КИНОПОВЕСТЬ "ВСЕ ОНИ СОЛДАТЫ..."
65.
УТРО СПУСТЯ ТРИ ДНЯ . ДОПРОСЫ СВИДЕТЕЛЕЙ
В ПЕТЕРБУРГЕ, ПСКОВЕ И НОВГОРОДЕ.
... Петербург.
Рабочий кабинет полковника Ярослава Всеволодовича Велесова в Кавалергардском полку.
Часы показывают десять часов утра и сколько-то там минут...
За своим письменным столом сам Ярослав Всеволодович.
Через стол от него -- допрашиваемый, отставной чиновник из Тулы, Игнат Платонович Синичкин.
Позади них за небольшим столиком -- секретарь-стенографист, ведущий протокол допроса.
Военные в тёмно-зелёных повседневных вицмундирах.
Синичкин в очень поношенном стареньком заметно не очень чистом штатском платье.
И, хотя Игнат Платонович из тех, кто старается быть аккуратным, достойно себя держать, всегда прилично выглядеть, его сегодняшнее материальное положение настолько тяжело, а нелёгкие обстоятельства тяготеют над ним так долго, что приблизиться к своему идеалу приличия в данный момент он просто не в силах.
Факт, заметно смущающий Игната Платоновича, хотя, больше его должно бы пугать и смущать то, что схвачен, насильно доставлен в столицу, подвергнут допросу.
Велесов, кажется, расположенный к Синичкину по-доброму, спрашивает у старика достаточно сочувственно:
-- Игнат Платонович, как вы говорите, с ней встретились? Расскажите об этом подробнее, пожалуйста…
-- Так в аптеке, Ваша Светлость. Она ко мне подошла, заговорила сама… Так сочувственно, всё о здоровье моей Пульхерии Андреевны спрашивала, ахала… Интересовалась, как идёт лечение, что у нас со средствами…
-- А как объяснила причину интереса к здоровью супруги Вашей? Откуда Вас, её знает?
-- А никак-с. Я тогда настолько был озабочен болезнью моей Пульхерии Андреевны, только о том и думал, лишь о том со всеми знакомыми беседы вёл, что не удивился, отвечал, сказывал… А она о недомогании своей матушки поведала. Не задумался, что мы и не знакомы вовсе… Впрочем, и все люди когда-то, в самом начале, незнакомыми бывают…
-- Вы правы, конечно... А перед этим где-нибудь барыню ту ещё видели?
-- Не уверен … Но … Кажется … В мясной лавке? В тот же день, поутру… У мясника в долг просил, о болезни супруги говорил…
-- И дал мясник в долг?
-- Дал, но сказал, в последний раз…
-- Так. Понятно. Там же, в аптеке, эта дама и поручение своё попросила за некоторое вознаграждение выполнить?
-- Нет-нет. Опосля... Другого дня....
-- Как это?
-- К нам в дом пожаловала. Сама. Вот тут-то и удивился, подумал, что незнакомы… Откудова адрес знает?
-- Вы спросили её об этом? Как давно она в Туле? Откуда в Ваш город прибыла? Кто Ваши общие знакомые? Кто адрес дал?
Синичкин стыдливо потупился:
-- Нет-c. Не посмел-с. Больно барынька богата, хоть и одета странно, как кокотка… И вся в пудре, лицо накрашено. Силою, властью от неё веяло… Трепет вызывала. Высокая такая, большая, как мужчина… Костистая. А руки нежные... Все в перстнях… Но перстни какие-то…, словно, неженские… Дамы таких не носят.
Но тут же, спохватившись, стал оправдываться:
-- Впрочем, немного я, конечно, и дам богатых видел, и их руки рассматривать не особо часто удовольствие имел, но… Так… сдалось… Вот.
Бывший чиновник вздохнул и опять замолчал…
Полковник «подтолкнул» старика:
-- Ну-ну… Игнат Платонович! А дальше-то что? Что сказала, как объяснила свой визит к Вам, чужим и незнакомым людям? Да и представилась как?
