В тот вечер свет в крайнем окошке маленького домика, затерявшегося на одной из живописных окраин Мюнхена, горел далеко за полночь. Если бы любопытный взгляд мог через кусты шиповника, буйно разросшихся под окном, проникнуть внутрь, то он бы увидел старика с массивной головой, склонившегося над столом. Мягкий свет настольной лампы скудно высвечивал его профиль, все же остальное утопало в тени. Рихард К. сидел в глубоком кресле, медленно перелистывая страницы толстого, местами потрепанного альбома с семейными фотографиями. Временами можно было слышать тяжелые вздохи, вырывавшиеся из груди старика. За уже порыжевшими от времени фотографиями перед его мысленным взором всплывали одна за другой картины его долгой жизни.
На одной из первых страниц он видит молодого вихрастого парня в форме летчика, позирующего у Мессершмидта. Рихард тогда только окончил летную школу, и его с отрядом штурмовиков Люфтваффе отправили в Испанию, как им сказали "защищать демократию". Здесь он впервые увидел лицо войны, взглянул в глаза смерти. Разрушенные дома, обезображенные трупы людей... Его работа и работа его "кумпелей". "Что делать? Война есть война", - вздыхал он.
Вскоре Рихард вернулся на родину. Каким же обетованным краем показалась ему после Испании его родная Нижняя Саксония. Рихарду на всю жизнь врезалась в память картина, открывавшаяся из окна родительского дома. У подножия горы, густо поросшей буковым лесом, бивший из-под земли ключ образовал небольшое озерцо, вода в котором всегда, даже в самую жаркую пору, была очень холодной. Из озера брала начало речушка, петлявшая между холмами, на пологих склонах которых были разбиты виноградники. Она серебряной змейкой сбегала вниз, холмы раступались, и взгляду открывалась широкая долина, уходившая двумя рукавами за горизонт. Клином, разделявшим их, чернел хвойный лес.
Ему вспомнилось полюбившееся с детства стихотворение Гете:
Горные вершины
Спят во тьме ночной,
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы...
Подожди немного -
Отдохнешь и ты!
(Перевод М. Лермонтова)
В тот год Рихард проводил свой короткий отпуск в своем родном доме: с родителями и с младшей сестрой, Катрин. Ему повезло, и его отпуск совпал с традиционным праздником урожая. На центральной рыночной площади их городка, рядом со старой католической церковью, построили качели, карусели; выкатили пузатые, трехведерные бочки с пивом; поставили длинные столы и скамьи, чтоб старый и малый могли найти для себя здесь утеху. Но гвоздем программы был выбор "королевы красоты". Жребий пал на 18-летнюю Анне-Лизу Р., отец которой держал мясную лавку в центре города. Всем пришлась она по нраву: красивая высокая блондинка с лучезарными голубыми глазами на открытом, смуглом от загара лице. Она была увенчана короной и усыпана лепестками роз. Глаза ее сияли от счастья. Девушка с первого взгляда понравилась Рихарду. Он протиснулся вперед через толпу ее воздыхателей, в основном, простых деревенских парней, чтобы поздравить ее. Глаза их встретились. Губы ее дрогнули. Она присела в легком реверансе. "Мерси". Рихард, молодой летчик с широкой улыбкой на лице, понял, что достойного соперника в ее сердце у него нет.
Начались танцы. Он пригласил ее на танго. Что такое настоящее испанское танго здесь не знал никто! Разве танго - это жалкое топтание деревенских увольней на одном месте? Он им покажет, как надо танцевать танго! Рихард вспомнил искрометную Кармен из Севильи, его Кармен...
После танца Анне-Лиза не могла отдышаться. Когда он подвел ее к стулу, то заглянул ей в глаза. Ему стало ясно, что сердце девушки нашло своего счастливого избранника. (Старик со слезами на глазах рассматривал чернобелую фотографию своей Гретхен. Так он называл ее всю жизнь. Рихард обожал Гете, читал и перечитывал "Фауста", многие страницы знал наизусть. "Гретхен", - называл свою возлюбленную его любимый герой.)
