив выглядела так, словно собиралась упасть в обморок, но не упала, а медленно спустилась по ступеням и побрела вниз по улице к дому миссис Бартлетт.
 Что означали слова Досс? Не могла же она... а кольцо? Какой еще скандал навлекла эта ненормальная на их беззащитное семейство? Ее давно надо было изолировать от общества!
 Мелисса открыла дверь гостиной и неожиданно оказалась лицом к лицу со множеством Стерлингов. Они оказались вместе случайно: тетя Веллингтон, кузина Глэдис, тетя Милдред и кузина Сара заглянули по пути с заседания общества миссионеров, дядя Джеймс пришел дать Эмилии консультацию по поводу инвестиций. Дядя Бенджамен зашел, очевидно, чтобы сказать всем, что сегодня жаркий день, и спросить, в чем различие между пчелой и ослом, но кузина Стиклз была достаточно бестактна, чтобы знать ответ – «одна собирает мед, другой – удары», - и настроение дяди Бенджамена сразу испортилось. Однако во всех головах засела невысказанная мысль - узнать, вернулась ли Мелисса домой, и если не вернулась, то какие шаги надо предпринять.
 И вот перед ними появляется Мелисса собственной персоной, не смущенная, не раскаявшаяся, как ей подобало бы, да к тому же выглядит так неожиданно молодо и свежо. Она стоит в дверном проеме и смотрит на них, а за ее плечом робко маячит кузина Джорджиана.
   Мелисса была настолько счастлива, что не могла больше ненавидеть этих людей. Она даже пыталась разглядеть в них хорошие качества, которых не видела прежде. И всех жалела. Именно жалость сделала ее вежливой и терпеливой.
- Здравствуйте, мама, - приветливо сказала она.
- Вот ты, наконец, и дома! - сказала миссис Фредерик, вытаскивая носовой платок. Она не осмеливалась быть оскорбленной, но не могла лишить себя удовольствия прослезиться.
- Не совсем, - уточнила Мелисса, а потом бросила свою бомбу. - Я решила зайти и сказать вам, что я вышла замуж. В прошлый вторник. За Барни Снейта.
Дядя Бенджамен вскочил и снова сел.
- Господи помилуй, - сказал он тупо. Остальные, казалось, окаменели - все, кроме кузины Глэдис, которой вдруг стало плохо. Тетя Милдред и дядя Веллингтон помогли ей выйти в кухню.
- Она должна поддерживать на высоком уровне викторианские традиции, - с усмешкой сказала Мелисса, без приглашения опустившись на стул. Кузина Стиклз начала рыдать.
- Был ли в вашей жизни хоть один день, когда бы вы не плакали? - поинтересовалась Мелисса.
- Мелисса, - вымолвил дядя Джеймс, к которому, наконец, вернулся дар речи, - ты понимаешь, что ты только что сказала?
- Вполне. 
- Ты хочешь сказать, что вышла замуж за печально известного Барни Снейта? Этого преступника, этого...
- Да.
- Тогда, - выкрикнул дядя Джеймс яростно, - тогда ты - бесстыдница, лишенная чувства собственного достоинства, и я умываю руки. Я не хочу никогда видеть твое лицо.
- Что же вы оставили на тот случай, если я совершу убийство? -  спросила Мелисса.
Дядя Бенджамен снова обратился к Богу с просьбой о помиловании.
- Этот вечно пьяный разгильдяй, этот ...
  Опасная искра появилась в глазах Мелиссы. Они могли говорить, что угодно, но не следовало оскорблять Барни.
- Скажите «проклятый», и сразу почувствуете себя лучше, -  предложила она.
- Я могу выразить свои чувства и без богохульства. И я говорю: ты покрыла себя вечным позором, выйдя замуж за этого проходимца и пьяницу!
- Вам тоже стоило бы иногда выпивать. Может, вы стали бы более терпимым.  Барни - не пьяница.
- Его видели пьяным в Порт Лоренсе, он лыки не вязал, - сказал дядя Бенджамен.
- Если это верно, хотя я не верю, то он имел для этого серьезные основания. Теперь я предлагаю, чтобы вы все прекратили играть трагедию и приняли ситуацию. Я замужем, и вы ничего не можете с этим поделать. И я совершенно счастлива.
- Я предполагаю, мы должны быть благодарны Снейту, что он женился на ней, - сказала кузина Сара, пытаясь найти светлую сторону.
- Если он действительно сделал это, - сказал дядя Джеймс, только что умывший руки. - Кто вас венчал?
- Мистер Тауэрс, в Порт Лоренсе.
- Свободный методист! - простонала миссис Фредерик, как будто быть обвенчанной методистом считалось верхом неприличия. Это были первые слова, которые она произнесла. Миссис Фредерик просто не знала, что сказать. Все это было слишком ужасно. Она была уверена, что должна скоро проснуться.
- Это заставляет меня думать о тех - как-бишь-их-там, -  сказал дядя Бенджамен беспомощно, - о тех волшебных существах, которые подменяют младенцев в колыбели.
- Трудно было бы подменить Мелиссу в двадцать девять лет, - насмешливо сказала тетя Веллингтон.
- Она всегда была странным ребенком, - настаивал дядя Бенджамен. - Я всегда говорил, помнишь, Эмилия? Я говорил, что у человека не может быть таких глаз.
- Я рада, что никогда не имела детей, - сказала кузина Сара. -  Они разобьют ваше сердце, так или иначе. 
- Не лучше ли позволить разбить ваше сердце, чем позволить ему увянуть? - усомнилась Мелисса. - Прежде, чем его разобьют, вы можете успеть узнать счастье. Это стоит боли.
- Чушь, полная чепуха, - бормотал дядя Бенджамен с неопределенным чувством, что раньше уже слышал нечто подобное.
- Мелисса, - произнесла миссис Фредерик, - просишь ли ты у Господа прощения за то, что не слушаешься своей матери?
- Я должна просить прощения за то, что слишком долго вас слушалась, - упрямо возразила Мелисса. - Но я не молюсь об этом. Я только каждый день благодарю Бога за свое счастье.
- Я бы скорее, -  сказала миссис Фредерик, начиная плакать, хоть и весьма запоздало, - я бы скорее согласилась видеть, как ты лежишь передо мной мертвой, чем слышать то, что ты сказала мне сегодня.
 Мелисса обвела взглядом мать и тетушек и подумала, любили ли они кого-нибудь в своей жизни по-настоящему. И снова ей стало их жаль, хотя сами они никогда и не подозревали, что заслуживают жалости.
- Барни Снейт - негодяй, он ввел тебя в заблуждение, заставив выйти за него, - яростно сказал дядя Джеймс.
- О, это я ввела его в заблуждение. Я попросила его жениться на мне, -  ответила Мелисса со злой улыбкой.
- Неужели у тебя совсем нет гордости? - вопросила тетя Веллингтон.
- Ее даже слишком много. Я горжусь, что получила мужа своими собственными усилиями, без посторонней помощи, хотя кузина Джорджиана хотела помочь мне выйти за Эдварда Бека.
-Эдвард Бек стоит двадцать тысяч долларов и имеет самый великолепный дом в окрестностях Порт Лоренса, - сказал дядя Бенджамен.
- Звучит, конечно, прекрасно, - сказала Мелисса презрительно, - но все это даже сравниться не может с тем, что чувствую я, когда меня обнимают руки Барни, а его щека прижимается к моей.
- О, Досс! - возопила кузина Стиклз. Кузина Сара тоже сказала: «О, Досс!», а тетя Веллингтон изрекла:
- Мелисса, ты ведешь себя неприлично.
- Что неприличного в том, что вас обнимает собственный муж? Я считаю, было бы неприлично, если бы он этого не делал.
- И вы ожидаете от нее благопристойности? -  спросил дядя Джеймс саркастически. - Она отказалась от благопристойности навсегда. Она сама постелила свою постель, так пусть же теперь спит на ней.
- Благодарю, -  сказала вежливо Мелисса. - Как бы вам понравилось быть Торквемадой! А теперь я должна идти. Мама, можно мне взять те три шерстяные подушки, которые я сшила прошлой зимой?
- Возьми их, возьми все! - простонала миссис Фредерик.
- О, мне не нужно все. Я не хочу загромождать мой Синий Замок. Только подушки. Я заберу их, когда мы будем на колесах.
 Мелисса поднялась и пошла к двери. Там она обернулась. Ей стало еще больше, чем обычно, жаль их всех. У них никогда не было Синего Замка, ждущего их в лиловом тумане Мистависа.
- Ваша беда в том, что вы не умеете смеяться, - сказала она.
- Дорогая Досс, - сказала кузина Джорджиана мрачно, - однажды ты обнаружишь, что кровь гуще воды.
- Конечно, это так. Но от воды никто густоты и не ждет, - парировала Мелисса. - Мы хотим, чтобы вода была прозрачной, ясной и чистой, кристально-чистой.
 Кузина Стиклз застонала.
 Мелисса не пригласила их навестить ее, боясь, что они придут, хотя бы из любопытства, но спросила:
- Мама, вы не возражаете, если я время от времени буду навещать вас?
- Мой дом всегда будет открыт для тебя, - сказала миссис Фредерик с мрачным достоинством.
- Мы никогда не больше должны знаться с ней, - мрачно заключил дядя Джеймс, когда за Мелиссой закрылась дверь.
- Я не могу забыть, что я - ее мать, - сказала миссис Фредерик. - Моя бедная нелепая девочка!
- Я думаю, этот брак незаконен, - сказал дядя Джеймс успокаивающе. - Он, вероятно, женат уже полдюжины раз. Но я ее предупреждал.  Я сделал все, что мог, Эмилия, и  думаю, с этим согласятся все.  Отныне, - дядя Джеймс стал ужасно торжественным, -  Мелисса для меня умерла.
- Миссис Барни Снейт, - произнесла кузина Джорджиана, будто проверяя, как это звучит.
- Он, без сомнения, имеет кучу псевдонимов, - сказал дядя Бенджамен. - Полагаю, он наполовину индеец. Не сомневаюсь, что они живут в вигваме.
- Если он женился на ней под фамилией Снейт, а это - не его настоящее имя, будет ли брак законным? - с надеждой спросила кузина Стиклз.
Дядя Джеймс покачал головой.
- К сожалению, женится человек, а не его имя.
- Я поняла, - сказала кузина Глэдис, которая хоть и пришла в себя, но была еще слаба, -  на том обеде, у Герберта, в честь серебряной свадьбы, нам было предупреждение.  Я отметила, как горячо она защищала этого Снейта. Вы помните, конечно?  На меня снизошло озарение, и я сказала об этом Дэвиду по дороге домой.
- Что, скажите на милость, - вопросила тетя Веллингтон Вселенную, - что нашло на Мелиссу?
  Вселенная не отвечала, и за нее высказался дядя Джеймс.
- Что там в последнее время слышно о раздвоении личности? Я не увлекаюсь новомодными исследованиями, но может быть, в этом кое-что есть. Это могло бы объяснить ее непостижимое поведение.
- Мелисса так любит грибы, -  вздохнула кузина Джорджиана. - Я боюсь, что она по ошибке съела ядовитую поганку.
- Есть вещи, худшие, чем смерть, - произнес дядя Джеймс, веря в то, что он первый в мире высказал такое утверждение.
- Ничто уже не станет прежним, - рыдала кузина Стиклз.
  Мелисса же, поспешно возвращаясь по пыльной дороге к прохладному Миставису и своему лиловому острову, быстро все забыла, так же, как  забыла, что может в любой момент упасть замертво, если будет очень спешить.

Глава 28

   Проходило лето. Клан Стерлингов за незначительным исключением в лице кузины Джорджианы молчаливо согласился следовать примеру дяди Джеймса и рассматривать Мелиссу как ушедшую в мир иной, несмотря на то, что та имела беспокойную привычку напоминать о себе, с грохотом проносясь вместе с Барни через Дирвуд в отвратительном автомобиле. Волосы Мелиссы развевались, глаза сияли.  Барни сидел с непокрытой головой, куря трубку. Но теперь он был чисто выбрит. Всегда. И все заметили это. Барни и Мелисса даже имели смелость войти в магазин дяди Бенджамена, чтобы кое-что купить. Дважды дядя Бенджамен игнорировал их. Разве Мелисса не умерла для них? А Снейт вообще никогда не существовал. Но в третий раз он сказал, что Барни надо повесить за то, что тот соблазнил слабоумную девочку и оторвал от дома и друзей.
Одна бровь Барни поднялась.
- Я сделал ее счастливой, -  сказал он холодно, -  а дом и друзья - несчастной. Вот так вот.
Дядя Бенджамен онемел. Ему никогда не приходило в голову, что женщин надо «делать счастливыми».
- Щенок! - прошипел он наконец.
- Зачем быть таким банальным? - дружески укорил его Барни. - Любой может назвать меня щенком. Почему бы не выдумать что-то, достойное Стерлингов? Кроме того, я не щенок, я уже пес средних лет. Мне тридцать пять, если вам интересно.
   Дядя Бенджамен вовремя вспомнил, что Мелисса умерла, и повернулся к Барни спиной.
 Мелисса была счастлива, счастлива чрезвычайно и полностью. Она словно поселилась в замечательном доме жизни и каждый день открывала в нем новые тайные комнаты. Этот мир не имел ничего общего с тем, который она оставила: он был миром, где не было времени, вечно юным миром, где не было ни прошлого, ни будущего, только прекрасное настоящее. Она поддалась его обаянию.
  Абсолютная свобода была невероятной. Они могли поступать так, как хотели. Рядом не было никакой миссис Гранди. Никаких традиций. Никаких родственников. «Совершенный мир, где все близкие люди находятся вдалеке», - как бесстыдно говорил Барни.
 Мелисса забрала из дома подушки, а кузина Джорджиана дала ей одно из ее знаменитых лоскутных покрывал самого изысканного дизайна.
- Для кровати в гостевой комнате, дорогая, - сказала она.
- Но у меня нет комнаты для гостей, - засмеялась Мелисса.
  Кузина Джорджиана выглядела обескураженной: дом без комнаты для гостей казался ей чудовищным.
- Но все же это прекрасное покрывало, - сказала Мелисса, целуя ее, -  и я так рада получить его!  Я положу его на нашу кровать. Старое покрывало Барни уже совсем износилось.
- Не понимаю, как ты можешь так жить, - вздохнула кузина Джорджиана. - Так оторванно от мира.
- Совершенно верно! - улыбнулась Мелисса.  Какая польза была объяснять все кузине Джорджиане. - Это место великолепно именно этим. 
- И ты действительно счастлива, дорогая? - спросила кузина Джорджиана задумчиво.
- Действительно, - серьезно ответила Мелисса, и ее глаза сияли.
- Брак - такая серьезная вещь, - вздохнула   Кузен Джорджиана.
- Когда собирается продлиться долго, - согласилась Мелисса.
   Этого кузина Джорджиана вообще не поняла, но разволновалась и ночью долго лежала с открытыми глазами, размышляя, что же Мелисса имела в виду.
 Мелиса полюбила свой Синий Замок и была полностью им довольна. Все три окна большой гостиной демонстрировали ей самые прекрасные виды Мистависа.  В дальнем конце комнаты было небольшое круглое окно-фонарик, которое, как пояснил Барни, старый Том Макмеррей приобрел у маленькой церкви, выставленной на продажу. Оно выходило на запад, и когда в него лились лучи заката, все существо Мелиссы словно вставало на колени, как на молитву в большом соборе. В это окно всегда заглядывала новая луна, за ним колыхались сосновые ветви, и тусклым серебром вплывали в него волшебные озерные сны.
 С другой стороны комнаты был сложен из камней камин. Никакой газ никогда не осквернял его: это был настоящий камин, где вы могли жечь настоящие бревна. Перед камином лежала большая шкура медведя гризли, а рядом с камином пристроился отвратительный диван Тома Макмеррея, обитый красным плюшем, уродство которого было скрыто серебристо-серыми волчьими шкурами, а подушки Мелиссы сделали его более веселым и удобным. В углу лениво тикали высокие часы. Их создал тот, кто не торопил время. Это были веселые старые часы, тучные, с нарисованным на циферблате большим круглым лицом, и казалось, что стрелки торчат прямо из носа, а цифры окружают лицо, словно ореол.
  В углу замер большой стеклянный шкаф, скрывающий чучела сов и несколько оленьих голов -  как раз в духе старого Тома Макмеррея. Удобные старые стулья так и манили посидеть на них. Приземистый небольшой табурет с подушкой был собственностью Банджо, и если кто-либо осмеливался на него сесть, кот свирепо сверкал своими глазами-топазами.  Банджо имел восхитительную привычку свешиваться с табурета в попытке поймать собственный хвост и злиться, что тот все время ускользает. Если же, наконец, ему удавалось схватить непослушный хвост, он так его кусал, что тут же начинал выть от боли. Барни и Мелисса смеялись над ним до колик. Но Счастливчика оба любили, соглашаясь в том, что он удивительно красив и воспитан.
  Вдоль одной из стен шли грубые самодельные книжные полки, заполненные книгами, а между двумя окнами висело старое зеркало в выцветшей позолоченной раме, с пухлыми купидонами, резвящимися на подзеркальнике. По мнению Мелиссы, оно было похоже на то легендарное зеркало, в которое смотрелась когда-то Венера, и которое отражало красивой каждую женщину, которая в него глядела. В нем даже Мелисса казалась себе почти симпатичной, но, может быть, это было лишь потому, что она подстригла волосы.
  В те дни это расценивалось как дикий, неслыханный поступок, если только у вас не было тифа. Когда миссис Фредерик услышала об этом, она почти решилась стереть имя Мелиссы из семейной Библии. Барни сам сделал Мелиссе прическу, оставив ей волосы до плеч и немного прикрыв лоб черной челкой, что придало значительность ее маленькому треугольному личику. Даже нос стал казаться не таким вызывающим, глаза заблестели, а поздоровевшая кожа приобрела оттенок слоновой кости. Старая шутка семейства, наконец, сбылась - Мелисса поправилась, стала не такой тощей. Она не была красавицей, но в своем лесу выглядела самым лучшим образом - волшебно, дразняще, очаровывающе.
 Сердце почти не беспокоило ее. Когда надвигался приступ, она предупреждала его приемом микстуры по рецепту доктора Трента. Самый тяжелый приступ случился у нее тогда, когда она не успела купить лекарство, и ей было действительно плохо. Мелисса остро осознала, что смерть только и ждет, чтобы атаковать ее в любой момент, но все же в остальное время она не позволяла себе даже думать об этом.

