Наваждение Афродиты 3 часть

1
Часть первая
     Не успел будильник заиграть «Времена года» Вивальди, как в комнату ворвались шестилетние девочки-близнецы. Лохматенькие, растрепанные, в розовеньких пижамках с бабочками и цветочками. Прелесть! С радостными возгласами дочери бросились мне на шею. Я не думаю о будильнике – какое мне до него дело – мне пора вставать, одевать их,  заплетать, кормить... Очень часто девочки играют роль его, будильника, то есть заставляют меня проснуться, даже если сильно хочется спать. Но, как говорится, меня никто не спрашивает. Хм, кого-то они мне напоминают.
     С улыбкой на лице я открываю глаза: меня с двух сторон целуют мои девочки. Мои красавицы. Вот моя первейшая радость и тревога. Не считая Влада, конечно. Он – мой главный ребенок. Иногда мне кажется, что с детьми легче, чем с ним. Он такой беспомощный и уязвимый, особенно когда болен. Это на работе он суровый босс, несносный, порою резкий, а дома... Недавно он – бедный! – перенес ветрянку. В возрасте сложно переносить тяготы детских заболеваний. Я крутилась возле него и не отходила: он, видите ли, прощаться с нами собрался. Как это типично для мужчин: никто не так не слаб, как сильный пол. 
     Катенька и Ева (догадайтесь, кто из них родился первой и кого назвал папа), обе зелененькие, зеленушечки мои, – я их пузырьки зеленкой смазывала – бегали вокруг мамы с папой и, умнички, помогали мне. Сразу видно – девочки. Хозяюшки и помощницы. Заразившийся от дочек Влад, тоже весь в зеленке, маялся: беспомощно валялся при температуре и исходил потом, когда сбивали ее. Дача лекарств, обработка пузырьков, наложение на лоб полотенца, смоченного в уксусе, смена постельного белья… все это легло на плечи слабого пола, окружающего со всех сторон одного-единственного мужчину – Захарова. Ольга Васильевна помогала нам, как могла. Все вокруг устали, пока Влад не выздоровел. Не мне вам рассказывать, как капризничают больные мужчины. Почему если я болею, о том никто (или чаще никто) не догадывается. Влад же и простуду, не говоря о гриппе, с трудом переносит. 
     И вообще, любые передряги и трудности он трудно переживает. Кризис, очередной (пора б уже привыкнуть к ним) подкосил здоровье его друзей и партнеров. Один пустил пулю себе в лоб, у другого случился сердечный приступ. А сколько их жить не захотело в те тяжелые годы? Бедные, бедные богатые мужчины. Так и хочется сказать нашей госверхушке: ребята, берегите наших мужчин, не то вам придется за всех них ответ перед женщинами страны держать. А нас, господа хорошие, миллионы! Вахта вам та еще светит.
     Влад едва передвигался: в глубокую депрессию впал. Скрепя сердце, ему пришлось продать клуб, чтобы удержаться на плаву. Как он упирался, ведь он долгое время был владельцем и там меня нашел. Все же отдал его в чужие руки. Замкнулся, не зная, как ему быть. Мол, он за считанные дни потерял почти состояние. Я могла лишь вздыхать: а как другие люди, обычные? Те, что от зарплаты до зарплаты живут? Он, считая себя банкротом и готовясь к тому, что я его брошу, слег. Типа возраст, безденежье… напридумывал себе гору препятствий. Насилу вытащили мы его с девочками. Потихонечку, полегонечку отвлекали его от мрачных мыслей. То туда поведем его, то сюда. Мало-помалу Владислав Сергеевич пришел в себя. Махнул рукой и принял мою позицию: здоровья хватает, дети здоровые, сытые, жить есть где – что еще надо?
     Вы не подумайте, что он остался ни с чем. Это по сравнению с тем, что было, заметны потери. Квартира в Москве, загородный дом, две машины – все осталось на месте. Захаров отказался от ретро автомобиля с появлением дочек: теперь они его любимая игрушка. Но попробовали бы вы убедить его, что у него все в порядке. Просто-напросто резкий контраст. Было, было, тут бах – и нет. У любого слабонервного случится ай-ай-ай.
