Лайонелу:
Звезды приходят ночью на небо,
А в море с приливом – волна;
Никто тебя у меня не отнимет –
Ни время, ни вышина.
Глава 1
Возможно, то, что произошло, могло приключиться только со мной - не знаю. Я никогда не слышала, чтобы подобное случилось с кем-либо еще, но не жалею, что все было именно так - в глубине души я даже страшно рада. Я слышу, о чем говорят люди – и ведь это далеко не всегда сильно страдающие люди – и думаю: если бы они знали то, что знаю я, им бы показалось, что они сбросили со своих плеч ту тяжелую ношу скорби, которую они несут. Для некоторых все вокруг так неясно и неопределенно, что, когда им приходится слышать, или видеть, или узнать что-то ясное и понятное, они падают на колени и возносят благодарность Небу. Так и я сама чувствовала себя при встрече с таинственным, а ведь я в то время была только ребенком! Именно поэтому я собираюсь записать все, как умею, хотя, наверно, у меня получится недостаточно хорошо - я никогда не была особенно умной и никогда не умела выразить свои мысли.
Я сказала, что такое могло приключиться только со мной, потому что моя жизнь действительно была полна неожиданностей и курьезов. Когда те, кто заботился обо мне, еще и не подозревали, что я способна о чем-то размышлять, я уже начала задумываться над тем, что отличаюсь от других детей. Наверно, это произошло потому, что замок Мьюркерри находился в дикой и уединенной части Шотландии, и когда мои немногочисленные родственники вдруг вспоминали, что должны навестить меня, то их поездка сюда из Лондона или из столь же благословенных мест на юге Англии казалась им опасным путешествием в страну дикарей. Когда одному из них пришло в голову взять с собой своего ребенка, то маленькое цивилизованное создание просто испугалось меня, как, впрочем, и я – его. Моя робость и его страх сделали нас обоих немыми. Без сомнения, я выглядела маленькой дикаркой, не знающей никакого языка, кроме своего собственного.
Существующий среди кланов этикет делал эти посещения родственников необходимыми, так как я была довольно важной персоной. Огромный и хмурый замок, возвышающийся на скале, был моим: я была богатой наследницей и, собственно говоря, вождем клана. Но я была еще и просто некрасивым ребенком, не представлявшим никакого интереса ни для кого, кроме Джин Бредфут, моей дальней кузины, и Ангуса Макейра, который заботился о библиотеке и приходился мне дальним родственником. Они походили на меня тем, что тоже были обделены даром свободной речи; но когда мы разговаривали, то чувствовали друг в друге родственную душу. Они оба были всем, что я имела.
Когда я была маленькой, то, конечно, не понимала, какая я важная персона, не понимала, что такое быть наследницей. Я с рождения жила в этом огромном замке и знала все его уголки. До семи лет я полагала, что все люди, кроме очень бедных, тоже живут в замках, а все маленькие девочки имеют собственного волынщика, который шагает по террасе из конца в конец и играет на волынке, когда в замке принимают гостей.
Моего волынщика звали Фергус, и вскоре я заметила, что мои гости из Лондона не выносят шума, с которым он, гордо завернувшись в свой килт, марширует по обеденной зале туда-сюда, вышагивая, как олень на холме. Было бы оскорблением запретить ему играть, ведь предание гласило, что в Мьюркерри всегда должна звучать волынка, и предшествующие владельцы замка в течение пяти поколений имели собственных волынщиков. Обязанностью волынщика было маршировать по обеденной зале и играть, пока пируют гости, но со временем мне удалось убедить Фергуса, что его будет лучше слышно с террасы, где его игра не будет заглушаться голосами гостей. Это было нелегко, но я все же была главой клана, и уже научилась отдавать приказания строгим, хоть и негромким голосом – и Фергус должен был повиноваться.
Из сказанного мной уже можно понять, что жизнь моя была довольно своеобразной; но самое странное в ней было то, что, хотя я и стояла во главе целого клана, по-настоящему я не принадлежала никому и не предполагала, что это само по себе уже необычно. Одним из ранних моих воспоминаний были слова, сказанные одной младшей няней другой: «Когда она родилась, ее отец с матерью уже умерли». Я долго не понимала значение этой странной фразы, пока не стала на несколько лет старше, и Джин Бредфут не объяснила мне ее значение.
Мои отец и мать были молоды и прекрасны. Говорили, что отец был самым уважаемым вождем клана в Шотландии, и что его жена считалась первой красавицей. Они приехали в Мьюркерри сразу после свадьбы и провели здесь чудесный год. Часто они оставались совсем одни и проводили дни, ловя рыбу, катаясь верхом, любуясь вересковыми холмами или читая в библиотеке у камина старинные книги, которые находил им Ангус Макейр, ведь библиотека замка была восхитительным местом, а Макейр знал каждую книгу. То они, как дети, читали волшебные истории, то просили Макейра рассказать старинные предания про те дни, когда Агрикола сражался с Лесными Людьми, готовыми скорее умереть, чем дать покорить себя. Макейр сам был фамильной ценностью: он знал много историй и верил в них.
Я ясно представляла себе своих юных родителей и чувствовала, какой сильной и сияющей любовью любили они друг друга. Конечно, Джин Бредфут не смогла бы подобрать нужных слов, чтобы рассказать мне об этом, но я почему-то все знала, и каким-то чувством смогла понять, что случилось с моей матерью в тот теплый октябрьский день, когда моего отца мертвым принесли домой гости, ходившие вместе с ним на охоту. Его нога запуталась в вереске, и соскользнувшее с плеча ружье убило его. Недолго довелось ему быть самым лучшим вождем шотландского клана! Когда отца принесли домой, никто не мог решиться взглянуть в лицо моей матери.
Мать сидела на террасе, выступающей над скалой, на которой стоял замок. Эта терраса выходила на вересковые холмы, и оттуда мать увидела возвращающуюся процессию, уныло извивающуюся меж вересковых холмов. Женщины, бывшие рядом с ней в тот момент, впоследствии рассказывали, что, заметив процессию, она медленно поднялась и приблизилась к каменной балюстраде, немного пригнувшись, как готовящаяся к прыжку тигрица. Она смотрела вдаль, не произнеся ни слова, ни сделав ни движения, пока кортеж не приблизился настолько, чтобы можно было разглядеть непокрытые склоненные головы мужчин и носилки, покрытые еловыми ветками. Тогда она вымолвила только «Они сняли береты…» и упала на каменные полы террасы, как подкошенная.
Именно потому молодая няня и сказала, что я родилась, когда умерли мои родители. Мать мою уже нельзя было считать живой: она не открывала глаз, не подавала голос, лежала белая и холодная. Знаменитые врачи, приехавшие из Лондона, толковали о каталепсии, а впоследствии пытались в ученых статьях объяснить происшедшее с моей матерью. Она так и не узнала, что я родилась, потому что скончалась через несколько минут после того, как я испустила свой первый крик.
Когда я подросла, Джин рассказала мне еще кое-что – Джин, которая стала няней и гувернанткой моего отца с того времени, когда он надел свой первый килт, которая очень любила мою мать.
- Встала я на колени возле ее кровати,- рассказывала Джин, - держала ее руку да на лицо ее смотрела часа три после того, как принесли ее с террасы бесчувственную. Мои глаза с ее лицом вровень были, вот и замечала я многое, чего другие не видели. Да и видели бы – не поняли: никто не знал и не любил голубушку так, как я. Первый-то час она совсем как неживая была – айе, будто и не была никогда живой. Но вот последнюю минутку отметила стрелка, начался новый час – и тут что-то неуловимо изменилось, хоть ни тени движения не было заметно. Если бы я сказала об этом кому, меня тут же услали бы прочь, сказав, что у меня от горя разум помутился. Поэтому-то я и не говорила ничего ни одному мужчине, ни одной женщине. Это был наш с ней секрет. А тебе я скажу, Изабел. Она начала слышать – прислушиваться к чему-то! Как будто звук раздался, где-то еще очень далеко. Белая, холодная, как камень, она лежала неподвижно и слушала. За следующий час далекий звук приблизился, он стал чем-то видимым для нее. На ее мраморном лице появилось выражение покоя, а потом и радости. Она ждала только твоего рождения, чтобы уйти, и уж после не медлила. Изабел, бэрни, дитя мое, я знаю, что душа твоего отца тогда еще не ушла далеко от тела, в котором он только что жил и любил. Он, наверно, почувствовал себя одиноким и стал звать ту, что была его вторым сердцем. Она услышала этот зов и поняла, что он ждет, что он не уйдет в дальние края без нее. Поэтому она была так тиха, что известные доктора не раз думали, что она уже покинула нас. Но я-то знала…
С самого раннего детства настоящими моими друзьями стали вересковые холмы. Они были словно живые – этакий гигант, который, растянувшись, греется на солнышке или укутывает себя густым белым туманом. Сначала я любовалась ими только в те дни, когда они были пурпурно-желтыми от цветов вереска и ракитника, когда медовые запахи привлекали пчел, бабочек и птиц. Но скоро меня заинтересовало другое.
Сколько же мне было лет в тот день, когда я сидела в нише окна и смотрела, как по вересковым холмам низко стелется мягкая белизна и колышется так, будто вереск дышит? Я не помню. Сначала это был просто небольшой туман, но он надвигался, становился все гуще и белее, начинал прятать и вереск, и ракитник, а потом и маленькие елочки. Он поднимался и поднимался, иногда порывы ветра придавали ему странные причудливые формы, почти похожие на человеческие фигуры. Туман все тянулся, полз и становился еще гуще. Я прижалась лицом к оконному стеклу и смотрела, как, вырастая, он поглощает все вокруг, нависает над всем, тяжелый и белый, словно ждет чего-то. Мне показалось, что он выполнил веление холмов, спрятал то, что должно быть спрятано, и теперь выжидает.
Путешественники говорили, что вересковые холмы Мьюркерри - самое прекрасное и безлюдное место в мире, но мне эти холмы никогда не казались безлюдными. С раннего детства я смутно ощущала, что они живут своей странной жизнью, которую нельзя увидеть, но можно почувствовать.
Если бы я была старше в то время, когда я впервые увидела то, что увидела, то, скорее всего, обратилась бы к книгам, которые разъяснили бы мои недоумения и сомнения; но я была лишь маленьким ребенком, живущим жизнью, оторванной от остального мира. По натуре я была слишком молчалива, чтобы задавать вопросы, если бы даже и было с кем поговорить, но у меня были лишь Джин и Ангус. Они, как я поняла годы спустя, знали то, чего не знала я, но отделались бы от меня находчивыми объяснениями, если бы я проявила любопытство. Но я не была любопытной. Я просто принимала все, что появлялось и исчезало в моей жизни.
Глава 2
Мне было всего шесть лет, когда я встретилась с Крошкой Элспет. Джин и Ангус были привязаны друг к другу так же молчаливо, как и ко мне, и оба часто сопровождали меня на прогулки: я много времени проводила на воздухе. Ангус обычно шел рядом с моим маленьким лохматым шотландским пони, заставляя его обходить неровные и крутые места. Шелти, мой пони, очень пригождался, когда нам хотелось забраться дальше, чем мог уйти ребенок, хоть я с детства привыкла стойко переносить и ходьбу, и долгие подъемы. Я очень любила вересковые холмы, и поэтому мы часто там бродили. Иногда мы отправлялись в путь рано утром, взяв с собой немного простой пищи, чтобы дольше не возвращаться в замок. Я ехала на Шелти или шла пешком, пока не находила понравившееся мне место. Тогда Джин и Ангус усаживались среди вереска, Шелти пасся под их присмотром, а я бродила рядом и тихо занимала себя какими-то играми. Мне не казалось это странным, я вела себя, как любая другая одинокая девочка. Я находила уголок в кустах и представляла, что это мой дом, что у меня есть маленькие друзья, с которыми можно играть. Помню лишь одну привычку, отличающуюся от игры обычных детей – привычку долго сидеть неподвижно и прислушиваться. Я так и называла это – «слушать».
Я хотела услышать звуки, которые бы показали мне, что вересковые холмы живут своей невидимой жизнью, и была уверена, что это мне удастся, если только сидеть очень тихо и долго слушать.