Глава 29

  Мелисса не пряла и не ткала. Работы у нее было совсем немного. Она готовила пищу на маленькой печке и тщательно выполняла все свои маленькие домашние обязанности. Обедали и ужинали они на веранде, которая почти нависала над озером, прекрасным, словно картинка к старой волшебной сказке. Барни улыбался ей через стол своей неправильной, загадочной улыбкой.
- Какой чудесный вид выбрал старина Том, когда строил эту лачугу! -  восторженно говорил он.
  Больше всего Мелисса любила время ужина. Слабый смех вечернего ветра, пролетавшего над ними, изменчивые краски озера и плывущих над ним облаков можно было описать лишь в возвышенных стихах. Тени, которые целый день лежали по берегам, таясь в зарослях папоротника, в диких цветах и под соснами, оказывались во власти этого ветра, он встряхивал их и рассеивал по всему Миставису, ткал из них сумеречную сеть, мерцающую огненными нитями в лучах заката.
  Коты с мудрыми невинными мордочками сидели на перилах веранды и выпрашивали у Барни лакомые кусочки.  А как все было вкусно! Мелисса и среди волшебства Мистависа не забывала, что у мужчин есть желудки, а Барни не уставал восхищаться ее кулинарными талантами.
- В конце концов, - признал он, - надо отдать такой еде должное. И как я раньше жил, обходясь тем, что варил две-три дюжины яиц сразу и съедал их, проголодавшись, с кусочком бекона, кашей или чаем?
  Мелисса наливала чай из маленького оловянного чайничка, возраст которого уже нельзя было определить. У них не было сервизов - только разные предметы посуды, сохранившиеся у Барни, и большой старый кувшин синего цвета. После того, как все было съедено, они еще долго сидели на веранде и разговаривали, или сидели и молчали на всех языках мира.  Барни дымил трубкой, а Мелисса мечтала, пристально вглядываясь в отдаленные холмы за Мистависом, где шпили елей пронзали закатное небо, пока лунный свет не начинал серебрить водную гладь, а летучие мыши - мелькать черными тенями по бледному золоту заката
  Небольшой водопад, низвергающийся с высокого берега недалеко от них, казался созданным прихотью богов, населяющих этот девственный лес, и напоминал призрачную белую женщину, манящую к себе сквозь пряный, ароматный зеленый сумрак. На берегу начинал зловеще хохотать Леандр. Как чудесно было сидеть так, ничего не делая, в этой зачарованной тишине, рядом с Барни!
  Вдалеке виднелись и другие острова, хотя ни один не был достаточно близко, чтобы беспокоить их своим соседством. Одну маленькую группу островков далеко на западе они с Барни назвали Счастливыми Островами. На восходе солнца те напоминали изумруды, а на закате - аметисты. Эти островки были слишком маленькими для домов, но на больших островах огни цвели по всему озеру, на их берегах зажигались костры, забираясь под сень леса или бросая длинные красные отсветы на озерные воды. Музыка с лодок плыла по волнам или доносилась с веранды большого дома миллионера на самом большом острове.
- Хотела бы ты такой дом, Лунный свет? - спросил однажды Барни, показывая на него рукой. Он стал звать ее Лунным светом, и Мелиссе это нравилось.
- Нет, - ответила она, когда-то мечтающая о замке на горе, в десять раз превосходящем своими размерами коттедж этого миллионера, а теперь жалеющая бедных обитателей дворцов. - Нет. Это слишком подавляет. Мне пришлось бы всегда носить его с собой, куда бы я не пошла. На спине, как улитка. Не он принадлежал бы мне, я бы принадлежала ему, телом и душой. Мне нужен дом, который я смогу любить, обнимать и опекать. Такой, как наш. Я не завидую Гамильтону Госсарду, хоть у него самая прекрасная летняя резиденция в Канаде. Она, конечно, великолепна, но это не мой Синий Замок.
   Далеко внизу, на дальнем конце озера, они каждую ночь видели блеск огней экспресса с континента, мчащегося через пустошь. Мелиссе нравилось наблюдать за мелькающей вереницей его освещенных окон и представлять, что за люди там едут, куда, с какими надеждами и страхами.  Иногда она развлекла себя, придумывая, как они с Барни посещают танцы и обеды в домах на островах, но в действительности ей никуда не хотелось идти. Однажды они отправились на маскарад в павильоне одной из гостиниц и провели великолепный вечер, но перед снятием масок сбежали на каноэ обратно в свой Синий Замок.
- Это было прекрасно, но больше идти туда мне не хочется, - сказала Мелисса.
  Часто Барни закрывался в Комнате Синей Бороды и проводил там несколько часов. По запахам, которые доносились до Мелиссы время от времени, она заключила, что он должен проводить химические эксперименты или делать фальшивые деньги. Ей почему-то казалось, что изготовление денег должно быть дурно пахнущим процессом. Но она не переживала из-за этого и не имела никакого желания подглядывать в запертые комнаты дома Барни и в его жизнь. Его прошлое и его будущее не интересовали ее. Только это прекрасное настоящее - больше ничего не имело значения!
 Как-то Барни уехал и отсутствовал два дня и две ночи. Он не сказал, куда отправляется, но перед отъездом спросил Мелиссу, не боится ли она остаться в одиночестве, и она ответила, что не боится.  Мелисса не боялась, но ей было очень одиноко, и самым прекрасным звуком на свете показался ей грохот Леди Джейн, возвещающий о возвращении Барни. Потом он свистом дал о себе знать с берега, и она быстро спустилась к скале, чтобы приветствовать его, спрятаться от одиночества в его сильных и нетерпеливых руках - они действительно были нетерпеливыми.
- Ты скучала по мне, Лунный свет? - прошептал Барни.
- Прошло сто лет с тех пор, как ты ушел, - ответила Мелисса.
- Я больше не оставлю тебя.
- Только если не захочешь уйти, - возразила Мелисса.  -  Я стала бы несчастной, если бы знала, что ты хотел уйти и не ушел лишь из-за меня. Я хочу, чтобы ты чувствовал себя совершенно свободным.
Барни засмеялся - как всегда, немного цинично.
- На свете нет такой вещи как свобода, - сказал он. - Только различные виды неволи. Ты думаешь, что теперь свободна, но ты просто убежала из одной неволи в другую. Ты любишь меня - и это тоже неволя.
- Кто-то сказал или написал, что тюрьма, в которую мы заключаем себя сами, не тюрьма, - мечтательно возразила Мелисса, цепляясь за его руку, в то время, как они взбирались по скалистым ступеням.
- А, теперь ты понимаешь, - сказал Барни. - Вот и вся свобода, на которую мы можем надеяться - свобода выбирать самим свою тюрьму. Но, Лунный свет, - он остановился в двери Синего Замка и посмотрел вокруг, на великолепное озеро, большой темный лес, костры, мерцающие огни, - Лунный свет, я рад, что вернулся домой. Когда я ехал по лесу и увидел огни своего дома, сияющие под старыми соснами, - то, чего я никогда не видел прежде - о, девочка моя, как я был счастлив!
   Несмотря на доктрину неволи, созданную Барни, Мелисса считала, что они чудесно свободны. Было удивительно, что можно сидеть и глядеть на луну хоть полночи, если хочется; опаздывать с едой, если хочется - ведь дома, если она опаздывала хоть на минуту, ее всегда резко упрекала мать и укоряла кузина Стиклз. Можно было бездельничать, если хочется; и не возвращаться домой целый день, если не хочется. Можно было сидеть на нагретой солнцем скале, погрузив босые ноги в горячий песок, просто сидеть и ничего не делать, чтобы не спугнуть чуткую тишину. Короче говоря, можно было делать любые глупости, какие хочется, и тогда, когда хочется. Если это не было свободой, то чем тогда это все было?

Глава 30

  Мелисса и Барни не все дни проводили на острове: половину времени они блуждали по очарованной Мускоке. Барни читал лес, словно книгу, и учил этому Мелиссу. Он мог легко различать следы и общаться с пугливыми лесными обитателями. Мелисса узнавала различные волшебные обличья мхов, обаяние и изящность лесных цветов.  Она училась узнавать каждую птицу и подражать ее пению, хотя и не так совершенно, как Барни. Она подружилась со всеми деревьями. Она научилась управлять каноэ почти так же, как Барни. Она любила прогулки в дождь и никогда не простужалась.
   Иногда они брали с собой завтрак и шли собирать землянику или чернику. Черничная поросль приводила ее в восхищение - какими нежно-зелеными были незрелые ягоды, глянцево-розовыми и алыми - недозрелые, и мглисто-синими - созревшие! Мелисса узнала настоящий вкус земляники. На берегу Мистависа Барни показал ей залитую солнцем полянку, с одной стороны обрамленную белыми березами, а с другой рядами молодых елочек. Под березами росла высокая трава, причесанная ветрами и влажная от утренней росы даже в полдень. Здесь они нашли ягоды, которые могли бы украсить собой пир Лукулла: божественные красные капельки, повисшие, словно рубины, на длинных розовых стеблях. Они срывали их прямо со стебельком, а потом снимали с него губами, пробуя каждую ягоду отдельно и наслаждаясь заключенным в ней диким ароматом. Когда Мелисса приносила ягоды домой, эта неуловимая сущность их пропадала, и они становились просто обычными ягодами, как те, что принесены с рынка - очень хорошие, но не такие, какими они были под березами, когда от их сока пальцы становились пурпурными, словно персты Авроры.
  Иногда Барни брал ее за водяными лилиями. Он знал, где, в каких ручьях и заливах их искать. Тогда Синий Замок становился просто великолепным: во всех сосудах, какие Мелисса только могла изобрести, стояли изящные цветы. Если же не было водяных лилий, сосуды наполнялись свежими яркими цветами с болот Мистависа, алевшими, словно язычки пламени.
  Иногда они отправлялись ловить форель в небольших безымянных речушках или притаившихся в чаще ручьях, на берегах которых наяды могли бы подставлять солнцу свои белые влажные тела. Они брали с собой только несколько сырых картофелин и соль и, порыбачив, пекли на костре картошку. Барни показывал Мелиссе, как готовить форель, обертывая ее в листья, залепляя сверху глиной и запекая на горячих углях. Мелисса никогда не ела ничего восхитительнее, и поглощала все в таких количествах, что даже иногда удивлялась, как это в ней помещается. 
  Иногда они просто бродили по лесу, словно в предвкушении каких-то небывалых чудес - по крайней мере, так казалось Мелиссе: вниз по следующему склону, вверх по следующему холму - и чудо непременно предстанет перед вами!
- Мы не знаем, куда бредем, но разве это не здорово? - говорил Барни.
  Несколько раз ночь настигала их слишком далеко от Синего Замка, чтобы вернуться, но Барни мастерил ароматную постель из веток папоротника-орляка и еловых лап, и они спали на этом великолепном ложе под покровом старых елей, поросших мхом, и мох свисал над ними, как полог, а лунный свет смешивался с ропотом сосен, и невозможно было сказать, что было светом, а что - звуком.
  Конечно, были и дождливые дни, когда земля Мускоки промокала насквозь, когда ливни проплывали над Мистависом, словно бледные призраки, но Мелисса и Барни никогда не считали дождь достаточной причиной для того, чтобы отменить прогулки.  Только если лило очень сильно, им приходилось оставаться дома. Тогда Барни закрывался в Комнате Синей Бороды, а Мелисса читала или мечтала, лежа на волчьей шкуре. Рядом с ней мурлыкал Счастливчик, а Банджо наблюдал за ними со своего стула. В воскресные вечера они переплывали озеро и шли через лес к маленькой церкви методистов. Раньше Мелисса никогда не любила воскресенья, но теперь всегда, и в воскресенья, и в будние дни, рядом был Барни. Каким он оказался чудесным спутником!  Каким понимающим! Каким веселым! Одним словом, это был Барни, и этим все сказано.
   Мелисса взяла в банке немного денег из своих двухсот долларов и потратила их на покупку одежды. Она купила шифоновое платье дымчато-голубого цвета, которое теперь всегда надевала, когда они проводили вечера дома. Из-за этого наряда, голубой дымки с проблесками серебра, Барни и начал называть ее Лунным светом.
- Лунный свет и синие сумерки - вот на что ты похожа в этом платье. Мне оно нравится. Оно так тебе идет. Ты не красавица, но твои странные глаза восхитительны, твои родинки очаровательны, а впадинка на шее словно создана для поцелуев. У тебя запястья и лодыжки аристократки, изящная головка, а когда ты оглядываешься через плечо, то просто можешь свести с ума - особенно в сумерках или при лунном свете. Девушка- эльф, лесной призрак. Ты принадлежишь лесу, Лунный свет, и ты не должна с ним расставаться. Несмотря на твою почтенную родословную, в тебе есть что-то дикое и неприрученное. А твой голос, такой нежный, чуть хрипловатый голос, просто создан для слов любви.
- Барни, ты поцеловал Камень Лести, - смеялась Мелисса, но с наслаждением перебирала в уме все эти комплименты еще много недель.
  Еще она приобрела бледно-зеленый купальный костюм. Если бы родственники увидели ее в этом костюме, для многих из них это кончилось бы плачевно. Барни научил ее плавать, и теперь она часто надевала купальный костюм, вставая с кровати, и снимала, только ложась спать. Она бежала к реке всякий раз, когда чувствовала, что хочет окунуться, а потом растягивалась на нагретых солнцем камнях, чтобы высохнуть.
  Мелисса забыла все старые тяжелые воспоминания, которые сперва посещали ее по ночам - все эти несправедливости и разочарования принадлежали какому-то другому, а не ей, Мелиссе Снейт, которая всегда была счастлива.
-  Теперь я понимаю, что значит заново родиться, - сказала она Барни.
  Как сегодняшнее горе может отравить все радостные страницы прошлой жизни, так и Мелиссе казалось, что ее счастье начинает окрашивать в розовые тона ее прошлое серое существование. Теперь ей трудно было поверить, что когда-то она чувствовала себя одинокой, несчастной и испуганной.
«Когда смерть придет, я буду знать, что успела пожить, - думала Мелисса. - У меня будет свой час. И своя горка песка!»
  Однажды Мелисса сгребла песок в маленькой островной бухточке в огромный конус и прикрепила наверху маленький флажок Соединенного Королевства.
- Что ты празднуешь? - поинтересовался Барни.
- Просто изгоняю старого демона, - ответила Мелисса.