     С каждым годом мое недоумение растет: как мужчины умудряются затевать войны, воевать, летать в космос, если незначительная рана, чирик, любая мелкая пакость, например,
тараканы, он которых мы избавились давным-давно, и все – мужчина в трансе. Не
2
принимайте, господа, близко к сердцу то, что не нужно принимать. Зрите глубже.
     Дабы не облагать налогом за рубежом некоторые суммы (у Захарова бизнес в Америке) я предложила учредить фонд оказания помощи детям, больным аутизмом. Больным раком худо-бедно помогают, умственно больным – тоже, об аутистах вспоминают редко. Ведь им, если оказать посильную и своевременную помощь, можно очень помочь и скорректировать ситуацию. Владислав Сергеевич, налоги которого существенно снизились, не то что бы ухватился за идею, он благосклонно разрешил помочь ему, поставив меня во главе фонда. С той поры я являюсь его директором. Как-то втянулась и не жалею.
     В пресловутой Америке  благотворительность стимулируется: сделал доброе дело на определенную сумму, с нее налоги не взымаются, а у нас: перевел в детский дом рубль – будь добр заплати  налог в два. Я преувеличиваю, но не сильно. Эх. Русским детям фонд тоже помогает, так что не подумайте, что только американским хорошо.
     У них там своих проблем хватает. Не понаслышке знаю. Ездила я с Владом в их Америку, видела, как дела обстоят. Партнеры его жаловались на то, на это... Вспоминаю я пословицу: «Хорошо там, где нас нет». И это – чистая правда. Не политика, не экономика, не гора денег сделают вас счастливыми – счастье оно внутри каждого из нас, из нашего мироощущения складывается. Никогда и ни за что вам не принесет удовлетворение «Феррари», средневековый замок, собственный самолет и яхта вместе с собственным морем и участком на Луне (редкая глупость), если в вас нет любви, если вас не радует распускание листочков весной, распогоживание после дождя и радуга. Если уныло глядеть на замок, зачем он? Что есть он, что его нет. Что воля, что неволя – все одно. Скука смертная. Оттого и выбрасываются из окна, стреляются богатые и знаменитые. Не позавидуешь им. Я лично – не завидую.
     Хорошо, что Влада идея о суициде не посещала. Этого только не хватало. Он слишком любит дочерей. Пожалуй, больше чем себя. Редкость для мужчин. Скачут они по нему, на шею вешаются, а он доволен. Схватит их и давай кружить, подкидывать. Балует – слов нет! Любой каприз (я-то другое дело) – и на тебе, пожалуйста. Все, что угодно. Заплакала Евуся в магазине игрушек – папа ей домик с куклой, обиделась Катенька – получи новое платьице. То катаются они на аттракционах в Диснейленде, то на коньках летом в частном развлекательно-спортивном клубе, то на лыжах в Альпах, то в аквапарке где-нибудь на островах. Скажет Катенька или Евуся: «Папа, я тебя люблю», и он тает, как мороженое в зной. Видели бы вы его лицо в такой момент. Как сказала бы моя подруга: довольный, как таракан. Я не в курсе, как бывают довольны тараканы, но, наверное, по ним видно их довольство. Что ж, повезло им, смеюсь я.
     Откидывая край одеяла, я потягиваюсь. Девочки подросли, и я могу минутку-другу полежать, понежиться. Не то, что раньше: ни днем, ни ночью покоя не было. Один ребенок, что не говорите, легче, чем сразу два. Одна заплачет и вторая подхватит. Кормишь одну, другая заливается, грудь просит. Купание – так же суета. Опустила я их на пол впервые, а они взяли и поползли в разные стороны! За какой из них бежать? Стали ходить – скорость моя заметно выросла. Во все щели пролазили, как не прячь, все находили! Не уследить за ними. Няня выручала: так мы и летали за девочками в четыре ноги и качали их в четыре руки.