Ангус, Джин и я не боялись дождя, тумана, перемены погоды. Мы всегда носили с собой пледы, которые спасали от холода и влаги. И в тот день, о котором я сейчас расскажу, мы тоже не торопились вернуться домой, когда оказались захваченными внезапно надвинувшимся туманом. Мы нашли себе укрытие и стали ждать, зная, что туман должен вскоре рассеяться, ведь когда мы отправлялись в путь, светило солнце. Ангус и Джин довольствовались тем, что сидели и охраняли меня, пока я пыталась себя развлечь. Они знали, что я буду рядом, и что опасность мне не грозит. Я не отличалась любовью к авантюрам, а тем утром была особенно тихой. Покой охватил меня вместе с наползающим на нас туманом, и мне это нравилось. Мне нравилось, что я была погружена в эту мягкую белизну, которую раньше я могла видеть лишь из окошка детской.
- Мимо нас могли бы пройти люди, - сказала я Ангусу, когда он снимал меня со спины Шелти, - и мы бы их не заметили. Они могли пройти мимо.
- Ничего не угрожает тебе, бэрни,- ответил он.
- Нет, они не причинили бы мне вред, - сказала я. Я вообще никогда не боялась, что кто-то на пустоши может причинить мне вред.
В тот день мне не хотелось играть, тишина и туман были причиной этого. Я села и стала «слушать». Я знала, что Ангус и Джин наблюдают за мной, думая, что делают это незаметно, но это меня никогда не беспокоило.
Я просидела, прислушиваясь, наверно, полчаса, кода услышала приглушенный топот конских копыт. Но мое внимание привлекли и другие звуки – позвякивание оружия и скрип кожи. Рядом были вооруженные всадники, и направлялись они в нашу сторону. Казалось, что звуки раздаются в отдалении, но я знала, что они уже близко. Джин и Ангус, похоже, ничего этого не слышали. Я поняла, что одна обратила на звуки внимание, потому что «слушала».
Из тумана возникли фигуры свирепого вида воинов в одеждах, прежде мною никогда не виденных. Многие из них выглядели дикими и грубыми, одежда их была разорвана и покрыта пятнами крови, будто они возвращались из долгого трудного похода или из битвы. Не знаю почему, но я нисколько не испугалась. Я как-то поняла, что это были храбрые воины, выполняющие благородное дело. Я заметила зазубренные мечи в бурых пятнах, кинжалы, от которых осталась одна рукоятка. Бледные лица светились радостью победы.
Их вождем был высокий человек со смуглой кожей, сквозь смуглоту которой просвечивала бледность. Лоб его был отмечен странным шрамом в виде звезды. Вождь ехал на черном, как ночь, коне. Левой рукой он прижимал к себе хорошенькую девочку в странном платье. Большая рука всадника не могла скрыть от моего взгляда буро-красное пятно на дорогой вышивке. Платье было коричневым, каштановыми были волосы девочки, ее карие глаза походили на глаза маленького олененка. Я сразу почувствовала, что девочка мне очень нравится.
Черный конь остановился прямо передо мной. Остальные воины ждали в отдалении. Высокий всадник несколько мгновений пристально разглядывал меня, потом снял с седла девочку и нежно поставил ее на землю рядом со мной. Я поднялась поприветствовать ее, и мы улыбнулись друг другу. В этот же момент конь рванулся назад, вновь послышался глухой топот, на этот раз удаляющийся, и всадники исчезли за пеленой тумана, будто их и не было.
Я понимаю, каким странным все происшедшее должно показаться тому, кто будет читать мои записи, но ничего не могу поделать – все было именно так, и я нисколько не удивилась. Все могло случиться на вересковых холмах – все, что угодно. Рядом со мной стояла маленькая девочка с глазами, как у олененка. Я знала, что она появилась, чтобы быть подружкой в моих играх, и мы сразу отправились в мой домик среди кустов. Но сначала я увидела, что она с недоумением разглядывает бурое пятно на вышитой отделке своего красивого платья. Казалось, она спрашивала себя, как это пятно туда попало, и не могла найти ответ. Затем она сорвала веточку папоротника и несколько синих колокольчиков и заткнула их за поясок, чтобы сделать пятно незаметным.
Я не знаю, сколько мы пробыли вместе, помню лишь, что мы были счастливы. Ее манера играть отличалась от моей, но я чувствовала, что полюбила мою новую подружку. Но вот туман рассеялся, вновь показалось солнце, а мы были еще погружены в интересную игру. И тут случилось непонятное: девочка зашла за дроковый куст и не вернулась. Я побежала искать – ее нигде не было. Удивленная, я направилась к Ангусу и Джин.
- Куда она исчезла? – закричала я, вертя головой в разные стороны. Они посмотрели на меня странно и почему-то оба побледнели. Джин даже немного дрожала.
- Кто это был, Изабел? – спросила она.
- Маленькая девочка, которую привезли поиграть со мной, - объяснила я, все еще оглядываясь, - ее привез высокий худой человек на черном коне с большой звездой вот здесь. Тут я дотронулась до своего лба в том месте, где видела у всадника странный шрам.
На минуту Ангус, казалось, лишился дара речи.
- Темный Малколм из Глена, - наконец выдавил он. – И Крошка Элспет.
- Где она? – снова закричала я.
Джин обняла меня теплыми дрожащими руками и крепко прижала к себе.
- Она – одна из фэйри, волшебных существ, - прошептала Джин, целуя и гладя меня. – Она вернется. Будет приходить часто. Но сейчас она ушла, надо поспешить и нам. Вставай, Ангус, идем в замок.
Если бы мы трое не были так похожи отсутствием привычки расспрашивать друг друга, то Ангус и Джин непременно стали бы задавать вопросы, пока мы возвращались в замок. Но меня не спрашивали ни о чем, и я почти ничего не рассказала, кроме того, что упомянула о свирепого вида всадниках и их бледных лицах.
- Они радовались,- вот и все, что я сказала.
Последовал короткий вопрос Ангуса:
- Она говорила с тобой, бэрни?
Я заколебалась, глядя на него. Наконец, помотав головой, медленно ответила:
- Н-нет.
Только тогда я в первый раз поняла, что мы с девочкой не сказали друг другу ни слова. Но ведь она понимала меня, знала все, что я могла бы сказать. Нам не нужны были слова. Так было лучше.
Меня привезли в замок, накормили ужином и уложили спать. Джин сидела рядом, пока я не уснула; ей пришлось сидеть довольно долго, ведь я была слишком счастлива, вспоминая без конца Крошку Элспет. Я была уверена, что она вернется, и не потому, что так сказала Джин. Просто я знала.
И она приходила. Много раз. Все мое детство она возвращалась, чтобы играть со мной. Но я никогда больше не видела ни всадников, ни высокого человека со шрамом. Дети, играющие друг с другом, не любопытны. Я не расспрашивала Элспет, я просто с восторгом принимала ее общество. Я чувствовала, что она счастливо живет где-то недалеко, без труда может уходить и возвращаться. То я находила ее на вересковых холмах, то она – меня, часто появлялась она и в моей детской. Когда мы были вместе, Джин Бредфут старалась, чтобы нас никто не видел, и предпочитала занять младшую няню работой в другом крыле замка. Я никогда об этом не просила, но была рада, что она так поступала. Крошка Элспет была тоже рада. После нашей первой встречи она появлялась обычно в нежно-голубом или белом платье, но все равно это была Элспет с глазами, как у олененка, нежным ясным личиком, маленьким и сказочным. Так же, как я заметила бледность свирепых всадников, замечала я и удивительную прозрачность лица Элспет, но мне казалось, что это – просто свойственный некоторым людям необычный цвет лица.
Глава 3
Когда мне исполнилось десять лет, Крошка Элспет перестала приходить ко мне. Поначалу я скучала, но у меня не было горестного чувства потери: она словно просто куда-то отлучилась.
В это время Ангус Макейр начал мое обучение, ведь когда-то он был студентом и всю жизнь проводил среди книг. Он и раньше помогал Джин учить меня, поэтому я знала намного больше, чем дети в моем возрасте. Когда в Мьюркерри прибыла присланная опекуном гувернантка, она была удивлена моими познаниями, но мрачный хмурый замок и уединенная местность вызвали у нее отвращение, поэтому она отказалась остаться. Подозревая, что ни одна гувернантка не согласится жить здесь, Ангус сам стал учить меня, преподавая гаэльский, латинский и греческий языки. Мы вместе читали и изучали в библиотеке старинные книги. Возможно, это было странным образованием для девочки и сделало меня еще более непохожей на других детей, но моя жизнь мне нравилась. Когда же мой опекун решил, что я должна жить в Лондоне и учиться, как все другие дети, я пыталась быть послушной и отправилась туда, но не прошло и двух месяцев, как от расстройства я сильно заболела. Пришедший доктор объяснил, что мне грозит смерть от чахотки, если не отправить меня назад в Мьюркерри.
- Она больна не только от лондонского воздуха, - сказал он Джин, - есть что-то еще: она просто не может здесь жить. Я думаю, будет лучше, если сэр Йен отправит ее домой.
Как уже говорилось, я была непривлекательным и некрасивым ребенком, к тому же стеснялась и не умела говорить с людьми, поэтому им быстро наскучивало мое общество. Я не выглядела лучше, даже когда была одета в самое красивое платье: маленькая, худая, как тростинка. А ведь такая богатая и знатная особа должна быть высокой и статной, по крайней мере иметь такую манеру держаться, чтобы окружающие не могли бы ее не заметить. Но увы – кто же будет обращать внимание на невидную, тощую девчонку, незаметно появляющуюся и так же незаметно исчезающую, предпочитающую тихо сидеть и слушать разговоры других? Мне даже нравилось, когда обо мне забывали, ведь гораздо интереснее было наблюдать за людьми в те моменты, когда они не помнят о моем присутствии.
Вполне понятно, что мои родственники не любили меня. Да и могло ли быть иначе? Они были очень заняты делами в своем большом мире и совершенно не знали, что делать с девочкой, которая должна была, но не умела соответствовать своему положению. Конечно, в глубине души они обрадовались, когда я вернусь в Мьюркерри.
Дома я продолжала жить той жизнью, которую любила всегда. Вместе с Ангусом мы читали книги, и библиотечная зала стала моим любимым местом в замке. Я гуляла и ездила верхом по вересковым холмам, знакомилась с людьми, живущими на фермах и в коттеджах в моем поместье. Мне кажется, что им я нравилась, хоть и была слишком робкой, чтобы казаться общительной и дружелюбной. Я чувствовала себя более дома даже в обществе волынщика Фергуса и садовников, чем в лондонском обществе. Может, я и была одинока, но не была несчастлива. И конечно, самыми близкими и родными оставались для меня Джин и Ангус. Довольно знатное происхождение Джин, ее манера держаться как леди и хорошее образование вполне позволяли ей стать моей компаньонкой.
Именно Джин подсказала Ангусу, что нельзя занимать меня только чтением античных авторов и историей давно прошедших веков:
- Она живет в настоящем времени, и не должна остаться оторванной от этой жизни.
«Этой жизни» - Джин сказала так, будто я уже прожила несколько жизней совершенно оторванно от них, но такова была ее манера выражаться.
- Ты мудрая женщина, Джин, - сказал Ангус. – Очень мудрая женщина.
Он выписал из лондонских магазинов лучшие современные книги, я принялась за чтение и почувствовала, что погружаюсь в какой-то совершенно незнакомый мне мир, многое в котором не понимаю. Но я упорно продолжала их изучать так же, как изучала старинные книги, и вскоре почувствовала, что они тоже правдивы. Меня только смущало в них то, что они упоминали о событиях, которые я считала столь близкими, как о недостоверных историях давно прошедших веков, и величайшие события преподносили всего лишь как полуправдивые легенды. Я-то знала, за что люди сражались и погибали, терпели лишения, я читала об этом в старых книгах и манускриптах, слышала истории, дошедшие до нас из глубины веков, что передавались из уст в уста, от отцов к детям.