Глава 31

   Пришла осень. В конце сентября наступили прохладные ночи, и Снейтам пришлось прекратить сидения на веранде; зато теперь они разжигали огонь в большом камине и сидели перед ним с шутками и смехом. Двери они оставляли открытыми, чтобы Банджо и Счастливчик приходили и уходили, когда хотели. Иногда коты с серьезным видом сидели на медвежьей шкуре между Барни и Мелиссой, иногда ускользали в таинственный ночной холод. Звезды тлели в туманах горизонта, тихая песня сосновых крон наполняла воздух, гонимые ветром маленькие волны мягко, словно всхлипывая, плескались о скалы. Барни и Мелисса не нуждались ни в каком свете, кроме пылающего в камине огня, который иногда весело вспыхивал и ярко освещал комнату, а иногда, присмирев, погружал все в полумрак. 
  Когда поднимался ночной ветер, Барни закрывал дверь, зажигал лампу и читал вслух - поэзию, эссе или великолепные мрачные хроники древних войн. Барни никогда не читал романов, клялся, что они ему надоели. Но иногда Мелисса читала их сама, свернувшись на волчьей шкуре и громко смеясь в тишине, поскольку Барни был не из тех ужасных людей, которые не могут слышать, как вы смеетесь, что-то читая, чтобы не спросить: «Что там такое смешное написано?»
  Октябрь выступил на сцену с великолепным театрализованным представлением и покорил душу Мелиссы цветами и оттенками роскошных нарядов. Никогда она даже представить не могла ничего великолепнее. Огромный, яркий мир. Синие, продуваемые всеми ветрами небеса. Полуденная дрема на полянах этой волшебной страны. Долгие и мечтательные лиловые дни, когда можно было неторопливо скользить в каноэ вдоль берегов или вверх по рекам из пурпура и золота. Сонная рыжая луна. Неизбежные бури, которые срывали с деревьев листья и нагромождали их по берегам. Летящие тени облаков. Что могло с этим сравниться?
  На смену октябрю явился ноябрь и своим мрачным колдовством преобразил все вокруг. Низкое хмурое небо над западными холмами озарялось кроваво-алыми закатами. В редкие погожие дни строгие леса казались красивыми и кроткими, сложившими в тихой молитве руки и закрывшими глаза. В такие дни бледный свет осеннего солнца с трудом проникал сквозь последнее золото можжевельника и мерцал среди серых буков, освещая вечнозеленые мхи и сосновые колоннады, а над всем этим высоко парило небо из безупречной бирюзы. Бывали дни, когда нежная меланхолия дымкой ложилась на берега и на дремлющее озеро, но случались и дни черных осенних бурь, после которых наступали сырые, промозглые ночи, когда в раскачивающихся под ветром соснах визжали ведьмы, и кто-то прерывисто стонал в лесах на дальнем берегу.  Но что им было до всего этого за дело? Старый Том умело сложил крышу, а в дымоходе была превосходная тяга.
- Тепло камина, книги, уют, буря за окном, наши коты на коврике, - сказал Барни. - Лунный свет, могла бы ты быть более счастливой, если бы тебе теперь же пообещали миллион долларов?
- Нет, и вполовину не так счастлива. Мне надоели бы соглашения и обязательства.
   Вот и декабрь. Ранние снега и сияние Oриона. Бледные огни Млечного пути. Это была настоящая зима, замечательная, холодная, звездная зима. Как Мелисса раньше ненавидела ее за унылые, короткие и тоскливые дни, за долгие, холодные, одинокие ночи! Кузина Стиклз с ее спиной, которую надо непрерывно растирать. Кузина Стиклз, которая полощет по утрам горло, издавая ужасные звуки. Кузина Стиклз, которая жалуется на дороговизну угля. Ее мать, следящая, расспрашивающая, но, в сущности, безразличная. Бесконечные холода и бронхиты - или страх болезни. Бесконечные Микстура Редферна и Пурпурные Пилюли.
   Но теперь Мелисса полюбила зиму, ведь та была красива, почти невыносимо красива. Дни - словно чистейший бриллиант.  Вечера - словно прекрасные кубки самого дорогого вина. Ночи, озаренные мерцанием непривычно больших звезд. Холодные зимние восходы. Прекрасные ледяные папоротники, расцветшие на всех окнах Синего Замка. Лунный свет на заиндевелых березах. Рваные тени ветреных вечеров - искривленные, фантастические тени. Бесконечная тишина, строгая и пронизывающая. С варварской роскошью усеянные драгоценными камнями холмы. Солнце, что внезапно пробивается сквозь серую завесу облаков над длинным белым Мистависом. Ледяные серые сумерки, нарушаемые воплями метели, когда их удобная гостиная с танцующим в камине огнем и мурлыкающими котами казалась еще уютнее. Каждый час приносил новые открытия и наслаждения.
  Барни закрыл Леди Джейн в амбаре Ревущего Абеля и научил Мелиссу ходить на снегоступах - Мелиссу, которая уже давно должна была лежать с бронхитом, но у которой не было даже простуд. Зато Барни схватил одну, совершенно ужасную, и Мелисса выхаживала его, в душе жутко боясь появления пневмонии. Простуды самой Мелиссы, видно, ушли вслед за старыми лунами, и это очень кстати, ведь у нее не было Микстуры Редферна. Как-то раз она все же купила в Порт Лоренсе эту микстуру, но Барни с угрюмым видом зашвырнул бутылочку в начинавший замерзать Миставис.
- Не приноси больше сюда этого адского зелья, -  коротко велел он.
 Это был первый и последний раз, когда Барни говорил с ней резко.
   Временами они отправлялись на долгие прогулки по загадочно умолкшим зимним лесам, по серебряным джунглям матовых от инея деревьев и всюду находили очарование, присущее лишь зиме. Они, казалось, шли по волшебному миру из бриллиантов и жемчугов, такими белыми и сияющими были озеро и небо. Свежий и чистый воздух пьянил, словно легкое вино.
 Однажды они в восторженном замешательстве остановились перед узкой тропинкой, вьющейся между березами. Каждая веточка была тонко очерчена белой полоской снега, а подлесок по сторонам тропинки казался миниатюрным волшебным лесом, искусно вырезанным из мрамора. Тени, бросаемые бледным зимним светом, были прекрасными и неземными.
- Уйдем, - сказал Барни, поворачиваясь. - Мы не можем осквернить этот мир своими следами.
    Как-то вечером они натолкнулись на сугроб, который был в точности похож на профиль красивой женщины. Конечно, вблизи схожесть терялась, как в сказке о замке Святого Иоанна, да и сзади все казалось лишь бесформенным нагромождением снега, но на правильном расстоянии и при нужном ракурсе контур был настолько совершенным, что, когда они внезапно увидели этот профиль, мерцающий на темном фоне елей и чуть розовеющий в лучах зимнего заката, то разом изумленно выдохнули и остановились. Благородные брови, классический нос, губы, подбородок и линия щеки были вылеплены так совершенно, словно скульптору позировала античная богиня, холодная и чистая, словно дух зимнего леса.
- Совершенная красота древней Греции и Рима, - сказал Барни.
- И подумать только, что ни одни человеческие глаза, кроме наших, не видели и не увидят этого, - вздохнула Мелисса, которая теперь время от времени чувствовала себя так, словно оказалась в одной из книг Джона Фостера. Глядя по сторонам, она вспоминала некоторые места, которые отметила в новой его книге, которую Барни привез ей из Порта с условием, что он ни за что не станет ни читать ее, ни слушать.
  «Оттенки зимнего леса чрезвычайно тонки и неуловимы, - процитировала Мелисса. - Когда краткий день гаснет, и солнце касается вершин холмов, кажется, что весь лес создан не из цветов и оттенков, а из их призраков, и остается только один цвет - чисто-белый, хотя он производит впечатление волшебно смешанного с розовым и сиреневым, отливающего опалом и гелиотропом. Вы чувствуете уверенность, что видите какой-нибудь оттенок, но когда пытаетесь вглядеться, то он неуловимо исчезает. Краем глаза вы отмечаете, что теперь он скрывается вон там, в том месте, где мгновение назад еще белел чистейший снег. Только когда солнце садится, наступает праздник цвета. Алые потоки текут по снегу, окрашивают холмы и реки, охватывают пламенем верхушки сосен. Несколько минут - и все это алое великолепие исчезает»
- Интересно, проводил ли Джон Фостер когда-либо зиму на Мистависе, - задумчиво сказала Мелисса.
- Вряд ли, - усмехнулся Барни. - Люди, которые пишут подобную чушь, обычно зимой не покидают теплого дома на какой-нибудь самодовольной городской улице.
- Ты слишком строг к Джону Фостеру, - с упреком заметила Мелисса. - Не увидев всего этого, никто не смог бы написать ту главу, которую я читала тебе вчера вечером, ты сам понимаешь.
- Я не слушал, - сказал Барни мрачно. -  Я говорил тебе, что ты не должна этого делать.
- Так послушай теперь, - упорствовала Мелисса. Она заставила его прервать ход снегоступов и заговорила:
  - «Мать-природа - редкий художник, который работает ради самой радости творчества, а не ради тщеславия и самолюбования. Взгляните на еловый лес, эту симфонию зеленого и серого -  переходы цветов настолько неуловимы, что вы не можете определить, где кончается один и начинается другой: серый ствол, зеленая ветка, серо-зеленый мох над белым ковром с серыми узорами теней. Как старая цыганка, природа не выносит цветовой монотонности, добавляя в нее неожиданные цветовые пятна. Вот они: сломанная еловая ветвь чудесного красно-коричневого цвета, качающаяся на фоне бород из мха».
- Ты что же, учишь книги этого парня наизусть? -  такой была реакция Барни, после чего он зашагал прочь.
- Книги Джона Фостера сохраняли мою душу живой последние пять лет, - тихо сказала Мелисса. - О, Барни, взгляни, какая изящная филигранная работа - снежные кружева на стволе старого вяза!
  Когда они ходили на озеро, то вместо снегоступов брали коньки.
  Как это не удивительно, но Мелисса умела кататься на коньках: она научилась этому еще будучи школьницей, на пруду за Дирвудской школой. У нее никогда не было собственных коньков, но некоторые девочки давали ей покататься, и она с неожиданной ловкостью научилась. Дядя Бенджамен как-то пообещал ей на Рождество коньки, но вместо этого подарил галоши. Мелисса не каталась на коньках с тех пор, как выросла, но старая сноровка вернулась быстро, и они с Барни провели много великолепных часов, скользя по белым озерам, мимо темных островов, где тихо грустили покинутые до лета дома. Сегодня вечером они мчались по Миставису, обгоняя ветер, и щеки Мелиссы пылали, а волосы выбились из-под белого шотландского берета. В конце пути их ждал милый маленький домик, окруженный соснами, с покрытой снегом крышей, искрящейся в лунном свете, и стекла окон таинственно поблескивали в лунных лучах.
- Точно из книжки с картинками, - сказал Барни.
 У них было чудесное Рождество. Никакой суеты. Никаких попыток свести концы с концами. Никаких диких усилий вспомнить, не дарила ли она уже кому-нибудь то, что собирается подарить. Никакой толпы в магазине, где толкаются те, кто до последней минуты не успел ничего купить. Никакого тоскливого семейного «воссоединения», где она молча сидела в углу.  Никаких нападок.
   Они украсили Синий Замок сосновыми ветвями. Мелисса сделала восхитительные звездочки из мишуры и развесила их среди зелени, а потом приготовила обед, которому Барни отдал должное. Оставшиеся косточки с восторгом приняли Счастливчик и Банджо.
- Земля, которая может вырастить такого гуся, как этот - замечательная земля, - клялся  Барни. - Да здравствует Канада!
   И они выпили за Государственный флаг Соединенного Королевства по бокалу вина из одуванчиков, подаренного кузиной Джорджианой вместе с покрывалом.
- Никто не знает, - сказала она тогда торжественно, - когда понадобится немного взбодриться.
Барни загодя спросил Мелиссу, что ей хотелось бы в подарок на Рождество.
- Что-нибудь красивое и ненужное, -  сказала Мелисса, раньше всегда получавшая в подарок галоши и шерстяные ночные рубашки.
  К ее восхищению, Барни подарил ей жемчужное ожерелье. Мелисса всю свою жизнь мечтала о нитке чудесных молочно-белых бусин, похожих на застывший лунный свет, но они оказались еще прекраснее! Ее волновало лишь то, что они были слишком хороши и, должно быть, дорого стоили - не меньше, чем пятнадцать долларов. Неужели Барни мог себе это позволить? Мелисса ничего не знала о его финансовых возможностях. Она не позволяла ему покупать ей одежду, для этого у нее самой было достаточно денег, тем более, что они недолго будут ей нужны. В круглой черной вазочке на камине, куда Барни кладет деньги на домашние расходы, их всегда достаточно, и ваза никогда не пустует, хотя Мелисса никогда не видела, как Барни пополняет ее. Конечно, он не богат, и это ожерелье... Но Мелисса отбросила все мысли, решив носить его с наслаждением, ведь это была первая дорогая и красивая вещь, которую она получила в жизни.

Глава 32

  Новый Год. Снят старый, потертый, отживший свое календарь. Повешен новый.
   Январь был месяцем бурь. Три недели подряд валил снег. Термометр упал на милю ниже нуля и там остался. Но зато, как радостно сообщили друг другу Барни и Мелисса, не было никаких москитов. Потрескивание огня в камине заглушило завывания северного ветра. Счастливчик и Банджо стали толстыми, их теплые красивые шубки лоснились. Кар и Тук исчезли.
- Весной вернутся, - пообещал Барни.
  Но жизнь не стала монотонной. Иногда они развлекались короткими драматическими перебранками, у которых даже в мыслях не было становиться ссорами; иногда появлялся Ревущий Абель в своей старой клетчатой кепке, с длинной рыжей бородой, покрытой снегом. Он приносил с собой скрипку и играл для них, к радости всех обитателей домика, кроме Банджо, который от таких звуков шалел и прятался под кровать. Иногда Абель и Барни разговаривали, а Мелисса делала для них леденцы; иногда мужчины сидели и курили в тишине, словно Теннисон с Карлайлем, пока Синий Замок не наполнялся дымом, и тогда Мелисса убегала на улицу. Иногда они играли в шашки, отчаянно и тихо, всю ночь напролет, иногда ели красновато-коричневые яблоки, которые приносил Абель, а веселые старые часы отсчитывали минуты.
- Тарелка яблок, огонь камина и добрая компания могут заменить радости небес, - клялся Барни. - Пусть другие тоскуют по улицам, вымощенным золотом, мы же возьмем свою долю другими ценностями.
 Теперь Стерлингам стало еще легче считать Мелиссу умершей. Их не беспокоили даже туманные слухи, прибывающие из Порта, куда она и Барни имели обыкновение бегать на коньках, чтобы посмотреть кино и поесть хот-догов в киоске на углу. Возможно, ни один из Стерлингов даже не вспоминал о ней, кроме кузины Джорджианы, которая ночами лежала  с открытыми глазами, переживая за бедную Досс. Не голодает ли она? Не обижает ли ее это ужасное существо? Не мерзнет ли она по ночам?
  Мелисса по ночам не мерзла. Она привыкла просыпаться и упиваться тихим уютом зимних ночей на этом маленьком острове на замерзшем озере, ведь ночи предыдущих зим были такими холодными и долгими! Вот тогда Мелисса испытывала крайне неприятное чувство, просыпаясь с мыслями об однообразии и бесполезности дня минувшего и об однообразии и бесполезности дня грядущего. Теперь же она считала потерянной ту ночь, когда ей не удалось проснуться и полежать, грезя с открытыми глазами, ощущая себя счастливой. Рядом ровно дышал Барни, через открытую дверь виднелись мигающие во мраке, тлеющие в камине угли. Она радовалась, когда на кровать запрыгивал малыш Счастливчик, прижимаясь к ее ногам, а Банджо неподвижно сидел перед угасающим огнем, словно задумчивый демон. В такие моменты Банджо казался очень странным, но Мелиссе нравилась его странность.
  Кровать стояла прямо напротив окна - это было единственно подходящее для нее место в крошечной комнате, - и Мелисса могла лежа глядеть в него. Сквозь большие сосновые ветви, почти касающиеся рамы, виднелось озеро, блестящее под луной, словно жемчуг, а во время бурь -темное и страшное. Иногда сосновые ветви дружески стучали в окно, словно приветствуя Мелиссу, иногда она слышала таинственный шепот снегов, а иногда весь мир казался отданным в безраздельную власть тишины. Ненастные ночи, наполненные воем ветра в соснах, сменялись ночами, когда под звездными небесами вокруг Синего Замка вольно и радостно кружили ветры. Перед бурей эти же ветры с низким, протяжным и таинственным воем гнали по озеру поземку. В таких восхитительных созерцаниях Мелисса провела много дивных ночных часов, но зато утром она могла спать столько, сколько захочется.  Барни сам готовил себе на завтрак яичницу с беконом, а затем до ужина закрывался в Комнате Синей Бороды. Вечером они читали и разговаривали обо всем в этом мире и об очень многих вещах в других мирах. Они смеялись своим собственным шуткам, а Синий Замок отзывался веселым эхом.
- Ты смеешься так мило, - сказал ей как-то Барни. - Так и хочется тебя насмешить, только чтобы услышать, как ты смеешься.  В твоем смехе есть нечто странное - словно за ним скрывается то, что ты не хочешь выпустить наружу. Смеялась ли ты так прежде, Лунный свет?
- Я никогда вообще не смеялась. Я только по-дурацки хихикала, когда этого от меня ждали.  Но теперь смех рождается сам.
  Мелиссе пришло в голову, что и сам Барни стал смеяться намного чаще, чем раньше, и что его смех изменился, в нем все реже слышались циничные нотки. Мог ли так смеяться человек, на совести которого были какие-то преступления? И все же Барни, должно быть, сделал кое-что дурное, хотя Мелиссе было совершенно безразлично, что именно. Она все же остановилась на версии о кассире банка, растратившем деньги, так как нашла в одной из книг Барни старую вырезку из «Монреальской газеты», в которой описывалось исчезновение одного такого кассира.
    Описание подходило к Барни (правда, подходило оно и еще к полдюжине знакомых Мелиссе мужчин), к тому же из некоторых случайных замечаний, которые он ронял время от времени, она заключила, что он довольно хорошо знает Монреаль. Барни мог соблазниться и взять немного денег - планируя, конечно, все вернуть, - но потом увязал все глубже и глубже, пока не осталось иного выхода, кроме бегства. Такое случалось с множеством мужчин. Мелисса была абсолютно уверена, что он не мог умышленно поступить плохо. Конечно, имя человека в вырезке было Бернард Крэйг, но Мелисса никогда не сомневалась, что фамилия Снейт была лишь псевдонимом, хотя для нее все это не имело никакого значения.
 Мелисса запомнила только одну страшную для нее ночь. Это было в конце марта, когда почти весь снег уже стаял, когда вернулись Кар и Тук. Как-то днем Барни ушел на долгую прогулку, обещая вернуться до темноты, если все пойдет хорошо. Вскоре после того, как он ушел, повалил снег, поднялся ветер, и на Миставис налетел один из ужасных зимних штормов. Ветер рвал озеро на части, трепал маленький домик. Темный обозленный лес на берегу хмурился, угроза слышалась в шуме ветвей, угроза таилась во мраке где-то в самом сердце леса. Деревья на острове даже скорчились от испуга.
  Мелисса провела ночь на коврике перед огнем. Спрятав лицо в ладонях, она безуспешно пыталась не глядеть в окно на разъяренный вихрь из ветра и снега, бывший еще недавно темно-синим Мистависом. Где же Барни? Потерялся среди беспощадных озер? Упал от изнеможения в непроходимых лесах? Этой ночью Мелисса умерла сотней смертей и полностью заплатила за свое счастье в Синем Замке. Когда пришло утро, буря стихла, и великолепное солнце засияло на Мистависом. В полдень Барни вернулся домой.
 Мелисса увидела из круглого окна, как он идет, увидела его стройную фигуру, темнеющую на фоне белого сияющего мира, но не смогла побежать ему навстречу. Что-то случилось с ее коленями, и она опустилась прямо на стул Банджо. К счастью, кот успел вовремя удрать, ощетинившись от негодования. Там Барни и нашел ее, прячущую лицо в ладонях. 
- Барни, я думала, ты погиб, - прошептала она.
Барни фыркнул.
- После двух лет, проведенных в Клондайке, дать себя прикончить какой-то буре? Я провел ночь в старой лачуге дровосека. Немножко холодновато, зато уютно. Маленькая дурочка! Твои глаза напоминают прожженные в одеяле дырки. Ты так и просидела здесь всю ночь, переживая за такого старого лесного бродягу, как я?
- Да, - сказала Мелисса. - Что еще я могла делать? Буря ревела, словно зверь - любой потерялся бы в такой круговерти. Когда я увидела, как ты идешь, что-то словно случилось со мной. Я не знаю, что. Это было так, как будто я умерла и воскресла. Я не могу выразить это по-другому. 

