10.Хрущевская голодовка
Ранней весной с гор хлынула талая вода и, набирая силу от оврагов и ручьёв, заполнила русло реки. Вода подступала с такой скоростью, что никто не успел осознать её опасности в низинных сёлах. Она выворачивала по пути деревья с корнями и уносила захваченные трофеи: собачьи будки, брёвна, поломанный штакетник или горбыль с оград и плетней, тела животных. Всё это мутное, кипящее, рокочущее от перебираемых донных камней варево, стремилось вниз, к морю, по руслу реки Тешебс, проходящей как раз через наш посёлок.
Самой устойчивой преградой оказался мост через реку. Старые мосты ежегодно изламывались паводком, обломки уносились морем, и недавно построили новый высокий мост, связавший «заречников» с поселком.
Наша Раиса Ивановна была «заречной».
Сначала мост держал оборону, зацепливая за свои стойки ветки и стволы деревьев и собирая на них всякую мелочь, потом ледяной водой принесло трупы животных, брёвна разрушенных строений и застрявшие камни, поднятые стремительным потоком со дна. Самостийная плотина перегородила реку, и река начала растекаться вширь, заливая огороды и вплотную подступая к домам. Опасность потопа была очевидной.
Нам прервали занятия в школе, о чем сообщило поселковое радио, включавшее трансляцию по мере необходимости – ночью, рано утром… В таких случаях дом оглашался тревожным сигналом и категорическим голосом местного диктора:
Внимание, внимание! Послушайте важное сообщение…
Все дети радовались отмене занятий, и какая разница, по какой причине их нет?
Свободные, мы пошли смотреть на расчистку опасного затора.
Солдаты, стоя по пояс, а то и по шею в ледяной воде, топорами разрубали ветки, перекидывали крупный мусор и выбирались наверх – голые.
Мы стояли на высоком берегу, а пограничники растянулись по длине моста, связавшись друг с другом веревками. Они по цепочке передавали инструменты тем, которые рубили ветки в воде или свесившись с моста. Солдат, работавших в воде и через какое-то время вытаскивали за пояс, которым каждый был обвязан.Такого солдата укрывали одеялом, что-то давали выпить и уводили. Наверное, на заставу.
А в ледяную воду спускался следующий.
Когда я рассказала родителям об увиденной расчистке моста, отец немедленно куда-то ушел. Вечером все наши соседи потянулись на заставу с припасами – понесли гостинцы спасителям: пирожки, сушеные грибы, пастилу, высушеную на крыше, лесные орехи… Солдатики всегда выручали местных жителей, когда норд-ост, прорвавшийся через заслон гор, срывал крышу или заваливал сарай, в котором стояли козы.
Куда бежали местные жители? – На заставу.
Затор был устранён, весь мусор ушёл в море и речная вода, наконец, начала сходить с огородов.
Но запасы жителей ушли под воду. Да и какие запасы в послевоенные годы, когда каждый клубень картофеля был на счету и не всегда люди могли себе позволить оставить на посадку ведро картошки. Драгоценный посадочный материал картофеля, как и другие семена, считался чуть ли не стратегическим запасом. Процесс выращивания картофельных глазков в опилках из очисток или клубней, разрезанных на части, пророщенных заранее под кроватью на влажной мешковине, знали в каждом доме. По весне у всех в домах пахло сырой картошкой и землёй.
А рассада лука-порея в деревянных ящиках на окнах было делом обычным. Ведь промышленность не выпускала ни полиэтиленовых плёнок, ни оконных стёкол в достаточном количестве, отчего о парниках и теплицах не могло быть и речи.
А теперь у «заречных» пропала картошка, запрятанная для сохранности в погребах, вырытых в конце огородов.
Через неделю вода сошла вовсе, и мы отправились в школу, осматривая высокие резиновые сапоги нашей Раисы Ивановны. Они были заклеены в нескольких местах и от этого делались еще притягательнее – с ними была, по-видимому, связана целая история.
Раиса Ивановна заметно похудела и осунулась. Закончив уроки, она вдруг, обратилась к детям с неожиданной просьбой:
– Дети, если кто может, принесите мне по одной-единственной картошечке.
И виновато опустила косые глаза.
Второй класс затих.
Тишина эта была совершенно взрослой. Я в этом уверена до сих пор.
Я тоже рассказала родителям о необходимости принести одну-единственную картошечку. На что родители переглянулись, а папа помрачнел и выпалил:
– Жрать нечего! – и отвернулся, смущенный и немного растерянный.
Наутро мне положили в пакет для Раисы Ивановны муки и немного картошки. С мукой нам было легче, чем другим – папа тогда с тёмного утра до ночи работал заведующим хлебопекарни, и мама строго требовала от него хотя бы колпачок муки в неделю.
Отец возмущался, называл это воровством, но мама настаивала, сама приходила к нему «на производство» в кладовую, где он писал отчеты, отмеряла «норму» поварским колпачком и выносила украденную муку в специальном мешочке под грудью.
На другой день никто из школьников не забыл просьбу учительницы и, заходя в класс, выкладывал из карманов клубни картошки прямо на учительский стол.
Вскоре на столе образовалась небольшая горка картошки.
И теперь принесённое начали складывать на пол: кульки пирожков, банки варенья и узелки крупы, а один мальчик сам принёс целую авоську картошек.
Раиса Ивановна, молча, смотрела на это материализованное уважение к ней, глотая слёзы.
Прозвенел звонок.
Все расселись по своим местам, затихшие и немного довольные собой, время от времени поглядывая на эту кучу добра и чувствуя свою сопричастность к доброму делу.
А наша учительница не сразу начала урок, отвернувшись лицом к окну.
В этом же году продукты в магазинах внезапно пропали, и сельский совет отдал распоряжение привезенные продукты продавать в ограниченном количестве: по одному килограмму гороховой муки и по килограмму макарон в одни руки.
Все, молча, стояли в очереди, а предприимчивые мамаши научились брать детей в магазин, чего раньше не делали никогда.
В школе, спешно организовав столовые, детям начали раздавать дешёвые обеды: котлетку с подливкой и сладкий чай за 10 копеек. Хлеб, который тогда пёк мой папа, лежал высокими стопками на тарелках и брался со стола совершенно бесплатно. Голодная детвора могла намазать горчицей сколько угодно кусочков, присыпать солью и купить за 2 копейки сладкого чая. Если у ребёнка совсем не было денег – ему бесплатно давали стакан кипятка.
Весной мы «обносили» деревья – зеленые, только что появившиеся завязи алычи, слив и диких абрикос. Маленькая алыча была еще не кислая, а слива – еще не давала горечи нарождающейся косточки. Мы отлично знали, что молодые листья боярышника были съедобны, а среди луговой травы можно найти скрученные баранчики вполне сладкого вкуса. Когда же косточка плодов твердела, мы пережидали до полного отвердения, и уже потом обгрызали зеленую мякоть. Тогда от кислоты алычи у нас облазил язык.
В эти годы впервые появились в продаже треугольные упаковки с молоком, и лишь имущие счастливчики могли себе позволить купить такой необычайный продукт.
Не молоко, нет, деликатесом была упаковка! Она подтекала со всех сторон, и молоко обсасывали, торопясь и захлёбываясь, но первые признаки «небожительства» сверстников были явлены нам при помощи этого упакованного молока.
Не было голода.
Никто не умер и ни у кого не опухали ноги.
Поэтому мы и называли это время не голод, а «хрущевская голодовка».