Но был один человек, который не считал, что мир начался им и им же закончится, а ощущал себя лишь частицей всего бытия. Его имя было Гектор Макнейрн, он был шотландцем, но много жил в разных странах. Первый раз, читая его книгу, я то и дело задерживала дыхание от радости, так как чувствовала, что нашла друга, пусть даже я никогда его и не увижу. Он был знаменитым писателем, им восхищался весь мир, а я, затерянная в своем замке на скале, не была ни интересной, ни умной, и даже в самом богатом вечернем платье и в диадеме, украшенной драгоценными камнями, оставалась незаметной, словно мышка. Кстати, я всегда чувствовала себя ужасно глупо, когда обычай требовал от меня надевать эти бриллианты.
Мистер Макнейрн писал эссе, поэмы и замечательные рассказы, которые были совершенно правдивы, хоть и назывались вымыслом. О каких бы отдаленных во времени и неизвестных событиях не повествовал рассказ, всегда чувствовалось, что все это было на самом деле, как будто автор умел вдохнуть жизнь в своих героев, заставив биться их сердца. Я прочла все, что он написал, перечитывала вновь и вновь каждое слово. Какая-нибудь из его книг всегда находилась рядом со мной, я часто сидела у камина в библиотеке, держа ее на коленях, и чувствовала, что нахожусь в обществе доброго друга, который понимает меня без слов, так же, как понимали друг друга мы с Крошкой Элспет.
Я чувствовала его присутствие несколько лет, и с каждым годом он становился все знаменитее. Вскоре случилось так, что мой опекун сэр Йен пригласил меня в Лондон для визита к адвокатам – подписать некоторые документы об управлении поместьем. Я должна была провести в его доме не менее недели и показаться на нескольких званых вечерах. Это было моим долгом по отношению к родным, которые втайне опасались, что, если я не буду появляться в свете, моего опекуна могут упрекнуть в небрежном отношении к своим обязанностям, или люди решат, что я настолько слаба умом, что меня необходимо прятать в Мьюркерри. Мой опекун был благородным человеком, его жена тоже, и я не хотела, чтобы о них судили так несправедливо, поэтому я ежегодно навещала их и старалась вести себя так, как они хотели, хоть мне очень не нравилось носить шикарные платья и украшать бриллиантами прическу и худенькую шею.
Странно, но в этот раз я не испытывала обычного страха перед поездкой в Лондон, а ведь ранее мысль о днях, которые я должна буду там провести, лишала меня покоя и повергала в уныние. Я не любила толкотни и суеты, поэтому чувствовала себя в Лондоне так, будто именно меня толкала и теснила вся эта толпа, производящая утомительный шум. Но в этот раз я чувствовала, что найду спокойное место, где смогу, не смущаясь, смотреть и слушать. Это было любопытное ощущение, говорящее о приближающихся переменах. Как бы мне хотелось рассказать обо всем ясно и понятно, но по-другому я не умею, и мой рассказ, наверно, порой напоминает сбивчивое повествование школьницы.
Джин Бредфут, конечно, отправилась вместе со мной в путешествие, обещавшее быть таким же, как всегда. Случилось лишь одно небольшое происшествие, в котором не было ничего странного, просто я столкнулась с человеческим горем, так часто встречающимся в жизни. Да и что могло быть необычного в том, что я увидела бедную женщину в глубоком трауре?
Мы с Джин большую часть пути были в вагоне поезда одни, только за час или два до Лондона вошел еще один человек и занял место в углу. Когда поезд остановился, я увидела из окна знакомое кладбище. Всегда, когда мы проезжали эту станцию, я замечала на платформе людей со скорбными лицами. Вот и сегодня здесь стояли люди. Человек, сидевший в углу, с сочувствием взглянул на них. Когда в вагон, спотыкаясь, вошла женщина с ребенком, он протянул руку, чтобы помочь ей, и уступил свое место. Женщина спотыкалась, потому что глаза ей застилали слезы - она почти ничего не видела. Какое сердце не заболело бы при виде такого горя? Ничто вокруг для нее не существовало, он помнила лишь о могиле, от которой ушла, слепая от слез. Мне почему-то казалось, что это должна была быть могилка ребенка. Может быть, я так решила, глядя на другое ее дитя, цеплявшееся за черную юбку, к которому мать совершенно не проявляла интереса. В конце концов, этот-то ребенок был еще жив, даже если другой уже ее покинул. Его личико было таким печальным! Мне казалось, что мать вполне могла бы забыть малыша на платформе, если бы он не держался так крепко за ее юбку. Упав на сиденье, она даже не попыталась усадить ребенка рядом, оставив его карабкаться на него своими силами. Спрятав заплаканное лицо в платок, женщина задыхалась от рыданий и не видела, не слышала, не чувствовала ничего вокруг.
Мне так хотелось, чтобы она вспомнила о несчастном малыше, который пытался, как мог, успокоить ее. Он прижимался к ее боку, умоляюще смотрел, снова и снова целовал ее руку и траурное покрывало, пытался привлечь ее внимание. Это создание с бледным личиком не более чем пяти или шести лет от роду было слишком маленьким для того, чтобы выразить в словах свои чувства, но всем своим видом умоляло вспомнить о нем, однако женщина так была поглощена своим страданием, что ничего не замечала. В конце концов, малыш прижался щечкой к ее рукаву и тихо сидел, нежно поглаживая ее руку и то и дело ее целуя. Мне пришлось отвернуться к окну, чтобы человек с добрым лицом не мог увидеть слезы в моих глазах.
Бедная женщина ехала с нами недолго, она покинула поезд через несколько станций. Наш попутчик помог ей сойти на платформу, но она даже не заметила его, хотя он обнажил свою голову. Про ребенка она так и не вспомнила: малыш сам выбрался из вагона, все так же держась за ее юбку. Я невольно протянула вперед руку, боясь, что он упадет. Но он не упал, он повернул свое ангельское личико и грустно мне улыбнулся. Мужчина снова занял свое место, и поезд покинул станцию. Одетая в черное женщина медленно брела по платформе, а ребенок все так же крепко держался за ее юбку.
Глава 4
Мой опекун любил устраивать в своем доме большие приемы, соответствующие его положению. Среди модных гостей почти всегда были знаменитости из мира литературы. На следующий вечер после моего приезда все готовились к особенно торжественному обеду, на котором я тоже должна была присутствовать. Джин принесла самый пышный мой наряд и шкатулку с драгоценностями. Мне полагалось быть великолепно одетой и так же великолепно держать себя. Когда я поднялась к себе после чая, Джин уже раскладывала на кровати мои вещи.
- Сегодня на обед придет человек, о котором ты мне все время твердишь, Изабел, - сказала она. – Мистер Гектор Макнейрн.
Я замерла, глядя на нее и прижав руку к сердцу, чувствуя одновременно испуг и огромную радость.
- Ты должна сказать ему, как тебе нравятся его книги, - продолжила Джин мягко, по-матерински.
- Там будет столько людей, которые тоже захотят ему это сказать, - ответила я, чувствуя, что от волнения мне становится трудно дышать, - а я слишком стеснительная, чтобы начать разговор, да и не сумею правильно выразить то, что хочу сказать.
- Не бойся его, - посоветовала Джин, - скажи, что его книги принесли радость в твою жизнь.
Джин очень старалась, чтобы я выглядела как можно лучше: нарядила меня в прекрасное платье, украсила фамильными бриллиантами Мьюркерри и отвела вниз. Я не могу назвать имена собравшихся гостей, так как почти никого из них я не запомнила. К столу меня повел представительный пожилой человек, лорд Армор, который пытался занять меня разговором, но вскоре был перехвачен какой-то очень умной женщиной, сидевшей с другой стороны.
Выглядывая в просвет между букетами, я стала искать лицо мужчины, который мог бы быть Гектором Макнейрном, но ни одно лицо не могло принадлежать ему. Гектора Макнейрна не было. И вдруг я заметила удивительно знакомое лицо - моего попутчика из поезда, того, который помог плачущей женщине и снял шляпу перед ее горем. Я не могла не повернуться и не заговорить со своим пожилым соседом:
- Вы не знаете, кто это там – мужчина на том конце стола?
Старый лорд Армор посмотрел туда, куда я показала, и улыбнулся.
- Это писатель, о котором говорит весь мир, и говорит уже давно. Это Гектор Макнейрн.
Вы не можете себе представить, как я была рада! Рада, что он оказался человеком, способным понять горе несчастной женщины и склонить перед ним голову. Теперь я его нисколько не боялась. Он обязательно поймет, что я не могу не быть застенчивой, такая уж я уродилась, и моя неловкая речь не помешает ему понять, что я хочу сказать. Я смогу ему объяснить, что значат для меня его книги. Я снова взглянула в его сторону, и что же – он смотрел прямо на меня! Мои глаза встретились с его выразительными глазами, в которых светились понимание и неподдельный интерес. Меня и раньше часто разглядывали, но обычно из любопытства, а не потому, что я была кому-нибудь интересна.
Я с трудом отвела взгляд, потому что знала, что неприлично смотреть на человека в упор. Лакей с блюдом появился рядом со мной, я что-то автоматически положила себе на тарелку, а сама слушала лорда Армора, восхищающегося мистером Макнейрном и его книгами. Слушала я благодарно, лишь время от времени сама вставляла несколько слов, с восторгом говоря о героях, великих и совсем неизвестных, которых вызвала к жизни гениальная мысль писателя.
- Вы восхищаетесь им, дитя мое, - ласково произнес мой пожилой собеседник.
Я повернулась и взглянула на него:
- Это так, как будто великий-великий гений стал чьим-то другом, будто он говорит, а другой слушает. Или будто великолепная мечта вдруг стала реальностью.
Лорд Армор как-то задумчиво посмотрел на меня, будто видел впервые.
- Как вы замечательно сказали, мисс Мьюркерри, - проговорил он, - Макнейрну бы понравилось. Вы должны повторить это ему самому.
Я хотела больше не смотреть сквозь букеты на другой край стола, но у меня это получилось непроизвольно, и опять я встретилась с его глазами – такими понимающими и добрыми. Неужели он тоже заинтересовался мною? Наверно, ему мое лицо просто смутно что-то напоминало, и он пытался вспомнить, где мы ранее встречались.
Когда после обеда опекун привел мужчин в гостиную, я рассматривала там старые гравюры, лежащие на маленьком столе. Вдруг я заметила, что сэр Йен направляется в мою сторону и ведет с собой кого-то из гостей. Это был Гектор Макнейрн.
- Мистер Макнейрн только что сказал мне, что вы имели удовольствие вместе путешествовать, еще не зная друг друга, - сказал мой опекун. – Он слышал о Мьюркерри и хотел бы узнать о нем побольше, Изабел. Мистер Макнейрн, вот эта девушка живет одна-одинешенька в старом феодальном замке, словно маленькое привидение. Мы никак не можем заставить ее полюбить Лондон.
С этими словами сэр Йен оставил нас, считая, что наедине мы лучше сможем понять друг друга. Мистер Макнейрн сел рядом со мной и стал спрашивать о Мьюркерри, сказав, что в мире так мало подобных мест, и он хорошо знает их все. Он был вроде нашего Ангуса – знал вещи, о которых многие люди и не подозревали или считали их всего лишь легендами. Я и не заметила, как он вовлек меня в разговор, стал задавать вопросы, на которые я без робости отвечала, потому что в его глазах светился неподдельный глубокий интерес. Что-то во мне казалось ему любопытным. Это выражение не сходило с его лица, когда мы вспоминали о нашей встрече в вагоне, и я упомянула бедного малютку, о котором болело мое сердце:
- Этот малыш так старался утешить ее! Его маленькие дрожащие ручки были такими трогательными, когда гладили ее. А она даже не глядела на него.
- Ребенок! – сказал мой собеседник, - Но я сидел на другой стороне и был поглощен горем несчастной матери, поэтому почти не видел ребенка. Расскажите мне о нем.
- Ему еще не было шести, и он был похож на волшебное дитя, совсем не такой, как мать. Она-то не была из Белых Людей.
- Белые Люди? - медленно переспросил Макнейрн. – Я не совсем понимаю.
Я слегка смутилась. Конечно, он не мог знать, что я имела в виду. Глупо было думать, что он поймет меня.