Глава 33

    Наступила весна. Миставис, пробыв недели две черным и угрюмым, теперь пылал сапфирами и бирюзой, отливал сиреневым и розовым, смеясь Мелиссе сквозь окно-фонарь. Он ласково касался аметистовых берегов, колыхался под ветром, словно легкий блестящий шелк. Лягушки, маленькие зеленые волшебницы, распевали в сумерках свои песни; острова, словно феи, поднимались из зеленого тумана; дикие молодые деревца гордились своими первыми листочками; лес примерял модные наряды из весенних цветов; клены кутались в красный туман; ивы украшались серебряными пушистыми шариками; цвели фиалки, любуясь апрельской луной.
- Подумай только, сколько тысяч весен пронеслось над Мистависом, и все они были так же прекрасны! - воскликнула как-то Мелисса. -  О, Барни, посмотри на ту дикую сливу! Я просто должна вспомнить слова Джона Фостера! В одной из его книг есть строчки, которые я перечитала раз сто. Он, должно быть, написал их, увидев такое же дерево:
 «Взгляните на молодое дерево дикой сливы, которое, согласно извечной традиции, украсило себя свадебной кружевной вуалью. Ее, должно быть, соткали пальцы древесных эльфов, так как ничего подобного никогда не сходило ни с одного ткацкого станка. Я клянусь, это дерево ощущает свое очарование. Оно красуется перед нами, как будто его красота, которая сегодня цветет, а завтра исчезнет -  не самая эфемерная вещь в лесу. Любой южный ветер, сегодня мурлыкающий в ветвях, завтра обрушит на землю ливень душистых лепестков. Но сливе нет до этого дела. Сегодня она - королева здешних мест, а в лесу «сегодня» - это «всегда».
- Я уверен, что ты почувствуешь себя намного лучше, если не будешь следовать этому методу, - бессердечно заметил Барни.
- «Вот растут одуванчики, - непокорно продолжала Мелисса, - хотя одуванчики не должны расти в лесу. В них нет никакого смысла. Они слишком веселы и довольны собой. В них нет ни тайны, ни скрытности, свойственных лесным цветам».
- Короче говоря, они с тобой не секретничают, - сказал Барни. - Но подожди немного, и лес даже с этими одуванчиками поступит по-своему. Скоро вся эта навязчивая желтизна и самодовольство исчезнут, и появятся таинственные купальницы, словно туманные призраки, парящие над высокими травами в полной гармонии с традициями леса.
- Это звучит совершенно по джон-фостеровски, - поддразнила его Мелисса.
- Чем я заслужил подобное обвинение? - жалобно возопил Барни.
  Еще одним из признаков весны было возвращение Леди Джейн. Барни гонял ее по дорогам, на которые ни один уважающий себя автомобиль даже не взглянул бы. Они впервые в этом году промчались через Дирвуд, по уши в грязи, миновав нескольких Стерлингов, которые принялись стонать и жаловаться друг другу, что с наступлением весны им снова придется видеть эту бесстыдную парочку. Мелисса прошлась по дирвудским магазинам, встретила на улице дядю Бенджамена, но тот только двумя кварталами позже понял, что та яркая девушка в пальто с красным воротником, с разрумянившимися от апрельского воздуха щеками, с черной челкой над смеющимися раскосыми глазами, была Мелисса. Когда он осознал это, то был возмущен. Как смеет она выглядеть, словно юная девушка? Путь нарушителя законов должен быть тернист. Должен быть - но тропинка Мелиссы, похоже, не была трудной, раз она так чудесно выглядела. 
   Барни и Мелисса отправились дальше, в Порт, поэтому было уже темно, когда они снова проследовали через Дирвуд. Возле своего бывшего дома Мелисса, повинуясь внезапному импульсу, вышла из автомобиля, открыла небольшую калитку и на цыпочках подошла к окну гостиной. Она увидела мать и кузину Стиклз, которые мрачно вязали, сидя в креслах, чопорные и непримиримые, как обычно. Если бы они выглядели немного более одинокими, Мелисса, возможно, вошла бы в дом, но теперь она не согласилась бы потревожить их даже за все блага мира.

Глава 34

    Однажды, идя домой через лес с большим букетом из земляничных листьев и папоротника, Мелисса встретила человека по имени Аллан Тирней. Аллан Тирней был знаменитым живописцем, рисующим красивых женщин. Зимой он жил в Нью-Йорке, а летом - на острове в северной части Мистависа, куда он приезжал, как только вскрывался лед. Тирней слыл одиноким эксцентричным мужчиной, он никогда не льстил своим заказчицам – просто он никогда не рисовал ту женщину, которую требовалось бы приукрасить. Любая красивая женщина могла только мечтать быть   изображенной кистью Аллана Тирнея.
 Мелисса так много слышала о нем, что не могла не повернуть голову и не взглянуть на него через плечо, застенчиво, но с любопытством. Бледный весенний солнечный свет, пробившись сквозь ветви большой сосны, озарил ее непокрытую черноволосую головку и раскосые глаза. На Мелиссе в тот день был бледно-зеленый свитер, а волосы обвязаны лентой цвета лозы. Перистый фонтан папоротников вздымался над ее головой и падал на плечи. Глаза Аллана Тирнея вспыхнули.
- У нас был посетитель, - сказал Барни на следующий день, когда Мелисса возвратилась с прогулки.
- Кто? - Мелисса удивилась, но особого интереса не выказала и начала наполнять корзину земляничными листьями.
- Аллан Тирней. Он хочет рисовать тебя, Лунный свет.
- Меня? - Мелисса поставила корзинку на пол. - Ты смеешься надо мной, Барни.
- Нисколько. Именно для этого он и приходил. Просил разрешения нарисовать мою жену в образе Духа Мускоки, или что-то в этом роде.
- Но... - запнулась Мелисса, -  Аллан Тирней никогда не рисует никого, кроме...
- Красивых женщин, - закончил Барни. - Постановили: миссис Барни Снейт - красивая женщина.
- Ерунда, - сказала Мелисса, снова наклоняясь над корзинкой. - Ты-то понимаешь, что это ерунда, Барни. Я знаю, что выгляжу лучше, чем год назад, но я отнюдь не красива.
- Аллан Тирней никогда не ошибается, - сказал Барни. - Ты забываешь, Лунный свет, что есть различные виды красоты. Твое воображение ограничено типом красоты твоей кузины Олив. О, я видел ее, она привлекательна, но никогда Аллан Тирней не пожелал бы нарисовать ее. На ужасном, но выразительном сленге можно сказать, что она держит все свои товары в витрине. А ты в глубине души убеждена, что женщина не может быть красивой, если не напоминает Олив. К тому же, ты еще помнишь те дни, когда твоей душе не разрешали сиять в твоих глазах, на твоем лице.  Тирней сказал что-то о линии твоей щеки, которую он заметил, когда ты оглянулась на него через плечо. Ты знаешь, я сам часто говорил тебе, что этот поворот головы поражает. А теперь бедный живописец оказывается в твоих глазах чуть ли не сумасшедшим! Если бы я не был абсолютно уверен, что у него к тебе исключительно профессиональный интерес, я мог бы приревновать.
 -  Не хочу позировать, - сказала Мелисса. - Надеюсь, что ты отказал ему.
- Я не мог ему отказать, ведь я не знал, как решила бы ты, но я сказал, что не хочу, чтобы мою жену изобразили на портрете, который потом будет висеть там, где на нее будут пялиться толпы народа. Ведь ты принадлежишь мне, а я никогда не смогу купить такую картину.  Так что, боюсь, Лунный свет, даже если бы ты захотела позировать, то твой муж-тиран не разрешил бы. Тирней, конечно, был немного раздосадован.  Он не привык к тому, чтобы ему так отказывали. Его запрос - почти королевское желание.
- Но мы - вне закона, - рассмеялась Мелисса. - Мы не подчиняемся никаким декретам и не признаем авторитетов.
Про себя же она злорадно подумала:
«Жаль, Олив не может узнать, что Аллан Тирней хотел рисовать меня. Меня! Маленькую-старую-деву- Мелиссу-бывшую-Стерлинг!»
   Скоро Мелиссе суждено было сделать еще одно открытие. Однажды майским вечером она обнаружила, что Барни любит ее. Она всегда надеялась, что это когда-нибудь произойдет, но иногда ее пронзало опасение, что он так добр к ней и так дружелюбен только из жалости, потому что знает, что ей осталось недолго жить, и решил помочь ей прожить остаток жизни счастливо. Она полагала, что где-то в глубине души он опять стремится к свободе без навязчивого существования женщины в его островной устоявшейся жизни, без обременяющей спутницы в долгих лесных странствованиях.  Она знала, что он никогда не сможет полюбить ее, и даже не хотела этого. Если бы он полюбил ее, то ее смерть стала бы для него несчастьем. Мелисса вздрогнула. Она не хотела, чтобы Барни был несчастен, но не хотела и того, чтобы он обрадовался ее смерти, как освобождению. Она хотела просто нравиться ему, быть ему хорошим другом.
 В тот вечер на закате они гуляли по холмам, с восхищением обнаружили в папоротниковой лощине чистый родничок, напились холодной воды из березового кубка, а потом набрели на старую полуразрушенную ограду и долго сидели на ней. Они больше молчали, но у Мелиссы возникло любопытное ощущение своей неповторимости. Она знала, что не почувствовала бы этого, если бы Барни не любил ее.
- Ты милая малышка, Лунный Свет, - сказал Барни внезапно. - О, ты такая милая! Иногда мне кажется, что ты слишком хороша, чтобы быть настоящей, что ты только снишься мне.
 «Почему я не могу умереть сейчас, в эту минуту, когда я так счастлива!» - мелькнула у Мелиссы мысль. Тут же она подумала, что ей осталось жить совсем немного. Год, отведенный ей доктором Трентом, прошел. Она не вела себя осторожно, даже и не пыталась, но, так или иначе, она пережила этот год. Мелисса не позволяла себе вообще об этом думать, но теперь, сидя рядом с Барни, рука в руке, она внезапно осознала, что сердечные приступы не посещали ее уже по крайней мере два месяца. Последний, который она помнила, был за две или три ночи до того, как Барни застигла буря. С тех пор она вообще забыла, что у нее есть сердце.  Может быть, это начало конца?  Организм уже не борется, поэтому и боли больше нет?
 «Я боюсь, что небеса покажутся довольно скучным местом после нашего острова, - подумала Мелисса. - Но может быть, я все забуду. Хотелось бы мне этого? Нет, нет!  Я не хочу забывать Барни. Лучше быть несчастной, но помнить его, чем быть счастливой, забыв. Нет, я буду всегда, целую вечность, помнить, что он любил меня!»

Глава 35

    Тридцать секунд неожиданно изменили жизнь Барни и Мелиссы Снейт.
   Одним июньским вечером они отправились в плавание по озеру на своей моторной лодке, часок половили рыбу в небольшом ручье, а потом оставили лодку и пошли через лес к Порт Лоренсу, до которого было две мили. Мелисса побродила по магазинам и купила себе новую пару крепких ботинок.  Ее старая пара внезапно и полностью развалилась, и этим вечером ей пришлось надеть маленькие изящные башмачки из лакированной кожи с довольно высокими узкими каблучками, которые она купила зимой, потому что соблазнилась их красотой и потому, что хотела сделать хоть одну глупую и экстравагантную покупку в своей жизни. Она иногда щеголяла в них вечерами в Синем Замке, но сегодня впервые надела их на прогулку. Конечно, было трудно идти в них по лесу, и Барни нещадно ее высмеивал. Но несмотря на неудобство, Мелисса тайно бросала довольный взгляд на аккуратные лодыжки и высокий подъем своей ноги в этих дурацких красивых ботинках и не поменяла их в магазине, как могла бы сделать.
  Солнце уже висело низко над соснами, когда они оставили Порт Лоренс. На севере леса примыкали к городу совсем близко. Мелиссе всегда казалось, что она из одного мира шагает прямо в другой, словно из действительности в волшебную страну: когда она выходила из Порт Лоренса, то в мгновение ока оказывалась отрезанной от людей целым войском сосен.
   В полутора милях от Порт Лоренса была маленькая железнодорожная станция с маленьким станционным домиком, который в этот час дня пустовал, так как не ожидалось никакого местного поезда. Не было видно ни души, когда Барни и Мелисса вышли из леса. Налево внезапный зигзаг пути скрывал от глаз рельсы, но над верхушками деревьев длинное перо дыма возвещало о подходе поезда. Рельсы уже вибрировали от его грохота, когда Барни перешагнул через стрелку. Мелисса шла позади него, останавливаясь, чтобы собрать июньские колокольчики, вьющиеся вдоль маленькой тропинки. До прибытия поезда было еще достаточно времени, и она беззаботно встала на первый рельс.
  Следующие тридцать секунд остались в воспоминании Мелиссы жутким кошмаром: за эти секунды она прожила тысячи жизней.
 Каблук ее красивого дурацкого ботинка попал в щель стрелки. Она никак не могла вытянуть его.
- Барни, Барни! - закричала она испуганно.
  Барни обернулся, увидел ее затруднительное положение, ее побледневшее лицо - и ринулся назад. Он пытался вытянуть ее каблук, пытался освободить ногу из тисков - напрасно. Через мгновение поезд вынесется из-за поворота прямо на них!
 - Уходи, уходи, Барни, тебя задавит! - кричала Мелисса, пытаясь оттолкнуть его.
   Барни упал на колени, белый, словно призрак. Он отчаянно рвал ее шнурок, пытался развязать узел дрожащими пальцами, а потом выхватил из кармана нож. Мелисса все еще пыталась оттолкнуть его. В ее голове билась лишь одна мысль - Барни погибнет! О себе она совсем не думала.
- Барни, уходи, ради Бога!
- Никогда! - пробормотал тот сквозь зубы и с безумной силой рванул шнурок. Поезд уже гремел на повороте, когда Барни вскочил на ноги, схватил Мелиссу - и выдернул ее ногу из башмака. Ветер от пролетающего мимо поезда превратил стекающий по его лицу пот в холодные струйки.
- Слава Богу! - выдохнул он.
  Мгновение они стояли, тупо уставившись друг на друга -  два бледных, трясущихся существа с раскрытыми от ужаса глазами, - а потом побрели к низкой скамейке в конце станции и упали на нее. Барни спрятал лицо в ладони и молчал. Мелисса сидела, глядя невидящими глазами на сосновый лес, на пни просеки, на длинные, мерцающие в закатном солнце рельсы. Одна мысль огнем жгла ее мозг.
  Доктор Трент сказал ей больше года назад, что у нее смертельная сердечная болезнь, что любое, даже легкое волнение может тут же убить ее. Если это так, то почему она осталась жива? Она только что испытала такое ужасное потрясение, какое многие люди не испытывают за всю жизнь - столько вместилось в эти бесконечные тридцать секунд. И все же она не умерла! Ей даже не стало плохо. Слабость в коленях была совершенно естественной в данной ситуации, сердце у любого забилось бы быстрее - и ничего больше!  Почему? Может ли быть, что доктор Трент ошибся?
  Мелисса дрожала так, как будто холодный ветер внезапно выстудил ее душу. Она смотрела на Барни, сгорбившегося около нее. Его молчание было красноречивым: наверно, ему пришло в голову то же самое, то же ужасное подозрение, что он женился не на несколько месяцев или год, а навсегда, на женщине, которую не любил, которая сама привязала его к себе своей ложью... Мелиссу охватил ужас. Этого не могло быть. Это было бы слишком жестоко, дьявольски жестоко. Доктор Трент просто не мог совершить ошибку, нет, ведь он считается в Онтарио одним из лучших специалистов по болезням сердца. Мелисса вспомнила ужасные приступы боли. Должно же им быть какое-то объяснение?
Но ведь приступы не повторялись уже почти три месяца.
Почему?
Барни пошевелился и встал, не глядя на Мелиссу, сказав небрежно:
- Полагаю, надо возвращаться. Солнце заходит. Сможешь идти?
- Думаю, что да, - несчастно проговорила Мелисса.
  Барни пошел по просеке и подобрал брошенный сверток, в котором были ее новые ботинки. Он принес их ей, но не помог ни вынуть, ни надеть. Пока Мелисса обувалась, он стоял к ней спиной и созерцал сосны. Потом в тишине они спустились вниз, к озеру.  Барни все так же молча завел мотор, и лодка рванулась в закат над Мистависом. Молча мчались они мимо мысов, коралловых заливов и серебряных рек, где в вечернем свете скользили бесшумные каноэ. Молча проследовали мимо домов, откуда доносились музыка и смех. Молча причалили на берегу под Синим Замком.
   Мелисса поднялась по скалистым ступеням и вошла в дом. Она села на первый же подвернувшийся стул и сидела, уставившись в окно, равнодушная к радостному мурлыканию Счастливчика и диким воплям Банджо, протестующего против того, что она заняла его место. 
  Барни вошел несколько минут спустя. Он не приблизился к ней, лишь мягко спросил, не чувствует ли она себя хуже после такого волнения. Мелисса отдала бы весь свой счастливый год за то, чтобы честно сказать: «Да, чувствую».
- Нет,- твердо сказала она.
   Барни вошел в Комнату Синей Бороды и запер дверь. Мелисса слышала, как он ходит туда-сюда по комнате.  Он никогда не ходил так прежде.
И подумать только - час назад, всего час назад она была так счастлива!

