Когда очень долго едешь на машине, не несколько часов, а практически сутки, от раннего, раннего рассвета до поздней ночи, начинает казаться, что земля на самом деле очень маленькая и все находится на ней довольно рядом, только протяни руку. Мне очень нравится путешествовать за рулем, но у меня это довольно редко получается, и каждый раз выезжая за границу России, я стараюсь брать на прокат машину. Как можно меньше размером и дешевле, с маленьким объемом двигателя, и соответственно малым расходом бензина, так как расстояния на ней приходится волей неволей покрывать немалые каждый раз, а все это стоит денег, и больших. Видимо эта любовь, и именно к автомобильным путешествиям привилась мне еще в детстве, когда как раз и закладываются все привычки, с которыми приходиться мириться всю последующую жизнь.
Передвигаясь многокилометровыми перегонами, от одного места к другому, голова постоянно занята какими то мыслями, и как правило они о прошлом, о событиях давно минувших лет, ведь как мне кажется человек жив воспоминаниями, чем больше воспоминаний, тем меньше жизни. Таков закон природы и все живое на этой планете подвластно ему. Память дана не только созданиям духовным, но и зверям. Собаки помнят своих хозяев всю свою последующую жизнь в случае их смерти. Голуби свою голубятню, и готовы найти дорогу к ней с другого конца света, только лишь ради того, что бы попасть в "прошлое", туда откуда улетел некоторым временем ранее.
Особенно грустно и порою даже страшно проезжать там, где бывал когда то ранее, будучи другим, с иным жизненным багажом, с другими мыслями и воспоминаниями, которых было меньше, впрочем как и жизненного опыта, который приходит к нам, к сожалению только в обмен на прожитые годы, но зато это единственное, что никогда не отнять уже у нас. С этим мы и уйдем.
* * *
Помню в детстве мы с мамой раз в каждые три, четыре года ездили в страну Басков, которая располагается в Пиренеях, частично в Испании, частично во Франции, к родственникам, которые собственно там жили всегда и никогда не покидали ее приделов более чем на неделю, две. Отец мой был в те годы почему-то невыездной, его не пускали в капиталистичесекие страны. Ему было дозволено посещать лишь страны социалистического лагеря.
Мою маму вместе с сестрами, маленьким братом вывезли из Басконии в 1936 году в Россию, как детей коммунистов. Во всей Испании шла тогда гражданская война. К власти пришли фашисты во главе с Франко, его поддерживал Гитлер. Тогда все Республиканцы свято верили в помощь СССР, да и она,была очень ощутима. Сталин предложил вывезти детей в СССР. Эта идея встретила колоссальную поддержку. И поплыли корабли с детьми и с золотом компартии из страны. А в Испанию поехали наши "советники" или говоря попроще просто добровольцы, наши воины защитники. Это были молодые ребята, которые сражались в тесных рядах с республиканцами против зарождающейся тогда фашистской агрессии.
Мама была тогда совсем маленькая, ей было 6 лет. Вся семья жила в маленьком Баскском городке Соралусе (Испанское название которого Пласенсия-де-лас-Армас), который располагался в горном ущелье по берегам неспокойной реки Деба, несколькими километрами выше, впадающей в океан в маленьком городке с таким же названием. Дедушка мой был родом из Вайлядолида, который расположен на половине пути к Саламанке, и носил фамилию Дель Боске. Бабушка была местной и ее фамилия Арин входит в список древнейших Баскских фамилий. И я думаю, что этой фамилии не одно тысячелетие.
Помню, как первый раз я в шестилетнем возрасте ездил В Испанию. Впечатлений было море, эта поездка запомнилась мне на всю жизнь. Мы поехали в конце лета, начале осени, и я по этому опоздал в школу на две недели. В первый класс я пошел чуть раньше, чем все остальные дети, так как день рождения у меня в октябре, и этот сентябрь у меня оказался знаковым вдвойне по двум причинам сразу. По причине обретения в первом посещении малой родины и по причине начала своего пути по жизни в постижении начальных знаний.
В стране в те времена был развитой социализм и стоял 1974 год. После полностью социалистической страны, еще и в таком возрасте попасть в полный капитализм, где все есть и в магазинах и в квартирах, для маленького человека, с только что зарождающейся психикой это был просто шок. Это как начать жизнь сызнова.
Мы ехали поездом через всю Европу, выезжая из СССР через Брест, где, разцепив весь состав отдельно, каждому вагону меняли колеса, подняв его на стапеля вместе с пассажирами, не давая возможности им покинуть выйти наружу. Сначала открутили и выкатили более широкие колеса, потом закатили по уже, Европейского стандарта. Это было завораживающее зрелище. Мама мне все объясняла и поясняла, пытаясь ответить мне на многочисленные детские вопросы, не знающие ни начало, ни конца. Потом были пограничники, совецкие, Польские, ГДРовские, ФРГешные, Бельгийские, Французские, все строгие и с печатью, которой они забивали все пустые места в наших паспортах.
