Как у пташки крылья

 
 - Мам, смотри, какая странная тётя! – по-детски прямодушно воскликнула девочка лет четырёх.

 - Не показывай пальцем, это неприлично! – спокойно ответила молодая женщина, стараясь отвести любопытный взгляд от «странной тёти», идущей им навстречу.

 - А почему на ней так много одежды? Ей не жарко? – не унималась девчушка, перейдя на громкий шёпот.

    Женщина замялась. Ей хотелось удовлетворить любопытство дочери, не вынося при этом ошибочных суждений.

 - У тёти наверно нет дома, поэтому она носит на себе всю одежду, а остальные вещи в сумках.

 - Нет дома??? – девочка беззастенчиво повернула голову в сторону «странной тёти», которая в этот момент поравнялась с мамой и дочкой.

     «Странная тётя» ласково улыбнулась девочке и прошла мимо. Молодая мама оказалась совершенно права: женщина была бездомной. Непринуждённо и беззаботно женщина плыла по асфальтированной дорожке в сторону сквера. Она словно несла себя. Несла не тело, стареющее и многострадальное, несла состояние души, по-детски непосредственное, восторженное и пытливое. Без пошлой показушности, дескать, смотрите, я хоть и бомжиха, но цену себе знаю. Во всём её облике: от легкомысленной походки до приветливой улыбки угадывалось былое достоинство и живость натуры.

     И если бы не множество одёжек и сумок в руках, ни одному человеку не пришло бы в голову предположить в ней бродягу. Даже мазнув по ней невидящим взглядом, невозможно не уловить какую-то неправдоподобность её бродяжнического облика. Серый свитер, из-под которого торчала клетчатая рубашка, длинная, местами измятая юбка с потрёпанным подолом, полосатые носки и пыльные кеды с разноцветными шнурками. Классика жанра, казалось бы. Если бы не одна деталь. Рыжие кудри женщины выбивались из-под странного головного убора. То ли шляпки, то ли… Присмотрясь поближе, можно было с удивлением увидеть, что это бейсболка, надетая козырьком назад, а сбоку приколот небольшой букетик полевых цветов. Он кокетливо и трогательно подрагивал при ходьбе, и прохожие засматривались на этот незамысловатый аксессуар и невольно улыбались, оборачиваясь вслед обаятельной скиталице, которая решила оставаться женщиной невзирая на обстоятельства.

    Букетик освежал и облекал образ бездомной игривым и романтическим флером.  Возможно благодаря этому, от женщины не исходил тяжкий дух уныния и безысходности. Впрочем, дух перегара и непромытого тела от неё тоже не исходил. Как будто бы природа даёт фору за неравнодушие к себе, за тонкое мироощущение и отсутствие презрения к своим жизненным невзгодам. Последних у женщины было немало, судя по котомкам, в которых гремел весь её нехитрый скарб, осколки её жизни.

    Подобрав стоящие под лавкой две бутылки, женщина, близоруко щурясь, приметила впереди беседку. Беседка не пустовала. Громкоголосая хмельная молодёжь облюбовала её для своего времяпрепровождения. Значит, будет тара. Она не была назойлива и не хотела лишний раз привлекать к себе внимание. С другой стороны, бутылки могут и увести из-под носа более расторопные «конкуренты». Тем более бутылки стояли на земле, а урна пустовала рядом. Женщина решила пройти мимо, не подавая виду, оценить ситуацию и её участников. Молодёжь бывает разная. Бывало и такое, когда отдыхающие, завидев женщину вблизи, сами подзывали её и предлагали забрать бутылки. Может, и эти такие же.

    В беседке в самом разгаре шла разухабистая пирушка. Две подвыпившие молодые пары травили похабные анекдоты, смолили дешёвый табак и забористо матерились. Смятые бычки от щелчка летели за пределы беседки, минуя урну, как будто гуляки упражнялась в том, чей окурок отлетит как можно дальше от мусорки. На деревянном столике надрывался хрипловатый приёмник. Два косматых парня в майках-алкоголичках, тряся головами в такт нечленораздельному карканью, испускаемому приёмником, косолапо пританцовывали. Их размалёванные подруги с осоловевшими глазами, жеманно выпячивали ядовито-розовые губы, размыкающиеся навстречу живительной влаге хмельного зелья. Девицы с хохмой подначивали своих кавалеров на более ритмичные танцевальные движения. Подвыпившие кавалеры были рады стараться. Один из них, кряжистый здоровяк с отвисшим животом, заметил бродягу, опорожнил бутылку, потряс ею в воздухе и крикнул:

 - Эй, ты, мама Чоли, иди сюда! Его друзья обернулись на женщину и загоготали. Женщина остановилась, потопталась в нерешительности и направилась к беседке.

 - Угостишься, красотка? – подал голос второй парень, и, неловко подбоченясь, со свистом заржал. Огромный кадык его задёргался. – Во, глянь, осталось ещё, можешь допить! – отсмеясь, он тряхнул бутылкой, демонстрируя, небольшой осадок на донышке.

 - Я заберу пустые? – спокойно спросила женщина.

 - Э, вы смотрите, она отказывается со мной выпить! Брезгуешь, тётя? – набычился кадыкастый.

 - Бл*, глянь, что она присобачила себе на башку! – взвизгнула девица с пергидрольным «ёжиком». – Мадам Брошкина! Все снова пьяно загоготали.