Глава 36

   Наконец Мелисса легла. Перед тем, как лечь, она перечитала письмо доктора Трента. Это ее немного успокоило. Письмо дышало уверенностью, а почерк был четким и определенным. Таким могло быть только письмо человека, который знал, о чем пишет. Но заснуть она не могла, и лишь притворилась, когда вошел Барни. Барни тоже притворился, что заснул, но Мелисса хорошо понимала, что он спит не больше, чем она. Она чувствовала, что он лежит, глядя в темноту и о чем-то размышляя. О чем?
   Мелисса, которая провела, глядя в окно, так много счастливых бессонных часов, этой ночью заплатила за все высокую цену. Ужасный факт медленно выплывал из туманных предположений и опасений. Она не могла закрыть глаза на него, не могла оттолкнуть, проигнорировать. Не было у нее серьезной болезни сердца, независимо от того, что сказал доктор Трент.  Если бы была, те тридцать секунд убили бы ее. Бесполезно вспоминать письмо доктора Трента и его репутацию. Даже самые известные специалисты иногда ошибались. Ошибся и доктор Трент.
  К утру Мелисса задремала, и ей снились кошмары. В одном из них Барни жестоко упрекал ее, что она его обманула.  Она рассердилась и яростно ударила его скалкой по голове, которая оказалась стеклянной и разлетелась на мелкие осколки по всему полу. Мелисса пробудилась с криком ужаса и с облегчением засмеялась, поняв, что это сон, но тут же с замирением сердца вспомнила все, что случилось накануне.
   Барни уже ушел. Мелисса знала, как люди иногда знают без слов, что его не было ни в доме, ни в Комнате Синей Бороды. В гостиной стояла тишина, тишина непривычная. Мелисса поняла, что это остановились старые часы. Барни, должно быть, забыл завести их, хотя прежде никогда не забывал. Комната без их тиканья стала мертвой, хотя свет все так же струился через окно-фонарик, и блики от танцующих волн дрожали на стенах.
   Каноэ не было, но Леди Джейн стояла на материке под деревьями. Барни ушел в лес. Он не вернется до ночи, а возможно, и дольше. Он, наверно, сердится на нее. Это молчание, этот уход должны означать гнев, глубокое, уязвленное негодование. Ну что же, Мелисса знала, что ей делать. Она страдала уже не так остро, но эта странная бесчувственность, пронизавшая все ее существо, была еще хуже, чем боль - как будто что-то в ней умерло.
   Мелисса заставила себя приготовить и съесть небольшой завтрак, механически привела комнаты Замка в порядок, надела шляпу и пальто, заперла дверь, положила ключ в дупло старой сосны и пошла к  моторной лодке. Она отправится в Дирвуд, к доктору Тренту.
Она должна знать!

Глава 37

Доктор Трент смотрел на нее, словно что-то вспоминая.
- Мисс - мисс...
- Миссис Снейт, - сказала спокойно Мелисса. -  Я была еще мисс Мелисса Стерлинг, когда приходила к вам в прошлом мае, более года назад. Хочу проконсультироваться с вами о моем сердце.
  Лицо доктора Трента просветлело.
- О, конечно. Теперь вспомнил. Не сердитесь, что я вас не узнал, вы так изменились!  Вышли замуж?  Хорошо, это пошло вам на пользу. Вы уже не напоминаете тяжело больную, а? Помню, в тот день я был ужасно расстроен. Известия о бедном Неде шокировали меня. Но Нед теперь в порядке, как и вы, очевидно. Я же сразу сказал вам, что нет причин для беспокойства.
- Вы написали мне, - сказала медленно Мелисса, и у нее возникло любопытное ощущение, что за нее говорит кто-то другой, - что у меня стенокардия в последней стадии, сложная, с аневризмом. И что я могу умереть в любую минуту, что я не проживу дольше года.
Доктор Трент уставился на нее.
- Невозможно! - сказал он непонимающе.  - Я не мог сказать вам такого!
 Мелисса вынула из сумочки письмо и протянула ему.
- «Мисс Мелиссе Стерлинг», прочитал он. - Да - да, конечно, я написал вам его в поезде, той ночью. Но я же сказал вам, что нет ничего серьезного!
- Прочтите письмо, - настаивала Мелисса.
  Доктор Трент вынул письмо из конверта, развернул, пробежал глазами. Тревога отразилась на его лице.  Он вскочил на ноги и взволнованно зашагал по комнате.
- О Боже! Это письмо я написал старой мисс Джейн Стирлинг, из Порт Лоренса! Она была здесь в тот же день, что и вы. Я послал вам не то письмо! Какая непростительная небрежность! Но я был не в себе той ночью. Мой Бог, и вы считали... но почему вы не показались другому врачу?
 Мелисса встала и снова села.
- Я вам верила, - сказала она слабо. - Я не пошла ни к какому другому врачу. Я... впрочем, это долго объяснять. В общем, я поверила, что скоро умру.
Доктор Трент остановился перед нею.
- Никогда себе не прощу. Ну и год был у вас, должно быть! Но вы не выглядите... я не могу понять!
- Не обращайте внимания, - тупо сказала Мелисса. - Получается, что с моим сердцем все в порядке?
- Да, ничего серьезного. У вас было то, что называют псевдоангиной. Это заболевание полностью проходит при надлежащем лечении. Или иногда от радости, от сильного радостного потрясения. Вас очень беспокоили приступы?
- С марта у меня не было ни одного, - ответила Мелисса, вдруг вспомнив изумительное чувство нового рождения, которое она испытала, увидев Барни, возвращающегося домой невредимым после бури. Не это ли радостное потрясение вылечило ее?
- Тогда, вероятно, вы выздоровели. В письме, которое вы не получили, я дал вам рекомендации и, конечно же, предположил, что вы проконсультируетесь у другого врача. Почему же вы не сделали этого, дитя мое?
- Я не хотела, чтобы кто-нибудь знал.
- Глупости! - сказал доктор Трент. - Я не могу понять такой нелепицы. Бедная старая мисс Стирлинг - она-то получила ваше письмо, сообщавшее, что у нее нет ничего серьезного!  Конечно, это ничего не изменило бы - ее случай был безнадежным. Что бы она ни сделала, как бы не береглась, это ей не помогло бы. Я удивлен, что она и два месяца-то прожила. Она была здесь в тот день незадолго до вас, и я не смог сказать ей правду в лицо. Вы, верно, считаете меня прямолинейным грубым стариканом, и мои письма тоже достаточно прямолинейны, но я становлюсь мягкосердечным трусом, когда мне предстоит сказать женщине в лицо, что она должна скоро умереть. Я сказал ей, что проконсультируюсь, все обдумаю и дам ей ответ на следующий день. Но вышло так, что ее письмо получили вы!
   Она была одинока, жила только с девочкой-прислугой и умерла спустя два месяца после того, как побывала здесь. Умерла во сне. Моя ошибка ничего не изменила для нее, но для вас! Я не могу простить себе, что заставил вас провести в страданиях целый год. Мне нет оправдания, не оправдывает меня и то, что мой сын, как предполагалось, был смертельно ранен. Сможете ли вы когда-либо простить меня, дитя мое?
   Год страданий! Мелисса улыбнулась вымученной улыбкой, подумав, какое счастье принесла ей ошибка доктора Трента. Но теперь она должна будет за это заплатить.
  Она позволила доктору Тренту осмотреть себя и ответила на все его вопросы. Когда он сказал ей, что она чудесна, словно скрипка, и будет жить лет до ста, она встала и, поблагодарив, тихо ушла.  Мелисса знала, что за дверями ее ждало много ужасных вещей, которые надо было обдумать.
  Доктор Трент счел эту девушку немного странной. Любой подумал бы так же, увидев ее безнадежные глаза и удрученное лицо в ответ на сообщение, что вместо смерти ей даруется жизнь. Снейт? За какого дьявола она вышла замуж? Он никогда не слышал в Дирвуде ни о каких Снейтах. Подумать только, ведь она была такой болезненной, тощей, маленькой старой девой! Этот брак совершенно изменил ее, кем бы ни был этот Снейт.
 И тут доктор Трент вспомнил. Это же тот бездельник с острова! И Мелисса Стерлинг вышла за него? И ее клан позволил ей? Ну что ж, вероятно, именно в этом и кроется разгадка. Она вышла за него поспешно, а потом раскаялась, и вот почему ее не обрадовала перспектива прожить еще долго. Замужем! Бог знает за кем! За преступником? Беглецом от правосудия? Ужасно, если она видела в смерти единственный выход! Бедная девочка! Но почему женщины такие глупые?
  И доктор Трент вычеркнул Мелиссу из своей памяти, хотя до самой смерти стыдился того, что однажды перепутал конверты.

Глава 38

  Мелисса быстро шла по глухим улицам Дирвуда. Она не хотела встретить никого из знакомых. Хотя даже незнакомых встречать ей сейчас не хотелось. Ее мысли путались, рвались, казались растрепанными и грязными. И себя она чувствовала такой же, поэтому облегченно всхлипнула, когда Дирвуд остался позади, хотя на дороге тоже можно было встретить кого-нибудь из знакомых. Автомобили мчались мимо нее с хриплым воем. Один из них был полон молодых людей, которые громко пели:

     Мою жену лихорадит, о да,
    Мою жену лихорадит, о да,
     Когда дорогуша
    Отдаст Богу душу,
    Я буду свободен тогда!