Поезд уходил с Белорусского вокзала и как сейчас помню, отправлялся он в 19 10. В Париже мы должны были с мамой перебираться с одного вокзала на другой, помню как сейчас его название, Эстасьон дель Норте, говоря по русски, северный вокзал. Там же мы пересаживались на другой, уже Французский поезд, следующий до города Индая, на Баскско-Гасконском участке границы Испании и Франции, та часть которого, что располагалась на территории Франции называлась Индая. То есть когда то давно это был один город, но со временем граница его разделила. Она проходила по реке протекающей примерно по середине него. Я помню даже Французскую комедию с Французским комиком Испанского происхождения, Фернанделем, еще черно белую, где он играл Французского полицейского, бандиты от которого прятались в одной и той же квартире, уходя в другой конец комнаты, только уже в другой стране так как граница проходила через дом. И смешно гневно огрызалиь друг на друга из разных концов.
В Индая мы пересаживались на автобус и ехали по шикарному платному Пиренейскому шоссе через Сан Себастьян в Эйвар, а оттуда уже на такси, или автобусе, каких то пять шесть киллометров, где, буквально уже за горой располагалась долгожданная Пласенсия. Мне в детстве это путешествие казалось целым переселением народов. Время, когда тебе мало лет идет вовсе по другому, не так, как оно бежит, когда становишься по старше. В детстве тебе нечем занять промежутки между событиями от неумения мыслить как взрослый, от отсутствия информации и накопленного опыта впечатлений, позволяющего вдруг ни с того ни с сего задуматься и потеряться из времени, выпасть из реальности.
Я помню своего дедушку по маминой линии, хоть я и поздний ребенок и мама меня родила, когда ей был уже сорок один год, но дедушка прожил много и позволил мне себя увидеть и узнать. Он ходил в Баскском берете, и водил меня в горы. Будучи давно на пенсии дедушка любил беря в руки палочку идти гулять, как правило, в горы. Я тогда влюбился в горы на всю жизнь и не могу жить без гор и моря или океана до сих пор, особенно если океан омывает их подножия, и я душою в этот момент именно там, на гране двух непостижимых стихий, в очень редкие моменты находящихся в согласии друг с другом. и постоянно ищущими компромисс в отношениях, таких сложных и непримиримых.
Помню бабушку, у которой были светло каштановые волосы близкие к русым и совсем не испанский тип лица. Она все время говорила: -"Буэно", что значит просто - ладно. Она ни с кем не хотела ссориться и со всеми соглашалась. В конце холодного лета она накрывала меня настоящей периной и под ней было так тепло утром, что просто не хотелось из под нее вылезать. А как она резала картошку для жарки, я тоже делаю так же, в руках, не пользуясь доской для резки. И она получалась у нее поджаристой всегда и с корочкой.
Первое свое знакомство с горами непосредственно с помощью ног, а не взглядов из окна поезда, автобуса и тем более самолета, произошло у меня именно тогда. Мы поднимались с дедушкой далеко наверх, и сразу за городом был заброшенный Баскский сельский дом, который, как и все эти дома, стоял на склоне, по этому скотина, шедшая с горных наклонных пастбищ заходила в хлев, расположенный на втором этаже дома, так как он стоял под горкой, и на второй этаж вел маленький мостик с проселочной, непокрытой тогда асфальтом дороги. Мы заходили в этот дом, и я спрашивал все, что хотел у дедушки взглядом и он был немногословен, и отвечал мне тоже многозначительным взглядом, давая понять, что он все понимает из того, что я ему изливаю глазами. Я думаю, что ему было приятно прогуляться с внуком из далекой России по улицам маленького городка, где все его знали, и где он был знаком любому в каждом баре, куда бы он не заходил вместе со мной, выпить вина, а мне заказать кока-колы. Я не помню много о дедушке, точнее я помню его только из этой поездки и только в наших прогулках в горы.
Старший мамин брат Доминго никогда не выезжал из Басконии, и прожил там всю жизнь, он остался в 1936 году на родине по причине того, что был самым старшим среди всех детей. Он был очень веселый и жизнерадостный человек. Помню, как он мне сказал: -"Смотри....Вот та гора, самая высокая и граничащая с ущельем, в котором расположен наш маленький городок, твоя вторая родина ( при этом он лукаво улыбнулся, не выпуская изо рта сигары, которую он курил одну в течение дня, аккуратно обслюнявив бумажку и намотав ее на слегка откусанный краешек, что бы не пожелтели губы от практически невынимания ее изо рта, хотя иногда он и прятал ее остатки в карман до следующего раскуривания), на ней расположен крест, который поднял на нее один монах и он стоит там с тех пор и его видно в те дни, когда туман рассеивается и облака уходят. Та гора называется Караката"....