-- Не представилась. Дело, сказала, есть. Выгодное нам обоим. Просила уделить ей несколько минут… Не сумел я даму за дверь выставить. Выслушал. Тогда-то и предложила переслать одно, только одно-единственное, письмо её любимому мужчине в Петербург…
-- Как пересылать потребовала?
-- Переслать-то? В конверте, подписанным её собственной рукою. И письмо, мол, тоже придёт мне из Петербурга. Она, мол, мне тоже почтой пришлёт тот самый конверт для пересылки письма назад в столицу. С двадцатью пятью рублями для меня пришлёт в означенном конверте…
-- Так конверта с адресом вам сразу не дала? -- удивился полковник.
-- Не дала. Сказала, к тому дню пришлёт, когда письмо пересылать понадобится, но первые двадцать пять рублёв сейчас же даст, за одно только моё согласие…
Старичок снова замолчал, понурившись.
Велесову опять пришлось его понукать:
-- Что же Вы, Игнат Платоныч, продолжайте, пожалуйста…
-- Виноват, ваше благородие… Доктору тогда мы тоже задолжали. Как раз эти самые двадцать пять рублёв. Чуял, что дело нечистое, понимал… А согласился…
-- А что в присланном для пересылки письме было? Те бумаги Вас не удивили?
-- Наказано строжайше было письма не вскрывать, вложить его только в новый конверт. Исполнил, как велела. Виноват, Ваша Светлость! Карайте! Ваша надо мной власть…
Ярослав вздохнул :
-- Не станем мы Вас карать, успокойтесь.
Впрочем, собравшись, сразу же стал ставить условия:
-- Но! При выполнении Вами моих требований. Первое: НИКОМУ, НИКОГДА, даже супруге, Вы не расскажите об этой нашей с Вами встрече, как и разговоре, разумеется! Второе. Я передам Вас сейчас своим подчинённым. Вы им подробнейшим образом ту даму опишите … с её перстнями вместе, поможете нашему художнику с Ваших слов её портрет нарисовать.
Помолчал, потом строго глядя старику в глаза закончил :
-- Далее. Подробно, всё, что вспомните, расскажите им о беседе с ней в аптеке и вашем доме. После этого подпишите протоколы допроса и Вас отправят домой. А за беспокойство Вам заплатят. Такие же пятьдесят рублей...
Синичкин прижимает к груди руки, часто моргает, пытаясь удержать слёзы:
-- Благодарю Вас, Ярослав Всеволодович! Всё-всё исполню, как прикажите… Вот только присоветуете, что супруге говорить, как объяснить отсутствие…
-- Это Вы тоже с моими людьми обсудите. Ступайте, Игнат Платонович! Спасибо за помощь!
Ярослав Всеволодович звонит.
На пороге появляется солдат.
-- Проводи Игната Платоновича к Архипу, но прежде беседы с господином Синичкиным попроси, пусть Архип ко мне на несколько минут зайдёт.
-- Слушаюсь!
… Мы не интересуемся дальнейшей работой людей полковника со стариком, предпочитая перенестись во Псков...
В маленькую гостиницу, что находится поближе к окраине города, в один из её лучших номеров.
Этот двухкомнатный номер претендующий на право называться роскошным не умеет скрыть от наших глаз пыльных оконных стёкол, искусственных, тоже давно запылившихся, цветов в претензионных вазах, вытертых ковров...
В центре комнаты, в которой мы оказались, разместился круглый стол, покрытый застиранной скатертью с кистями, некоторые из которых уже оторвались или безнадёжно запутались.
За столом -- поручик Лелин в форме полицейского, справа от него -- некто невзрачный в штатском, ведущий протокол допроса, через стол -- молоденькая перепуганная барышня.
Это гувернантка из дома местного предводителя дворянства, Анна Петровна Селянинова, одетая вопиюще бедно, но очень чисто и аккуратно.
Её тоненькие пальчики теребят белый носовой платок, большие круглые
перепуганные глаза полны слёз и буквально животного страха, губы трясутся. Слова выговаривает, заикаясь, с трудом.