 Мелисса вздрогнула, словно ее ударили кнутом.
  Она заключила сделку со смертью, и смерть обманула ее. Теперь перед нею со злорадной усмешкой встала жизнь. Она, Мелисса, заманила в ловушку Барни, и он женился на ней. Развод в Онтарио получить практически невозможно, это очень дорого, а Барни беден.
  С жизнью в ее сердце вернулся страх. Страх того, что подумает Барни. И что скажет. Страх, что ей придется жить без него. Страх вернуться к оскорбленным и забытым родственникам.
  Она отпила лишь один глоток из божественного кубка, и теперь этот кубок отнят от ее губ. Нет рядом доброй милосердной смерти, которая сможет спасти ее. Она должна продолжать жить в тоске. Все было испорчено, запятнано, стерто, даже этот год в Синем Замке. Ее любовь к Барни была прекрасной, потому что за порогом ждала смерть. Теперь все стало другим, потому что смерть ушла. Как можно вынести невыносимое?
  Она должна вернуться и все ему рассказать. Убедить его, что она и не думала его обманывать - она просто должна заставить его поверить в это. Она должна попрощаться с Синим Замком и вернуться в уродливый кирпичный дом на Липовой Аллее, назад ко всему, что она, как ей казалось, оставила навсегда. К прежней неволе, к старым страхам. Но это не имело значения. Только бы Барни поверил, что она не обманывала его!
   Когда Мелисса достигла озера, ее вдруг вывел из оцепенения неожиданный вид: рядом со старой, разбитой Леди Джейн был припаркован другой автомобиль - замечательный, фиолетовый, сияющий, словно зеркало. Его дизайн явно говорил о марке «вер-де-вер». На месте водителя сидел надменный шофер в ливрее, а в салоне - мужчина, который, завидев Мелиссу, открыл дверцу, проворно выскочил и теперь стоял под соснами и ждал ее. Мелисса, приближаясь, смогла хорошо его разглядеть.
   Это был низенький, пухлый человек с широким, румяным, добрым лицом, чисто выбритым. Неунывающий маленький бесенок в парализованном уме Мелиссы воскликнул: «Такое лицо должно быть оторочено белой бородой!»  Старомодные, в стальной оправе очки прикрывали синие глаза.  Где же, где Мелисса могла видеть это лицо прежде? Оно казалось ей знакомым, словно свое собственное.
  Незнакомец носил зеленую шляпу и легкое пальто поверх костюма в крупную яркую клетку. Его галстук вопиюще зеленел, а на пухлой руке, которую он поднял, чтобы привлечь внимание Мелиссы, сверкнул огромный бриллиант. Но улыбка его была доброй и отеческой, а в его сердечном голосе звучало что-то, что покорило ее.
- Скажите, мисс, не принадлежит ли вон тот дом мистеру Редферну? А если да, то как могу я до него добраться?
  Редферн! Конечно! Перед глазами Мелиссы затанцевала череда бутылок - длинные бутылки с горькой микстурой, круглые с тоником для волос, квадратные с жидкой мазью, короткие и пузатые с Пурпурными Пилюлями, - и со всех этикеток на нее глядело  преуспевающее, лунообразное улыбающееся лицо и очки в стальной оправе. Доктор Редферн!
- Нет, - сказала слабо Мелисса. - Этот дом принадлежит мистеру Снейту.
Доктор Редферн кивнул.
- Да, я понимаю: Берни назвал себя Снейтом, ведь это фамилия его бедной матери. Бернард Снейт Редферн - это он. Не можете ли вы, мисс, сказать мне, как добраться до этого острова? Кажется, никого нет дома. Никто не выглянул, хотя я махал руками и вопил. Генри, конечно, не вопил, он - человек дела, но старый доктор Редферн может себе это позволить. Но я лишь спугнул пару ворон. Думаю, что Берни нет дома.
- Утром, когда я уезжала из дома, он уже ушел, - сказала Мелисса. -  И думаю, еще не вернулся.
  Она говорила тяжело и невыразительно. Этот последний удар временно лишил ее последнего рассудка, оставшегося после посещения доктора Трента. В глубине души маленький бесенок повторял глупую старую пословицу: «Беда не приходит одна».  Но она и не пробовала все это осмыслить. Зачем?
Доктор Редферн в недоумении уставился на нее.
- Когда вы уехали этим утром? Вы что, живете там?
Он махнул алмазом в направлении Синего Замка.
- Конечно, - глупо ответила Мелисса. - Я его жена.
  Доктор Редферн вынул желтый шелковый носовой платок, снял шляпу и вытер лоб. Он был совсем лысый, и бесенок Мелиссы процитировал: «Почему вы позволяете себе облысеть? Почему теряете вашу мужественную красоту? Попробуйте бальзам Редферна Энергия Волос. Это сохранит вашу молодость».
- Извините, - сказал доктор Редферн. - Это для меня неожиданность.
- Неожиданности, кажется, сегодня просто витают в воздухе, - хихикнул бесенок, прежде чем Мелисса успела заставить его умолкнуть.
-Я не знал, что Берни женат. Я не думал, что он сможет жениться, не известив своего старого папу.
 Показалось ли Мелиссе, или глаза доктора Редферна действительно затуманились? Невзирая на собственную тупую боль от страдания и страха, Мелисса почувствовала острую жалость к нему.
- Не обвиняйте его, - сказала она поспешно. - Это была моя идея, не его.
-  Не вы же делали ему предложение, - сказал доктор Редферн. - Он мог бы сообщить мне, чтобы я познакомился с девушкой, которую он предназначил мне в невестки. Но сейчас я счастлив познакомиться с вами, моя дорогая, очень счастлив.  Вы кажетесь разумной молодой женщиной. Я всегда боялся, что Берни выберет какую-нибудь симпатичную пустышку только потому, что она красива. Они за ним просто увивались. Мечтали о его деньгах, а? Не любили Пилюли и Горькую микстуру, но любили доллары. А? Хотели запустить их милые пальчики в миллионы старого доктора. А?
- Миллионы! - прошептала Мелисса. Ей хотелось куда-нибудь сесть и подумать. Ей хотелось, чтобы и она сама, и Синий Замок могли опуститься под воды Мистависа  и навсегда исчезнуть из глаз людей.
- Миллионы, - торжественно сказал доктор Редферн. - И подумать только, Берни бросил все ради этого!
 Бриллиант снова высокомерно качнулся в сторону Синего Замка
-  Вы думали, у него больше здравого смысла? А? И все это из-за девушки. Наверное, он преодолел то свое чувство, раз женился. Вы должны убедить его вернуться к цивилизации. Не стоит тратить впустую жизнь подобно этому. Разве вы не собираетесь отвезти меня в ваш дом, моя дорогая? Я думаю, вы знаете, как туда попасть.
- Конечно, - сказала Мелисса. Она спустилась к маленькой бухте, где стояла моторная лодка, Редферн последовал за ней.
- Ваш... ваш спутник тоже поедет?
- Кто? Генри? О, нет.  Смотрите, как он всем видом выражает неодобрение. Не одобряет он мою экспедицию. Эта лесная дорога довела его до истерики. Да, дорога была ужасной. Чья там старая машина?
- Барни.
- Господь Всемогущий! Берни Редферн ездит на такой развалюхе? Она кажется прапрабабушкой всех «фордов».
- Это не «форд». Это «слоссон», - запальчиво сказала Мелисса. Почему-то добрая насмешка доктора Редферна над дорогой старой Леди Джейн вернула ее к жизни. К жизни, которая была болью, но жизнью - лучше, чем ужасное существование прошлых нескольких минут и лет. Она пригласила доктора Редферна сесть в лодку и отвезла его к Синему Замку. Ключ был все еще в старой сосне, дом казался тихим и пустынным. Мелисса провела доктора через гостиную на западную веранду. Она должна, по крайней мере, оказаться на воздухе. Солнце светило ярко, но на юго-западе из-за Мистависа поднималась большая грозовая туча с белыми краями и фиолетовыми тенями. Доктор опустился, задыхаясь, на простой стул и снова вытер лоб.
- Тепло, а? Боже, какой вид! Думаю, его красота смягчила бы даже сердце Генри.
- Вы обедали? - спросила Мелисса.
- Да, моя дорогая, прежде чем мы выехали из Порт Лоренса. Я не знал, в какие дикие края нам придется забраться. И уж конечно я не собирался найти здесь такую замечательную невестку, готовую меня накормить. Кошки, а? Кис-кис! Смотрите, я им нравлюсь! Кошки меня любят. Берни всегда любил кошек! Это единственная вещь, которую он унаследовал от меня. Во всем остальном он - копия своей бедной матери.
  Мелисса осталась стоять на ступеньках, но доктор Редферн заставил ее сесть в кресло-качалку.
- Сядьте, дорогая. Никогда не стойте, когда можете сесть. Я хочу получше разглядеть жену Берни. Знаете, ваше лицо мне нравится. Не очень красивое -  не возражаете против такого определения? Вы кажетесь достаточно разумной, чтобы это знать. Садитесь.
 Мелисса села. Сидеть не двигаясь, когда страдания побуждают шагать туда-сюда - настоящая пытка. Каждый нерв ее существа кричал, что ей хочется остаться одной, скрыться от всех, но приходилось сидеть и слушать доктора Редферна, который вовсе был не против поболтать с ней.
- Когда, вы думаете, Берни вернется?
- Я не знаю, вероятно, к ночи.
- Куда он пошел?
- Не знаю. Вероятно, бродит по лесам.
- Что же, он не говорит вам, куда идет и когда вернется? Берни был всегда скрытным молодым чертенком.  Я никогда не понимал его. Точно так же, как и его бедная мать. Но я очень беспокоился о нем и очень переживал из-за его исчезновения. Одиннадцать лет назад. Я не видел моего мальчика одиннадцать лет.
- Одиннадцать лет? - удивилась Мелисса.  - Здесь он живет только шесть.
- О, до этого он побывал в Клондайке, и еще Бог знает где. Он даже писал мне время от времени, но никогда не давал ключа к тому, где он был, только сообщал, что с ним все в порядке.  Я думаю, он говорил вам об этом.
- Нет. Я ничего не знаю о его прошлой жизни, -  сказала Мелисса с внезапной досадой. Она хотела знать, теперь она должна знать. Прежде это не имело значения, но теперь она должна знать все. От Барни она уже ничего не узнает. Она даже никогда не увидит его снова. А если и увидит, то у нее не будет никакого шанса поговорить о его прошлом.
- Что случилось? Почему он уехал из дома? Расскажите мне, расскажите.
- Ну, это не такая уж и редкая история - молодой сумасброд, потерявший себя из-за ссоры со своей девушкой. Только Берни был упрямым сумасбродом, очень упрямым. Его никогда нельзя было заставить сделать что-то, чего он делать не хотел. Таким уж он уродился. Все же он был всегда тихим, ласковым мальчиком, как его бедная мать, которая умерла, когда Берни было только два года. Я только что начал делать деньги на своих микстурах, изобретал их рецепты. Деньги на меня так и сыпались. Берни имел все, что хотел, учился в лучших частных школах. Я хотел, чтобы он стал джентльменом, чего я никогда не мог. У него были все шансы. Он получил прекрасное образование.  Я хотел, чтобы он занялся юриспруденцией, а он жаждал изучать журналистику и тому подобное. Требовал купить ему газету или помочь ему с публикациями в «заслуживающем внимания, честном канадском журнале», как он говорил.  Я, возможно, сделал бы это - я всегда делал то, что он хотел. Разве не для него я жил? Я хотел, чтобы он был счастлив, но он никогда не был счастливым. Он, конечно, мне об этом не говорил, но я чувствовал, понимаете? У него было все, что он хотел -  деньги, которые он мог тратить, собственный счет в банке, путешествия, но он не был счастлив. Пока он не влюбился в Этель Траверс. Тогда он почувствовал себя счастливым - но ненадолго.
  Облако закрыло солнце, и большая, холодная, фиолетовая тень накрыла Миставис, коснулась Синего Замка, накрыла и его. Мелисса дрожала.
-  Какая она была? - спросила Мелисса, хотя каждое слово ножом резало ее сердце.
- Самая симпатичная девочка в Монреале, - сказал доктор Редферн. - О, она была красавицей. Золотые волосы, сияющие, как шелк; огромные нежные черные глаза; кожа напоминала молоко с розами. Не удивительно, что она свела Берни с ума.  Этель не была легкомысленной. Тоже образованная.  Чистокровная, одно из лучших семейств. Но в кошельке пусто. А? Берни был без ума от нее. Самый счастливый молодой дуралей, которого свет когда-либо видел. А потом - конец.
- Что случилось? - Мелисса сняла свою шляпу и рассеянно тыкала ее булавкой. Счастливчик мурлыкал у ее колена, Банджо с подозрением разглядывал доктора Редферна. Нип и Тук лениво каркали в соснах. Манила гладь Мистависа. Все было как всегда, и все изменилось. Со вчерашнего дня прошло сто лет. Вчера в это время они с Барни сидели на этой веранде за поздним обедом и смеялись. Смех? Мелисса чувствовала, что с ним покончено навсегда. И со слезами тоже. И в том, и в другом больше не было смысла.
- Никто не знает, дорогая. Какая-то глупая ссора, я думаю. Берни просто исчез. Он написал мне с Юкона. Сказал, что его помолвка расторгнута, и он не вернется. И не пробовать выследить его, потому что он не вернется никогда. А? Я и не пытался.  Я знал Берни. Я начал копить деньги, потому что больше делать было нечего. Но я был очень одинок, и жил только краткими письмами Берни - Клондайк, Англия, Южная Африка, Китай, - отовсюду. Я думал, что, возможно, он когда-нибудь решит вернуться к одинокому старому папе. Шесть лет назад прекратились и письма. Я не получал от него ни слова до прошлого Рождества.
- Он вам написал?
- Нет. Но он снял пятнадцать тысяч долларов со своего банковского счета. Менеджер банка - мой друг, один из самых крупных акционеров. Он всегда обещал мне сразу сообщить, если Берни предъявит чек. У Берни было пятьдесят тысяч, но он никогда не трогал ни цента до последнего Рождества. Чек был выписан на Анслея, Торонто.
- Анслей? - Мелисса услышала, как произносит эту фамилию! На ее туалетном столике лежал футляр с торговой маркой «Анслей».
- Да. Крупная ювелирная фирма. После этого я подумал немного и ожил. Я хотел определить местонахождение Берни. У меня были на это причины.  Я решил, что он уже бросил свои глупости и образумился. Эти пятнадцать тысяч сказали мне, что ветер переменился. Менеджер связался с Aнслеем (его жена была из Анслеев)  и узнал, что Бернард Редферн купил  жемчужное ожерелье. Был и адрес: ящик № 444, Порт Лоренс, Мускока, Онтарио.  Сначала я подумал, что напишу ему, но потом решил подождать до весны и самому найти его. И приехал на автомобиле из Монреаля. Вчера прибыл в Порт Лоренс. Спросил на почте. Сказали, что не знают ничего ни о каком Бернарде Снейте Редферне, но есть Барни Снейт, который держит у них ящик. Живет на острове, сказали они. И вот я здесь. Где же Берни?
  Мелисса указала пальцем на ожерелье. Она носила на шее пятнадцать тысяч долларов!  И она не удивилась, что Барни мог себе это позволить! Внезапно она рассмеялась прямо в лицо доктору Редферну.
- Простите меня, но все это так забавно, -  сказала бедная Мелисса.
 - Не сомневаюсь, - отозвался доктор Редферн, чувствуя шутку, но не понимая ее. - Ну что ж, вы кажетесь разумной молодой женщиной, и я думаю, имеете большое влияние на Берни. Не можете ли вы заставить его вернуться к цивилизации и жить, как все люди? У меня есть дом. Большой, как замок. Обставлен, словно дворец. Я хочу, чтобы там со мной жила семья: Берни, жена Берни, дети Берни...
- А Этель Траверс вышла замуж? - с сомнением спросила Мелисса.
- Благослови вас Бог, конечно!  Спустя два года после исчезновения Берни. Но она теперь вдова. Хорошенькая, как и раньше. Буду откровенным - я хотел найти Берни еще и по этой причине. Я думал, что они составят прекрасную пару. Но, конечно, теперь это исключено. Выбор Берни достаточно хорош для меня. Все, что хочет мой мальчик! Как вы думаете, он скоро вернется?
- Я не знаю. Не исключено, что поздно вечером. А возможно, только завтра. Но я могу разместить вас с удобствами. Переночуете, а завтра он, конечно, вернется.
Доктор Редферн покачал головой.
- Слишком сыро. У меня ревматизм.
 «Зачем вы терпите такие муки? Ведь есть Бальзам Редферна!» - хихикнул бесенок Мелиссы.
- Я должен вернуться в Порт Лоренс до дождя. Генри просто с ума сходит, когда видит грязь на автомобиле. Но завтра я приеду, а вы пока поговорите с Берни.
   Доктор Редферн пожал ее руку и ласково потрепал по плечу. Он попытался бы поцеловать ее, если бы Мелисса поощрила его, но она не стала этого делать.  Не то чтобы она была против - хоть доктор был громкогласным и болтливым, но он ей понравился, - просто она поняла, что хотела бы быть его невесткой, если бы Редферн не был миллионером, а Барни - его сыном и единственным наследником.
  Она перевезла его на лодке и смотрела, как исчезал в лесу фиолетовый автомобиль. Водитель Генри выглядел так, словно хотел сказать что-то презрительное и обидное. Потом Мелисса возвратилась в Синий Замок. То, что она должна была сделать, надо было делать быстро. Барни мог вернуться в любой момент. К тому же собирался дождь. Она была рада, что чувствует себя уже не так плохо. Когда вас постоянно бьют по голове, вы, естественно, становитесь бесчувственной и глупой.
  Она обреченно, словно увядший цветок, погубленный морозом, стояла у камина, глядя на белый пепел последнего огня, отгоревшего в Синем Замке.
«Во всяком случае, - подумала Мелисса устало, - Барни не беден. Он сможет оплатить развод. Очень кстати». 

Глава 39

  Она должна написать записку. Бесенок опять засмеялся. В романах, которые она читала, убегающая из дома жена обычно оставляла записку на подушечке для иголок. Это не очень оригинальная идея, но надо же как-то все объяснить. Что оставалось делать, как не написать записку? Она посмотрела вокруг, ища что-нибудь, чем можно было ее написать. Чернила? Их не было. Мелисса никогда не писала ничего, с тех пор как прибыла в Синий Замок, кроме памяток о домашних делах для Барни. Для этого подходил и карандаш, но сейчас Мелисса даже его не могла найти.
  Мелисса рассеянно подошла к двери Комнаты Синей Бороды и попробовала ее открыть. Она ожидала найти ее запертой, но дверь неожиданно услужливо отворилась. Мелисса никогда не пробовала войти сюда прежде и не знала, запирал ее Барни обычно или нет. Если да, то он, должно быть, был ужасно расстроен, раз оставил ее открытой. Она не осознавала, что делает что-то недозволенное, она только искала письменные принадлежности. Все ее мысли вертелись вокруг того, что же она напишет, поэтому она вошла в комнату без малейшего любопытства.
  Не было никаких красивых женщин, развешенных по стенам за волосы. Комната оказалась очень уютным местом, с простой железной печкой, труба которой уходила в крышу. В одном конце комнаты стоял стол, заполненный какой-то странной посудой, вероятно, используемой Барни в его вонючих действиях. «Химические эксперименты», - равнодушно подумала Мелисса. С другой стороны, она заметила большой письменный стол и вертящийся стул. Стены были покрыты полками с книгами.
 Мелисса двинулась к столу. Подойдя к нему, она замерла, глядя на то, что лежало на виду. Связка гранок.  На верхней странице название «Дикий мед», а под ним имя – «Джон Фостер».
 Открыв наугад, она прочла: «Сосны - деревья мифов и легенд. Они уходят корнями глубоко в прошлое мира, но ветер и звезды любят качаться на их высоких вершинах. Какая дивная музыка слышна, когда старый Эол натягивает струны своей арфы на крепкие ветви сосен». Мелисса своими ушами слышала, как однажды это сказал Барни, когда они проходили под этими самыми соснами.
Итак, Барни оказался Джоном Фостером!
 Мелисса даже не была взволнована. За один день на нее обрушилось столько ударов и открытий, сколько не каждый может осознать. Она только подумала: «Как просто все разъяснилось». 
 Мелисса вспомнила, что вскоре после того, как Барни привез последнюю книгу Джона Фостера, она зашла в книжный магазин Порт Лоренса и услышала, как посетитель спросил у хозяина, не вышла ли новая книга этого популярного писателя. Хозяин кратко ответил: «Нет. Ждем на следующей неделе». Мелисса уже было открыла рот, чтобы сказать: «О, она уже вышла», но тут же снова закрыла его. В конце концов, это не ее дело. Она решила, что хозяин хочет скрыть свою нерасторопность, не получив вовремя книгу. Теперь она поняла. Книга, которую дал ей Барни, была одним из авторских экземпляров, посланных ему для ознакомления.
 Итак! Мелисса безразлично отодвинула гранки в сторону и села на вертящийся стул. Она взяла ручку Барни, лист бумаги и начала писать. Только факты!
«Дорогой Барни!
Этим утром я была у доктора Трента  и узнала, что он послал мне по ошибке не то письмо. У меня никогда не было ничего серьезного с сердцем, и теперь я вполне здорова.
  Я не хотела обмануть тебя. Пожалуйста, верь этому. Я не перенесу, если ты мне не поверишь. Я очень сожалею об этой ошибке, но ты, конечно, сможешь получить развод, если я оставлю тебя. Бегство жены - вполне весомое основание для развода в Канаде.  Конечно, если я что-нибудь могу сделать, чтобы помочь тебе ускорить это, я сделаю с удовольствием, если твой адвокат свяжется со мной.
Благодарю тебя за всю твою доброту ко мне. Я никогда этого не забуду. Думай обо мне снисходительно, потому что я вовсе не хотела заманить тебя в ловушку. До свидания.
Признательная тебе,
Мелисса».
Это было очень холодно и жестко, она знала. Но пробовать сказать что-нибудь еще было бы опасно -  прорвет плотину, и прольется поток непоследовательностей и страстных жалоб.
 В постскриптуме она добавила:
«Сегодня здесь был твой отец.  Завтра он приедет снова. Он рассказал мне все. Я думаю, что ты должен вернуться к нему, он так одинок без тебя».
  Она вложила письмо в конверт, написала поперек него «Барни» и оставила на столе. Сверху она положила нитку жемчуга. Если бы это были дешевые бусинки, то она оставила бы их себе на память об этом волшебном годе, но нельзя же было оставить себе подарок за пятнадцать тысяч долларов от мужчины, который женился на ней из жалости, и кого она теперь покидала. Ей было больно оставлять полюбившуюся драгоценность, даже больнее, чем оставить Барни - пока. Горе лежало на ее сердце, словно глыба льда. Если она начнет таять… При этой мысли Мелисса задрожала и быстро вышла из комнаты.
  Она надела шляпу, механически покормила Счастливчика и Банджо, заперла  дверь и тщательно спрятала ключ в дупле старой сосны. Потом переправилась на материк в лодке и несколько мгновений стояла на берегу, глядя на свой Синий Замок.
   Дождь еще не пошел, но небо потемнело, Миставис стал серым и угрюмым. Маленький дом под соснами выглядел очень грустно - шкатулка, лишившаяся своих драгоценностей,  лампа  с погасшим пламенем.
«Я никогда больше не услышу, как плачет ночью ветер над Мистависом», - мелькнула у Мелиссы мысль. Раньше она только посмеялась бы, узнав, что из-за такого пустяка кому-то может стать больно.