     Я присаживаюсь. Дочки стаскивают с меня одеяло, скачут по кровати: родительская, она самая классная в мире! Высокая, большая, мягкая – она самый что ни на есть настоящий батут. По крайней мере, они принимают ее за аттракцион. Особенно, когда мама сердится и запрещает скакать: кровать дорогая и удобная – жалко мне. С папой все просто: он ни в чем не ограничивает детей. Если он дома, а я отсутствую – в доме творится хаос. Они перевернут все, что переворачивается. Причем вместе с папой. Я уже не ругаю никого – бессмысленно. Он как всегда ответит, мол, им надо развиваться, они же дети, и умолчит, что сам как ребенок бегал, прыгал, прятался за диваном или подушками, что делал «большой бум» в микроволновой печи ради развлечения дочек. Читая сказки на ночь дочкам, Влад засыпает
3
первым. Спят втроем, если я девочек не перенесу. 
     После папа-детских игр Ольга Васильевна и Лидочка, которая вышла замуж и родила сына, по полдня отмывают кухню и дом. О вещах я не говорю. Смотрю я, как Влад играет с девочками, и думаю, что поздние дети самые любимые. Кто бы что ни говорил. Каким сентиментальным делает мужчину возраст и долгожданный ребенок. А тут сразу два. 
     Кошка моя, верная боевая подруга, безвременно ушла. Ей было столько лет, что стоило подивиться, как она вообще дожила до такого возраста. Девочки плакали, оттого что киса больше не придет, а ведь она такая милая. Ольга Васильевна всплакнула, даже Захаров, строгий Владислав Сергеевич и тот был расстроен. Тяжелее всего, думаю, было мне: она ведь со мной четырнадцать лет прожила. Солидно. Она – член моей семьи. Дочери, принимающие все близко к своему детскому сердцу, плакали навзрыд, а мне нельзя было: успокаивала их. Представляю, что бы было, разревись я, как плакса. К тому же я отлично понимаю: никто не вечен. Рано или поздно это должно было произойти. Не смог глядеть на детские слезки Влад: принес девочкам другую зверушку. Бегает вон теперь за ногами, колготки зацепляет. Суматоха из-за молодой кошки стоит с утра до вечера. Ольге Васильевне и Лидочке работы-то существенно подкинула сначала я, родив близняшек, после – Захаров, принеся в дом вислоухого симпатяшку котенка. Смеясь, я прищуриваюсь – нет, Захаров Владислав Сергеевич в обоих случаях наследил.
     Лидочка, отучившись в институте не нашла приличной работы, и осталась у нас: я с удовольствием взяла ее на полную неделю. Вскоре она вышла замуж, после декрета вернулась. Ей было позволено брать с собой сына, чему она обрадовалась.
     - Конечно можно, - ответила я ей на скромно заданный вопрос. – Бери его: он будет с девочками играть.
     Думала я, они его будут развлекать, а оказалось – наоборот. Димочка – теперь наша любимая кукла. Окруженный с младенчества женским вниманием не избаловался бы он. Катенька и Ева лечат, его лечат, пеленают, распеленывают, кормят из детской посудки, поят, на качелях качают. Иными словами, им есть чем заняться в свободное от учебы время: они к школе готовятся, занятия и кружки посещают.               
     День мой, как и прежде, проходит в суете. Дала я команду умываться, сама вниз бегу, завтрак готовить. Ольга Васильевна на кухню бежит мне помогать. Тут же Лидочка с сыном. Завтракаем с ними. Захаров раньше отбыл, спозаранку. Михаил, (его хозяин, несмотря на оплошность, проявившуюся семь лет назад, оставил: я попросила), присматривал за машиной и возил нас, если я устала или нет настроения за руль садиться.
     Девочки больше копошатся, чем едят. Димочка, как настоящий мужчина, ест много и часто, потому полненький.
     - Глядите, как есть надо, - говорю я дочерям.
     Они возражают:
     - А Галина Петровна сказала, что кушать надо столько, сколько влезет.
     С благовоспитанной и образованной няней трудно спорить. Но я поправляю девочек:
     - Сколько поместится в животике.   
     Ева, первая сладкоежка в доме, открывает рот и едва произносит:
     - У меня уже не влезет.