Через полгода молодые обвенчались (вот их свадебное фото), а еще через год, перед самой войной, у них родился мальчик: крохотное существо с серо-голубыми глазенками и с клочком светлых волосиков на голове. В то время было принято первенца называть Адольфом, и они не отступили от общего правила. Потом он, правда, поменял свое имя на Герберта. На этой фотографии их уже трое. Теперь у Герберта, у самого, уже взрослые дети и даже трехмесячный внук, Франтишек. Их фото тоже есть в этом альбоме, только в самом конце.
Когда началась война, сначала Рихард бомбил польские города, потом бельгийские и голландские; воевал во Франции. В своих письмах домой он не рассказывал о мерзостях кровавой бойни. Они были проникнуты любовью и трогательной заботой о Гретхен, об их сыне. Иногда ему удавалось на пару дней вырываться в отпуск. Рихард вспомнил, что однажды - это было в июне 1940 года - он получил увольнение аж на пять суток! (Тогда он отличился в боях над Арденнами.)
Стояла невыносимая жара. От самого восхода солнца до заката на небе не видно было ни облачка. За день воздух раскалялся, как у плавильной печи, - трудно было дышать. Багряный шар солнца садился за горизонт, лишая людей всякой надежды на перемену погоды к лучшему. С заходом солнца оцепеневшая от зноя природа словно просыпалась. Цветы в садах приходили в трепетное волнение, насыщая воздух приторным ароматом. Хлеба в поле раскачивали своими тяжелыми желтыми колосьями, готовыми вот-вот раскрыться и просыпать на землю зерна. Очнувшиеся от забытья птицы, как бы наверстывая упущенное за день, заливались в лесу на все голоса. Рихард со своей Гретхен спешили в буковый лес, чтобы насладиться там немногими часами отдохновения, отпущенными природой до наступления темноты. Гретхен рвала цветы, делала из них венок, надевала себе на голову и становилась похожей на сказочную лесную фею. Они падали в высокую выгоревшую от зноя траву; она обвивала руки вокруг его шеи, и Рихард покрывал ее лицо бесчисленными жаркими поцелуями. Не хотелось верить, что где-то идет война.
Но время пролетело незаметно. Рихард вернулся в свою часть. В 1941 году он получил из дома известие, что Гретхен родила дочь. Ее назвали Кристиной. В семейном альбоме есть много фотографий дочки: вот она на руках у матери, а тут она с братом. Рихард перевернул несколько страниц: на него смотрела уже взрослая дочь. Она рано вышла замуж и уехала со своим мужем, итальянцем, на Сицилию. Вскоре у них родился сын. Вот он какой, его внук. Рихард всматривается в его лицо: смуглый, весь в отца. Лет пять тому назад ("Когда еще была жива Гретхен", - вздохнул Рихард) они всей семьей приезжали навестить стариков...
Он вернулся к прерванным воспоминаниям. Потом был Русский фронт. Его два раза ранило. Когда он лежал в варшавском госпитале, Гретхен с сыном навещали его. В 1944 году самолет Рихарда был сбит над Польшей, и он попал к русским в плен. Освободился лишь в 1955 году поседевшим, больным, еле державшимся на ногах. Рихард посмотрел на свою фотографию после выхода из плена: согбенный, изможденный старик с ввалившимися глазами. Но ничего, слава Богу, обошлось, по-тихоньку оклимался - Гретхен выходила. С помощью друзей получил он место фоторепортера в одной популярной ежедневной газете, много путешествовал; построил небольшой домик на окраине Мюнхена. Дети между тем выросли и разлетелись из родительского гнезда. Они с женой остались одни. Тут бы и отдохнуть им, насладиться покоем. Но нет. Жизнь распорядилась иначе.
