Народоволец, продолжение.
Я избавил председателя колхоза от необходимости везти меня в следующий колхоз, и рано утром, закинув на плечи рюкзачок, пошел в народ пешком. Чем не народоволец, тоже ведь агитатор.
На торную дорогу с мостом я не стал выходить, а перешел Сок вброд, искупался и пошел прямиком по проселочным полевым дорогам. За Соком среди полей разбросаны рощицы и лесочки. Холмы. Все замерло, ни один колосочек не колыхнется. Звенящий зной. Вот оно горячее время страды – опоздаешь скосить, выпадут зернышки из колосков. В скошенных колосках зернышки крепче держатся, раньше сжатые снопы зимой молотили. Сейчас снопы не вяжут, а косят в валки, которые лежат до обмолачивания на стерне, тут уж за погодой надо угнаться.
Однажды по заводскому радио раздалась команда все начальникам отделов ОКБ явиться к начальнику ОКБ. Возвратились начальники и велят нам всем идти домой переодеться и явиться к дому культуры. Погрузили нас в автобусы и повезли на совхозное поле скошенные валки ворошить. Были дожди, и валки, касаясь влажной земли, стали прорастать. Зерно надо было спасать – это было наше зерно, из него нам испекут хлеб, нагонят пшеничной водки, откормят свиней и привезут в магазин окорок, который будет стоить дешевле базарного мяса.
Пришел к правлению часа в два. Ни председателя, ни парторга. Мне указали избу, где я купил молока и хлеба. Часа в четыре явилось начальство, и мы договорились о работе. Устроили меня на квартиру. Первым делом помыл носки и ноги, на которых за время путешествия по проселкам смешались пыль и пот.
Хозяева – две сестры. Младшая (за 40) на работе. Старшая завела речь о пенсии: «Всю жизнь спину гнула, в войну и в немцев Поволжья гоняли (в немецкие колхозы, опустевшие в войну после высылки немцев), и в Жигулях окопы рыла, а сейчас 10 кг. да плохого ржаного».
- А в колхозе Калинина пуд на месяц дают.
- И у нас пуд давали, а сейчас 10, говорят хлеба нет.
- Сейчас здесь с района уполномоченный.
- Ну, это ерунда, надо к начальству.
- Так вы соберитесь и без района решите.
- Все решает председатель.
К дому подошла большая свинья.
- Вот ест траву, ходит целый день, а наш побегает вокруг двора и опять во двор.
- Хороший кабан.
- Наш больше.
- На базар или сами?
- Все на базар. Или кабанчика, или полуторка. А так, где деньги взять? Вот осенью выручим и все.
- Теперь же в колхозе получаете.
- Получаем.
- А на что вам деньги?
- Стеганку, галоши купить, да старшему сыну (дети младшей сестры, старшая бездетна) избу справили, 10 тысяч встала. Самим надо избу обновить.
По всем деревням, где я уже побывал, много строят. Бабка сидит, сидит и начинает разговор сразу и короткий.
- Нигде не дают косить, видно коров-то…. У нас, правда, коровы нет, только телка, все равно сено нужно. – Черт возьми, подумал я, поставили, где коровы нет, не везет.
- Разрешают же косить 40% себе, 60% колхозу.
- Если работаешь, то так не накосишь. Вот парторг, директор школы, он накосит. Сейчас в отпуске.
Я подумал, что парторгу не время бы в уборочную быть в отпуске и косить себе сено, но односельчане, как я понял, его не осуждают, сами бы так же вели себя. Через некоторое время хозяйка завела новую тему, которая меня касалась самым непосредственным образом.
- Ну, а поесть-то у Вас есть что с собой?
- Да уж куплю у кого-нибудь.
- Что же Вы купите?
- Ну, хлеба, молока…
- Молока, может, купите, а хлеба где же? Здесь ведь не город, – колхоз.
Настоящие, солидные агитаторы «знали себе цену», командировку выписывали, пешком по деревням не ходили, и, прибыв на место, сразу оговаривали, как будет организовано их питание.
Мы сидели и беседовали у крылечка. В это время из избы вышла младшая сестра, которая уже пришла с работы, но в наши разговоры не вступала.
- Слышь-ка, купить хлеба хочет и молока.
- Молока у нас нет, а хлеба можно.
- Ну, как, накормите или нет?
- Накормить можно, да какая у нас еда…Соседи еще коров не доили.
- Вот Вам 10 рублей, накормите меня вечером и утром.
- Может у соседей холодное есть, – и хозяйка побежала, а через минуту на столе стоял жбан холодного молока и «пирог» (буханка) белого хлеба.