- Извините, я забыла, - запинаясь, произнесла я, - так я называю про себя тех странных людей, которые кажутся нездешними существами из-за своей прозрачности. Конечно, их немного, но их нельзя не заметить, если встретишь. Вы, наверно, тоже их видели. Вот их-то я и называю Белыми Людьми, потому что они отличаются от всех нас. Та бедная мать не была такой, а ее ребенок был. Может, поэтому я и обратила на него внимание и даже подумала…
Тут я замолчала, не зная, как продолжить.
- Вы подумали, что если она потеряла одного ребенка, то должна еще больше заботиться о другом, - закончил он за меня. Глубокая задумчивость появилась в его глазах, устремленных на меня.
- Жаль, что я не обратил внимания на малыша, - сказал Макнейрн. – Он плакал?
- Нет. Он только прижимался к матери и поглаживал ее черный рукав, целовал ее, хотел успокоить. Я все ждала, что он заплачет, и чуть не заплакала сама, так больно было видеть его попытки напомнить ей, что он живой и любит ее. Я думаю, смерть не должна заставлять людей думать, что жизнь вокруг закончилась. Не может же ничего не значить для матери ребенок, который еще жив.
Раньше я никогда так много не говорила, но внимательные глаза собеседника заставили меня забыть робость.
- Что вы думаете о смерти? – спросил он.
- Я никогда не видела ее. Никто рядом даже опасно не болел. Я просто не верю в нее.
- Не верите? Это удивительно, - сказал он еще мягче, чем раньше.
- Если бы никто из нас в нее не верил, было бы лучше. Вот та мать поверила – и больше не может верить ни во что. Все другое для нее умерло.
- А что бы случилось, если бы вы заговорили с ней о ребенке? – спросил он медленно, будто пытаясь это представить.
- Я очень застенчива, я не смогла бы заговорить с незнакомым человеком.
- Думаю, я бы тоже не решился. Она сочла бы, что я вмешиваюсь не в свое дело.
- Он держался за ее платье, когда она шла по платформе, вы заметили?
- Жаль, я не обратил больше внимания. Бедный малыш!
Потом разговор наш перешел на Белых Людей. Макнейрн сказал, что не считает себя наблюдательным человеком в некоторых вопросах. Я не очень доверяла такому его мнению о себе, помня его книги, творения человека наблюдательного и понимающего. Так я ему и сказала, но он ответил, что мой рассказ о Белых Людях заставил его понять, что многие вещи от него ускользнули.
- Но для вас это не мелочь, это действительно непохожесть, заставляющая думать, что это – другой народ.
Я несколько секунд молчала, обдумывая это, и вдруг поняла:
- Вы знаете, - сказал я, стараясь говорить так же медленно, как он, - а ведь это правда! Я никогда не думала об этом, просто замечала их непохожесть, а ведь они и правда другой народ. Наверно, так же бы мы чувствовали себя при встрече с индейцем или японцем.
- А вот отличаются ли они от нас, если узнать их получше?
- Не знаю, я не была знакома ни с кем из них, кроме Крошки Элспет, - задумчиво сказала я.
Но Макнейрн вдруг повел себя странно.
- Что? Что вы сказали? – воскликнул он, побледнев.
- Я сказала – Крошка Элспет. Она была единственным ребенком, с которым я играла, когда была маленькой, - нерешительно ответила я.
Он взял себя в руки, только лицо его еще оставалось бледным, а голос дрожал. Он попытался даже посмеяться над собой:
- Прошу прощения, я недавно был болен, и нервы мои не в порядке. Я напугал вас, а ведь вы говорили всего лишь о вашей маленькой подружке. Прошу вас, продолжайте.
- Я хотела только сказать, что она была совсем не такой, как все, кого я знала. Но когда мы играли, она казалась обычным ребенком.
Я рассказала ему о туманном дне на вересковых холмах, о бледных всадниках, об их высоком и худом предводителе, который привез Элспет. Я никогда и никому не рассказывала этого, даже Джин Бредфут, но Макнейрн казался таким заинтересованным, эта маленькая история так взволновала его! И я говорила – о таинственности вересковых холмов, о своих детских фантазиях, о тайнах, прячущихся в белом тумане, о замке на скале, об Ангусе и библиотеке, о Джин и ее доброте. Это было ужасно – столько времени говорить о себе! Но Макнейрн слушал как зачарованный, не отрывая взгляда от моего лица. Иногда он задавал вопросы.
- Кто же были эти всадники? Вы никогда не спрашивали об этом Элспет?
- Мы не придавали этому значения, мы только играли. Они появились и исчезли так быстро, что все это напоминало сон.
- А Ангус не заинтересовался их появлением?
- Ангус никогда не проявлял любопытства, - ответила я. – Может, он знал что-то о них, но не хотел мне говорить. Когда я была маленькой, то всегда чувствовала, что у Ангуса и Джин есть от меня секреты. Они скрывали то, что могло опечалить или испугать меня. Они очень хорошие.
- Да, они очень хорошие, - задумчиво сказал Макнейрн.
Я думаю, каждый был бы счастлив побеседовать с гением, да еще так спокойно, будто тот был обыкновенным человеком. Я всегда с таким восхищением думала о мистере Макнейрне, и вот – он смотрит на меня с неподдельной симпатией и интересом, смотрит, как на открытие! Наверно, он никогда не встречал девочки, которая прожила всю жизнь почти в одиночестве в безлюдной и дикой местности.
Сэр Йен и его жена были довольны тем, что все гости, наконец, увидели – их подопечная настолько образованная, что может занять беседой даже такого умного человека, как мистер Макнейрн. Если он заинтересовался мной, значит, я не такая глупая дикарка, какой иногда кажусь. Сама же я была в восторге, как любая девушка, которой выпало счастье разговаривать с героем ее мечты. И странно: хоть Гектор Макнейрн и не производил впечатления человека, любящего поговорить о себе, но, когда мы расстались, мне показалось, что я хорошо знаю и его самого, и близких ему людей. Каждая его фраза рисовала целую картину. Нескольких слов было достаточно, чтобы я словно увидела перед собой его матушку и поняла, как они нежно любят друг друга. В молодости она была красавицей, ее портреты писали известные художники. Макнейрн и его мать жили в деревне, и я откуда-то знала, что их домик был старым, с живописными трубами и большим садом, окруженным удивительной стеной с угловыми башенками. Он, верно, вскользь упомянул об этом, а мое воображение дорисовало картину. Когда я потом думала о его матушке, то всегда представляла ее сидящей под большой яблоней, что отбрасывала длинную тень на густую зеленую траву. А Макнейрн всего лишь сказал:
- Не хотите ли прийти к нам на чай под большой яблоней, когда тени позднего полудня лежат на траве, как бархат? Это самое лучшее время дня.
Когда мы поднялись, чтобы присоединиться к остальным гостям, он постоял минуту, рассматривая собравшееся общество.
- А сегодня в вашей гостиной нет никого из Белых Людей? «Я что-то начал искать их везде», - сказал он, улыбаясь.
Я тоже вгляделась в лица гостей.
- Сегодня их здесь нет, - ответила я и покраснела, потому что он засмеялся, - я понимаю, что это просто детская выдумка. Конечно, все это звучит глупо.
Он быстро взглянул на меня:
- Нет-нет, вы не должны так думать! Это вовсе не глупо!
Он ласково дотронулся до моей руки, будто успокаивал ребенка:
- Вы не представляете, как мне приятно, что вы поговорили со мной. Сэр Йен предупредил, что вы неохотно общаетесь с людьми, а мне очень хотелось познакомиться с вами.
- Это потому, что вы интересуетесь местами, похожими на Мьюркерри, - ответила я, - а для меня Мьюркерри дороже всего в мире. Наверно, это написано у меня на лице.
- Да, - сказал Макнейрн, - это светится в ваших глазах. Я обратил на них внимание еще в поезде. Они видели и вересковые холмы, и туманы, и странные вещи, таящиеся во мгле.
- Вы смотрели на меня? Я только изредка на вас глядела, тогда, когда вы были так добры к несчастной женщине. Я думала, вы решите, что это неприлично.
- Когда вы придете ко мне в гости пить чай под большой яблоней, мы поговорим об этом подробнее, - ответил он.
- Я приду, - пообещала я, – а сейчас мы должны идти в гостиную к тем людям, которых вовсе не заботит, существует ли на свете Мьюркерри.
Глава 5
Конечно, я пришла пить чай под яблоней, которая оказалась была огромной, старой и великолепной. Неудивительно, что ее так любили мистер Макнейрн и его матушка - ее ветви простирались гораздо дальше, чем у обычных яблонь, и были искривленными и узловатыми, эту живописность придавал им возраст. Тени на траве действительно казались бархатными, глубокими и мягкими. Такое дерево могло жить только именно в таком саду. Высокие, потемневшие от времени, увитые зеленью стены с необычными угловыми башенками, казалось, заключали яблоню в свои объятия, заботясь о ее красоте, а дерево, в свою очередь, заботливо укрывало тенью миссис Макнейрн, сидящую под ним. Я почувствовала, что оно любило свою хозяйку и гордилось ею.
Я слышала, что некоторые писатели называли миссис Макнейрн «пережитком прошлого». Иногда умные люди просто приводят меня в бешенство своими словечками, но в этом случае я понимала, что они имели в виду: она совсем не походила на нынешних пожилых дам, но не потому, что казалась старомодной, а потому, что была как-то по-старинному изящна.
Когда в тот день она поднялась со своего кресла под яблоней и сделала несколько шагов мне навстречу, меня поразили ее статность и стройность, ее легкая поступь. Прекрасный профиль казался выточенным из слоновой кости, а голова безупречной формы была столь же безупречно посажена, изящество сквозило в каждом повороте и каждом ее движении. Я задрожала от волнения, когда она взяла мои руки в свои, точеные и прекрасные. Меня всегда приводила в трепет встреча с красивыми людьми, а миссис Макнейрн была прекраснее всех, кого я знала, но сама она словно и не подозревала об этом. Я поняла, почему ее сын как-то сказал про нее:
- Она не просто красива: она – сама Красота, живая Красота, случайно оказавшаяся среди нас, смертных.
Миссис Макнейрн подвинула мне кресло, и мы сели рядом под ее деревом. Я чувствовала, что она рада моему приходу. В ее глазах светился тот же интерес, что и в глазах ее сына. Вскоре я обнаружила, что так же подробно рассказываю ей о своем доме, как рассказывала и Макнейрну. Эти двое людей чувствовали по отношению к Мьюркерри то же, что и я, они оба были захвачены его дикой одинокой красотой. Я была счастлива. Мне даже показалось, что отчужденность, которую я всегда испытывала к окружающему миру, исчезла.
Мистер Макнейрн присоединился к нам позднее и привел с собою еще несколько человек. Это, очевидно, было своего рода обычаем: те, кто восхищался миссис Макнейрн, приходили в это время поговорить с ней. Говорила она удивительно, и удивительной была радость ее друзей при встрече с ней. Несомненно, людям казалось счастьем побыть с ней рядом.
Она не разрешила мне перебраться в уголок и оттуда наблюдать за происходящим, как я обычно делала в присутствии незнакомых людей, напротив - она держала меня рядом и искусно делала так, что я все время оказывалась в центре происходящего, была частью этого разговора, этого приятного кружка под яблоней, этого очаровательного сада. Иногда она легко дотрагивалась до меня своей изящной рукой, и, когда она это делала, я чувствовала, словно в меня вливается новая жизнь.
Одним из последних к нашему кружку присоединился интересный пожилой человек. Интересным он показался мне потому, что до этого миссис Макнейрн как раз говорила о нем. Его лицо с орлиным носом было умным, разговор – острым и блестящим. Когда он говорил, то все боялись пропустить хоть слово. Но даже среди взрывов смеха, вызванных его словами, глаза его оставались неизменно печальными. Он улыбался, смеялся, а его глаза – нет.
- Это величайший художник Англии, самый блестящий человек, - тихо сказала миссис Макнейрн, – но, наверно, и самый печальный. Его любимая дочь погибла у него на глазах от случайного падения. Они были неразлучны, девочка была светом его жизни. С тех пор у него и остался такой странный взгляд, который, я знаю, ты заметила.
После чая мы гуляли среди клумб, и мистер Макнейрн показывал мне облако голубых цветов шпорника, когда что-то заставило меня внезапно оглянуться.