Почему-то эти слова запомнились мне на всю жизнь и не просто запомнились. Каждый раз, когда мы приезжали в страну Басков, я просился пойти в пешую прогулку на эту гору, но каждый раз мне отказывали, ссылаясь на ту или иную причину. Наконец, помню во время нашей второй поездки на мамину родину, мне удалось уломать на эту авантюру свою маму и мы пошли с ней в это "великое" путешествие. А поскольку путь мы выбрали интуитивно, то пройдя неимоверное количество километров по горной и петляющей проселочной дороге, которая все время граничила одним краем с пропастью и устав неимоверно, зато набрав огромное количество огромных Пиренейских шишек, и упиревшись наконец в табличку с надписью: - "Частная территория. Проход воспрещен", - мы приняли решение возвращаться обратно. Я был очень расстроен и даже плакал в бессильной злобе, не понимая почему мы идем обратно, ведь у меня есть еще столько сил, и я могу еще много, и долго подниматься к неведомой цели, к самой вершине, в которую, как нам рассказывали в грозу попадают молнии, многие из которых угождают точнехонько в этот католический крест, и я, как казалось мне, даже видел его во сне, настолько явно, что терял грань между сном и реальностью, мне достаточно было только закрыть глаза, что бы представить его таким, какой он есть.
Мы вернулись уставшие, и я был к тому же еще, и очень расстроен из-за неосуществленной мечты, так и засевшей мне в голову навсегда с тех времен. Усталость одолела меня на обратном пути, и я еле дошел до дома.
Я был очень общительным ребенком, и меня можно было оставлять на улице с чужими детьми, зная заранее, что я найду общий язык со всеми, и мама постепенно убедившись в этом, стала отпускать меня гулять вместе с моими новыми друзьями, с которыми, одному Богу теперь известно, как мы общались, на каком языке, слов или жестов. Иногда друзья заходили за мной в гости и звали гулять.
Странное дело, тогда в стране был фашистский режим и у власти вплоть до 1978 года был Франко. И это была одна единственная последняя страна, в которой режим не пал одновременно с падением фашизма во всем мире. И именно это и являлась основной причиной невозвращения многих испанцев, детей войны, как их теперь принято называть, на Родину. Ведь все они были воспитаны уже в СССР и не принимали фашизм и капитализм, просто не переваривая его, не смотря и на сильную тягу на Родину. Многие столкнулись с войной уже здесь в России, во время бесконечных отступлений красной армии и натиска немецкой. Но моя мама женилась на моем папе, познакомившись с ним в институте, по любви. И не хотела возвращаться на родину, хотя возможно и страдала от этого всю жизнь, особенно когда папа умер, и она осталась по сути дела одна, мы, дети все жили отдельно, своими семьями. Мамин же брат Эрнесто пытался вернуться на родину вместе с женой и двумя дочерьми, родившимися в СССР, но ему не удалось "зацепиться", родители не смогли как следует помочь, и ему пришлось вернуться обратно в СССР, они сделали большую ставку на маминой сестре Аните. Которая привезла из России подхваченную ей там любовь к компартии, а в Испании тех годов и того политического режима, это было недопустимо, и ее выслали из страны, в течение 24 часов. Она приняла решение ехать на Кубу, где тоже был социализм и говорили на ее родном языке.
Во все последующие поездки у меня не просто не исчезала мечта попасть на Караката, но и приобретала все большую и большую мощь и уверенность. И при каждом случае я начинал канючить и просить об этом и просить перевести на испанский, что бы хоть кто нибудь из родственников отвел меня на гору, ведь они то точно знали секрет дороги на эту вершину.
И вот в один из вечеров я узнал, что оказывается у местных горожан принято ездить туда на пикник на машинах на целый день, но только в том случае если погода хорошая. И с этого момента я стал канючить при каждом удобном и неудобном случае, когда чувствовал, что разговор близок от темы отдыха. К тому времени я уже понимал много слов, и даже мог что то лопотать.
И вдруг мама мне говорит, что Роке, муж Роситы, дочки дяди Доминго и Сюзанны собирается вмести со своими детьми: Нереей и Аласне и с другой дочерью Доминго, Соле, ее мужем Илиасом и их детьми Хорхе и Айноэ, двумя машинами подняться в горы на пикник, на целый день. И что они возьмут нас с мамой вместе с собой на гору.