К 10-ти подошел к клубу, стояло несколько человек. Не было света – отключил район, и на всем протяжении в сторону районного центра деревня как вымерла – сплошная темень. Пришла зав. клубом: «Может, на завтра отложить?» «Зачем? Говорить и слушать света не надо», и я начал прямо на крыльце. Было много молодежи, подошел гармонист. Беседа получилась, а когда кончил, свет дали, и танцы начались.
Утром встал в 7, позавтракал. Во время завтрака (два яйца и кружка молока) старшая сестра не выдержала и опять подсела:
- Ну, как же это ты (уже привыкла ко мне) поехал в колхоз и хлеба не взял?
- Так зачерствел бы.
- Булочек бы каких взял. А ведь в колхозе хлеба нет.
- Спасибо, – поблагодарил я за сытный завтрак, – наелся.
- Мало что-то, ешь еще, – и она подвигала мне чудесную пшеничную булку.
Еще вчера, председатель колхоза на мой вопрос о деревне Изюмовка сказал, что туда не агитатора надо, а милиционера: «12 дворов, и никто не работает». Зав. клубом сказала, что село это заброшенное. Никакие лекторы туда не ездят.
- Есть там бригадир?
- Нет никого, они же не работают.
- Совсем, что ли не работают? Так их и днем можно собрать?
- И днем соберутся, лишь бы послушать.
Меня это заинтересовало, и я утром отправился в эту Изюмовку. Ходу туда часа полтора. Дорога идет вверх и потом по холму. Видна вся долина Кондурчи. Спустился с холма и в небольшой долинке у пересыхающего местами ручья деревенька. У самого ручья несколько деревьев.
Подошел к крайней избе.
- Здравствуйте.
- Здравствуйте.
- Вы лекцию хотите послушать, или сейчас все на работе?
- А мы не работаем. А лекцию, конечно, интересно, Вы идите к средней избе, а мы подойдем.
Я сел на завалинку. На крыльце сидел мальчонка со своим другом, отправленный родителями на лето к бабушке с дедушкой.
- Как жизнь?
- Во! – и он показал большой палец.
Начал подходить народ. Это оказалась деревня пенсионеров. Они стоят на границе владений колхоза и совхоза, ближе к совхозу. Молодежь ушла, старики не хотят переселяться и воюют с колхозом и совхозом из-за сена, огородов, работы.
«Сейчас налогов не берут. Совсем бы хорошо, но, наверное, будет хуже и т.д. и т.п.».
Пенсию они получают от совхоза, и инспектор говорит, что если будут работать, то пенсии лишатся. А колхоз, чтобы «выгнать» на работу, применяет довольно крутые меры, вплоть до распашки уже засаженных огородов. Люди, как я поглядел, крепкие, поработать не прочь, но как совместить установку по пенсионному обеспечению и требование колхоза выходить на работу.
Ведь кто-то очень умный создал такую ситуацию.
Между прочим, как-то при нас Кузнецов с кем-то говорил по телефону и выражал при этом свое негодование, а потом говорит нам, что и среди начальства бывают «дураки»: «Не будь при вас сказано»(!!!). Да что Кузнецов – начальник отдела как-то высказался в этом же духе. Господи! Они считают, что мы этого не видим!
Видим, еще, как видим.
Запись из другого дневника, как иллюстрация к сюжету: сентябрь 1961 год.
На совхозном парт собрании по уборке кукурузы, на которое мы были приглашены, как участники этой страды, оглашено постановление о том, что к 20 сентября надо привести к норме весь личный скот:
- 1 корова и один чуть ли не месячный теленок, – у всех телята почти годовалые (зимний отел);
- 3 овцы, – у всех весь весенний окот;
- 2 гуся, – у всех по целому стаду и т.д.
Какая тут к черту кукуруза, шум поднялся страшный – по инструкции перепись скотины положено делать в декабре, или около этого, а сейчас куда девать мясо?
Отдать распоряжение, которое нельзя выполнить, может только дурак, потому что это позорит власть. Откуда взялся этот дурак, демонстрирующий усердие, я не знаю – то ли из совхоза, то ли из райкома, то ли из Обкома. Полно дураков, а Кузнецов говорит: «Не будь при вас сказано». На том собрании решили переписать скотину, но до морозов не резать.
Вернусь к описанию своей народовольческой миссии.
Видел я и колхоз, похожий на те, что в кино нам показывали.
Колхоз «Дружба». Все посетители правления говорят на татарском, председатель, похожий на татарина, говорит на русском с украинским акцентом, вернее, по-казацки. Правление похоже на штаб. Звонки, распоряжения, между звонками председатель продиктовал задание на завтра. Впечатление очень хорошее, и посетители все веселые. Председатель часто дает указание проверить, чтобы не обманывали. Некоторые распоряжения, по совету присутствующих, отменил, но, подумав, отдал опять. Видно, что думает, и думает о результате.