Владимир барышне сочувствует, но показать это не может себе позволить, поэтому он кажется ей суровым, хотя зритель прекрасно видит его, старательно скрываемые, доброту и жалость.
Между поручиком и барышней на столешнице лежат невскрытый конверт с письмом, адресованный на её имя во Псков и другой, явно пустой, для письма в Петербург, уже подписанный на имя некого Якима Филипповича Акинушкина от этой самой Анны Петровны.
Селянинова в момент нашего появления в гостиничном номере как раз рассказывала:
-- … Она подсела ко мне в городском саду, куда я привела детей на прогулку, стала утешать, говорить, что женщины должны жалеть друг друга, помогать…
-- Почему дама решила, что Вы, Анна Петровна, нуждаетесь в утешении?
Девушка сжалась. Ей не хочется давать ТАКИХ пояснений. Она смотрит на свой платочек и молчит.
Молчит и поручик, но мочит настойчиво, поэтому Селяниновой пришлось заговорить:
-- Получила письмо от маменьки… Пока дети бегали, играли…, прочла… У меня братец места лишился… Давно уже… Он натура тонкая, глубокая … Не понимают его, не ценят… На одну маменькину пенсию вдвоём не прожить, я всё своё жалование ей перевожу, но не хватает… Молодому мужчине много чего нужно, вы же знаете… И карты иногда, и вина немного, и табак… Он плохой курить не может…, у него грудь слабая… И одеться надобно прилично. Жених-то он у нас! Красавец!
Она вновь замолчала, но уже, похоже, окончательно.
Владимир был вынужден разговор «подтолкнуть» опять:
-- Итак, Вы получили письмо. Что такого печального было в том письме, что Вам потребовалось утешение ?
-- Не потребовалось… Она сама … Села, обо всём расспросила… Рассказала, что и её жизнь не без проблем, некоторые вот и привели к нам, во Псков…
-- Так, что же вас расстроило всё-таки?
-- Маменька … Просила взять моё жалование наперёд… Они с братцем … там … совсем поиздержались, всем лавочникам должны… А я уже брала наперёд, не раз. И, когда последний раз брала, его сиятельство ТАК на меня посмотреть изволил… И спросил, не собираюсь ли, наконец, новое платье себе купить и куда то подевала, что мне его супруга на Рождество подарить изволила…
-- А куда Вы его, если не секрет, девали?
-- Так мы с маменькой одинаковой и комплекции, и роста, ей уже и вовсе носить стало нечего… Маменьке и послала, но она его продать была вынуждена, из-за долгов…
-- А что хозяин Ваш, Анна Петровна, сильно жесток?
-- Почему Вы так решили? Нет … Что Вы! Барон -- хороший человек, его супруга построже будет, но тоже неплохая женщина. И платят мне вдвое больше, чем на прежнем месте… И детки у них замечательные! В строгости воспитанные… Меня слушают… И всё фруктами угощают и сладостями… Хотя я и так за одним столом с хозяевами…, все, что у бар, то и мне положено… А они жалеют… Не знаю, почему. Чудесные детки!
-- Так что же удерживало Вас от того, чтобы опять попросить о досрочной выплате жалования, коли уж такие хозяева хорошие?
-- Да … так … Ещё не закончился месяц, за который я жалование наперёд уже сполна получила… Ещё неделю до следующего месяца ждать нужно было, а маменька написала, что денег совсем в доме нет и провизии тоже, а лавочники больше в долг не дают… Я, мол, сыта-довольна, а они голодают с братцем…
Поручик не выдержал. Гортанно хакнул, шлёпнул ладонью по столу, заведя к потолку глаза.
Барышня подпрыгнула на месте, прижала руки к лицу и тихонько заплакала…
Лелин произнёс зло:
-- Прекратите! Итак, Вас пожалела некая дама. Подсела рядом, сказала, что женщины должны друг дружку поддерживать и оказывать взаимные услуги? О какой услуге она Вас, Анна Петровна, просила?