Я не мог дождаться выходных, и каждый день представлял, как это все произойдет. И вот мы поехали. Оказалось, что мы с мамой неправильно шли не по той дороге. Дело в том, что мы ходили по той дороге, которая, как нам казалось ближе к Караката. Но оказалось, что для того что бы подняться на эту гору нужно уехать сначала в другой конец города и с совершенно противоположной стороны, в объезд начинать подъем, долгими горными дорожными виражами нанизывая километры крутых петель на ось горы. Дорога была не просто страшная, она была опасна и на каждом повороте первой машине, маленькому Фиатику, за рулем которой был Роке нужно было сигналить, для того, что бы предупредить того, кто возможно в тот самый момент спускался на машине вниз, и не видел того, что мы, как раз, именно сейчас и выскочим из-за угла. Я с мамой ехал во второй машине, в Рено, за рулем которого был Илиас.
Не смотря на то, что мы ехали из другого конца города, и дорога наша была намного длиннее, той, которой мы по ошибке с мамой пытались воспользоваться, доехали мы довольно быстро, за каких-нибудь полчаса. Не смотря на то, что движение было очень медленным и осторожным. И взрослые все время шутили о том, что вниз будет ехать еще страшнее и опаснее и я им верил и боялся, но в то же время и радовался тому, что мы движемся вперед не смотря ни на что.
Мы постепенно поднимались все выше и выше, накручивая новые и новые спирали у отвоеванной еще телегами фермеров в давние времена частицы бывшего достаточно крутого склона ныне превратившегося в дорогу. Постепенно поднимаясь все выше и выше, и вот уже туман остался внизу, в ущелье и стали попадаться первые мелкие и бесформенные тучки, как бы заблудившиеся в этом сложном горном рельефе.
Меня поразила природа вершины горы. На ней практически ничего не росло кроме можжевельника. И только ниже по склонам появлялись деревья. Потом позже я понял, что это за растение и как оно редко для Москвы и средней полосы России. Более того, много лет спустя, в Эстонии мне довелось побывать в одном сказочном месте, на острове Сааремаа, в городе Курессаарэ, которое так же запомнилось мне навсегда наверное и благодаря тому, что там рос тот-же можжевельник. Мы были там с моей второй женой и сыном Георгием зимой, стоял сильный мороз -15 градусов, но мы все равно пошли гулять за город к маленькому аэропорту. Сначала я и не понял что это за кустарник такой, так как он был под снегом, но при этом не был похож ни на один из знакомых мне ранее. Везде, где он рос, местность отличалась своей неповторимостью, и таинственностью, и потом постоянно, в думах, и в воспоминаниях манила к себе, как бы оставляла где-то в глубине меня какой-то глубокий след, который потом хотелось все время подправлять, и подправлять новыми посещениями этого места, и получая при этом каждый раз какие-то другие впечатления от его посещения.
И на Караката, среди кустов можжевельника прямо в торчащих фрагментах скальных пород стоял этот высеченный из камня крест. У меня сохранились фотографии с того пикника, где видны мы все на его фоне, а за нами бессконечный океан облаков и множество других, переходящих одно в другое ущелий и в довершение всего, за ними расположился действительно настоящий океан, до которого возможно, по прямой было всего каких-то 15 - 20 километров.
Сам пикник, конечно же, я не помню. Помню, что постелили покрывала на мелко растущую на такой высоте травку, разложили еду и вино, и долго сидели, пили и ели, а дети занимали сами себя, бегая по склонам и громко крича. Так и прошел весь этот знаковый в моей жизни день. Который я постепенно забыл и он был затерт другими, бесконечными впечатлениями моей жизни, но время от времени моя память возвращала меня к нему. И чем старше я становился, тем чаще я стал вспоминать о той горе и том кресте на вершине.
Шли годы, я был к тому моменту уже один раз женат и разведен, и у меня уже была дочь от первого брака Настя. И время от времени мне стал сниться сон о том, как я поднимаюсь на Караката, к кресту, причем так отчетливо, что мне под утро казалось, что именно так и будет, что я доберусь к этому месту. В стране был полный развал, творилось какое то безумие, наступил бешеный, воинствующий капитализм. Кто то разбогател, кто то работал за копейки и не то что бы не мог выехать за границу в отпуск, а и по России то поехать куда-либо отдохнуть не мог себе позволить.
В этот момент я познакомился со своей второй женой Ириной. Наши отношения завязывались лихо и стремительно. На фоне каких-то неимоверных приключений, новых впечатлений на работе, роста не только в профессиональном смысле, но и в финансовом. Было лето 2001 года, мы были знакомы всего полгода и решили закрепить наши отношения в поездке В Испанию. К тому моменту мой дядя Эрнесто со своими дочерьми Таней и Терезой и женой тетей Эльвирой эмигрировал, как тогда принято было говорить на ПМЖ в Испанию и поселился в стране Басков, мы решили взять машину и заехать к ним в гости, а там, кто его знает, может и добраться до самой Пласенсии.
