– Слышь, Франя, че моя Катька вчера учудила, – говорит мать, выжимая на берегу реки розовое махровое полотенце. День жаркий, мать в белой майке и в синих спортивках, закатанных до колен, босыми ногами стоит на корточках на мелкой гальке.
– Говори, – сидя на большом плоском камне, нагретом палящим солнцем, подруга достаёт из кармана пестрого ситцевого платья пачку сигарет и спички. Быстро чиркает и затягивается в предвкушении очередной байки про неспокойных ребятишек.
– Вчера я тоже стирала. Пошла я, значит, за вторым тазом белья. Эти за мной: Катька Вовку за руку волочит. Взяла я таз с крыльца, смотрю: Катька уже морковку с грядки тащит, землю с неё отряхнула и в рот. Вымыла я в бочке им обоим по морковке, да и опять к речке. Идут за мной молча, рты-то заняты. Сели вон тут, – мать кивнула на сухое бревно, кем-то притащенное почти к самой воде, – а я дальше свои делом занимаюсь. Вдруг слышу: «Бульк!» Обернулась: Вовкину макушку только и увидела. Здесь же глубь от берега начинается, сама знаешь. Так вот за шкирку его, как кутенка, вытаскивала. А эта кукла стоит, глаза по пять копеек. Ору на неё: чё, мол, за братом не следишь, дрянь такая. Так ей хоть бы хны! А Вовка стоит, весь мокрый как цуцик, трясется, ревет навзрыд, пальцем в Катьку тычет: «Такнууула, такнууула!»
Слушай, я её чуть не прибила. Он, говорит, у меня морковку забрать хотел. Ты представляешь?
Мать выпрямилась, кинула выжатое белье в таз.
Франин золотой зуб блеснул на солнце: «Ну дает Екатерина Вторая: морковку с Лениным не поделила! Утопить, значит, хотела Ильича? Чтоб одной свой престол-горшок занимать.
У Екатерины Второй и Владимира Ильича разница в возрасте – одиннадцать месяцев. Родились они в одном белорусском селе. А такие прозвища детям дал добрый дядя Саша Маслов, папин друг и большой любитель истории.
Катька в свои три с половиной года показалась ему властной и деловой особой, командующей не только своими игрушками. Но и злой овчаркой Найдой, которую боялась вся округа. Найда сидела во дворе на цепи, но когда Катькины сандалии направлялись в её сторону, старалась улизнуть в будку. Ей, бедной, так не хотелось по многу раз исполнять приказы юной дрессировщицы: «Дай лапу!», «Сидеть!», «Лежать!» Но чаще Екатерина Вторая была настойчива в своем желании и заставляла выйти несчастную псину, интенсивно дергая её за ошейник. Или выманивала стащенной из холодильника котлетой.
А брат был кучерявый и жутко картавил, поэтому и стал Владимиром Ильичом. Когда приходила рыжая Франя, чтобы взять детей прогуляться по рынку, она всегда спрашивала: «Вовочка, что сегодня брать будем?» Показывая еще пока все молочные зубы, Вовка выпаливал: «Куачку и кукуузу!» Всю обратную дорогу они с Катькой грызли еще теплые ароматные початки. Казалось, вкуснее лакомства не найдешь.
Кареглазый Владимир был идейный и добрый. То вынесет блюдо с блинами, что мать напекла на вечер, и раздаст во дворе детям и собакам. То решит помочь собрать урожай и повыдергивает полгрядки еще куцей морковки и аккуратно сложит под кустом смородины. То найдет на улице монету, принесет и важно так скажет: «Получку получил».
Екатерина Вторая была похитрее. Блины она бы обменяла на что-нибудь, а монетку припрятала бы понадежней. Зато была заводилой среди мелкотни. Веточкой во дворе классики начертит, салажата и прыгают, путаясь в счете. Катька всем подсказывает, ей верят: она же умная.
Садика в селе нет, надо в город везти. Кто же повезет? Матери полвосьмого в городе на шинном заводе надо быть. Отец – военный, дома бывал редко, все по командировкам. Хорошо, когда есть тетя Франя! Её деревянная нога очень похожа на настоящую, только не сгибается. На работу её никуда не берут, живет на пенсию по инвалидности. Своих детей у Франи нет. Так вот и ковыляет она до Наташкиного дома, благо, близко. Рыжую Франю дети любят: она их балует петушками и ирисками, книжки разные приносит, читает вслух, играет в «съедобное-несъедобное». В догонялки с ней, конечно, не побегаешь. Иногда в приступе нежности дети гладят и целуют её деревянную ногу. Катька говорит, что она «обязательно заживет».
Папе очень шла военная форма, в ней он был красив, как заграничный киноартист. И пахло от него всегда чудесно. Всю страну он исколесил с командировками. Когда мама узнала, что жених военный, сразу поставила условие: когда родится ребенок, она с места не тронется. А зря!