-- Сказала, что на моё имя, сюда, во Псков, будет прислано письмо из Петербурга, что его нужно будет переслать опять же назад, в Петербург, по тому адресу, что будет на конверте, который я получу перед этим от неё тоже по почте. Пустым и надписанным её рукой…
-- А что с вознаграждением за услугу?
-- Сказала, что сейчас же даст мне пятьдесят рублей ассигнациями.
-- Такая сумма удовлетворила бы Вашу матушку?
-- Хватило бы вдвое меньшей… Я подумала, что разделила бы деньги на два раза. Послала бы не сразу. Часть сейчас же, а часть позднее, дней через десять… А, получив жалование, оставила бы от него и себе небольшую сумму, купила бы дешевой ткани и сшила бы новое платье. Я и шитью обучена… Сразу об этом подумала… И … согласилась…
Девушка смущённо осмотрела свой убогий наряд и поспешила оправдаться:
-- Но … пришлось отправить всю сумму сразу. Ближе к вечеру пришла телеграмма от маменьки, что положение крайне тяжелое… Что нужно просить наперёд за два месяца работы… Я написала в ответном письме, что этого сделать не могу, что могу послать только пятьдесят рублей … и отослала их в тот же вечер.
Анна опять заплакала.
Поручик строго:
-- Что же Вы всё плачете? Вы ведь выручили родных!
-- Да. Но Вы отняли письмо. Я не выполнила поручения! И маменька опять просила денег. Но теперь, когда я окажусь в тюрьме, кто ей станет помогать?
Владимир отчаянным голосом:
-- Да не окажетесь Вы в тюрьме! Если поможете мне. Дама та -- разыскиваемая нами преступница. Вы сейчас подробно опишите её внешность, со всеми особенностями…, манеру поведения… Как можно подробнее расскажите и о вашей встрече… Что она говорила о причинах своего приезда во Псков... Пообещаете, что никому, даже братцу и маменьке, ни слова не молвите о моём существовании и нашей с Вами сегодняшней встрече.
Он помолчал глядя на всхлипывающую девушку, вздохнул и добавил:
-- А за труды получите сумму, равную Вашему месячному жалованию, ту самую, что маменька от Вас сейчас опять теперь требует… А, если дадите мне честное благородное слово сшить себе новое платье, я и денег от себя лично на платье то дам…
Владимир удручённо замолчал.
Молчала и девушка, судорожно всхлипывая и утирая слёзы.
Потом Владимир, вспомнив, добавил:
-- И письмо это я верну Вам для отправки в Петербург. Не отниму его и вскрывать тоже не стану.
Барышня немного успокоилась, поэтому у неё нашлись силы поблагодарить:
-- Расскажу, Вам всё, Владимир Пересвентович, расскажу! Спасибо за доброту Вашу!
Увидев, что девушка, кажется, начинает приходить в себя Лелин обрадовался:
-- Тогда прекращайте плакать и давайте приступим к делу!
… Но мы, не дослушав их разговора, покидаем поручика с девушкой в их гостиничном номере и устремляемся к штабс-ротмистру Всеволоду Велославовичу Родину в Новгород.
Родина мы встречаем тоже в форме полицейского.
Он сидит в таком же, как и Лелин, гостиничном номере, незаслуженно претендующем на звание роскошного, и тоже расположившегося где-то неподалёку от городской окраины.
Со штабс-ротмистром опять кто-то из людей Архипа, занятый ведением протокола, а вот на месте допрашиваемого перед Родиным довольно живая и настырная старушка, которая, потрясая крючковатым пальцем, доказывает штабс-ротмистру:
-- Как я могла отказать этой милой женщине! Такому золотому человеку! Она спасала! Спасала моего мальчика! Он сказал, застрелиться, если не вернёт карточного долга! Мой мальчик застрелиться! А она давала деньги!
Нам становится всё ясно. На допросе присутствовать смысла нет. Мы покидаем Всеволода.