Таня, моя сестра тогда работала экскурсоводом в Салоу и мы с ней встретились, не видясь до этого лет семнадцать наверное. Она помогла снять нам машину тогда подешевле, как сейчас помню, это был фиат "Браво", и мы двинулись на нем в Гастейс, к дяде Эрнесто в гости. Так постепенно мой сон начал воплощаться в жизнь, хотя тогда я и не понимал этого. Мы все тогда были в состоянии эйфории от поездки, ведь нам удалось, а много кому еще не удавалось так путешествовать тогда. Гордости нашей не было предела, и тогда мы не понимали, что на самом деле не мы такие "крутые", а жизнь, по Божией воле распорядилась таким образом, что бы мы попали в создавшийся в воздухе тогда именно для нас коридор для достижения цели нашего путешествия. Смысл которого я, например тогда и не видел, а точнее видел его не в том, в чем он впоследствии обернулся для меня, а в получении удовольствия и новых впечатлений, ну и возможно знакомстве своих родственников со своей девушкой, которая, как мне казалось тогда будет моей женой, как потом собственно и вышло, и возможно на долгие и долгие годы, если не на всегда, если бы нам удалось преодолеть обычные семейные испытания, которые всегда наступают в жизни через определенный срок совместной жизни.
Дядя Эрнесто и тетя Эля были рады нам, Хотя и Эрнесто вспомнил свою давнюю обиду на меня, точнее мои слова на прощальном вечере у него дома перед их отъездом навсегда на его родину. Я тогда был молодой и глупый, мне было всего 16 или 17 лет, и я сказал тогда: - "Что не понимаю, как можно бросать родину и уезжать из России". Я сильно тогда его обидел. Он не мог даже и представить себе, что кто-то может так подумать, что его родина не далекая Баскония.
Ту литровую бутылку водки, что мы привезли ему тогда в подарок мы же с ним и выпили за разговором, в котором были и тяжелые мужские фрагменты. Он сказал: - "Ты здорово тогда меня обидел". И я теперь то понимал, что тогда был не прав, и, находясь в нынешнем времени не мог изменить себя из того времени. Но в итоге мы помирились. Ему было хорошо на родине, хотя и одиноко без Московских друзей и привычного образа жизни.
* * *
Сначала умер дядя Доминго, самый старший брат. Он завещал сжечь его и пепел развеять на Караката. Так и было сделано. Потом, через несколько лет пришел срок Эрнесто и он успел изъявить свое желание о том же. Что и было так же сделано. Но тогда в 2001 году все еще были живы и по своему счастливы.
* * *
На следующий день мы поехали в Бильбао, где забрали Настю, Танину дочку из университета, потом в Сан-Себастьян, гулять и смотреть город и только после этого решились ехать на один день в Пласенсию к остальным родственникам. И в тот момент, пока все где-то ходили и готовились нас принять, а возможно и были на работе и у нас имелось пару часов примерно, мы решили самостоятельно на машине подняться на Караката. Я, Ира и Настя. И мы добрались до вершины довольно быстро, без каких либо приключений. Вся дорога заняла минут 15-20, как ни странно. Гора встретила нас туманом, но довольно приветливо, при самой вершине на заасфальтированной к тому времени уже дороге нам попалось стадо овец, которые своей шерстью напоминали облака и мы как бы въехали в небо. Где -то далеко внизу была видна Пласенсия и с другой стороны Эльгойвар. Они казались маленькими, маленькими, как из иллюминатора взлетающего самолета, который уже набрал достаточную высоту и скорость, но, не смотря на это продолжает свой подъем и ускорение, пробивая встречающиеся на своем пути облака, чередующиеся с чистым небом, но снизу, ближе к земле все равно заволокшим все, хоть и рваным, но туманом. Моросил мелкий дождик, причем только видимо тут наверху, потому что это на самом деле был не дождь, а простое облако, трущееся своим пузом, о вершину, о нас, нашу припаркованную машину, крест и телевизионную вышку, которая выросла в том промежутке лет, которые я не был в этих краях.
Во мне поселилось какое-то чувство тревоги от ощущения значимости этого жизненного момента, ведь я показывал своему, на данный момент, самому близкому человеку, ту частичку мира, которая всегда со мной и мне хотелось поделиться с ней этим родным мне и таким близким местом, как с человеком, которого я не просто выбрал из толпы и повез в горы, а как с продолжением себя, как со своей второй половинкой, которая должна знать практически все обо мне, о моих мыслях и мечтах. Я тогда очень верил в возможность зарождения семьи. Да и Ира это понимала. Она, по-женски, каким-то шестым чувством чуяла значимость этого дня, и по ее глазам было видно, что она в этот момент делает выбор и принимает меня в свою жизнь навсегда. И сейчас никто и не мог подумать о том, что может это все у нас и не на долгие годы, а только на каких то 11 лет. И нам было хорошо одновременно от незнания всей глубины быстротечности жизни с ее стремнинами и переворотами, и в то же время осознания всей значимости и глубины происходящего события. В тот момент у нас был самый пик взаимопонимания, и мы чувствовали друг друга без слов, а только взглядом и языком движений. Со мной, справа на пассажирском сиденье была моя будущая жена. Этот подъем в гору был практически нашей помолвкой, нашим соглашением вступить в семью.