- Это она! – воскликнула я, - Посмотрите же! Вы видите? Девочку, что держится за руку мистера Ле Бретона?
Ле Бретон и был тот художник с грустными глазами. Он стоял возле клумбы белых и лиловых ирисов на другом конце сада. Рядом с ним были два – три человека, но он, казалось, забыл обо всех, забыл, где он находится. Я вдруг подумала, что его дочь, наверно, любила ирисы - он смотрел на них с такой нежностью! А рядом стояла девочка с прозрачным красивым личиком и улыбалась дивной улыбкой.
-Ле Бретон? Девочка? Рука в его руке? – прерывающимся голосом спросил Макнейрн.
- Да, смотрите, как она мила! И как прозрачно ее лицо! Вы не думаете, что она – из Белых Людей?
Он стоял неподвижно, глядя на эту группу сквозь цветы, и молчал, наверно, целую минуту.
- Д-да, - медленно сказал он наконец, - я понимаю, о чем вы. Но я не знаю ее, должно быть, это новая знакомая моей матушки. Так она – из Белых Людей?
- Она сама кажется белым ирисом. Теперь вы понимаете?
- Да, теперь я понимаю, - ответил он.
Позже я спросила у миссис Макнейрн, кто была эта девочка, но она не могла припомнить никого, соответствующего моему описанию. Мистер Ле Бретон уже ушел, исчезла и его спутница.
- Высокая, нежная, в бледно-сером платье, - настаивала я, - стояла рядом с мистером Ле Бретоном, когда он разглядывал ирисы. Вы срезали розы совсем рядом с ней. Она была такая необыкновенная!
Миссис Макнейрн выглядела озадаченной:
- Милдред Кейт красива, - размышляла она, - но ее не было здесь сегодня. Я не видела никакой девочки, я срезала бутоны для миссис Анструтер.
Она замолчала и повернулась к сыну.
- Это была не Милдред Кейт, - сказал он. – Мисс Мьюркерри расспрашивает о ней потому, что считает – эта девушка из Белых Людей. Да и я такую раньше не видел.
Снова повисло молчание. Потом миссис Макнейрн, улыбаясь, легко потрепала меня по руке.
- А, я помню, Гектор рассказал мне о Белых Людях. Он даже предположил, что и я – одна из них.
Я изумленно уставилась на нее и покачала головой. Она была замечательной, но совсем в другом роде.
- Я была так занята, я срезала розы … и не заметила никого рядом с Ле Бретоном. Может, это была Аннабел Мер? Она более воздушная, чем Милдред, и более белокурая. Как ты полагаешь, Гектор? Я думаю, это была она.
Глава 6
Я оставалась в Лондоне несколько недель. Все это время Макнейрны были очень добры ко мне. Я не могу выразить, как полюбила я миссис Макнейрн, рядом с которой все казалось иным. Я никогда при ней не дичилась, казалось, что такой вещи, как робость, вообще не существует в мире. Не смущалась я и при мистере Макнейрне. После нескольких чаепитий под ветвями старой яблони я начала чувствовать, что есть люди, которым я небезразлична. Эти два замечательных человека помогли мне понять, что я вовсе не та странная и дикая девочка-привидение, которая живет в далеком замке, куда никто не хочет приезжать, потому что он такой далекий и мрачный. Они были умны, знали множество интересных вещей, но их знания и опыт не смущали и не подавляли меня.
- Ты родилась удивительным маленьким созданием, а Ангус Макейр наполнил твой ум странными и богатыми фантазиями, дивными по цвету и форме, - так сказала мне миссис Макнейрн, когда мы сидели рядом, и она держала мою руку, нежно похлопывая. Она часто так делала, и старалась всегда усадить меня ближе к себе, насколько это было возможно, говоря, что тогда ощущает, что я реальная девочка и не растаю в воздухе. Я только потом поняла, почему она так говорила.
Иногда мы сидели под яблоней до сумерек, которые все сгущались, окутывая нас, и соловей, живущий в саду, начинал свою песню. Мы все трое любили слушать соловья, и он словно знал об этом. Было так замечательно сидеть тихо в темноте, слушая песню, и чувствовать, что соловушка знает, как радуются наши души его пению.
Как-то мы сидели так довольно долго, соловей уже прекратил петь. Темнота погрузилась в тишину, которая мягко окутала нас, когда отзвучала последняя нота. И вот тогда миссис Макнейрн впервые заговорила о том, что она называла Страхом. Я не помню, с чего она начала разговор, и некоторое время мне не удавалось понять, что она имеет в виду. Но когда к разговору присоединился мистер Макнейрн, я начала кое-что понимать. Они говорили так, словно раньше часто обсуждали это. Я поняла, что Страх – это не просто боязнь чего-то, присущая всем людям, а некий мистический ужас, охватывающий людей при переходе из близкого им мира в тот мир, которого они совсем не знают. Как странно тихо было в маленьком старом саду, когда мы трое говорили обо всем этом под яблоней! Как с каждым вздохом в нашу грудь вливались ночные ароматы листвы и спящих цветов! И как трепетали наши сердца, когда соловей вновь заводил свою песню!
- Если бы наша жизнь могла вдруг озариться проблеском света во мраке, то Страх ушел бы навсегда, - раздался из темноты низкий голос миссис Макнейрн.
- Может, в этом и заключается простая разгадка тайны бытия,- ответил голос ее сына, - совсем простая разгадка: так же, как ухо человека не может улавливать некоторые музыкальные звуки, так и его глаз не видит некоторых световых колебаний, ведь форма и цвет так же реальны, как звуки, как мы сами, только недоступны земным ощущениям, потому что существуют в другом измерении.
Какая-то напряженность, даже боль зазвучали в голосе миссис Макнейрн. Я невольно обернулась, чтобы взглянуть на нее, но, конечно, было слишком темно, чтобы можно было разглядеть ее лицо. Я лишь почувствовала, как крепко стиснула она руки, лежащие на коленях:
- О, если бы была хоть тень доказательства того, что мы не можем видеть всего, мы не можем слышать всего, хотя они рядом с нами – те, кто ушел, и без кого мы не можем жить! Если бы это было правдой! Тогда не было бы Страха!
- Дорогая, - ответил голос Макнейрна, и я поразилась, сколько в нем было нежности и силы, и почувствовала, что говорят они о чем-то, знакомом только им, - дорогая, мы пообещали друг другу верить в это вопреки Страху, давай же сдержим наше обещание.
- Да, да, - вскрикнула она, задыхаясь, - но иногда, Гектор, иногда… Но мисс Мьюркерри не понимает…
Он продолжал так спокойно, будто не переставал говорить:
- Я думаю, Изабел знает это.
- Я просто никогда не могла забыть рассказ Джин о том, как моя умирающая мать слышала чей-то зов, - ответила я, вспомнив, что говорила с ними об этом несколько дней назад, - я знаю, что это был мой отец, и Джин тоже знает.
- Откуда ты знаешь? – голос миссис Макнейрн превратился почти в шепот.
- Я не могу объяснить, но я знаю. Может быть, - я заколебалась, - может, это потому, что люди с гор часто верят в вещи вроде этой. Там каждый слышит за свою жизнь столько подобных историй, что они уже не кажутся странными. И я их слышала, например, о тех, кто имеет второе зрение, или о тюленях, что превращаются в людей, выходят на берег, влюбляются в девушек и женятся на них. То и дело они куда-то уходят; многие говорят, что они опять превращаются в тюленей, чтобы порезвиться в воде. Иногда они возвращаются потом домой, иногда – нет. Рассказывают, что когда-то недалеко от Мьюркерри появился прекрасный незнакомец с чудесными темными глазами и женился на дочери лодочника. Однажды ночью он поднялся и покинул ее, чтобы никогда больше не увидеть; но несколько дней спустя на берег возле их дома был выброшен волной красивый мертвый тюлень, весь израненный. Рыбаки сказали, что его сородичи захотели забрать его обратно в море, сражались с ним и убили его. Его жена осталась с сыном, у которого были такие же темные бархатные глаза, как у отца. Она пыталась держать его подальше от воды, но он все же научился плавать, и однажды, завидев стаю тюленей, поплыл за ней и не вернулся. Рыбаки сказали, что народ его отца забрал его к себе. Когда слышишь такие истории всю жизнь, то ничто уже не кажется странным.
- Ничего странного и нет, - сказал Гектор Макнейрн. – Много раз на протяжении веков мы узнаем тайны и чудеса богов, благоговеем, но – не верим. Когда мы поверим и узнаем, как все понятно, мы перестанем бояться. Ты ведь не боишься, Изабел? Скажи маме, что не боишься.
Я повернула свое лицо к ее лицу, спрятанному в темноте. Я чувствовала, что что-то происходит между ними, и он знает, что я могу помочь, он разглядел во мне что-то, еще неясное мне самой.
Вдруг я почувствовала, что должна доверять ему, не тревожась, не беспокоясь, я просто должна сказать то, что знаю, что вложено в мою голову какой-то неведомой силой. Я была просто Изабел Мьюркерри, которая ничего не знает, но это не имело значения. То, что я рассказала, было простым и детским. Я рассказала о Сне.
Глава 7
- Чувство, которое вы называете Страхом, никогда ко мне не приходило, - начала я. – Но если бы оно и появилось, то растаяло бы без следа от одного моего чудесного Сна. Я не знаю, действительно ли это был сон, но я так его называю. Это было короткое сновидение, такое простое, что даже не знаю, как его рассказать, а вам оно, наверно, ничего не объяснит, но для меня оно стало частью моей жизни. Я оказалась тогда на склоне холма, поэтому я так и называю свой сон – «На склоне холма», как название прекрасной поэмы. Но это было не поэмой – это было реальностью! Все казалось таким настоящим! Хотелось бы мне, чтобы я могла объяснить вам, насколько все было настоящее.
Боюсь, я была беспомощна в своем стремлении объяснить это миссис Макнейрн, но я понимала, что она чего-то боится. Если бы она только смогла почувствовать то, что чувствовала я в этом сне, то перестала бы бояться. А я так любила ее, очень любила!
- Однажды я спала в своей спальне в Мьюркерри, - продолжала я, - и вдруг увидела себя стоящей на холме. Все вокруг было залито лунным светом и казалось нежнее и прекраснее, чем обычно. Наверно, я была в ночной рубашке – не помню, это было что-то легкое и белое. Я не ощущала ничего, мои босые ноги не чувствовали травы, на которой я стояла. Вверх и вниз от меня уходили склоны холма, но они таяли в какой-то мягкой дымке. Я даже не пыталась оглядеться вокруг или спросить себя о чем-нибудь. Земные слова бессильны описать охвативший меня восторг! Могу только сказать, что была счастлива – счастлива! – и более ничего. Я сама была счастьем, сама была восторгом. Я не смотрела на великолепие ночи, неба, тающих теней – я сама была всем этим! Ничто не держало меня, душа трепетала от радости.
Я остановилась, закрыв лицо руками.
- Нет, я не могу это передать! Я была там так недолго. Если бы вы побывали там вместе со мной, и то мне не удалось бы найти подходящие слова, даже тогда. Так недолго! Я только стояла, подняв лицо к небу, ощущая радость и восхищаясь ею, и только шептала: «О, как чудесно, как чудесно! О, как чудесно!». Чувствуя, как новая волна счастья охватывает меня, я заговорила, и звуки моего голоса таяли в тишине: «Я могу прилечь здесь на траву и спать, в этой ночи, под этой луной... Я могу спать, спать…» Тихо опускаясь на траву, я думала только о неземном чувстве покоя и умиротворенности. Но в тот момент, когда щека моя коснулась травы, Сон закончился!
- О, - воскликнула миссис Макнейрн, - ты проснулась?
- Нет, я вернулась. Я вдруг обнаружила себя ложившейся в свою кровать, будто только что откуда-то пришла. Я не помнила, когда и как покинула склон холма. Одна часть этого всего была Сном, но другая часть – нет. Я куда-то ходила – и вернулась.
Я нашла в темноте ее руку.
- Слова бессильны, - грустно сказала я, - потому что у нас нет таких слов, какими можно это описать. Но вы смогли почувствовать? О, миссис Макнейрн, вы почувствовали, что это не сон?
Она прижала мою руку к своей щеке, ее щека была влажной от слез.
