Мать Витьки Ананьева вызвали в школу. Когда Анфиса Петровна пришла с работы, сын был дома. Виданное ли дело? В это самое время он с мальчишками всегда играл в футбол. А тут дома? Спрашивать не стала, сам скажет. Она знала, что у него свои понятия: пока все мужские дела не переделает, на улицу не пойдёт, да и врать не станет, плохо ли, хорошо ли прямо скажет, справедливые наказания выносит стойко. Вот и теперь, перед тем, как идти спать, зашёл на кухню. Мать мыла посуду. Он встал у печки, руки за спину, и говорит:
- Тебя Серафима Васильевна вызывает. Завтра велела прийти, в шесть.
- А чего наделал-то? Али двойками оброс?
- Она сама скажет.
- Ну, скажет, так скажет…
С вечера она крутилась с боку на бок, не могла уснуть... «И чего он там понаделал, шельмец?» - думала она. Душа болела за сына. Витька-то ведь был у ней один-единственный. Замуж Анфиса вышла поздно, в тридцать лет. Не славилась ни фигурой, ни красотой. Просто была умная, работящая и добрая деревенская девушка. Как раз перед войной приглянулась она Петру Ананьеву, тоже не красавцу, но парню хорошему. Поженились. Через год родился Витенька. Отец в нём души не чаял. Но, недолго любовался на сына. Началась проклятая война и отняла у Анфисы ненаглядного мужа. Осталась она с сыном на руках. Да не одна она такая, вон их вдов-то по всей России сколько! Стали жить, детей поднимать. Работа на ферме ничего не давала, а мальчишке и одежонку надо, да и для школы всё необходимое. Поступила на кирпичный завод. Заработок хороший, да одно плохо, завод-то в Кислице, в соседнем посёлке, автобусы не ходят, вот и приходилось им, бабам, наломавшись на работе по три километра туда и обратно пешком ходить. Да она не больно переживала, ведь у ней один, а вот у соседки Вари трое. Да и Витька не плохой парень растёт. Понятия у него свои, мужицкие, несмотря на малый возраст. Учится в четвёртом классе, а по дому всё делает: и дров наколет, и воды наносит, в огороде польёт, за кабанчиком и козушкой Майкой присмотрит. Учится вот, только не больно хорошо. «Двоек чай нахватал», - подумала она и уснула.
Витька учился во вторую смену. Все дела к обеду переделал. Уроки, как мог, выполнил. Тетради и книги опустил в портфель и отправился в школу. Было рано, да надо ещё с Михеичем переговорить. Михеич жил рядом со своей бабкой Натальей. Он вернулся с войны весь в орденах, но простреленная нога сильно хромала, да и другая-то была нездоровой. Сидел на государственной пенсии, да колхоз приплачивал. Так вот и поживал герой войны. Все уважали его в деревне, а для Витьки он был непревзойдённым авторитетом. Дед тихий, спокойный, не ругался, не сквернословил. Только фашистов обзывал – «скотина мерзкая». Других ругачек не знал. Летом он постоянно сидел у ворот на низкой скамеечке, которую сам смастерил, и со всеми проходящими в разговоры вступал, ну и с Витькой тоже. Мало того, были они друзья. За советами малец ходил только к нему.
Вот и теперь он сел рядом и сказал:
- Коса, Михеич, сломалась, в одном месте никак не могу прикрутить.
- Принеси вечерком, покумекаем. Когда сено-то косить для Майки думаешь?
- Трава ещё силы не набрала, недельки через две.
- Ну, ну…
- А ты чего, Михеич, на День Победы не все награды надел. Вон, дядя Ваня при всех своих двух медалях явился. Да как бойко про свои подвиги рассказывал. А у тебя-то их почитай двенадцать.
- Не тот, милок, герой, кто бахвалится, а тот, кто честно и неброско выполняет свой долг. Родину не за ордена защищают, а за то, что любят её, милую, как мать свою. Не хорошо это – хвалиться наградами.
- И то, правда. Ладно, Михеич, побегу.
Вечером Анфиса с работы сразу зашла в школу. Серафима Васильевна сказала, что Витька побил Машу Хлебникову, что та плачет, жалуется. Они вместе долго допрашивали его, за что побил. Он чётко отвечал одно:
- Она знает. Я за справедливость.
Дня через три Анфису опять вызвал, только теперь уже директор Иван Порфирьевич. Он, как и Михеич тоже хромал с войны. Пока не было Анфисы он говорил учительнице:
- Ты его Васильевна не больно-то ругай. Он парень не балабол какой, а с понятиями, больно-то плохого не сделает.
Поругали, пожурили Витьку все вместе, взяли слово, что больше не будет бить Машку.
Прошли ещё дня три. Анфису опять вызывает директор. Слух дошёл и до Михеича. Увидел он Витьку, шагающего в школу, и подозвал к себе.
- Ты это чего, боец, разбушевался. Позор, с девчонками воевать! Мать почто в такую срамоту вводишь?
- Я, Михеич за правое дело, а то, что девчонка, так их тоже учить надо.
- Смотри мне, не безобразь.
После уроков опять Витька Ананьев с матерью вошёл в кабинет директора. Там были Серафима Васильевна, Машка Хлебникова и её бабушка Ниловна.
- Варвара–то на работе, так я пришла, - робко сказала бабушка.
- Ничего, Ниловна, садись.
- Витя, объясни, зачем ты бьёшь Машу? – Спросила учительница.
- Она знает.
- Маша, знаешь?
Маша молчит.
- Говори, Витя.
Витя молчит.
- На уроках они оба ведут себя примерно, - говорит учительница, - а как дома?
- Я не могу пожаловаться на сына, - сказала Анфиса Петровна, разводя руки в стороны, - вся мужицкая работа на нём, никогда не грубит.
- А Маша?
- Грубит немного …мне, - опять робко сказала Ниловна.
- Скажи ещё, я тебе не то сделаю, карга! – шёпотом, но все слышат, говорит Машка бабушке.
Все обрушиваются на Машку: директор вразумляет, учительница ругает и Анфиса возмущается.
- Ты, старая, сожгла мне ленточку, гладить за сто лет не научилась? – Кричит Машка.
У Витьки сжимаются кулаки.
- И чего живёшь, толку от тебя никакого, - зло шипит Машка.
- Опять поддам, «мерзкая скотина»! – тихо, в сторону Машки, говорит Витька.
Машка выбегает из кабинета и, что есть силы, бежит по коридору. Витька за ней.
- « Скотина мерзкая»! – несётся ей вслед…