Меня взял с собой на поле. С механизаторами прямо в поле пообедали пшенным супом с мясом и он, чтобы не отрывать людей от работы, велел им задавать мне вопросы. Вопросы были больше к нему. Он, что-либо разъясняя, иногда ссылался на пленум, и обращался в мою сторону, как бы за подтверждением. Всё-то он знал. Хозяин, одним словом.
Были вопросы и с юмором – видно было, что ребята в обед отдыхали и телом и душой. Один из них, со смехом изображая серьезность, спросил, что будет с постаментами, на которых раньше стоял Сталин: «Хрущева что ли поставят?»
До ХХ съезда, по всей стране, перед каждым клубом, перед каждым райкомом, горкомом, исполкомом, на железнодорожных станциях, везде, где только можно вообразить, стояли две скульптуры: Ленин и Сталин или в полный рост, или только бюсты, но обязательно одинаковые.
Число их измерялось десятками тысяч. После ХХ съезда со всех постаментов Сталина сняли, и страна превратилась в посмешище: перед каждым клубом и т.д., т.е. везде, где только можно себе представить, стоят два постамента – на одном Ленин, а на другом ничего нет. На нашей здравнице висел громадный в два этажа, в полный рост портрет вождя всех народов. Подошел трактор, зацепил тросом и содрал его со стены. Народу нравятся свержения руководителей.
Как лектор обкома, я должен был разъяснить механизаторам положения ХХ съезда по преодолению «культа личности». Я не считал механизаторов глупее себя и ответил тоже в полушутливом ключе: «Посмотрим». Причина для юмора у меня была. При Сталине в списках рекомендованной к прочтению политической литературы, наряду с Лениным, Плехановым и другими революционерами, большое место занимали работы Сталина.
При Хрущеве в списках рекомендованной литературы Сталин не упоминался, как будто он ничего путного не написал, а наряду с Лениным рекомендовались только доклады Хрущева, как будто он что-либо написал. Заглядывая в будущее, заодно уж скажу, что при Брежневе ни Сталин, ни Хрущев не упоминались. Рекомендовались к прочтению только Ленин и Брежнев, который, как делятся впечатлениями те, кому довелось с ним общаться, был остроумен в беседе, и, в отличие от Хрущева, был совершенно беспомощен на трибуне.
После обеда председатель, захватив меня, поехал в дальнюю деревню. Меня отвез на ток, где работали женщины, а сам по полям. Когда в этой деревне ложились спать, я предупредил хозяйку, чтобы разбудила меня, одновременно с председателем. В 7 утра она меня разбудила, председателя уже не было: «А он и не ложился, в кабине поспал за баранкой и опять по полям». Смешно было какой-либо уполномоченной его подгонять и агитировать.
Хозяин, у которого мы остановились – справный хозяин, выполняющий любую работу. В этот день он работал на конной сенокосилке. Дома, как я понял, у него полно скотины. Одних свиней, да здоровых, кажется, три.
У другого, у которого мы останавливались в Кочкарях, – корова, нетель, бык и телка…а?…Вооо…. Эти в работе будут стараться. Не за трудодни – главное для них корма для своей скотины, а скотина вытянет.
Не все колхозники одинаково жили, а вот каким образом они из этой одинаковости выделялись, я не знаю, ведь у всех работа за трудодни. Явно играли роль и добавочное трудолюбие, помимо трудодней, и смекалка.
У меня сложилось впечатление, что в татарских колхозах, а до войны и в немецких, колхозники зажиточнее были, чем в остальных. Можно пофилософствовать на эту тему, благо никакой информации об этом у меня нет.
Немцы до революции не были ни крепостными, ни государственными. Они были свободными поселенцами, и эта свободность у них сохранилась и выразилась в добросовестности и доверии друг к другу.
Татары после революции почувствовали некоторое духовное освобождение. До революции в Российской империи, где приоритет по отношению к вере отдавался православию, они чувствовали себя людьми подвластными. Убрав со сцены жизни за кулисы и православие, и ислам, революция всех уравняла.
А может быть, дело в такой национальной черте, как трудолюбие? Но я вспоминаю дядю Петю из сибирского села Беловодовка. Было там русскому крестьянину, где разгуляться, и он 40 десятин обрабатывал. Был он там свободен. Да и состав этого колхоза смешанный – двор русский, двор татарский.
Вероятно, скажет проницательный историк или литератор, перипетии истории не дали нам еще времени от духа крепостничества освободиться. Крепостной мог освободиться, только уйдя в казаки-разбойники, и живет в нас единство противоположностей: раболепия и бунтарства. Но я этого, ни в одном колхознике не увидел – не достаточно проницателен….? Сейчас вот подумал – подумал, и кажется мне уже, что видел.