- Да, это был не сон. Ты вернулась, слава Богу, ты вернулась - может, именно для того, чтобы рассказать, что видят те, кто не вернулся – сияние и безграничную радость. И Страх теперь ничто, когда есть Сон, когда есть пробуждение там, «на склоне холма». Но слышите, опять запел соловей!
Соловей вновь рассыпал в темноте целый фонтан сверкающих трелей, будто хотел, чтобы они достигли самого рая. Звуки словно освещали ночь, взлетая звездочками в темное небо. Мы сидели и слушали, затаив дыхание.
- А ведь он тоже знает, что это был не сон, - тихо прозвучал голос Гектора Макнейрна. В наступившей вдруг тишине я услышала, как он покидает свое кресло.
- Спокойной ночи, - сказал он, уходя. Мне показалось, что он хотел оставить нас одних с какой-то целью, хотя я даже не могла предположить, что это была за цель. Но скоро я узнала все от миссис Макнейрн.
- Мы очень любим тебя, Изабел, - сказала она почти шепотом, - ты знаешь это?
- Я тоже люблю вас обоих всем сердцем, - ответила я.
- Мы с Гектором значим друг для друга больше, чем просто мать и сын. Я знаю, что он полюбил тебя сразу, как увидел в вагоне поезда. Его поразил твой отрешенный взгляд.
- Мне он тоже сразу понравился, - честно сказала я.
- Наши жизни могли бы быть связаны воедино, но…
Она не закончила и встала, словно не могла говорить дальше, сидя. Я встала рядом с ней. Она вся дрожала, держа мои руки в своих.
- Он не останется с нами, Изабел.
Я с трудом расслышала свой голос:
- Не… останется?
- Придет время, дитя, когда люди, которые любят друг друга, не должны будут расставаться, когда на этой земле не будет ни боли, ни печали, ни старости, ни смерти. Но мы еще не научились жить по Божьим заповедям. Лучшие специалисты сказали, что у Гектора – смертельная болезнь сердца. В любой момент – когда он говорит с нами, когда работает, когда спит – его сердце может остановиться. В любую минуту. Он не может остаться с нами.
Мне показалось, что мое собственное сердце на мгновение перестало биться. Но тут передо мной отчетливо возникло видение, которое не было сном.
- На склоне холма, - прошептала я, - там, на склоне холма.
Я обхватила миссис Макнейрн обеими руками и крепко прижалась к ней. Теперь я поняла, почему она говорила о Страхе. Эти двое, которые были одной душой, пытались поверить в то, что они никогда не расстанутся. Они искали доказательств того, что вечно будут рядом друг с другом. Гектор пытался спасти ее от худшего несчастья – трагедии расставания, а я словно была послана кем-то сильным и мудрым для того, чтобы рассказать ей о Сне, который не был сном.
Но она была права: мир еще не разгадал этой тайны. Мы стояли молча, без слез, без слов, тесно прижавшись друг к другу. В эту минуту снова запел соловей.
- О соловушка, соловушка, - горестно произнесла миссис Макнейрн своим чудным низким голосом, - что ты пытаешься нам сказать?
Глава 8
Я поняла, что то, что мы обычно считаем случайностью или совпадением, на самом деле лишь узор, который вышивает судьба по заготовленному ею рисунку. Если мы будем помнить это и внимательнее присматриваться, то начнем замечать, что все мелочи связаны друг с другом и в конце концов имеют какое-то значение, хотя мы не всегда достаточно умны, чтобы понять, какое именно. Ничто не может быть случайным. Мы всё заслужили сами: плохое – потому что не знали или не заботились о том, как правильно поступить, хорошее – потому что сознательно или бессознательно выбрали правильный путь.
Наверно, с моей стороны это дерзость – обычная девушка рассуждает о таких вещах самыми обычными словами, но, может быть, и надо, чтобы кто-то сказал об этом в повседневном разговоре, а кто-то другой – услышал. Я только попыталась выразить мысли, возникшие у меня после прочтения старинных книг Ангуса и современных книг про веру и верования, про философию и магию, книг про то, что мир называет чудесами, хотя в них нет ничего чудесного - только исполнение Божьего закона, но мало кто это понимает.
Ангус читал и изучал эти книги всю свою жизнь до того, как начал читать их вместе со мной, и мы обсуждали их, сидя у огня в библиотеке, зачарованно глядя друг на друга, я – в одном кресле с высокой спинкой, он – в другом, по разные стороны камина. Ангус – просто чудо! Он все знает: что нет в мире случайностей, что есть Божий закон, что если бы мы его соблюдали всегда, то вся наша жизнь была бы просто наполнена тем, что мы называем «чудесами».
В том, что все неслучайно, я убедилась еще раз, когда на одной из верхних полок я нашла спрятанный за книгами старинный манускрипт, рассказывающий о Темном Малкольме из Глена и Крошке Элспет. Это было лишь первым звеном в цепи удивительных странностей, с которыми мне суждено было скоро встретиться.
С самого начала моей дружбы с Макнейрнами я надеялась, что они приедут в Мьюркерри и останутся там погостить. Они так интересовались всем, что я о нем рассказывала, что я набралась храбрости и перед отъездом пригласила их приехать. Немногих людей заинтересовало бы приглашение в старый замок, пусть и живописный, но расположенный в таком уединенном месте, где нет соседей и нельзя рассчитывать на общение, но Макнейрны предпочли приглашение в Мьюркерри другим, гораздо более блестящим предложениям. Я возвратилась в замок, зная, что пробуду там в одиночестве лишь неделю до их приезда.
Джин и Ангус обрадовались в своей спокойной манере, когда узнали, кого я ожидаю в гости, ведь они понимали, как я этому рада. Джин тоже была полна тихой радости, готовя комнаты, которые я выбрала для гостей: комнаты, из которых открывался самый лучший вид на вересковые холмы. Ангус предвкушал, как понравится мистеру Макнейрну его библиотека, и проводил там почти все свое время, проверяя каталоги и полки. Иногда он снимал с полки то здесь, то там какой-нибудь том и некоторое время нежно держал его в своей длинной сухой руке, прежде чем погрузиться в него. Ангус брал на заметку манускрипты и книги, которые, по его мнению, должны будут заинтересовать мистера Макнейрна, ведь он любил свою библиотеку всей душой и мечтал поговорить с человеком, который сможет оценить ее по достоинству.
Однажды он наводил порядок на одной из верхних полок и, куда-то отлучившись, забыл убрать приставную лестницу. Тогда-то, взобравшись по ее ступеням, я и нашла спрятанный за другими книгами манускрипт, рассказывающий старинную легенду о Темном Малкольме и его дочери. Этот манускрипт сразу привлек мое внимание, потому что его страницы пожелтели от времени и выглядели довольно старыми. Открыв его, я сразу увидела знакомые имена и начала читать.
Сначала я читала стоя, потом села на верхнюю ступеньку лестницы и забыла про все на свете. Это была страшная легенда о жгучей ненависти и смертельной вражде. Два клана сражались за один феод в течение трех поколений. История Темного Малкольма и Йена Кровавой Руки была только эпизодом в этой борьбе. Рукопись рассказывала об их кровавых деяниях и междоусобице. Единственным человеческим чувством в жизни Темного Малкольма была его любовь к маленькой дочери с карими глазками и каштановыми волосами. Те, кто любил девочку, называли ее Крошкой Элспет. Йен Кровавая Рука был богаче и могущественнее Темного Малкольма, и ему легче было совершать жестокие деяния. Зная о любви Малкольма к дочери, он решил нанести ему смертельный удар. Однажды ночью Малкольм, вернувшись в свой маленький замок после вылазки, в которой потерял много людей, мечей и сил, обнаружил, что Крошка Элспет похищена Йеном и его приспешниками. Не перевязав раны, со сломанными кинжалами и зазубренными мечами вождь и остатки его отряда ринулись обратно в ночь.
- Ни людей, ни оружия нет у нас, чтобы вернуть ее обратно, - неистовствовал Малкольм, почти потеряв от горя рассудок, - и мне останется только умереть после того, как я своими руками всажу ей в грудь кинжал, чтобы избавить от худшего.
В своем безысходном отчаянии эти воины казались кучкой безумцев. Никто не знает, как им удалось пробраться в охраняемый замок Йена, как они проложили себе путь, один за другим падая бездыханными, никто не знает. Непостижимым образом удалось Малкольму найти Элспет, которую хитростью заставили играть в прятки с сыном Йена, чтобы она не заплакала и никак не выдала свое присутствие. Смертельно раненный, он последним усилием сумел вонзить ей в сердце кинжал и упал мертвым, прижимая к себе дочку. Ее каштановые волосы рассыпались по его груди. Никто не вернулся живым в маленький замок Глен, ни один.
Я читала и читала, пока комната не начала погружаться во мрак. Тут я увидела, что Ангус стоит у подножия лестницы и смотрит на меня. Несколько секунд мы оба молчали.
- Это была история о Йене Кровавая Рука и Малкольме из Глена? – спросил он наконец.
- И Крошке Элспет, за которую они сражались и которую убили, - задумчиво подтвердила я.
Ангус печально кивнул.
- Ее отец мог сделать только это, ведь Йен был исчадием ада. В те дни такие люди были свирепее зверей, их даже людьми назвать язык не поворачивается.
Я показала на манускрипт:
- Он случайно завалился за книги, или ты его спрятал?
- Я спрятал, - ответил он, - это не очень-то подходящая история для маленькой девочки. Я многое прятал от тебя, но ты так любопытна, Изабел, бэрни.
В библиотеке темнота все сгущалась, а я сидела и вспоминала.
- Почему я называла девочку, что играла со мной на холмах, Крошкой Элспет?
-Это была твоя фантазия, - был ответ, - я и сам удивлялся, но потом подумал, что ты могла слышать отрывки этой истории из разговоров горничных и запомнить имя. Так часто бывает с детьми.
Я подперла голову руками и опять задумалась. Столько лет прошло! Я была совсем ребенком, и все случившееся казалось полузабытой грезой, но смутно вспоминались мне некоторые странные вещи.
- Кто были те дикие люди, которые первый раз привезли ее ко мне в тот день на холмах? Их лица были бледными, свирепыми, но торжествующими, одежда – порванной и грязной, кинжалы и мечи – зазубренными и сломанными. Чему они радовались? Кто они были?
- Я не видел их, туман был слишком густым, - ответил Ангус, - может быть, охотники?
- Я чувствую себя так странно, Ангус, когда пытаюсь вспомнить, - сказала я, поднимая голову.
- Не пытайся. Дай мне рукопись и слезай с лестницы. Просмотри список книг, который я составил для мистера Макнейрна.
Я сделала все, как он велел мне, но двигалась словно во сне. Моя душа, казалось, покинула меня и отправилась обратно, в тот день, когда я была маленькой девочкой на холмах и услышала глухой топот коней, звон оружия и скрип кожи, приближающиеся ко мне сквозь туман. Когда я уже собралась подняться к себе наверх, чтобы переодеться к ужину, Ангус сказал мне медленно, изменившимся голосом:
- Есть одна вещь, которую мы часто обсуждали с Джин, но не знали, как нам следует поступить. Иногда мы были так озабочены, что не знали, что и думать. Но мистер Макнейрн – не обычный человек. Он достаточно талантлив и умен, чтобы разъяснить людям что-то, чего они не могут понять. Джин и я очень рады, что он и его матушка приезжают сюда. Джин сможет поговорить с ней, а я – с ним, как мужчина. Они скажут нам, правы мы были или ошибались, и что нам дальше делать.
- Они достаточно мудры, чтобы объяснить тебе что угодно, - ответила я, - но все это звучит так, будто у тебя и Джин есть от меня какая-то тайна. Но я не удивляюсь. Вы попытаетесь скрыть от меня даже свою смерть, если будете подозревать, что это обеспокоит меня.
- О, бэрни, - воскликнул он вдруг, взял мои руки и взволнованно поцеловал их. Больше он ничего не сказал, и я вышла из библиотеки.