Мама симпатичная и веселая, ей двадцать пять лет, а у неё уже двое детей. Нужно не только накормить, одеть, но и воспитывать, заниматься с ними, развивать. Сашка-то в очередной командировке, комплименты другим дамам раздает, а Наташка здесь пашет. Все на ней: и дети, и дом, и хозяйство. Тяжело и обидно было маме. Хотелось, чтобы муж был рядом каждый день, помогал ей, радовался тому, как растут дети, почаще говорил о любви, почаще смотрел в глаза, как в первые дни замужества. А он, казалось, думал только о том, как следующее звание получить. Об этом и говорил: и в редких телефонных звонках, и когда бывал дома. А про дам или даму Наташа давно догадалась: то манжет рубашки в помаде, то с погона волос снимет. Светлый, длинный, чужой. Постепенно и сами становились чужими друг другу.
Вскоре Наташка с шинного уволилась. Мужу объяснила, что детьми будет заниматься. И действительно: первое время и одежду ребятам стала шить на Франиной машинке, и курочек и кроликов для них развела. Вот радости детишкам было! Травку для питомцев собирали всей семьей, кормление зверюшек и птичек превращалось в праздник. А какое счастье было вечером залезть в клеть и принести оттуда пару-тройку теплых еще яичек: "Эти – Пеструшкины! А это - Клёпины!"
Но запала молодой мамы хватило ненадолго. В очередной приезд Саша сказал, что зря она работу бросила – дома только дурака валяет. Хотелось плакать и скрипеть зубами: для него заниматься воспитанием детей – значит, валять дурака. В очередной раз мама пожалела, что вышла замуж за военного, красивого и глупого карьериста. Но на шинный завод она не вернулась, детей стала возить в садик, кролей и кур сократила вдвое: особой радости они уже не приносили. Законченное торговое здесь в селе не требовалось - своих торгашей полно. Свободного времени стало - хоть отбавляй. Нашла себе развлечение. Сначала выпивать стала потихоньку с Франей, та её научила самогон хороший гнать, по особому рецепту. А потом уж увлеклась: начала делиться рецептом с другими. А как уверить, что самогон хороший, не попробовав его? Так вот и повадились "пробующие" к Наташке ходить. Отец приедет – в доме компания, пьют-едят, больше пьют. Далеко по селу хор пьяных голосов разносится. Выделяется хрипловатый голос матери, выучившей недавно блатную песенку. Ею она все Франю-хромоножку подкалывала. Концовку мать всегда исполняла несколько раз на бис:
Ах, что же я, братишечки , наделал?
Ах, что же я, родные, натворил?
Я вместо деревянной мостолыги
Живую мостолыгу отпилил!
Франя не обижалась: подруга ведь. Иногда выглядывала во двор: детей посмотреть. Если Франи в доме за столом не было, то дети могли и голодными остаться. Редкий случай, когда мать приглашала их за стол и веселила собутыльников рассказом о какой-нибудь очередной детской проделке. Тогда каждый гость обязательно обращался к ним не по имени, а только по прозвищу. И Екатерина Вторая не раз бегала на веранду, чтобы принести в ковшике холодной воды на запивон.А однажды мать вообще пропала. На два дня. Потом дома оправдывалась: «Франя, ну почему ты мне не веришь? Говорю же: у Чурсиных лайка в лесу потерялась, так мы её искали. Да, и даже ночью, с фонариками. Не веришь, – у Ивана спроси». О детях даже не вспомнила. От самой – перегар за версту.
Сколько раз её Франя выгораживала, прикрывала, но чувствовала, что вот-вот развалится семья, а детки ведь такие маленькие еще. Жаль деток, жаль! Не выдержал Сашка (а кто стерпит, когда замужняя баба домой раз в неделю приходит!) и дома начал ****овать: сначала с Франей переспал, не побрезговал её деревянной ногой. В следующий его приезд соседка Люська сама пришла, зная, что Наташка где-то в селе пьет. Наладил и широкозадую Таньку, мамину племянницу, которую бабушка послала проведать обстановку. А потом она и сама примчалась на поезде и забрала с собой Екатерину Вторую и Владимира Ильича. А следом и дочь её, непутевая, прикатила: отец с Франей жить стал. «Говорит, эта далеко не уйдет, а если уйдет, догоню, вторую ногу выдерну», – так Наташка, смеясь, рассказывала детям.
На новом месте про прозвища детей забыли. Пристроили в садик. Мать и здесь продолжила глушить мертвую. Не только водку, но и спирт «Роял»…
Екатерина Вторая до сих пор правит. С божьей и бабушкиной помощью она закончила школу, отучилась в училище на повара. Оставшись в большом городе, долгое время проработала в одной столовой. Сейчас Екатерина – заведующая этой столовой. Властная и деловая, она умело управляет коллективом, её уважают и боятся.
Владимира Ильича уже нет в живых. Проклятые гены его сгубили.