Я живу на старом кладбище

Виу-Витсу
      Я живу на старом кладбище. Вообще-то слово “живу”  не очень подходит, потому что меня скорее нет совсем, чем  я есть, но та часть моего “я”, которая еще осталась, нуждается в некоем месте, куда можно было бы возвращаться. А на кладбище мне нравится - тихо, пустынно, спокойно. Сюда никто никогда не приходит, только я гуляю среди заброшенных могил и надгробий с уже неразличимыми надписями. Те, кто был когда-то похоронен здесь, давно превратились в траву и деревья, и осенние ветры разнесли по свету их листья. От них ничего не осталось, даже воспоминаний, ведь помнить некому. Когда наступает осень, никому нет дела до умерших. Осенью и умирают не так, и хоронят по-другому - прямо на улице, там, где находят тело очередного самоубийцы. Зарывают неглубоко, оставляя голову над землей, чтобы живые могли видеть, чем им предстоит стать. Но почему-то это мало кого пугает, и число расстающихся с жизнью каждый день увеличивается. Осенью не хочется жить, такое уж это время.

И я не исключение. И я не хочу жить, но поскольку меня почти не существует, то и умереть я не могу. Иногда мне кажется, что, если я вспомню себя - кто я, откуда, зачем, то смогу освободиться. Но прошлого у меня нет, как и всего остального. Существует одно бесконечное сегодня, перетекающее изо дня в день, застывшее в мертвой точке. Я не знаю и не помню ничего, кроме этой осени, с ее тоской и безысходностью, с ее всепоглощающей жаждой смерти.

У меня нет имени, но ко мне все равно некому обращаться. У меня нет тела, хотя я могу чувствовать, видеть и слышать. У меня нет никаких потребностей или стремлений, однако, я тоскую. Все, что у меня осталось - осознание того, что мое несчастное “я”  еще существует, и истребить его до конца не в моих силах.

Может быть, я в аду? Но за что? Ведь всякое наказание теряет смысл, если тот, кого наказывают, не знает в чем его вина. Вспомнить бы! Целыми днями я гуляю по городу, а вечером неизменно возвращаюсь  сюда, на кладбище. Мне не нужен дом, и весь город я могу облететь за несколько мгновений, но нарочно стараюсь подражать живым людям в надежде, что полностью уподобясь им, обрету наконец-то и  их власть над жизнью. Мне нравится наблюдать за живыми. Иногда я провожу с кем-нибудь из них долгое время, незримо присутствуя при всех его делах  и придумывая заодно историю для себя.

Как-то раз, посчитав себя женщиной, я несколько дней провела с мужчиной. До тех пор, пока  он,  отравленный смертью, не покончил собой.

Было так забавно все время находиться рядом, а он так и не догадался, что последние дни жизни был страстно любим. Каждую ночь я ложилась в постель вместе с ним; кончиками несуществующих пальцем дотрагивалась до его лица; губами, которых не было, прижималась к его губам; дрожащим языком дотрагивалась до его языка. Он никогда не отвечал мне. Он ничего не чувствовал, ни о чем не подозревал. Он лишь погружался в свою смерть, как в вязкое болото. Я оставалась с ним до конца, до того момента, пока его не зарыли, как и всех остальных, оставив голову на поверхности. А я все ждала, надеялась, что его душа, теперь свободная от тела, хотя бы на мгновение даст о себе знать, почувствует мое присутствие, просто покажется. Увы. То нечто, что наполняло его тело, заставляя  двигаться, произносить слова, есть, пить, спать,  испытывать боль и жажду, отчаяние и любовь, исчезло, не оставив никаких следов.

Чтобы умереть, он вскрыл себе вены. Все то время, когда жизнь  уходила из него, я неотрывно смотрела, пытаясь  уловить хоть намек, хоть слабый признак, подсказку, как ему  удается изгнать жизнь из себя. Но он всего лишь переставал быть живым, затухая, как тлеющий уголь.

Продолжая свою игру во влюбленную женщину, я приходила к нему и после смерти, заставляя себя страдать и ужасаться. Кожа на висках моего возлюбленного потемнела, черты лица заострились. Потом потемнели и запали глаза, провалился нос. Больше я его не навещала. Он перестал быть для меня интересным.

В другой раз, уже мужчиной, я  поселился в доме, где жила большая семья. Однажды вечером выживший из ума отец семейства по очереди зарезал всех своих домочадцев, которые даже не пытались сопротивляться, словно только  этого и ждали.  Он расчленял их тела прямо на полу, а  я стоял рядом и смотрел, как он это делает. Было очень много крови. Она залила весь этаж дома, где они жили, и по лестнице стекала вниз. Я ходил босыми ногами по щиколотку в крови и ужасно боялся, наступив на кусок стекла или гвоздь, поранить пятку. И снова мне не удалось обнаружить следов  души, существующей вне тела. Я опять упустил тот момент, когда жизнь сквозь открывшийся проход переходит в другое измерение.

Когда убийца, покончив с семьей, разнес себе голову выстрелом, я попытался войти в его освободившееся тело. Но ничего не произошло. Я был я, со своими привычными чувствами и мыслями - ни боли, ни агонии, ни других ощущений жизни. Все как всегда, когда я прохожу сквозь тела живых.

Но как же тогда мне разыскать ту лазейку, через которую уходят души? Ведь что я есть, как не чья-то потерянная и заблудшая душа, обреченная существовать между жизнью и смертью, в мире, где царствует вечная очень. И почему я не могу наполнить собой пустое тело и сберечь его от тлена?

Осень продолжается, углубляясь в себя. Я знаю, зима никогда не наступит. Только будут чернеть листья и головы мертвых, и нескончаемый дождик  будет моросить целыми днями, а город будет пустеть. И когда-нибудь  некому станет закапывать умерших, потому что  совсем никого не останется. Только я.  Тогда границы моего кладбища расширятся, и для дневных прогулок я найду другое место, где еще есть живые люди. Ведь для меня не существует расстояний, кроме одного единственного, преодолеть которое не в моей власти. Я не могу попасть по ту сторону бытия, и сколько бы мне не приходилось делать попыток, передо мной глухая стена.

Но однажды я все вспомню и пойму как вернуться обратно. Или присутствуя при очередном самоубийстве  все-таки увижу выход. Или придумаю, как уничтожить самое себя, даже не имея тела. Ведь не случайно же дан мне этот больной мир, где есть только поздняя осень и всепобеждающая смерть. Я обязательно, непременно  все пойму, тем более что времени на это у меня целая вечность.

А пока я гуляю по городу, жители которого возлюбили смерть, а вечером возвращаюсь к тем, кто любил жизнь. И те, и другие свободнее меня - их тела принадлежат земле, их души - им самим. Но я не теряю надежды. Когда все способы выбраться отсюда будут перепробованы, и во всем мире не останется человека, за которым в момент его смерти я смогу последовать, я оторвусь от земли  и начну подниматься все выше и выше, вглубь черной бездны, откуда по ночам светят звезды и где в вечном безмолвии свершают свое движение планеты и солнца. Исчезнут понятия “верха” и “низа”, “дня” и “ночи”. И вот тогда-то исчезну я, совсем, навсегда. Перестану быть и уже никогда не появлюсь снова. И Страшный Суд настанет не для меня, и за грехи мои не воздастся, и добродетель моя не зачтется.  Это не будет смерть. Ведь смерть всего лишь переход, превращение. Нет, я просто исчезну, распадусь, вычеркну себя из круговорота бытия. Пускай сейчас мне еще страшно об этом думать, но я знаю, что смогу. У меня хватит мужества преодолеть  проклятие, пусть даже такой ценой.