Глава 9
Как было замечательно, когда Гектор Макнейрн и его матушка наконец приехали! Они прибыли в конце дня, и, когда я привела их на террасу, солнце уже окрасило холмы в красный цвет, даже грубые серые башни замка порозовели. Птицы щебетали так прекрасно, как они поют только на заходе солнца, прежде чем заснуть. Сад внизу пестрел, как дивный гобелен, украшенный драгоценностями. И такая стояла вокруг тишина! Когда мы подвинули поближе друг к другу три наших кресла и сидели, любуясь всем этим, я почувствовала такое блаженство, будто была уже в раю.
- Да-да, - воскликнул Гектор, медленно оглядывая всё вокруг, - все так, как я и думал.
- Да-да, - согласилась и его матушка, - это все ты, Изабел!
Как было чудесно, что они чувствовали меня частью всего того, что нас окружало, а весь этот мир – частью меня самой. Восходящая луна трепетала от радости. По-вечернему нежно пахло вереском и папоротником, перекликались поздние птицы.
С того самого вечера, когда миссис Макнейрн обняла меня под яблоней, я стала относиться к ее сыну так, словно он был ангелом, случайно попавшим на землю. Мне казалось чудом, что он находится среди нас, делает свою работу, разговаривает с друзьями и знает, что в любое мгновение может проснуться где-то не здесь, в совершенно ином месте. Я думаю, что если бы Макнейрн был таким, как все, а я – обычной девушкой, то после того вечера, когда я узнала правду, я погрузилась бы в горестные переживания и выплакала бы все глаза. Почему же я этого не делала? Просто я чувствовала, что мрак небытия не может коснуться его, он может быть только живым, и если я не смогу его видеть, то в этом будут виноваты только мои глаза. Я будто чего-то ждала, стараясь держаться поближе к нему.
Такими были мои мысли, пока мы сидели на террасе и любовались луной. Макнейрн был немного бледен в тот вечер, но его бледное лицо озарялось внутренним светом, а его глаза, казалось, видели не только цветущие папоротники и вереск, на которых они останавливались, но и нечто гораздо большее.
Я молча смотрела на него некоторое время, потом подалась вперед и показала на далекий склон холма, где мерцали золотом цветы, как большое сверкающее пятно:
- Вот там я сидела, когда ко мне впервые привезли Крошку Элспет.
Он выпрямился и внимательно посмотрел:
- Правда? Ты отведешь меня туда завтра? Мне всегда хотелось увидеть это место.
- Вы хотите пойти туда рано утром? Скорее всего, утром там будет туман, как в тот день. Это так таинственно и чудесно. Хотите?
- Больше всего на свете! Да, отправимся рано утром, - ответил он.
- Я чувствую, что Крошка Элспет рядом со мной сегодня вечером. Кажется, что…
Я запнулась, потом начала снова:
- У меня какое-то странное чувство. Сегодня я нашла одну старинную рукопись, которая была спрятана за книгами на верхней полке библиотеки. Ангус сказал, что это он спрятал ее, потому что не хотел, чтобы я прочла эту страшную историю. Это была история о вражде между Йеном Кровавой Рукой и Темным Малкольмом из Глена. У Малкольма была дочка, Крошка Элспет. Это произошло несколько веков назад – лет пятьсот, наверно. Я чувствую себя сбитой с толку, когда вспоминаю девочку, с которой играла.
- Это была кровавая история, - подтвердил Макнейрн, - я услышал ее за несколько дней до встречи с тобой в доме сэра Йена.
Его слова заставили меня кое-что вспомнить.
- Поэтому вы так взволновались, когда я упомянула об Элспет? – спросила я.
- Да. Возможно, ты играла с девочкой из ее потомков, носящей то же имя, - прибавил он торопливо, - но, признаюсь, тогда я немного испугался.
Я невольно потерла лоб рукой. Передо мной вновь возникла печальная картина.
- Бедная малютка, кровь выступила у нее на платье, а волосы рассыпались по груди отца.
Тут я остановилась:
- Боже мой! Как странно! Вышивка на платье моей подружки была запачкана чем-то. Она смотрела на пятно, словно ей это не нравилось, но она не понимала, как оно туда попало. Она прикрыла его папоротниками и колокольчиками.
Я отняла руку ото лба и выпрямилась:
- Надо попросить Ангуса и Джин рассказать мне все о ней. Конечно, они должны знать. Не знаю, почему я никогда не задавала им вопросов?
Я повернулась к Гектору и встретила его странный взгляд – изумленный и нежный одновременно.
В этот вечер он допоздна засиделся в библиотеке, разговаривая с Ангусом, когда я и его матушка уже поднялись в свои комнаты. Засыпая, я успела вспомнить, что Ангус хотел посоветоваться с Макнейрном о каком-то деле, и подумала, воспользуется ли он их уединением, или они всю ночь проговорят о книгах и манускриптах.
Когда ранним утром я проснулась, холмы выглядели еще более таинственными. Их покрывали сугробы белого густого тумана, из которого лишь иногда выныривали верхушки темных елей. Все было таким, каким он должен был это увидеть, таким, в каком я мечтала оказаться вместе с ним.
Мы встретились в холле, закутались в пледы, потому что ранний воздух был достаточно холодным, и отправились в путь. Никогда еще я не испытывала такого чувства взаимопонимания с другим человеком. Нам не нужны были слова, мы общались друг с другом молча, а если что и говорили, то приглушенными голосами, которые туман, казалось, делал еще тише.
Мы миновали парк и перелезли через изгородь в том месте, где начиналась тропинка, ведущая к холмам. На холмах туман стал еще гуще, и, если бы я не знала тропинку так хорошо, мы рисковали бы ее потерять. Я помнила все маленькие ручьи, то шепчущие, то журчащие, их звуки указывали мне дорогу. Взбираясь на холмы, мы вдыхали сладкий запах цветущих папоротников и вереска.
- Есть в этом что-то прекрасное и неземное, - сказал мне Гектор Макнейрн, и его голос был похож на голос его матери: он тоже говорил мне больше, чем слова.
- Мы можем стать привидениями, - отозвалась я, - одними из тех, кого прячет туман, потому что они хотят, чтобы их никто не видел.
- Ты не испугаешься, встретив одно из них? – спросил он.
- Нет, я уверена. Я почувствую, что оно такое же, как я. А может, оно расскажет мне то, что я хочу узнать.
- А что ты хочешь узнать?
- Только то, что хотят знать все – что действительно есть Пробуждение, что когда-нибудь мы все проснемся свободными, готовыми к замечательной новой жизни, полной чудес. Я не имею в виду ангелов с арфами и коронами, нет, это будет та красота, которую мы уже видели, но свободная от страха. Мы так многого боимся – почти всего.
Я остановилась среди вереска и широко раскинула руки в стороны, сделав глубокий, радостный утренний вдох.
- Свободная, как сейчас! Это светлая, сияющая свобода!
- Свобода, - повторил он, - да, свобода!
Мы шли сквозь вереск и папоротник, колокольчики стряхивали на нас фонтанчики сверкающих капель. Туман колыхался, иногда он вдруг поднимался перед нами и открывал таинственные виды, чтобы через несколько мгновений снова скрыть их от наших глаз. Солнце старалось пробиться сквозь туман, и иногда мы двигались словно в золотой дымке.
Мы шли молча. То и дело я бросала беглый взгляд на моего спутника. Макнейрн бесшумно ступал по мягкому мху и выглядел таким красивым и сильным, высоким и широкоплечим. Как могло быть правдой то, что он собирается уйти от нас? О чем-то глубоко задумавшись, он чувствовал, что может не говорить со мной, и это радовало меня – он знал меня так хорошо, как близкого человека. Наверно, так же он ощущал присутствие своей матери: они понимали друг друга без слов.
До самого конца пути мы не разговаривали - мысли увели моего спутника куда-то далеко. Когда мы достигли того места, которое видели прошлым вечером в золотых лучах заходящего солнца, туман опять на мгновение расступился, и солнце осветило нас. О, как это было странно и красиво! И тут мистер Макнейрн протянул мне руки, а я в ответ протянула свои. Его движения были медленными, а лицо светилось.
- Если после всего этого человек проснется, как ты рассказывала, самим собой – но светлым, свободным, великолепным, - то, вспоминая весь мрак веков, ужас, боязнь погружения в бесконечную тьму, он вдруг увидит всю ребяческую бесполезность этого и будет стоять, и улыбаться! Как он будет улыбаться!
И я поняла, что никогда не ощущала так ясно, как сейчас – да, да, так и будет! Как мы будем улыбаться, вспоминая то, чего так долго боялись!
Он стоял, глядя на меня, а золотые цветы вокруг тихо гасили свое пламя, и снова сгущались вокруг нас туманные видения, когда я вдруг услышала звук, далеко слышный в тумане. Он был похож на звук волынки. Гектор, казалось, его не слышал.
- Нас опять заперли. Как странны эти уходы и приходы тумана! Мне это очень нравится. Давай-ка сядем, Изабел.
Он расстелил свой плед и поставил на него маленькую плетеную корзинку, которую собрала для нас Джин, и стряхнул с наших пледов влажные капли. Перед тем, как сесть рядом с ним, я на мгновение прислушалась:
- Я никогда не слышала этого напева раньше. Что делает волынщик так рано на вересковых холмах?
Он тоже прислушался.
- Должно быть, это очень далеко, - сказал он, - я ничего не слышу. Может, это птица свистит?
- Это далеко, но не птица. Это волынка, но играет она как-то странно. Вот она! А теперь смолкла!
Но молчала волынка недолго; я услышала, что напев возобновился гораздо ближе - наверно, волынщик двигался в нашу сторону. Я повернула голову.
Туман стал тоньше, он плыл, словно прозрачная вуаль, сквозь которую было все видно. Недалеко от нас что-то двигалось. Это был человек, играющий на волынке. Я сразу узнала волынщика – мой Фергус собственной персоной, гордо ступающий по вереску своим шагом, напоминающим шаг оленя на холмах. Его голова была поднята, а на лице написан ликующий восторг от прекрасного утра и музыки. Я была так поражена, что вскочила на ноги и позвала его:
- Фергус! Что…
Я знаю, что он услышал меня, потому что повернулся и поглядел в мою сторону с необычной для его важного лица улыбкой, выражающей триумф. Конечно, он слышал меня, потому что сорвал свой берет и взмахнул им в знак приветствия, и в этом жесте был тот же триумф, что и в его улыбке. Но он ничего не ответил, прошел мимо и исчез в тумане.
Когда я вскочила, мистер Макнейрн поднялся тоже. Когда, удивленная, я заговорила, он пристально посмотрел на меня.
- Вообразите, это был Фергус – в такой-то час! – воскликнула я. – Но почему он так торопливо прошел мимо, не сказав ни слова? Наверно, его приглашали играть на свадьбе, и он пробыл там всю ночь. Он выглядел…
Тут я остановилась на секунду и засмеялась.
- Как же он выглядел? – спросил Макнейрн.
- Бледным! Хотя больным он мне не показался.
Я опять засмеялась:
-Я смеюсь, потому что он выглядел точь-в-точь как один из Белых Людей.
- А ты уверена, что это был Фергус? – спросил он.
- Уверена, ведь никто не может так на него походить. Вы сами его видели?
- Я не знаю его так хорошо, как ты; да тут еще и туман мешает, - был его ответ. – Но прошлой ночью, когда я встретился с ним, он совсем не походил на Белых Людей.
Макнейрн взял меня за руку, снова посадил на плед и сел рядом, не выпуская моей руки. Он держал ее в своей, большой и доброй, посмотрел, наклонился – и медленно поцеловал ее два или три раза.
- Дорогая маленькая Изабел! Любимая странная маленькая Изабел!
- Я и вправду странная, - мягко сказала я.
- Благодарение Богу, - ответил он.
Я знала еще с того дня в Мьюркерри, когда его матушка сказала, что мы должны быть все трое вместе, что он когда-нибудь тоже скажет мне это. Я дрожала от счастья, думая об этом. И теперь он собирался это сказать. Он сжал мою руку:
- Моя матушка рассказала тебе, что меня ожидает, Изабел?
- Да.
- Ты знаешь, что я люблю тебя?
- Да. И я люблю вас. Моя жизнь была бы прекрасна, если бы мы могли никогда не расставаться.