Глава 40

  У крыльца кирпичного дома на Липовой Аллее Мелисса немного помедлила. Она чувствовала, что должна постучать, словно посторонний посетитель. Розовый куст, как она заметила, был снова покрыт бутонами. Каучуконос все так же чопорно стоял у двери. Мгновенный ужас затопил ее - ужас существования, к которому она возвращалась. Тогда она решительно открыла дверь и вошла, подумав: «Интересно, что чувствовал Блудный сын, вернувшись домой?»
  Миссис Фредерик и кузина Стиклз сидели в гостиной вместе с дядей Бенджаменом. Они уставились на Мелиссу, понимая, что что-то случилось.  Это была уже не та дерзкая, нахальная девчонка, которая смеялась им в лицо в этой самой комнате прошлым летом. Это была женщина с серым лицом и глазами существа, которому нанесен смертельный удар.
  Мелисса безразлично осмотрелась. Комната стала другой, почти при этом не изменившись. Те же самые картины висели на стенах: маленькая сирота, которая стояла возле кровати на коленях в своей бесконечной молитве; черный котенок, который никогда не станет котом; рисунок мелом, сделанный ее отцом, которого она никогда не знала, -  все они висели на своих местах.
  Какой-то цветок все так же низвергался зеленым каскадом из старого горшка на подоконнике. Знакомый фигурный кувшин стоял все на той же полке буфета. Синие с позолотой вазы, подарки к свадьбе матери, все еще украшали каминную доску, обрамляя фарфоровые статуэтки и вычурные часы, которые никогда не шли. Стулья стояли точно на своих местах. Мать и кузина Стиклз, ничуть не изменившиеся, глядели на нее с каменным недружелюбием.
 Мелиссе пришлось заговорить первой.
- Я пришла домой, мама, - сказала она устало.
- Я вижу, - голос миссис Фредерик был ледяным. Она пережила дезертирство Мелиссы и уже почти преуспела в том, чтобы забыть о ее существовании. Она перестроила и организовала свою жизнь без этого неблагодарного, непослушного ребенка, снова заняла свое место в обществе, которое великодушно игнорировало тот факт, что у нее когда-либо была дочь, и жалело ее, если жалело вообще, только осторожными шепотками по углам. Правда состояла в том, что к этому времени миссис Фредерик уже вовсе не хотела возвращения Мелиссы: не хотела ни видеть ее, ни слышать о ней.
  Но теперь Мелисса была здесь, и ее лицо носило следы пережитой трагедии, позора и скандала.
- Я вижу, - повторила миссис Фредерик. - Могу я спросить, почему?
- Потому что я... больше не собираюсь умереть, - хрипло ответила Мелисса.
- Господи помилуй! - воскликнул дядя Бенджамен. - Кто сказал тебе, что ты должна умереть?
- Я думаю, - сказала кузина Стиклз сварливо (она тоже не хотела возвращения Мелиссы), - я думаю, она просто узнала, что у него есть другая жена, в чем мы все это время и были уверены.
- Нет. И очень жаль, что нет, - сказала Мелисса. Она не страдала, только была очень утомлена. Скорее бы все объяснения были позади, и она могла бы подняться наверх, в свою старую, уродливую комнату - одна. Только одна! Скрежет бусинок на рукавах ее матери, их стук о тростниковый стул, почти сводили ее с ума: этого тонкого, настойчивого скрежета она вынести просто не могла.
- Мой дом, как я уже говорила, всегда открыт для тебя, - сказала миссис Фредерик с каменным выражением, - но я никогда не смогу простить тебя.
Мелисса безрадостно засмеялась.
- Я заботилась бы об этом, если могла бы простить себя сама, - сказала она.
- Ну-ка, - сказал дядя Бенджамен сурово, втайне гордясь собой (он чувствовал, что Мелисса снова может оказаться под его влиянием).  - Достаточно тайн. Что случилось? Почему ты ушла от этого парня? Без сомнения, этому есть веская причина - но какая?
 Мелисса автоматически начала говорить. Она рассказывала прямо и незамысловато:
- Год назад доктор Трент сказал мне, что у меня стенокардия, и я долго не проживу. Я хотела узнать, что же такое жизнь, прежде чем  умру. Именно поэтому я ушла из дома. Именно поэтому я вышла за Барни. А теперь я узнала, что это все - ошибка. Сердце у меня здоровое, и я буду жить,  а Барни женился на мне только из жалости. Так что я должна оставить его - свободным.
- Господи! - опять воскликнул дядя Бенджамен. Кузина Стиклз начала плакать.
- Мелисса, если бы ты только рассказала все своей матери...
- Да, да, я знаю, - сказала Мелисса нетерпеливо, - но что проку говорить об этом теперь? Я не могу уничтожить прожитый год. Как я жалею об этом! Я заставила Барни жениться на мне, а он... оказался Бернардом Редферном. Сыном доктора Редферна, из Монреаля. И его отец хочет, чтобы Барни вернулся к нему.
Дядя Бенджамен издал странный звук. Кузина Стиклз отняла от глаз носовой платок с траурной каймой и воззрилась на Мелиссу. Странный свет внезапно зажегся в каменно-серых глазах миссис Фредерик.
- Доктор Редферн - это Человек Пурпурные Пилюли? - спросила она.
Мелисса кивнула:
- Барни еще и Джон Фостер, автор тех книг о природе.
- Но - но... -  миссис Фредерик была явно взволнована, даже не пытаясь осмыслить, что стала тещей  Джона Фостера, - но доктор Редферн - миллионер!
Дядя Бенджамен закрыл рот рукой.
- Десять раз, - сказал он.
Мелисса кивнула.
- Да. Барни уехал из дома много лет назад из-за... некоторых неприятностей... некоторых разочарований. Теперь он, наверно, вернется. Так что, видите, мне пришлось прийти домой. Он не любит меня. Я не могу заставить его выполнять то, что принудила его пообещать.
Дядя Бенджамен выглядел невероятно хитрым.
- Он так сказал? Он хочет избавиться от тебя?
- Нет. Я даже не видела его с тех пор, как узнала все это. Но я говорю вам - он женился на мне только  из жалости, потому что я сама попросила его,  потому что он думал, что это ненадолго.
 Миссис Фредерик и кузина Стиклз попробовали заговорить, но дядя Бенджамен замахал на них рукой и нахмурился.
- Позвольте мне, - сказал он им и обратился к Мелиссе:
- Хорошо, ну, в общем, дорогая, мы обсудим это позже. Видишь ли, мы пока не все понимаем. Как говорит кузина Стиклз, ты должна была довериться нам. Позже, я думаю, мы вместе найдем выход.
- Вы думаете, Барни сможет получить развод? - спросила нетерпеливо Мелисса.
Дядя Бенджамен взглядом подавил восклицание ужаса, готовое сорваться с губ миссис Фредерик.
- Доверься мне, Мелисса. Все устроится. Скажи мне, Досси, ты была счастлива? Был Сне... Редферн добр к тебе?
- Я была очень счастлива, и Барни был очень добр ко мне, - сказала Мелисса, словно отвечая урок. Она помнила, что когда учила грамматику в школе, то всегда  любила прошлое время. Оно всегда казалось настолько патетическим!  «Я была» - было и прошло...
-Тогда не волнуйся, мое дитя, - каким удивительно отеческим стал голос дяди Бенджамена! - Твоя семья поддержит тебя. Мы посмотрим, что можно сделать.
- Спасибо, - сказала тупо Мелисса. Действительно, это было весьма мило со стороны дяди Бенджамена. - Я могу лечь спать? Я... я так устала.
- Конечно, ты устала, - дядя Бенджамен ласково погладил ее по руке. - Ты измучена и расстроена. Иди и ляг, выспись хорошенько. Утром ты увидишь все в новом свете.
 Он открыл перед Мелиссой дверь и, когда она проходила мимо, прошептал:
- Какой наилучший способ удержать любовь мужчины?
 Мелисса слабо улыбнулась. Возвращается старая жизнь, старые оковы. 
- Какой? - кротко спросила она.
- Не терять ее, - хихикнул дядя Бенджамен.
 Закрыв дверь, он потер руки и заговорщически улыбнулся дамам.
- Бедная маленькая Досс! - сказал он с чувством.
- Вы что, действительно думаете, что этот Снейт может оказаться сыном доктора Редферна? - задыхалась миссис Фредерик.
- Не вижу никакой причины для сомнений. Она говорит, что доктор Редферн был там собственной персоной. Этот человек богат, как свадебный пирог. Эмилия, я всегда больше верил в Досс, чем вы все. Вы слишком подавляли ее, она никогда не имела шанса показать свои достоинства, а теперь вот подцепила миллионера!
- Но -  колебалась миссис Фредерик, - он… о нем говорили ужасные вещи.
- Все лишь сплетни, только сплетни и наговоры. Я никогда не понимал, почему люди так спешат изобретать и распространять клевету о других людях, о которых они не знают абсолютно ничего. Почему вы вообще обращали внимание на эти сплетни и предположения? Только потому, что он не хотел болтать о себе всем и каждому? Когда Снейт вошел в мой магазин вместе с Мелиссой, я сразу понял, что он приличный человек, и потом опровергал все слухи.
- Его видели в Порт Лоренсе мертвецки пьяным, - сказала кузина Стиклз, но уже с сомнением, словно очень желая, чтобы ее убедили в обратном.
- Кто его видел? - спросил дядя Бенджамен довольно грубо.  - Кто?  Старый Джемми Стренг?  Я не полагался бы на слово старины Стренга, он сам пьян почти все время.  Он сказал, что видел Снейта, лежащего пьяным в Парке на скамье?  Редферн, спящий в парке! Нет-нет, не волнуйтесь из-за этого.
- Но его одежда... и этот ужасный старый автомобиль, - неуверенно сказала миссис Фредерик.
- Оригинальности гения, - объявил дядя Бенджамен. - Вы слышали, как Досс сказала, что он еще и Джон Фостер? Я не слишком разбираюсь в литературе, но слышал, как лектор из Торонто говорил, что книги Джона Фостера позволили Канаде появиться на литературной карте мира.
- Я думаю... мы должны простить ее, - заключила миссис Фредерик.
- Простить! - дядя Бенджамен фыркнул. Эта Эмилия была невероятно глупой женщиной. Неудивительно, что бедная Досс заболела, живя рядом с нею. - Да уж конечно, вам лучше простить ее! Вот вопрос - простит ли Снейт нас?
- А если она будет настаивать на том, чтобы оставить его? Вы даже не знаете, какой упрямой она может быть, -  сказала миссис Фредерик.
- Предоставьте все мне, Эмилия.  Вы, женщины, только все запутаете. Это дело было испорчено от начала до конца. Если бы вы раньше отнеслись ко всему по-другому, Эмилия, она не убежала бы из дома. Теперь же оставьте ее в покое, не тревожьте советами или расспросами, пока она не будет готова говорить. Она, очевидно, убежала в панике, испугавшись, что он рассердится на нее за обман. Небывалая вещь, чтобы Трент ошибся в диагнозе! Вот что получается, когда посещаешь незнакомых врачей.  В общем, мы не должны обвинять ее, бедное дитя. Редферн рано или поздно явится за ней. Если он не придет, я поговорю с ним как мужчина с мужчиной. Он, может быть, и миллионер, но Мелисса все же - Стерлинг. Он не может аннулировать брак только потому, что врач ввел ее в заблуждение. Да вряд ли он и захочет. Досс просто перенервничала. Господи, я должен привыкнуть называть ее Мелиссой, ведь она больше не ребенок. Теперь запомните, Эмилия - будьте очень любезной, доброй и сочувствующей.
   Это было слишком - ожидать, что миссис Фредерик будет любезной и сочувствующей, - но она старалась. Когда ужин был готов, она поднялась и спросила Мелиссу, не хочет ли та выпить чашку чая. Мелисса, лежа на кровати, отказалась. Она хотела, чтобы ее пока оставили в покое, и миссис Фредерик послушалась. Она даже не напомнила Мелиссе, что ее тяжелое положение стало результатом того, что она вышла из приличествующего дочери уважения и повиновения.   Никому не позволено говорить такие вещи невестке миллионера.


Глава 41

   Мелисса тупо оглядела свою старую комнату, которая осталась совершенно такой же, что и раньше. Почти невозможно было поверить, что в жизни произошло столько перемен с тех пор, как она в последний раз спала в своей кровати. Королева Луиза все так же спускалась по нарисованной лестнице, и никто так и не впустил в дом несчастного, мокнущего под дождем щенка. Неизменными остались фиолетовая штора и зеленоватое зеркало. За окном все так же был виден старый вагон-магазин, оклеенный   рекламными объявлениями, а за ним -  станция, где все так же маячили бродяги и кокетничающие девицы.
  Здесь поджидала ее старая жизнь, поджидала, словно мрачный людоед, который дождался своего часа. Смертельный ужас внезапно охватил ее. Когда настала ночь, и Мелисса легла в кровать, милосердное бесчувствие кончилось. Она лежала, снедаемая душевной мукой, вспоминая остров под звездами, домашние шутки, фразы и меткие словечки, пушистых котов, огни, мерцающие на волшебных островах, каноэ, скользящие по волшебному утреннему Миставису, сияние белых берез на фоне темных елей, зимний снег и розово-красные огни заката, озера, полные лунного света -  все радости ее потерянного рая. Лишь о Барни она не могла позволить себе думать. Только не это.  Она не вынесет, если будет думать о Барни.
  Но она думала о нем против воли.  Она умирала без него. Ей хотелось почувствовать его руки, увидеть его лицо, услышать его шепот у своего уха. Она вспоминала все его ласковые взгляды, тонкие замечания и шутки, его маленькие комплименты, его нежность. Она считала их весь год, как женщина могла бы считать свои драгоценности, не пропустив ни одного со дня встречи. Эти воспоминания были всем, что у нее осталось. Она закрыла глаза и стала молиться.
- Позволь мне, Господи, помнить каждое мгновение, проведенное вместе, каждое сказанное им слово! Позволь мне не забыть ни одно из них!
  Может, все же лучше было бы забыть? Тогда ее не будут так терзать муки тоски и одиночества. Забыть Этель Траверс, красавицу с белой кожей, черными глазами и светлыми волосами, женщину, которую Барни любил, которую он все еще любит. Разве он не сказал ей, что никогда не меняет свое мнение? Она ждет его в Монреале, она будет подходящей женой для столь богатого и известного мужчины. Барни, конечно, женится на ней, когда получит развод. Как Мелисса ненавидела ее! И завидовала ей! Ей Барни когда-то сказал: «я люблю тебя». Каким голосом Барни признавался в любви, как выглядели при этом его темно-синие глаза? Этель Траверс знала это. Мелисса ненавидела ее за это знание, ненавидела - и завидовала ей.
«Но у нее никогда не будет тех дней, что мы провели в Синем Замке. Они мои и только мои», - подумала злорадно Мелисса.  Этель никогда не смогла бы варить земляничный джем, танцевать под скрипку старого Абеля или жарить для Барни бекон на костре. Она никогда не согласилась бы жить в маленьком домике посреди Мистависа.
  Что сейчас Барни делает, думает, чувствует? Пришел ли он домой, нашел ли ее письмо?
 Сердится ли он на нее? Или немного жалеет? Может, он лежит на их кровати, смотрит на вспенившийся под дождем Миставис и слушает, как дождь стучит по крыше? Или все еще блуждает по лесам, думая, как найти выход из затруднительного положения, в которое поставил себя? Может, он возненавидел ее? Боль скручивала Мелиссу, словно какой-то безжалостный великан. Неужели никогда не настанет утро, и никогда не закончится эта ужасная ночь? Но что может принести ей утро? Раньше старая жизнь была по крайней мере терпимой. Старая жизнь, наполненная новыми воспоминаниями, новой тоской, новым мучением будет невыносимой.
- О, почему я не могу умереть? - простонала Мелисса.

