7.Каша в тазике
Раиса Ивановна, моя первая учительница, была от природы косая, отчего она старалась никому не смотреть прямо в глаза, и по этой причине вид имела смиренный.
Но детей такая особенность не тревожила, а скорее, наоборот, мы безошибочно узнавали свою учительницу среди других – в детстве многие взрослые кажутся нам одинаковыми.
А наша была особенная…
Может быть поэтому, я, впоследствии, так полюбила певицу Изабеллу Юрьеву, отмечая её особенность в виде косившего глаза в первую очередь, и лишь затем, прислушиваясь к её мелодичному и настойчивому голосу? Её красота мне всегда казалась неоспоримой.
Подтверждением моему странному вкусу оказалась и немного косящая Наталья Гончарова, избранная великим Пушкиным женой, и замечательный артист Савелий Крамеров, любимый всеми. А причиной всему – наша учительница.
Весь первый год мы учились писать буквы, выводя крючки и палочки сначала карандашом и соблюдая наклон и последовательность написания элементов.
Затем нам разрешили приносить чернила и перьевые ручки, и мы, с гордостью современных обладателей гаджетов, ежедневно несли в мешочках на шнурке свои чернильницы-непроливайки. На наших тяжелых партах были впереди проковырены дырочки, куда вставлялась чернильница – каждому своя. А рядом – выемки для ручек. Парты были черные оттого, что чернильных пятен было не избежать.
Перьевые ручки…
Каждая имели свой характер, зависящий от пера. Но в одном они были одинаковы: все они могли уронить каплю чернил на тетрадь. Такая тёмно-фиолетовая разбрызганная капля называлась страшным словом «клякса» и считалась позором для хорошего ученика.
На уроках в напряженной тишине, под диктовку Раисы Ивановны мы старательно выводили «нажим-волосок», пытаясь написать крючок. Не каждому удавалось справиться с острым железным пером, разрывающим тонкую бумагу тетрадного листа, справиться со стекающими с пера чернилами и собственными непослушными пальцами.
Тетради были густо исчерчены продольными и косыми линиями, за которые нельзя было заступать, и красивое письмо, называемое «каллиграфия» высоко ценилось учительницей.
Самые красивые тетрадки выставлялись напоказ на стенде детских творческих достижений.
Куда делись мои навыки чистописания?– нынешняя моя уродливая скоропись, в которой я не разберусь сама, иногда напоминает мне о мучительных днях ученичества. Сейчас спасает печатанье на компьютере…Но, Боже мой, как же трогательно выглядят школьные тетрадки моих учеников, исписанные каллиграфическим почерком!
Я убедилась, что таким красивым почерком может писать не каждый, и это свойство нервной системы или громадной сосредоточенности.
Детские дни долгие, и за день можно было успеть к подружке-осетинке «поучить уроки», особенно, если у них вечером затевались вареники, в которые вливались разболтанные яйца, а потом варились. Особенно, если пригласили помогать.
Можно было забежать и к соседям-украинцам, угощавшим детей свежей кровяной колбасой. Но там как раз и жил Вовка Колбас с вечным куском колбасы в руках, и я уже не помню, что означало в его имени слово «Колбасов» – фамилию или кличку?
А слева от нас теперь жила большая семья чувашей. Они поселились недавно, и их дети пришли в школу уже в конце сентября. Этим летом старый дед-Колбас умер, и дом его, продали Вовкины родители, перетащив оттуда весь стариковский скарб к себе,
Наши отец с матерью горько сетовали, что Вовкин отец «схватил деда за грудки» и повалил его прямо на ромашковое поле – это как раз перед нашими окнами.
Мать всё видела. А дед к вечеру и помер от расстройства...
Обрывки его рубашки в клеточку еще долго носил по улице ветер, заворачивая большие лоскуты на ветках маленьких колючих гледичий, и они, эти лоскутики, точно морские флаги, трепетали на ветру. Все остерегались даже прикасаться к этой бывшей рубашке, которую носил умерший дед, на которого поднял руку его сын.
Какое-то время дети даже сторонились Вовки, а потом забыли.
А чуваши, вселившиеся в дом, были многочисленными и тихими. Взрослых не было видно. Все десять детей, казалось, сами собирались в школу, сами вскапывали огород, сами по утрам выгоняли корову в стадо – копошились, копошились, и не слышно было даже голоса их матери.