Припарковавшись, мы оказались в густом тумане, который вдруг, то стремительно налетал со стороны ветра и, скорее всего это был не туман, а мельчайшие капельки воды, очень близко прижатые друг к дружке и составляющие собой облако. Простое небесное облако, вершина горы для которого была так же неожиданна на своем пути как само оно для нас, стоящих вроде бы и на земле, но при этом парящих как бы в небе. Ветер гнал облака, а мы гуляли среди них и в промежутках фотографировались и видели землю, с ее городками, дорогами обрывами и людьми, далеко внизу была другая жизнь, со своими земными проблемами, спешкой, работой, долгами, деньгами, обстоятельствами. Но нам здесь на небе было спокойно, мягко и хорошо. И мы потерялись во времени, оно перестало просто для нас существовать. Нет, оно не остановилось, наоборот, шло, и должно было отмерять своими неумолимыми секундами этот отрезок, просто стало прозрачным, как воздух и влажным, как облака, внутри которых мы собственно и очутились.
Можжевельник, везде был он, и я решил сорвать веточку маме на память о посещении горы. Надо сказать, что это довольно колючее растение, не смотря на всю свою красоту и какое то мистическое благородство, несущее в себе что-то непонятное нам современным людям, из глубины веков. Его было так же тяжело сорвать, он очень сильно колол руки, как и с точностью до наоборот, его приятно потом, сжимая в руке подносить к носу, вдыхая запах, я помню все как сейчас.
* * *
Кода умерла мама, я достаточно быстро, не долго думая на 31 день после смерти, подождав пока ее душа приобретет покой (у католиков отведено на это 30 дней), начал ремонт в квартире. Заключив договор со строительной фирмой, в котором была смета и в ней была позиция - вывоз четырех контейнеров мусора, что меня поначалу удивило, но потом так и оказалось, я даже помню многие вещи, таскал сам на помойку практически каждую неделю мешками в течение еще трех месяцев. В квартире остались лишь только старые книги, папина законченная, но, не изданная рукопись, мои вещи, фотоальбомы со старыми семейными фотографиями и эта маленькая высохшая веточка можжевельника, не смотря на свой возраст сохранившая цвет и запах и тепло рук ее прежде сжимающих. Но самое главное это то, что в ней была целая история, целая вечность непостижимых со стороны, чужому человеку, всех наших семейных взаимоотношений, событий, жизней множества родных мне людей, и духа того места ствола того куста, с которого она была оторвана, который в свою очередь глубоко зацепившись своими ногами-корнями за куски скал, местами торчащих на поверхность стоит, продуваемый всеми ветрами на той далекой, но при этом всегда близкой горе, покрытой теперь легчайшим пеплом моих предков, и он давно уже смыт дождями и с влагой ушел в почву превратившись в историю, известную только очень малому числу людей на нашей огромной прокрученной колесами многочисленных путешествий, планеты.
* * *
Мы подошли к кресту, который, как теперь с возрастом я понимал, был сделан из бетона, никто, конечное же никогда не поднимал его снизу целиком. Его отлили на вершине, по месту, и потом водрузили на фрагменте скалы,но это маленькое открытие как то промелькнуло мимо меня и не обратило на себя особого внимания, как сам факт того, что я опять стою здесь и не один, и меня понимают и чувствуют.
Вдруг у Насти зазвонил телефон, сразу же все земное вернулось к нам, проступило откуда то из тумана тиканье секундной стрелки на часах, в голове закрутились другие, совершенно не местного происхождения мысли и как поджаренный хлеб из тостера выпрыгнуло решение спускаться по такому родному уже серпантину, вниз, вниз, к продолжению нашей другой оставленной на недолгое время счастливых минут, жизни.
Нас встретил Роке и помог припарковать бесплатно машину, и мы пошли на рынок покупать Чорисо на ужин и в булочную взять хлеба. Собрались у Роке. Туда пришли все. Стол представлял из себя следующее: колбаса, нарезанная толстыми кусками, хлеб, сыр и конечно же красное местное вино и беседа, беседа, беседа. Мы долго сидели и говорили, переводчиком была Настя, ей пришлось поработать в этот вечер больше всех. Потом пошли по барам, там сидели, говорили, пили и шли в следующий, пока наконец все не устали и было принято решение не ночевать в Пласенсии, а ехать обратно к дяде Эрнесто в Виторию. Но мы еще зашли к Хорхе, Георгию по Русски, посмотреть его новую квартиру, мне было интересно как архитектору.