     Охотно ей верю: она конфет с утра пораньше налопалась.
     - И кто тебе их дал? – спрашиваю я, как будто не знаю. Ах, ах, Владислав Сергеевич, как вам не стыдно! Сколько вы еще ребенка будете конфетами закармливать: у нее щеки скоро диатезом покроются и мягкое место слипнется. 
     Сколько раз я ему говорила, как горохом об стенку. Глаза виноватые сделает, покается, а потом опять за свое. Он, видите ли, отказать ей ни в чем не может. А где его твердость характера, который на работе проявляется? Знаю я, он может и кулаком по столу треснуть и крепким выражением воспользоваться.
     Ева делает виноватый вид. Что-то вроде – она только чуть-чуть попробовала, на этом
4
остановилась. Ничего подобного, она пока все конфеты не доела, не успокоилась. 
     - Ладно, сегодня ты ешь одни свои любимые батончики и трюфели, - говорю я.
     Катенька вроде как завидует сестре.
     - А мы с тобой будем есть пиццу и макаронки, - успокаиваю ее я: это любимые блюда моих детей. Если не считать конфеты, конечно.   
     Ева надувает губки и, сопя, произносит:   
     - Я не хочу больше конфеты.
     Полагаю я, она про сегодня.
     Я объявляю общий сбор, и мы отправляемся в город, на занятия. Няня будет вечером, сегодня целый день с детьми я. Нас везет Михаил, как всегда он молчалив. Девочки бегут наперегонки в класс. Жду их, по телефону, скайпу общаюсь. Родители, подруги, фонд, моя студия визаж – как-то захотелось чего-то нового. Не самой бегать по клиентам, а обучать девушек преображению и умению преображать других. Никто не идеален, однако есть возможность поправить это.
     Звонит Влад – проверка связи. Он лучше меня помнит мой уход и боится. Куда ж я денусь? Но разве его переубедить. Впрочем, не надо. Пускай страшится – больше дорожить будет.
     - Как спалось, дорогая?
     Не Малыш с тех самых пор, обращаю я внимание.
     Отвечаю ему, справляюсь о его делах и озадачиваю, ни в коем случае не отчитываю. Он мнется, кряхтит, как будто делает зарядку. Молодец: пять приседаний, махов руками и ногами – других упражнений я не видела. Но хоть так.
     - Ну, так получилось, - протягивает в телефон Захаров, - я нашел в кармане конфетку.
     Хочется спросить, как она туда попала, и уточнить их количество. Он, нехотя, признается:
     - Две или три…
     - Так две или три? – улыбаюсь я, делая голос серьезным.
     - Три, четыре…
     Почему бы ему сразу не скормить Еве целую коробку? Так, чтобы у нее ушки слиплись. Говорить о вреде обилия конфет не стану, и так знаете. И он в курсе. Тогда почему?..
     - Она попросила, - отвечает мне Захаров, виновато-виновато.
     - Ей же нельзя много.
     Он молчит. Думает, что бы ответить. Ничего не придумав, произносит:
     - Больше не буду.
     И меньше тоже – посмеиваюсь я. Сколько раз он мне это обещал. И опять просит прощения. Просит, чтобы девочки перезвонили ему, когда освободятся, отключается. Никак с Евой разговаривать собрался о вреде конфет и рассказывания маме правды.
     Сижу я на свежем воздухе, неподалеку детская игровая площадка на территории гимназии. Мамочки и редко папочки с детьми там гуляют после занятий. Папы заглядываются на молоденьких, обтянувшихся джинсами и топами мамок, забывают о детях. Мамки бегают за отпрысками, мужей обсуждают. Упал некий мальчик, к нему мамашка мухой подлетела. Как мамочки лелеют сыновей. Вырастают из них неженки. Одно дело – пожалел и все, а тут тю-тю-тю, ах да ах. Отношения с мужьями ни в какие ворота, вот мамочки и находят утешение в любимых своих мужчинах – сыновьях. Когда те вырастают, они за сыночков как бы замуж выходят. Сын – ее собственность. А невестки задаются вопросом, почему такие свекрови? В самом же деле, все объяснимо. Чем лучше и стабильнее личная жизнь свекрови, тем будет лучше ваша.