Он привлек меня к себе, моя щека оказалась у него на груди. Я прижалась к грубой ткани его жакета и прошептала:
- Теперь я никогда не буду одинокой, я принадлежу вам двоим – сердцем и душой. Что бы ни случилось, я буду чувствовать лишь тихую радость.
- Что бы ни случилось, Изабел, что бы ни случилось! Ничего, только тихая радость. Я знаю – ты сможешь. Помни о «там, на склоне холма».
- Да, да, - отозвалась я, - «там, на склоне холма».
И наши лица, прижавшиеся друг к другу, скрыл туман.
Глава 10
Туман постепенно рассеялся, вересковые холмы были залиты золотым солнечным светом, когда мы возвращались в замок. Войдя в холл, я услышала вой собаки и спросила у слуги, отворившего нам дверь:
- Почему воет Гелерт? Его где-то заперли?
Гелерт, великолепный пастушеский пес, принадлежал Фергусу и был его верным другом. Я разрешала держать его во дворе замка.
Слуга, поколебавшись, ответил, состроив мрачную мину:
- Это Гелерт, мисс. Мы заперли его в стойле. Он воет по своему хозяину.
- Но Фергус уже должен был добраться до дома, - начала я, но остановилась, потому что в этот момент рядом со мной оказался вышедший из библиотеки Ангус Макейр. Он положил руку мне на плечо.
- Пойдем со мной,- сказал он, увлекая меня туда, откуда сам он только что вышел. Он держал руку на моем плече, пока мы стояли рядом. Мы с Гектором вопросительно смотрели на него. Ангус собирался что-то сказать – мы это видели.
- Придется сообщить вам печальную вещь. Он был хорошим человеком, наш Фергус, и верным слугой. Прошлой ночью он пошел проведать свою мать и возвращался поздно через холмы. В тумане он сбился с дороги. На рассвете пастух нашел его тело под обрывом. Его отнесли в дом его отца.
Я посмотрела на Гектора, потом на Ангуса.
- Но это не мог быть Фергус, - закричала я, - я видела его час назад, он прошел мимо нас, играя на волынке. Он играл новый напев, такой замечательный, такой радостный! Я И СЛЫШАЛА ЕГО, И ВИДЕЛА!
Ангус молча смотрел на меня. Они оба молча смотрели на меня и оба немного побледнели.
- Вы сказали, что не слышали его волынки, но вы не могли не видеть его, когда он прошел так близко, - протестовала я. – Я окликнула его, он снял берет, но не остановился. Он прошел так быстро, что наверно не услышал, как я окликнула его.
Что-то странное во взгляде Гектора насторожило меня. Что это было?
- Вы ведь видели его, не правда ли? – снова спросила я его.
Он и Ангус переглянулись, как бы прося друг друга разрешить некую неприятную загадку. Наконец Макнейрн решился.
- Нет, - сказал он тихо, - я не видел и не слышал его, даже когда он шел мимо. Но ты ВИДЕЛА!
- Я видела, довольно ясно, - продолжала я, - помните, я еще заметила, что он бледен. Я тогда засмеялась и сказала, что он выглядит точно, как Белые Люди…
Мое дыхание прервалось, и я замолчала. Я стала вспоминать, и в памяти всплывали сотни вещей. Ангус заговорил со мной так же тихо, как Гектор.
- Ни Джин, ни я никогда не видели Крошку Элспет, - сказал он, - ни Джин, ни я. А ты видела. Ты всегда видела то, чего не видел никто из нас, бэрни, - всегда.
Я выдавила несколько слов, почти прошептала:
- Я всегда видела то, чего не видел никто? Что я…видела?
Я не была напугана. Я, наверно, никогда не смогу рассказать, какие странные и яркие миры засияли передо мной в ту минуту! Это были не те миры, которые хотелось бы покинуть – нет, нет! Теперь я была уверена! Фергус взмахнул своим беретом в неописуемом восторге – даже Фергус, который всегда был нелюдимым и мрачным.
Ангус и Джин знали меня всю мою жизнь. Очень старый пастух, взглянувший в мое лицо, когда я еще была младенцем, сказал, что у меня глаза, которые «видят». Слова старого горца должны были скоро забыться, но эти двое поверили, что я могу видеть невидимое для них. В ночь перед моей первой встречей с Крошкой Элспет Ангус впервые прочитал историю Темного Малкольма, и когда они с Джин сидели в тумане на вересковом холме в тот день, то говорили, как раз об этом. Поэтому Ангус и был так потрясен, когда я прибежала к нему с вопросом, куда делась девочка, и рассказала о большом мрачном всаднике со шрамом на лбу. После этого они поверили окончательно.
Они пытались все от меня скрывать, боясь, что я испугаюсь, ведь я не была сильной и смелой. Хранили они секрет и от моих родственников, зная, что те не поверят и будут испытывать ко мне неприязнь, как к странному и непохожему на них созданию. Ангус даже опасался, что они могут прибегнуть к помощи докторов, чтобы избавить меня от этой «мании», как они назвали бы мои способности. И две мудрые души решили защищать меня от всех.
- Было бы лучше, чтобы ты продолжала думать об этом, как о совершенно нормальной вещи, - сказал Ангус. – Да и кто, в конце концов, знает, что нормально, а что нет. Природа велика, богата и бесконечна, она медленно разворачивает перед нами свиток с письменами, которые кажутся нам новыми. Но они не новы, они всегда были там написаны, просто свиток был свернут. Природа не придумывает новые законы, не отбрасывает старые, они существуют вечно, но только очень зоркие глаза могут прочитать их на том свитке.
Мы с Ангусом всегда были очарованы Библией – старинным чудесным храмом, полным поэм и трагедий, историй о человеке, его любви, ненависти, борьбе и страстях, о мудрости, с которой был сотворен мир, и в которую даже самые верующие из нас не всегда могут поверить, не в состоянии ее понять. Мы углублялись в Библию, говорили и думали о ней не только как о религиозной книге. Она была для нас одним из мистических, внушающих трепет, обещанных пророками чудес.
Поэтому-то я и сказала полушепотом:
- Я всегда думала, что же значит этот стих из Исайи: «Я возвещаю от начала, что будет в конце, и от древних времен то, что еще не сделалось, говорю: Мой совет состоится, и все, что Мне угодно, Я сделаю». Может, это и значит развертывание свитка.
- Айе, - сказал Ангус, - в этой книге много мудрых слов, но никто из нас не прислушивается к ним.
- Нужна вечность, - задумчиво проговорил Макнейрн, - вечность, чтобы человек начал понимать, что во всяком камешке, лежащем на тропинке, может скрываться сила, о которой он и не подозревал. Он поймет, что молнией можно управлять, расстояние завоевать, движение подчинить и использовать; но он сам - единственная сила, обладающая сознанием - изучен еще менее остальных. И может быть, в каждом из нас дремлет удивительная сила – видеть то, что называли Невидимым в те века, которые из-за нашей слепоты именуются Темными веками. Кто знает, когда же рассеется тень вокруг нас? И мы, люди, - как мы упрямы и глупы со своей самонадеянностью!
- А считаем себя совершенными, - пробормотал Ангус, - Слабые создания! А поглядеть – сколько людей на миллион обладают красотой, здоровьем и силой? Нет, мы болеем и умираем. Но кто бы стал впустую тратить время, создавая часы, идущие неправильно? Никто! А ведь время проходит, и не пора ли нам научить работать наш разум? Ведь он – частица Разума, сотворившего всех нас.
- Твой дух видит яснее нас всех, - обратился он ко мне. – Ты родилась в тот момент, когда твоя мать прислушивалась к неземному зову, и это открыло тебе путь.
Вечером Гектор, его мать и я сидели на террасе под звездами, и звезды слушали наш разговор, а мы все ближе и ближе придвигались друг к другу.
- Когда та несчастная мать села в поезд в тот день, - сказал Гектор, - я подумал о Страхе и о своей матери. Ты же была такой маленькой и хрупкой, так тихо сидела в уголке, что показалась мне ребенком. Но, взглянув более пристально в твои глаза, я заинтересовался и начал наблюдать за тобой. Тебе было так жалко бедную женщину, что ты не могла отвернуться от ее горя, и что-то в выражении твоего лица тронуло и удивило меня. Я видел, как ты бросилась вперед и протянула руку, чтобы поддержать несчастную, когда она спускалась на платформу. Когда потом ты говорила о ребенке, нисколько не сомневаясь в том, что я его видел, я вдруг начал понимать. Думая о Страхе, - тут он замялся, но продолжил, - я прочел и обдумал много нового для себя, но еще не верил во все это. Потом ты заговорила так просто и обыкновенно о Крошке Элспет. Это немного испугало меня, потому что не так давно мне рассказал эту историю старый шотландский сказитель, глава клана. Ты же, как я понял, не знала этой легенды. Ты просто говорила, как играла с этой девочкой.
- Он вернулся домой и все рассказал мне, - добавила миссис Макнейрн. – Его боязнь Страха была скорее боязнью за меня, чем за себя самого, и он считал, что если приведет тебя ко мне, тебя с твоим ясновидением, то, возможно, я почувствую, что он не уйдет от нас совсем, а будет где-то рядом. Ах, Изабел! Как мы полюбили тебя! А потом в тот день – я ведь не видела никакой девушки, держащей за руку Ле Бретона, не видел ее и Гектор. Но ты ВИДЕЛА!
- Да, она была там, - сказала я, - она улыбалась ему. Хотела бы я, чтобы он об этом знал.
Я знаю, что все, рассказанное мной, кажется странной историей. Для кого-то она будет что-то значить, для иных – ровным счетом ничего. Если кому-то она поможет широко распахнуть окно в дивный мир и избавиться от тяжелых дум, этого будет достаточно, даже если остальные сочтут ее причудливой выдумкой странной девицы, предающейся от одиночества глупейшим фантазиям. Я хотела ее рассказать – и рассказала, хоть неумело и неубедительно. Просто я всегда буду помнить, как стояла «там, на склоне холма», и мои ноги не чувствовали травы, но я стояла, а не парила. У меня не было ни крыльев, ни короны. Я была только Изабел – но счастливая и свободная!
Но у этой истории есть конец.
Три недели мы жили в Мьюркерри, как в раю. Мы упивались окружающей красотой, делили друг с другом солнечный свет, утреннюю росу, любовь и нежность. После одного особенно восхитительного дня, проведенного на вересковых холмах и промелькнувшего, словно тихий счастливый сон, мы вернулись в замок. Неземное великолепие заката, его дивно меняющиеся краски заставили нас просидеть на террасе, пока последний нежно-золотой отблеск не растаял, и не наступили спокойные и ясные летние сумерки. Миссис Макнейрн и я отправились переодеваться к ужину, а Гектор задержался, завороженный тихой красотой вечера. Я спустилась вниз раньше, чем его матушка, и опять вышла на террасу, видя, что он до сих пор сидит там. Я тихо подошла к каменной балюстраде, повернулась к Гектору и собралась заговорить с ним… Но я так и осталась молча стоять и смотреть, не пугаясь, не страдая, даже еще не ощущая, что он уже ушел от нас. Он был так прекрасен, так спокоен! Случилось то, что и должно было случиться. Он не исчез – но что-то исчезло вместе с ним из этого мира.
На следующий вечер я опять вышла на террасу. Закат был еще удивительнее, чем накануне. Миссис Макнейрн сидела около своего сына в спальне, окна которой выходили на вересковые холмы. Между этими двумя закатами мы с ней стали еще ближе друг другу и поклялись никогда не разлучаться. Я не знаю, зачем вышла на террасу - может, потому что всегда очень любила здесь быть.
Я стояла, опершись на балюстраду, и глядела далеко, далеко, на холмы. Я вглядывалась, словно пыталась что-то увидеть, и думала о своей Тайне и о Склоне Холма. Я была тихой, такой же тихой, как закат. И тут на меня нахлынуло воспоминание о том, как мы с Гектором оказались в золотом сиянии, когда на миг рассеялся туман, как он говорил о пробуждении, о том, что позади останутся века темного незрячего Страха, как он стоял…
Я обернулась не резко, не вдруг, а очень медленно… Он стоял совсем близко от меня, как обычно.
Он стоял – и улыбался.
Потом я видела его много раз. И еще много раз увижу его. Он всегда будет стоять – и улыбаться мне!