Поскольку я был достаточно выпившим, я спросил Хорхе, можно ли ехать в таком состоянии, он сказал: что у них разрешено ездить слегка пьяным. И мы поехали обратно.
Дорога была пуста, полиции нигде не было и я медленно трезвел. Поздно ночью мы вернулись в Виторию.
* * *
Прошли годы, мой брак распался, изжив себя. И вот вдруг на меня свалились нечаянные деньги от выигранного мною в суде дела о невыплате страховки страховой компанией. И я принял решение слетать в Испанию зимой но уже вместе с сыном Георгием от второго брака, которому на тот момент было уже шесть с небольшим лет.
Мы остановились в Саламанке в хостеле, так как в деревне под городом жил мой двоюродный брат Рамон. А в университете в этом древнем городе училась моя дочь Настя, у которой к тому времени уже был молодой человек. Рамон зарезервировал нам машину и мы пехали сначала в Мадрид втроем без Насти, она училась, а потом в Виторию к двоюродным сестрам и тете Эле, которые к тому времени уже похоронили дядю Эрнесто. И оттуда уже в Пласенсию (Соралусе)
Пласенсия была уже не та, спустя каких то 11 лет она очень сильно изменилась. То место, где в детстве я бегал с детьми по рельсам от старой и закрытой от движения по ней поездов, железной дороге, было заасфальтировано, и превращено в благоустроенную улицу. Туннель в который когда то, еще и не так давно залетали дымящие сгорающей в цилиндрах двигателей соляркой, маленькие дизелевозы, тянущие за собой составы из трех, четырех, прокапченых насквозь маленьких вагонов. Старый вокзал был снесен, ради автомобильных парковок. Католический храм в центре города, на табличке при входе в который написано, что он двенадцатого века постройки, из-за полного благоустройства прилегающих к нему бывших проулочков, а теперь пешеходных зон, выглядел современным зданием. Время изменило все в городе, да и он сам превратился из городка в маленький город, который уже не помещался в ущелье и постепенно полз своими домами все выше и выше в крутые откосы гор. Все изменилось.
Мы остановились у Илиаса. Он нас и повез на гору. Теперь другие времена, если раньше туда ездили редко, редко, отдохнуть на пикник, то сейчас, подняться на нее не составляет никакого труда. Вроде бы сейчас, как и тогда машины у каждого, но видимо отношение ко всему стало более легкое, все стало доступнее и дозволительнее. У Илиаса была такая же модель Пежо, как и у нас раньше, и Егор от этого очень, по-детски обрадовался. Да и машина была к тому же такого же цвета, как и та, что была у нас. Более того, я думаю, что он уловил даже в этом какой то смысл или возможно знак. Дети очень чувствительны к таким моментам в жизни. Наверно потому что их мозг еще не замусорен налетом той настоящей, взрослой жизни, которая наваливается неожиданно и заполняет собой все то непосредственное и детское в человеке, лишая возможности восприятия окружающего мира с детской наивностью и открытостью.
Караката встретила нас, так же как и всегда. Не хорошо и не плохо. Не смотря на то, что была зима, на улице было довольно тепло, градусов 12, ветра не было, и было видно Пласенсию и Эльгойвар. Но они уже были другими. В барах хоть и продолжали поощрять бросание всего мусора на пол, но уже перестали сыпать опилки, и атмосфера того времени безвозвратно пропала.
На вершине в этот раз складывалось впечатление того, что ты находишься в городском парке. Было много людей, так называемых "ходоков" с палками похожими на лыжные, что очень модно сейчас в Европе. Многие выгуливали там своих собак, правда, скорее охотничьих, но все равно попавших сегодня на гору не на охоту, а просто на выгул. Глобализация изменила весь жизненный склад людей живущих вроде бы и в глухих Европейских, деревенских закоулках, но при этом как городские жители, но к сожалению застрявшим в прошлом местечковом мировоззрении.
В этот раз я воспринял Караката как пристанище части нашей семьи, по маминой линии, разнесенной в годы войны по всему миру, и вдруг так неожиданно и непостижимым образом начавшую свой путь к объединению, хоть и частичному, возможно, и вызванному так называемой глобализацией, но тем ни менее обретающую свой покой на этой горе, раньше так часто снившейся мне, а теперь почему то переставшей.
Возможно она объединила нас, всех, раскиданных по миру родственников, вечно и постоянно с какими то обидками друг на друга, связанными как правило с финасовыми вопросами, с разделом недвижимости, с теми, такими мелочными и неуместными здесь на вершине проблемами. Которые настолько преземленны, что просто неспособны подняться сюда, на такую высоту. К тому-же так изменившую свое значение для всех нас и ставшей упокоением земным для некоторых из рода Дель Боске.