     Закинула я ногу на ногу, наблюдаю за мамашками сыновей. Почему они не прививают мальчикам сызмальства уважение к слабому полу. Многое идет из семьи, и мамы вполне могут сделать из них настоящих мужчин, а не маменькиных сынков. Изнеженных и слабовольных. Они б могли сделать сыновей счастливыми впоследствии, а заодно его жену и детей. Для меня загадка, почему того не происходит. Но девочкам своим я не говорю о
5
недостатках противоположного пола, как это делает женщина, утирающая слезы сыну:
     - Видишь, какие они, девочки! – И трет влажной салфеткой ладошки обиженного сынишки.
     Она может не стараться: средства массовой информации предпримут все, чтобы доказать молодому человеку, что жениться ему до сорока не надо, дети – спиногрызы, он будет последним лузером, если не станет загребать бабки лопатой и тому подобное. Когда она, старая и никому не нужная, захочет внуков, будет поздно. Зачем ему, маленькому мальчику, знать, какие люди бывают плохие? Почему бы ему не рассказать, что все разные, нет одинаковых, но каждый уникален, со способностями, талантами. Зачем в таком невинном возрасте его убеждать, что мир – это жесть? Однажды он скажет то же про маму. Не обессудь тогда, уважаемая. 
     Звонок от Катеньки и Евы. Иду за ними, они плачут: с заданием не справились. Какая мелочь, ведь если постараться, обязательно получится. Было бы желание.
     Вместе мы едем в студию визажа. Мои слушательницы и сотрудницы уже ждут: хозяйка сама проведет урок! Да, сегодня занятия веду я. Моя любимая тема – «Свадебный макияж». Я даю  Еве и Катеньке гуашь и кисти, сама беру визажные, модель подзываю. Меня окружает обилие цветов и красок – как я люблю яркий мир макияжа! Зеркала, подсветка, преобразованные женщины! Люблю работать с невестами. Торжество! Торжество любви и соединение судеб. Свадьба – это перемены, надежды, праздник...
     Как мне не хватает его, праздника, разнообразия. Всплеска, если хотите. Семейная жизнь монотонна, к ней привыкают. Дом – работа, работа – дом, хлопоты, хлопоты... Стабильность есть, взаимоотношения ровные. И, вроде бы, все должно меня устраивать. Но как-то слилась я с монотонностью, забываю, что я женщина, личность, индивидуальность, не только мама и жена. Влад и теперь называет меня Афродитой, только вот я не чувствую себя ею. К сожалению, мы не молодеем, но чаще можно обращать на меня должное внимание. Лишний раз прикоснуться ко мне. Что с него – убудет? Обнял, чмокнул - и на боковую. А где романтика? Не каждый день, ну хоть изредка. Мне необходимы, как воздух, нежные добрые слова, взгляды, мужская ласка. Он же должен понимать, что рядом с ним молодая жена. Вижу, переживает, что годы берут свое. Знает: не купит меня. И сожалеет о том, чувствую.   
     Мне кажется, он забывает, что рядом с ним женщина, принимает меня, как должное. Мужчины скоро приспосабливаются к лени. Им так удобнее, а мы им позволяем. Нам легче закрывать на это глаза, чем запрограммировать мужчину, направить его образ мышления в правильное русло.   
    
      
      
    
         
      






 


6
Часть вторая
     Отвожу детей домой, жду Галину Петровну. Есть время, и вместе с репетитором учу девочек английскому языку. Я его поднатянула перед поездкой в Америку, и закрепила, посмеиваюсь я, изучая его с Евой и Катей. Они стараются, соревнуются. Забавные. Смотрю на часы: няня опаздывает, а мне нельзя: у меня самолет. Я заранее собралась. Целый чемодан получился. Влад утром смеялся: я еду на несколько дней, а с собой полгардероба прихватила.