И хозяина этого семейства долго никто не видел – он работал в лесу по заготовке древесины и приходил домой нечасто. А утром, чуть свет, снова уходил. Мы еще не дружили с этими детьми, но в дырочку забора с интересом наблюдали, как живут новые соседи.
Однажды вечером я зашла к ним во двор – калитка была открыта, туда-сюда бегали их котята, и я за одним их них и забежала…
Все тихое семейство сидело с ложками вокруг большой алюминиевой чашки, и все одновременно повернули на меня головы.
Мать семейства легко подскочила ко мне и, приобняв, повела к кругу, усадила и дала ложку. Все дети заулыбались и показывали мне, как они тянутся к тазику, захватывая пшенную кашу, чтобы туда попало растопленное масло, куском лежащее в центре каши. Оказывается, нужно было ложку с кашей немного наклонить и тогда масло в неё натечет. Широких лиц вокруг было много, они блестели в свете костра от жары и масла, лица были улыбчивые, а глаза узкие.
Наверное, каша была вкусная, я не помню.
Скоро тазик опустел.
Я пришла поздно и мама уже волновалась. Узнав о том, что я сыта «чужими харчами», она помрачнела и оправила меня спать, ничего не сказав.
Вечером они с отцом долго бубнили, часто произнося слово «наказать».
Но, как оказалось, слово было другое – показать.
Вскоре мать подозвала меня к щели в заборе, откуда был виден двор новых соседей.
Мать и старшие дети уже разводили костёр посреди двора и устанавливали на огне знакомую мне большую алюминиевую чашку с водой, используя для этого морские валуны.
В подогретой воде мать семейства обмыла всю детвору, начиная от самого маленьких, а уже после них старшие дети в той же воде помыли руки и ноги.
Грязная вода была выплёснута под забор.
Затем таз слегка обмылся, налилась свежая вода и снова таз установили на огонь. Потом туда же всыпали пшено для каши.
Мать, дождавшись этого момента, торжествующе на меня посмотрела:
–Ну? – она уперла «руки в боки», – ты будешь там кушать еще?
Я отрицательно помотала головой.
Я совершенно не понимала, что именно не понравилось моей маме, но я боялась ей возразить.
Конечно, теперь я могу посочувствовать брезгливым людям, но тогда…и много позже…мне было не понять. Мне было хорошо и спокойно в этом кругу с горячей кашей в ложке и это было совершенно точно.
«Я такого не ем»…
«мне противно даже думать, что по этой петрушке ходили жабы»…
«ваша собака бегает по огороду – я не буду есть ваши помидоры!»
Сколько таких подчеркиваний своего достоинства пришлось услышать за жизнь!
Их, иначе как чванство и гордыня, не назовёшь.
Что ж,я считаю красивыми косых людей, как свою первую учительницу.
Я люблю варить пшенную кашу.
Хотя я совершенно не помню вкуса той, чувашской каши из тазика, но, положив в неё кусок сливочного масла, я тоже никогда не перемешиваю, а наклоняю ложку, чтоб масло затекло.
Но вскоре цивилизация добралась и до нашей Архипо-Осиповки.
С началом шестидесятых в течение нескольких лет, вдруг начали строить, строить и
строить всякие летние кафе, выставлять лежаки, организовывать кемпинги и лагеря, заполняя улицы тихого посёлка и тайные горные тропы топотом ног отдыхающих.
Наверное оттого,что всей стране показали какой-то фильм о студентах, отдыхающих в Архипке, вот все и ринулись…
Какое же было наше удивление и восхищение силой природы, когда каждую весну обнаруживались разломанными все причалы, а красивые кафе, вместе с их бетонными ступеньками с балясинами, бывали смыты в море.
Длинный пирс, установленный для причаливания рыболовецких баркасов и прогулочных катеров, весной выглядел закрученным в штопор и обломанным. Ржавые рельсы, врытые и вмурованные в дно, изогнуто торчали из воды, как щупальца гигантского осьминога. В штиль толстые наросты мидий поблёскивали на зимнем солнце застывшими сосульками морской воды, а ледяная шуга шуршала, загущая воду прибоя.
Зимние штормы, весенние разливы и летние смерчи изменяли лик пляжа до неузнаваемости, и мы чуть ли не ежедневно бегали на берег посмотреть на очередное преображение. Сколько труда и средств отдавали взрослые, чтобы привести берег в порядок к грядущему пляжному сезону, мы и не догадывались.