Когда мы с сыном уезжали тетя Сузанна, которой уже было 86 лет вышла из своей комнаты в коридор поцеловать и обнять нас на прощание. Она хоть и была совсем уже старенькой, но была в своем уме и могла еще устроить "хорошую жизнь" домочадцам. Слезы выступили на ее глазах, и она сказала:
- Я больше вас не увижу и по этому я не говорю до свидания, а прощаюсь. ..."
* * *
Вскоре, через три года она ушла из жизни. Ее прах развеяли рядом с тем местом, где и приобрел свое последнее пристанище ее муж, дядя Доминго - на Караката у монолитного железобетонного креста.
* * *
Сейчас, в наши дни, когда есть Фейсбук и вся жизнь близких тебе людей находится как на ладоне, не смотря на незнание языка возможно общение с помощью обычного Яндекс переводчика и это так много, но в то же время и так мало. Когда мы все рядом всегда под боком, в сети, кажется, что так всегда и будет, что в любой момент, только протяни руку и ты уже рядом со своими родными. К сожалению это одно из самых главных заблуждений нашего времени. Это его беда.
И только память, и прошлое позволяет объединять по настоящему, ушедшее с настоящим, создавать места на планете, где нам хорошо и спокойно, где время стоит на месте и кажется, что ты не один, и всего лишь частица нечто огромного, под названием семья.
Как интересно устроена жизнь, многие едут за границу отдохнуть, я же еду пообщаться с глазу на глаз, повидаться, а кое-кому и излить душу. Вот такие вот мои, по большей части, путешествия, совмещенные с удовольствием не только от отдыха, но и от общения с человеком, в котором течет такая же кровь, как и в тебе, родная и неповторимая.
Моя дочка уехала в Испанию и теперь спустя пять лет, она привыкла к жизни в этой стране. Но ее постоянно тянет на родину и она живет пока на разрыв, хотя и давно нашла себе там друга и единомышленника и можно сказать, что у них семья. Ведь они уже не могут жить друг без друга
Когда хоронили тетю Сюзанну, Настя была со всеми родственниками на горе и звонила оттуда моей маме по Скайпу и в этот грустный для всех нас день дала возможность поговорить своей бабушке тут в Москве со всеми родными ей людьми, там, в далекой стране Басков находящихся на горе в этот практически, как и все другие, протекающие на вершине, пасмурный и туманно-дождливый день. И не смотря на грусть происходящих событий, моя мама была очень рада этому звонку и этим родным голосам. Изображение страшно "подвисало" и тормозило всю связь, по этому пришлось ограничиться только голосом. Но для человека, родившегося в начале прошлого века, было этого уже более чем достаточно, что бы потом жить памятью этой беседы и пониманием того, что его любят, помнят и переживают о нем.
* * *
Мою маму похоронили рядом с папой на Николо-Архангельском кладбище в Москве, оно недавно вошло в ее территорию. Решение о месте захоронения было выбрано мной и моим братом совместно, так как мама перед смертью уже не соображала и просила развеять ее прах в лесу. Все родственники по маминой линии не поняли этот наш поступок, они думали, что я привезу ее прах на Караката. Меня понял и поддержал только мой двоюродный брат Рамон, который провел раннее детство в России и знал, что значит для мамы эта страна, где остались ее дети, где лежит в могиле ее муж Володя. Я думаю, что он понял, что так и должно было быть, и никак иначе и по возможности объяснил всем остальным, несогласным с данным решением. Но я думаю, что для души человеческой не существует расстояний и времен, она вездесуща и ей все же приятно, иметь место своего упокоения рядом с теми людьми, которые были ей в жизни ближе всего.
Когда не стало мамы, из поколения детей войны осталась только ее сестра Анита. Она последнее звено в той цепи, которая объединяет прошлое с будущим, через настоящее физически и духовно. Когда ее не станет, то связь не порвется, она просто перерастет в другую ипостась, только духовную, основанную на делах прошлого, вещах и воспоминаниях.
* * *
Я хочу поехать в Испанию, может быть и в ближайшие новогодние каникулы, я давно там не был. Меня тянет Караката, и я знаю, что моя родина здесь в России, что я позиционирую себя как русский. Но без глубины всех этих факторов, составляющих мою жизнь и ощущения постоянной близости и в памяти и физически где-то в мире, этих родных мне с детства мест, я никогда бы не стал настолько Русским, насколько я он есть. Ибо мне грустно бы было жить тут. не зная о том, что где-то рядом, но в другой стране есть люди, которые только подчеркивают мой выбор тем, что они моя родня. Это как фантомные боли по чему-то ампутированному и навеки потерянному. Которое живо только в памяти, а на деле нет рядом с тобой, но боль осталась, она вечна, и постоянно держит тебя в тонусе, не давая забыть о том, как было раньше когда-то. Ведь только в сравнении познается истина, не правда ли?
05.08.2016.г. дома вечером.