     - Я же еду на три дня! – возражаю я. У меня все должно быть под рукой! Расческа, прокладки и тампоны (даже если не ожидается критических дней, в поездке они всегда приходят внезапно), прокладки на каждый день, зубная паста, щетка, фен, гель для душа, салфетки…
     - Дорогая, гостиница пять звезд: все это там есть, - улыбается Владислав Сергеевич.
     Ой, как мы смеемся заразительно! Да, я знаю, что это и многое другое там есть. Но в самый неподходящий момент именно того, что тебе надо, под рукой не оказывается. Так что я подстраховываюсь и беру, что считаю необходимым взять. Я же женщина, зачем со мной спорить? Я все равно сделаю по-своему. 
     - Не выкладывать же, - вздыхаю я обреченно.
     - Дорогая, тебе таскать чемодан: побереги себя, - говорит Влад и целует в щечку и лобик. Как я была для него маленькой, так и осталась. Если ему не сказать, не напомнить о себе, кажется, он не потрудится чмокнуть, позвать в театр, ресторан. Бывает, от него исходит инициатива, но чаще, намного чаще, от меня.
     Прибывает няня. Едва переговорив с Галиной Петровной, сажусь в автомобиль и мчусь в аэропорт. Михаил несется что есть мочи, обещает, что успеем. Хмурюсь я – на тот свет  всегда успею, мне бы на самолет не опоздать. Желательно живой. Я еще слишком молода и красива, чтобы отдать концы. К тому же у меня дочери и муж, который позвонил и опечалился тем, что не успел со мной повидаться перед отъездом из-за пробок, провались они пропадом. 
     - Ты звони, - просит он.
     Мог бы и не говорить это: если я не позвоню, он десять раз наберет мой номер. Но я обещаю звонить, чтобы не сильно волновался. Волноваться он будет в любом случае.
     - Я вернусь послепослезавтра, - сообщаю я.
     - Зачем тебе ехать на эту конференцию? – сетует, кряхтит и скрепит Захаров.
     Несмотря на мои доводы, он заупрямился и не хотел, чтобы я уезжала: мое место рядом с ним и дочками. Безусловно, его слова не лишены здравого смысла, однако, как директор фонда я посчитала нужным быть на конференции и пообщаться с докторами и педагогами, занимающимися аутистами и ведущими исследования в данной области.
     - Я не имею права перекладывать свои обязанности на зама: ей и так достается, - шучу я. И это действительно так. Со мной работает целая команда образованных и грамотных людей  и то не все и всегда понимаем и успеваем. 
     Не воспротивился Влад, я поняла: он собирается  мне сказать что-то важное.
     - Маюшка, я… выкупаю клуб, - быстро договорил он и приготовился выслушать мой вердикт.
     Ах, хитрец! Он не сказал мне раньше, чтобы я не воспротивилась. Он боялся, что возражать стану.
     - Я хотел лично сказать, - произнес он и слукавил: ему легче сказать это по телефону, чтобы пока он приехал домой, я отошла бы.
     Его опасения напрасны: я совсем не против. Вы же помните: чем бы дитя ни тешилось. Лучше клуб, чем ретро автомобиль. От первого толку больше и заработок, а старая машина – одни проблемы. Попробуй-ка к ней запчасти найти по разумной цене. Захаров знал о моем отношении к его интересу и отложил покупку до лучших времен. К тому же Евуся и Катюша подначивают его приобрести лодку. Боюсь я на простой надувной лодке их выбор не
7
остановится.
     Михаил торопится усадить меня на самолет, чтобы от хозяина не попало. С того случая с моим побегом он едва ли не все докладывает Владиславу Сергеевичу. Приготовит машину для меня и отзванивается: знает ли Захаров, что я уезжаю и куда. Трудно ныне с приличной работой. Переживает Михаил: все-таки жена, ребенок. Их кормить надо.
     Я прохожу регистрацию, говорю водителю:
     - Я сообщу, когда меня встречать.
     Михаил удивляется, что у меня нет билета обратно. Зачем мне его брать заранее? Конференция может окончиться для меня раньше, а может затянуться на полных три дня. 