     Неподалёку от беседки, на лавочке сидел степенный старичок с газетой. В бежевой отутюженной рубашке с еле приметным галстуком-бабочкой, в твидовой жилеточке, в песочных брючках и серой шляпке, старичок походил на интеллигентного аптекаря начала двадцатого века. Он демонстративно не обращал внимание на резвящуюся молодёжь, не читал им нравоучений, не брюзжал. Да и какие нравоучения? Не знаешь, чего ожидать от нынешней молодёжи. Такие не посмотрят ни на галстук-бабочку, ни на шляпку. Старичок просто сидел тихо-мирно и блаженствовал на солнышке. Но когда произошла мерзкая унизительная сцена с букетиком, он отважился повернуть свою птичью голову в сторону беседки и, едва заметно покачивая головой от недоумения, слегка привстал со скамейки.

     Женщина посчитала верным удалиться. Ну их, эти бутылки. Ещё найду, решила она. Извинилась за вторжение, развернулась и пошла, было.

 - Мамаша, мы не поняли, ты нашим пивом брезгуешь? Или наше общество не угодило твоему аристоХратическому характеру? – заплетающимся языком, выговаривая последнее предложение практически по слогам, вопрошал крепыш. Окривевшие от жары и выпивки девицы завизжали ещё громче. Вторая девица, в леопардовой юбке-«поясе» пустилась передразнивать женщину, изображая даму-аристократку: оттопырила костлявый зад, замахала воображаемым веером и томно повела плечами. С перерывами на истеричную икоту, компашка снова взорвалась смехом.

     Старичок-«аптекарь» презрительно фыркнул и подался вперёд, выражая джентельменскую готовность пристыдить распоясавшуюся шпану. Но немного не успел. Крепыш подкрался к уходящей женщине и сдёрнул живую брошку с её бейсболки. Девицы заулюлюкали и зааплодировали, по-обезьяньи гримасничая. Крепыш, воодушевившись овациями, швырнул букетик на землю и прихлопнул ногой, вращая лодыжкой, будто бы тушит сигарету.

 - Это вам не лезгинка, а твист! – проорал он на манер Бывалого. Кадыкастый, подхватив затею с твистом, задёргался в неведомом ему танце, привлекая к себе пергидрольную подружку.

    Женщина молча посмотрела на растоптанный цветок и сняла импровизированную шляпку с головы. Оборвала оставшиеся веточки и чуть заметно вздохнула.

     Приёмник, прокашлявшись, самопроизвольно перестроился на другую волну, и всех присутствующих окутал хорошо знакомый, чуть хрипловатый меццо-сопрано: «Дай счастья мне, а значит, дай покоя. Дай счастья мне, дай счастья мне, Той женщине, которая поет»…

 - Что это за херня? – прокартавил кадыкастый, сплюнув на землю. Извиваясь сухощавым телом, он подошёл к приёмнику и трясущейся рукой стал вращать колёсико настройки. Динамики зашуршали, заскрипели, затрапезный источник музыки что-то гаркнул и затих.

 - Ну ты чё сделал, бл*? – на помощь приятелю двинулся крепыш. Он постучал по приёмнику, потряс его в воздухе и с силой хлопнул о землю. Пластиковые осколки музыкального аппарата составили компанию раздавленному букетику.

 - Ребят, а хотите я вам спою? – с застенчивой улыбкой спросила женщина, наблюдавшая гибель приёмника.

 - А?

 - Чё?

   Старичок привстал с лавочки и сделал пару шагов в сторону изумлённой компашки.
   Не дождавшись ответа, оскорблённая женщина приосанилась, поставила на землю сумки, прикрыла глаза и запела:

У любви, как у пташки, крылья,
Её нельзя никак поймать.
Тщетны были бы все усилья,
Но крыльев ей нам не связать.

Всё напрасно – мольба и слёзы,
И страстный взгляд, и томный вид,
Безответная на угрозы,
Куда ей вздумалось - летит.

Любовь! Любовь!
Любовь! Любовь!

    «Ба! Неужели сама…?» - думал остолбеневший старичок, прикрыв морщинистой ладошкой рот. – «Ну и ну! Вот те на…»

    Возникшее на запеве выражение изумлённого отвращения на пропитых лицах у «четвёрки» через секунду сменилось безмолвной оторопью. И если бы не характерная мимика, свидетельствующая об отсутствии бремени интеллекта, можно было бы разглядеть на их лицах что-то отдалённо напоминающее восхищение или детский неподдельный восторг. Все четверо стояли, неприлично раззявив рты и вытаращив бараньи глаза.

 - О*уеть… - отчеканила деваха в леопардовой юбке и икнула.

 - Бомжара жжёт! – просипел крепыш, облизнув мясистые губы.

     Окончив отрывок, женщина снова четырежды пропела «Любовь!», на мгновение застыла, удовлетворённо улыбнулась и поклонилась. Робкие аплодисменты заставили её обернуться. Старичок-«аптекарь» и, по всей видимости, заядлый опероман, не стесняясь слёз и не жалея ладоней, истово хлопал и кричал «Браво». Женщина растрогалась и отвесила ещё один поклон самому благодарному слушателю.

 - Если позволите, сеньорита Кармен, я Вас провожу!? – старичок галантно поклонился на свой старомодный манер и протянул приме руку.

    Женщина с нежностью улыбнулась старичку, приняла его руку, и они отправились по дорожке в противоположную от беседки сторону. Подвыпившая компания ошалело уставилась странной парочке в след. Парни задумчиво закурили, а девицы направились «в кусты».