Глава 42

   Утром следующего дня ужасный старый автомобиль прогрохотал по Липовой Аллее и остановился перед домом Стерлингов. Из него выскочил мужчина с непокрытой головой и взлетел по ступенькам крыльца.  Звонок зазвонил так, как никогда не звонил прежде: громко, настойчиво. Звонящий словно не просил, а требовал, чтобы его впустили.  Дядя Бенджамен, хихикая, поспешил к двери. Он «только что забежал» спросить, как поживает дорогая Досс, то есть Мелисса. Дорогая Досс-Мелисса, как ему сказали, поживала по-старому. Она спустилась к завтраку, который не стала есть, возвратилась к себе, спустилась к обеду, который не стала есть, возвратилась к себе. Вот и все. Она ни с кем не разговаривала, и ей любезно  позволили остаться в одиночестве.
- Очень хорошо. Сегодня Редферн будет здесь, - предрек дядя Бенджамен, и теперь его репутация как пророка была подтверждена. Так мог звонить только Редферн, ошибки быть не могло.
- Моя жена здесь? - без предисловий спросил Барни у дяди Бенджамена.
Дядя Бенджамен понимающе улыбнулся.
- Мистер Редферн, я полагаю? Очень рад видеть вас, сэр. Да, ваша непослушная маленькая девочка здесь. Мы были...
- Я должен видеть ее, - безжалостно прервал Барни дядю Бенджамена.
- Конечно, мистер Редферн. Подождите здесь, она спустится через минуту.
Он проводил Барни в гостиную, а сам отправился к миссис Фредерик.
- Поднимитесь и скажите Мелиссе, чтобы она спустилась. Ее муж здесь.
Но дядя Бенджамен так сомневался, спустится ли Мелисса к Барни, что бесшумно последовал за миссис Фредерик вверх по лестнице и прислушался к голосам из-за двери.
- Дорогая Мелисса, - нежно сказала миссис Фредерик, - твой муж ждет тебя внизу.
- О, мама! - Мелисса отпрянула от окна, сжав руки. - Я не могу видеть его, не могу! Вели ему уйти, проси, чтобы он ушел и оставил меня. Я не могу видеть его!
- Скажите ей, - прошипел дядя Бенджамен через замочную скважину, - что Редферн не уйдет, пока не увидит ее.
   Редферн ничего подобного не говорил, но дядя Бенджамен решил, что такой человек вполне мог сказать это. Мелисса сразу же поверила и поняла, что рано или поздно ей придется спуститься.
  Выйдя на лестницу, она даже не взглянула на дядю Бенджамена, но тот не обиделся. Потирая руки и хихикая, он отступил к кухне, где ласково спросил у кузины Стиклз:
- Чем хороший муж похож на хлеб?
Кузина Стиклз не знала.
- Тем, что женщина нуждается в нем, - просиял дядя Бенджамин.
 Мелисса совсем не выглядела красивой, когда вошла в комнату. Бессонная ночь придала ее лицу опустошенное выражение, на ней снова было уродливое коричневое платье, ведь все свои наряды она оставила в Синем Замке, но Барни ринулся ей навстречу и схватил за руки.
- Мелисса, любимая, дорогая маленькая дурочка! Что заставило тебя скрыться от меня? Когда я вчера вечером вернулся домой и нашел твое письмо, то чуть с ума не сошел. Близилась полночь, я понял, что уже слишком поздно ехать сюда, и всю ночь бродил по дому, а утром прибыл отец, и я никак не мог от него освободиться. Мелисса, что на тебя нашло? Развод, вот уж действительно! Ты даже не знаешь...
- Я знаю, что ты женился на мне только из жалости, - сказала Мелисса, слабо отталкивая его. - Я знаю, что ты не любишь меня, я знаю...
- Ты слишком мало спала этой ночью, -  сказал Барни, встряхивая ее. - Ты просто не выспалась, вот в чем дело. Я тебя не люблю? Как ты могла сказать такое?  Моя девочка, тот приближающийся к повороту поезд сразу позволил мне понять, как я тебя люблю.
- О, я боялась, что ты попробуешь заставить меня так думать, - закричала Мелисса неистово. - Не надо, не надо!  Я знаю все об Этель Траверс, твой отец рассказал мне!  О, Барни, не мучай меня, я никогда не смогу вернуться к тебе!
   Барни отпустил Мелиссу и молча смотрел на нее. Выражение бледного, решительного личика говорило более убедительно, чем все слова.
- Мелисса, - сказал он спокойно, - отец ничего не мог рассказать тебе, потому что он ничего не знает. Хочешь ли ты услышать правду от меня?
- Да, - устало сказала Мелисса. О, как он был ей дорог! Как она хотела броситься ему на шею! Он бережно усадил ее на стул. Мелисса не могла поднять глаза. Ради Барни она должна быть сейчас храброй! Она хорошо знала его доброту и бескорыстие. Конечно, он притворится, что не хочет свободы - она должна была знать это. Он жалеет ее, понимает ужас ее положения, но она никогда не примет его жертву. Никогда!
- Ты уже видела отца и знаешь, что я - Бернард Редферн. Как я предполагаю, ты познакомилась и с Джоном Фостером, когда вошла в Комнату Синей Бороды.
- Да. Но я вошла туда не из любопытства. Я забыла, что ты запретил мне входить, просто забыла...
- Не имеет значения. Я не собираюсь убивать тебя за это, так что не надо взывать о помощи к сестре Энн, как последняя жена Синей Бороды. Я только собираюсь рассказать тебе мою историю, с самого начала. Уже возвращаясь вчера вечером домой, я собирался сделать это. Да, я сын старого доктора Редферна, создателя Пурпурных Пилюль и Горького Бальзама, и это было моим несчастьем многие годы.
  Барни горько засмеялся и зашагал туда-сюда по гостиной. Дядя Бенджамен, ходящий на цыпочках под дверью, услышал смех и нахмурился. Остается надеяться, что Досс не будет упрямой дурочкой.
- Я, сколько себя помню, всегда был сыном миллионера. Но когда я родился, папа им еще не был, он не был даже доктором, только ветеринаром, и потерпел в этом неудачу. Они с мамой жили в небольшой деревушке недалеко от Квебека и были отвратительно бедны. Мама была пятнадцатью годами моложе отца, простая школьная учительница.
 Я ее не помню, у меня нет даже ее портрета. Она умерла, когда мне было два года, и тогда папа переехал в Монреаль и создал компанию, которая продавала укрепляющее средство для волос: он изобрел этот рецепт однажды бессонной ночью. Дело пошло, у нас появились деньги. Потом папа изобрел и другие вещи - Пилюли, Горький Бальзам, Жидкую мазь и так далее. К тому времени, когда мне исполнилось десять лет, он уже был миллионером. У нас был огромный дом, где маленький мальчик вроде меня чувствовал себя потерянным. У меня были все игрушки, какие я только мог пожелать, но я был самым одиноким маленьким дьяволенком в мире.
   За все свое детство, Мелисса, я помню только один счастливый день, лишь один. Видишь, даже ты была счастливее меня. В тот день папа отправился в деревню, повидать старого друга, и взял с собой меня. Я бегал по гумну, забивал гвозди в какое-то полено, в общем, провел великолепный день. Когда пришло время возвращаться в полную игрушек комнату в нашем большом доме в Монреале, я заплакал, но не сказал папе, почему. Мне всегда было трудно объяснить то, что я глубоко чувствовал, а я был очень чувствительным ребенком. Никто даже и не знал о моих страданиях. Папа никогда не задумывался над этим. 
  Когда он отослал меня в частную школу, мне было только одиннадцать. Мальчишки окунали меня в ванну с водой, пока я не соглашался стоять на столе и громко читать все рекламные объявления отца. Мне пришлось сделать это, - Барни сжал кулаки, - я испугался, наглотался воды, и весь мой мир был против меня. Но когда я поступил в колледж, и студенты-старшекурсники попробовали на мне тот же самый трюк, я не покорился. 
 Барни мрачно улыбнулся:
- Они не могли заставить меня сделать это. Но они могли сделать, - и сделали! -  мою жизнь несчастной. Моим прозвищем стало «Пурпурная Пилюля». Четыре года в колледже превратились в кошмар. Ты знаешь - нет, ты не знаешь, какими жестокими животными могут быть мальчики, когда видят жертву вроде меня. У меня было мало друзей: между мной и остальными, теми, с которыми я хотел иметь дело, всегда существовал невидимый барьер. А с теми, кто очень желал сблизиться с сыном богатого доктора Редферна, я иметь дело не хотел.  Но один друг у меня был -  это я думал, что он был мне другом - умный, начитанный парень, сам немного писатель.
  Это и сблизило нас - тогда я уже имел тайную склонность к сочинительству. Он был старше меня, я смотрел на него с обожанием и поклонялся ему. Целый год я был счастлив, а потом в журнале колледжа появился грубый скетч, высмеивающий отцовские препараты. Названия их были, конечно, изменены, но все поняли, кто был мишенью этих насмешек. О, это было умно, даже больше -  это было остроумно. Все корчились от смеха. Вскоре я узнал, что этот скетч написал мой друг.
- О, ты уверен? - ожившие глаза Мелиссы пылали негодованием.
- Да. Он сам признал это, когда я спросил его. Сказал, что хорошая тема стоит больше, чем любой друг. И добавил: «Знаешь, Редферн, есть некоторые вещи, которые не купишь за деньги. Например, ты никогда не сможешь купить себе дедушку». Это был мелкий выпад.  Предательство друга разрушило все мои идеалы и иллюзии, я стал молодым мизантропом, ни с кем не хотел дружить. А затем, через год после окончания колледжа, я встретил Этель Траверс.
   Мелисса вздрогнула. Барни, который, засунув руки в карманы, созерцал пол, не заметил этого.
- Отец рассказал тебе о ней, я думаю. Она была очень красива, и я любил ее. О, да, я любил ее, не буду отрицать или умалять теперь свои чувства. Это была первая страстная любовь одинокого, романтичного мальчика. Мне казалось, что и она любила меня. Я был достаточно глуп, чтобы думать так, и почувствовал себя на седьмом небе, когда она пообещала выйти за меня. Через несколько месяцев я узнал, что она и не собирается этого делать. Я стал случайным свидетелем того, как подруга спрашивала ее, как она может терпеть этого сыночка Редферна вместе с рецептами его папаши.
- Его деньги смогут позолотить эти дурацкие Пурпурные Пилюли и подсластить Горький Бальзам, - сказала Этель со смехом. - Мать велела мне заарканить его, если смогу, ведь мы давно сидим на мели. Но каждый раз, когда он приближается ко мне, я чувствую запах скипидара.
- О, Барни! - вскричала Мелисса, терзаемая жалостью к нему. Она забыла свое горе и пылала гневом против Этель Траверс. Как та посмела?
- Это меня и доконало, - Барни встал и начал расхаживать по комнате. -  Я оставил цивилизацию и отправился на Юкон, а потом в течение пяти лет открывал для себя мир, самые диковинные места. Я зарабатывал достаточно, чтобы жить на свои средства, и не коснулся даже цента отцовских денег. Однажды я осознал, что излечился от мыслей об Этель. Она была кем-то, кого я знал в другом мире - вот и все.
   Но у меня не было никакого желания возвращаться к старой жизни. Я был свободен и хотел остаться свободным. Случайно попав на Миставис, я был очарован островом Тома Макмеррея. К тому времени уже вышла моя первая книга, которая имела успех, у меня были деньги, и я купил этот остров, но старался держаться подальше от людей. Я им не верил. Для меня в мире не было ни настоящей дружбы, ни истинной любви – это не для «Пурпурной Пилюли»! Я имел обыкновение упиваться всеми теми дикими слухами, что ходили обо мне, и, боюсь, сам дал повод для некоторых из них своими странными и таинственными замечаниями, которые люди интерпретировали по-своему.
   А потом появилась ты. Пришлось поверить, что ты полюбила меня, именно меня, а не миллионы моего отца. Не было другой причины, по которой ты хотела бы выйти за меня, бедного сумасброда с ужасной репутацией.  И я пожалел тебя. О, да, я не отрицаю, что женился на тебе, лишь жалея тебя, но потом обнаружил, что ты стала мне лучшим, самым веселым, самым верным, самым дорогим другом! Остроумная, добрая, милая, ты снова убедила меня в том, что есть на свете дружба и любовь. Мир казался мне хорошим только потому, что рядом была ты, дорогая. Именно так я желал бы прожить свою жизнь. Я помню ночь, когда, возвращаясь, впервые увидел сияние огней моего дома и осознал, что меня там ждут. Будучи бездомным всю жизнь, я был счастлив обрести дом. Так прекрасно спешить вечером домой и знать, что меня ждут хороший ужин, веселый огонь в камине - и ты, моя дорогая.
  Но я не понимал до конца, что ты значишь для меня, до того случая со стрелкой.  Тогда меня словно молнией ударило. Я понял, что не могу жить без тебя, что если я не смог бы освободить твою ногу, то предпочел бы умереть вместе с тобой. Я признаю, это шокировало меня, и я не сразу смог все осмыслить. Именно поэтому я вел себя, как осел. Но мысль, которая привела меня к отупению, была ужасной - ведь ты должна была умереть! Я всегда ненавидел мысль об этом, но привык думать, что нет никаких шансов. Теперь же я понял - ты собираешься умереть, а я не могу без тебя жить. Когда вечером я шел домой, то решил, что повезу тебя к лучшим специалистам мира, что сделаю все, что угодно, только бы тебя спасти. Я чувствовал уверенность, что ты не так больна, как полагал доктор Трент, если смогла выдержать то потрясение на железной дороге. Прочитав твою записку, я чуть не сошел с ума от счастья и от ужаса. Ужас был вызван страхом, что я не так уж много значу для тебя, раз ты могла от меня уйти. Но теперь все в порядке, - не так ли, любимая?
 Неужели ее, Мелиссу, назвали «любимой»?
- Я не могу поверить, что нужна тебе, - сказала она беспомощно. - Я знаю, ты не можешь меня любить. Конечно, ты жалеешь меня, конечно, ты хочешь сделать все, что можешь, для своей жены, но любить меня ты не можешь - такую некрасивую, невзрачную. 
 Она встала и трагически указала на зеркало над каминной доской. Конечно, даже Аллан Тирней не увидел бы никакой красоты на бледном, измученном маленьком личике, отражавшемся там.
Барни не смотрел в зеркало. Он смотрел на Мелиссу так, как будто хотел обнять ее - или ударить.
- Девочка, ты живешь в моем сердце. Ты сияешь там, как самая большая моя драгоценность. Разве я не обещал никогда не лгать тебе? Я люблю тебя! Я люблю тебя всем своим существом -  сердцем, душой, рассудком, каждой клеточкой. Кроме тебя для меня не существует никого в мире, Мелисса.
- Ты хороший актер, Барни, - сказала Мелисса, слабо улыбаясь.
Барни посмотрел на нее.
-Ты мне все еще не веришь?
- Я не могу.
- О, проклятье! - воскликнул Барни яростно.
   Мелисса застыла, пораженная. Она никогда не видела такого Барни! Нахмуренное лицо, черные от гнева глаза, искривленные губы, мертвенно-белое лицо...
- Ты просто не хочешь мне верить, - сказал Барни тихим от ярости голосом.  - Ты устала от меня. Не меня ты хочешь освободить, ты хочешь освободиться сама. Ты стыдишься Пилюль и Бальзамов так же, как и та, другая. Гордость Стерлингов не может с этим смириться!  Все было прекрасно, пока ты думала, что не проживешь долго. Ты могла вынести меня год-другой, но целая жизнь с сыночком старого доктора Редферна - совсем другое дело. О, я понимаю, я был глуп, но теперь понимаю.
 Мелисса, остолбенев, смотрела на его разъяренное лицо, а потом внезапно рассмеялась.
- Ты такой милый! -  сказала она. - Ты так думаешь? Да, ты действительно любишь меня, иначе не сердился бы так!
Барни уставился на нее, а потом порывисто схватил в объятия.
Дядя Бенджамен, который застыл было в ужасе возле замочной скважины, внезапно оттаял и побежал на цыпочках к миссис Фредерик и кузине Стиклз.
- Все в порядке, - объявил он торжественно.
   Дорогая малышка Досс! Он сейчас же пошлет за нотариусом, чтобы снова изменить завещание! Досс будет его единственной наследницей, только ей он хочет все оставить!
 Миссис Фредерик, возвращаясь к вере в отвергнутое ранее Провидение, достала фамильную Библию и торжественно открыла страницу с надписью «Браки».

Глава 43

- Но, Барни, - возразила Мелисса спустя несколько минут, - твой отец дал мне понять, что ты все еще любишь ее!
- Да, он так думал. Папа мог бы побеждать на чемпионатах грубых ошибок: если есть вещь, которую лучше не говорить, он обязательно ее скажет. Но он неплохой старикан, Мелисса. Ты полюбишь его.
- Уже полюбила.
- А его деньги не так уж и плохи. Он заработал их честно. Его лекарства никому не принесли вреда. Даже Пурпурные Пилюли излечивают людей, верящих в них.
- Но я не гожусь для тебя, - вздохнула Мелисса. - Я неумна, необразованна и не...
- Моя жизнь - это Миставис и места, подобные ему.  Я не собираюсь просить тебя жить жизнью светской дамы. Конечно, мы должны провести немного времени с отцом - он одинок и стар.
- Но не в том его огромном доме, - умоляла Мелисса. - Я не смогу жить во дворце.
- Не могу поверить после твоего Синего Замка, - усмехнулся Барни. - Не волнуйся, моя радость. Я сам не смог бы жить в том доме.  Белая мраморная лестница с позолоченными перилами, которой так гордится папа, напоминает  мне музей. Мы купим небольшой дом где-нибудь около Монреаля, достаточно близко, чтобы часто навещать отца, но лето непременно будем проводить на Мистависе. А осенью путешествовать.  Я хочу свозить тебя в  Альгамбру,  это почти Синий Замок твоей мечты. А в Италии есть старый сад, где сквозь узорные ветки кипариса мы будем наблюдать, как над Римом встает луна.
- Это будет прекраснее, чем восход луны над Мистависом?
- Не прекраснее, просто по-другому. Есть так много видов красоты, милая Мелисса. Ты провела всю свою жизнь среди уродства и не знаешь ничего о красоте мира. Мы поднимемся в горы, будем охотиться за сокровищами на базарах Самарканда, увидим волшебство востока и запада, рука в руке дойдем до края света.  Я хочу показать тебе все, увидев все снова твоими глазами. Девочка моя, в мире есть миллионы вещей, которые я хочу показать тебе, совершить вместе с тобой, сказать тебе. Нам потребуется целая жизнь. И, в конце концов, мы должны подумать о предложении Тирнея.
- Пообещай мне только одно, - торжественно попросила Мелисса.
- Все, что угодно, - сказал Барни опрометчиво.
- Никогда, ни при каких обстоятельствах не напоминай мне, что я сама попросила тебя жениться на мне!
Глава 44

 Отрывок из письма, написанного мисс Олив Стерлинг мистеру Сесилу Брюсу:
«Отвратительно, что сумасшедшие приключения Досс закончились подобным образом. Это заставляет думать, что нет никакого смысла вести себя прилично. Я уверена, что ее рассудок был расстроен, когда она ушла из дома. То, что она говорила о каких-то горках песка, доказывает это. Конечно, я не думаю, что у нее были проблемы с сердцем, хотя, возможно, Снейт или Редферн, как его там зовут, кормил ее в той хижине на Мистависе своими Пурпурными Пилюлями и умудрился ее вылечить. Это была бы неплохая рекомендация для семейного бизнеса, не так ли?
  Он такой невзрачный!  Я сказала об этом Досс, но она ответила: «Мне не нравятся красавцы с рекламы воротничков». Да уж, он, конечно, не мужчина с рекламы, хотя должна сказать, что теперь, когда он подстригся и надел приличную одежду, то стал выглядеть прилично. Я думаю, Сесил, вы должны больше времени уделять физическим упражнениям. Вам не идет быть слишком полным.
  Кстати, этот Снейт оказался еще и Джоном Фостером. Уж не знаю, верить ли этому?
  Старый доктор Редферн дал им два миллиона в качестве свадебного подарка - очевидно, Пурпурные Пилюли - доходное дело. На осень они едут в Италию, на зиму в Египет, а к цветению яблонь - в Нормандию. Конечно, не на той ужасной развалюхе, теперь у Редферна замечательный новый автомобиль.
 Пожалуй, я тоже сбегу и опозорю себя. Это кажется довольно выгодным делом.
Дядя Бен в восторге.  Дядя Джеймс тоже. Суета вокруг Досс вызывает отвращение. Слышать, как тетя Эмилия говорит о «моем зяте Бернарде Редферне» и «моей дочери миссис Бернард Редферн»!  Мать и отец оказались не лучше остальных.  Неужели они не видят, что Мелисса втайне над ними потешается?»
Глава 45

 Мелисса и Барни вернулись к соснам у переправы в прохладном сумраке сентябрьской ночи, чтобы попрощаться с Синим Замком. Миставис тонул в лиловом закате, прозрачном и неуловимом. Лениво каркали в старых соснах Кар и Тук. Счастливчик и Банджо мяукали в отдельных корзинках в новом, темно-зеленом автомобиле Барни. Они отправятся к кузине Джорджиане, которая обещала о них позаботиться до возвращения Барни и Мелиссы. Тетя Веллингтон, кузина Сара и тетя Альберта тоже просили даровать им привилегию заботиться  о котах, но кузине Джорджиане было отдано предпочтение.
  Мелисса не могла сдержать слезы.
- Не плачь, Лунный свет. Мы вернемся следующим летом. Теперь у нас впереди настоящий медовый месяц!
 Мелисса улыбнулась сквозь слезы. Она была так счастлива, что ее счастье пугало ее. Но, несмотря на предстоящее восхищение «славой  Греции и великолепием Рима», величием нестареющего Нила, очарованием Ривьеры, мечетями, дворцами и минаретами, она точно знала, что никакое место  в мире не сравнится с тихой красотой их Синего Замка.