     - Скажи Владиславу Сергеевичу, что я, как прилечу, обязательно позвоню. – Я ему уже два раза это сказала, но господину Захарову не помешает и третий раз услышать. Желательно от третьего лица.
     До дома он добрался, когда я в самолет села, где ни скайпа, ни сотовой связи. Насилу Ева и Катя отвлекли папу. Уверена я, они за считанные минуты подняли дом на уши, и повалились на кровать читать сказку на ночь, заедая печеньем. Потом я выгребаю крошки и ругаю их. Думаете, есть толк? Повторюсь: у меня трое детей. Со старшеньким сложнее всего.
     Самолет благополучно приземлился в аэропорту Бен-Гурион в городе Лод. Меня встречала сотрудница израильского фонда помощи детям с расстройствами аутистического спектра. Русская женщина, она вышла замуж за израильтянина и осталась тут. Нам повезло: без пробок мы за минут сорок пять-пятьдесят добрались до Иерусалима. Несмотря на позднее время по Москве я отзвонилась, Влад не спал. Он аэрофоб: самолетов, как огня боится. Представляете, каким был мой перелет через Атлантику: поездочка в Америку была так себе. Мне едва не пришлось реанимировать Владислава Сергеевича: он надел повязку на глаза в начале полета, чтобы ни каким образом не увидать облака и землю, и снял ее по прилету. Он рассасывал конфетки (вот в кого Евочка) на протяжении двенадцати часов под рев двигателей и тяжело дышал.
     - Как ты добралась? – поинтересовался он у меня.
     - Благополучно, - отвечаю я, хотя тоже не люблю летать. Особенно садиться.
     У Захарова лучший полет - это во сне. И то со мной. Он спросонья нащупывает меня и держит за руку. Не часто, но он летает в сновидениях. Говорят, если летаешь во сне, значит, растешь. Влад если и вырос, то только вширь. Немного. Возраст, знаете ли, никого не стройнит. Это женщина может заставить себя, особенно при наличии стимула, ограничить питание, увеличить физические нагрузки, а мужчины слабы по натуре и едят, когда хотят и что хотят. Влад отказывается от ужина в восемь, мол, уже поел, а к одиннадцати-двенадцати голод берет верх и он как зомби подкрадывается к холодильнику, чтобы я не заметила. Можно подумать, я не знаю, что он делает на кухне. Я будто строгая надзирательница и отхлестаю его розгами по рукам, а после поставлю в угол – на горох. Забавно: принц (так его, бывает, дочери называют) на горохе. Не столько воспитательный момент, сколько болезненный. Я подавляю улыбку, чтобы он не заподозрил меня в насмешке. Как и прежде, он очень раним.
     Наталья помогает мне с чемоданом, как истинная женщина, не задавая вопросов: зачем столько вещей на пару деньков? Она, как и я, повсеместно путешествует с тяжеленой сумкой, смахивающей на баул. Ее точно не назовешь дамской сумочкой. Та же Наталья помогает устроиться в гостиницу и обещает заехать заранее, дабы из-за пробок не опоздать в первый же день. Я рухнула на кровать, распласталась. Израиль, где жителей не так много, и тот с пробками. Никак москвичи завезли их сюда, как заразу.
     Спала я на новом месте плохо: ворочалась, раскрывалась, накрывалась. Меня бьет тревога: как там Катенька и Евуся? Ладно, с ними Галина Петровна. А как Влад? Наверняка наелся от пуза и горем убитый ждет, когда вернусь, и он будет осторожней красться на кухню: хоть какой-то ограничитель должен же быть. Я-то стройненькая, худенькая.
8
     - Это ты у нас красавица, - говорит он в ванной, переворачивая зеркало с увеличительного на обычное: мои привычки не изменились за семь лет. – А я на себя смотреть не могу. – И отворачивается.
     По-моему он придирается к себе: для мужчины красота не важна. Чуть красивее орангутанга – и сойдет. Я смеюсь, конечно, я преувеличиваю. Женщины обязательно обернуться вслед импозантному, харизматичному красавцу.         