С годами пришла старость, а с ней подкрались и болезни. Особенно жестоко обрушились они на Гретхен. Сначала ее стало беспокоить бедро. Постоянная, изнуряющая боль в левом бедре, не отпускающая ни днем, ни ночью и свербящая, как дупло в зубе. Без пачки болеуталяющих таблеток в день она уже не могла обходиться. Врачи советовали лечь на операцию. Легко сказать: "Лечь на операцию". Предстояло вырезать тазо-бедренную кость и вместо нее вставить протез из титана. Гретхен медлила, боялась, справится ли больное сердце. Но боли в бедре с каждым днем все усиливались, и она наконец согласилась. После операции жена провела месяц в больнице, а потом еще почти полгода в реабилитационном центре. Не успела она вылезти из одной хвори, как на нее навалилась другая: появились боли в коленях. Стало трудно передвигаться даже по дому. Новая операция по удалению левого колена и замена его протезом.
Операции, которые еще вчера казались просто немыслимыми, сегодня стали рутинными. Запчасти к человеческому организму выходили из-под станка, как гайки или шурупы. Но человек - не робот, из которого пришедшую в негодность деталь можно выбросить и заменить ее новой. Сколько надежд и отчаяния, сколько бессонных ночей пришлось ей пережить. В результате глубокая депрессия. Гретхен часто задумывалась, стоит ли и дальше подвергать себя пытке, именуемой жизнью. Не лучше ли разом покончить со всеми муками, которые терзали ее...
В тихий летний вечер, когда они с мужем сидели на открытой веранде за чашкой чая, Гретхен поделилась с ним своими горькими мыслями. Она знала, что у Рихарда в сейфе хранятся револьвер с патронами, доставшиеся ему еще от отца. Она попросила его помочь ей уйти... Голос ее звучал удивительно спокойно:
- Только я не хочу боли. Смерть должна быть мгновенной.
Рихард долго молчал, не зная, что ответить.
- Ты не бойся, - сказала жена, словно угадав его мысли, - мы с тобой встретимся там, - Гретхен подняла глаза к звездному небу, - Бог нас наградит, и мы будем с тобой счастливы, как были счастливы всю нашу жизнь, - и она положила свою руку на его.
Рихард с трудом разомкнул слипшиеся губы:
- Мы уйдем вместе.
На следующий день Рихард, вложив в обойму два патрона - один для жены, другой для себя, - спрятал револьвер в карман пиджака, и они вышли из дома. Только что перестал летний дождик, от теплого асфальта поднимался легкий пар, но небо было еще затянуто тучами. Рихард поддерживал Гретхен под руку, - без посторонней помощи она не могла ходить, - и они медленно пошли по аллее парка, который в этот час был безлюден.
- Вот здесь, - Гретхен остановилась у одинокой скамьи. - Поцелуй меня на прощанье, - попросила она.
Рихард наклонился и поцеловал ее в щеку. По лицу его текли слезы. Она села и с ободряющей улыбкой взглянула на него. Он отошел на несколько шагов. Вынул из кармана пистолет. Прицелился жене в голову. Рука его заметно дрожала. Слезы застилали глаза. Он зажмурился и нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел. Когда он снова открыл глаза, то увидел, что Гретхен повалилась на бок. Лицо ее заливала кровь. Рихард поднял револьвер к правому виску. "Я иду за тобой, Гретхен", - мысленно произнес он. В это время луч солнца прорезал облака, и капли на листьях деревьев заискрились сотнями маленьких бриллиантиков. Над его головой какая-то пичужка затрепетала в солнечном свете крылышками и, весело чирикнув, унеслась прочь. В глазах у Рихарда все помутилось, и он упал навзничь...
С тех пор прошло с полгода. Состоялся суд. На скамье подсудимых он сидел, как окаменелый, и не произнес ни одного слова в свое оправдание. Ему дали три с половиной года... условно. Все это время угрызения совести мучили его, и вот, наконец, сегодня он решился. Старик вынул из ящика стола револьвер с единственным, оставшимся в обойме патроном. Взвел курок. "Я иду за тобой, Гретхен". Раздался выстрел. Дымящийся пистолет выпал из его руки.