     Как обещала, Наташа заехала за мной рано. Людей в конференц-зале было видимо-невидимо. Не протолкнуться, душно. На конференции выступали именитые педагоги, дефектологи, детские неврологи. Говорили о страшной статистике, в которую я не буду углубляться, чтобы не омрачать повествование, говорили о том, возможно ли излечение аутизма. Все сошлись в одном: требуется комплексный подход, причем каждому ребенку – индивидуальный образовательный маршрут. Дети-аутисты, ни для кого не секрет, могут не справляться с математикой, зато писать рассказы, или не разговаривать, зато считать как великий ученый. Одна из участниц конференции рассказала о необходимости помощи семье ребенка с РАС.
     Она говорила, говорила, а я вспомнила Олесю, маму Ленечки. Она была одна из первых, кто обратилась в наш фонд и получила поддержку. Совершенно случайно она нашла наш сайт в интернете и, не веря ни во что, написала нам письмо. Вот уже полтора года как у нас тесное сотрудничество. С Ленечкой я встречалась, он в чем-то талантлив и не уступит ученику математического класса. Но в остальном – трудно ему, еще больше – маме. С ним занимаются педагоги, неврологи и другие специалисты. Улучшения на лицо, Олеся рада, благодарна. Сама б она ни за что не справилась: работает много, чтобы ребенка растить. Как вы понимаете, папа Ленечки исчез в неизвестном направлении. Была б моя воля, я б таких папаш обязала б содержать детей в противном случае – пускай посидят, подумают. Должна же быть на них хоть какая-то управа.
     Конференция шла полным ходом. Последние научные исследования, программы коррекции, системные подходы... Тяжело. Это не на мастер-класс лучших российских визажистов попасть. В перерыв я набираю телефон домочадцев: девочки поругались, кошка нашкодила, папа рассердился на компаньонов, Михаил поцарапал машину, от Ольги Васильевны сбежало молоко, Лидочка – разбила декоративную тарелку. Это всего-то за два дня! Стоило мне уехать от них, и наступил апокалипсис. Катя и Ева теперь дуются друга на дружку, Михаилу влетело от хозяина, уверена, Ольга Васильевна может слечь с инфарктом: от нее никогда не убегало молоко и, значит, она постарела, Лида – тут все понятно: она дрожи от страха перед Захаровым.
     - Майя Александровна, - плакала Лидочка в трубку, - я не знаю, как так вышло! – Она высморкалась. – Владислав Сергеевич еще не знает, он только вечером вернется…
     Бедная девочка: он и так не в духе, а тут разбитая подарочная тарелочка. Какая-то там уникальная, редкая вещь. С виду ничего особенного, но по цене не скажешь. Наверное, к нему наливное яблочко полагалось. Захаров любит что-нибудь этакое, чтоб повыделываться.      
     Успокаиваю Лидочку, мол, убери тихо и молчи, пока сам не спросит. А так как он занят проблемами на работе, спросит он еще нескоро. А там можно сказать, что давным-давно нет той тарелки, куда делась – да кто ж ее знает.               
     Лидочка слезы утерла:
     - Как же – неизвестно куда делась?
     - Если ты не акцентируешь на ней внимание, он не заметит.
     Висит тарелка – и не нужна, как только пропадет – сразу понадобится. Так что рекомендую Лидочке помалкивать и ждать меня. В конце концов, что Захарову – больше заняться нечем? Дел по самое темечко. Пока то да се… я ему тарелок двадцать купить и подарить успею. Вместе с кружками. Вообще мужику необязательно все рассказывать: меньше знает, спокойней спит. Приеду, как-нибудь сгладим конфликдт.
     Что меня действительно беспокоит, так здоровье Влада и девочек. Они к моменту, когда я
9
переговорила с Лидочкой, уже помирились. Сама себя удивляю – у меня колоссальное терпение.
     Я нажала красную кнопку телефона. Покрутила его в руках. Я начала походить на Влада: он вообще с сотовым не расстается. Они лучшие друзья и компаньоны. Шутки шутками, а без телефона ныне – никуда. Без него невозможно выйти из дома. Это вам не деревня на куличках. Я за две с лишком тысячи километров от дома. Разница во времени не слишком заметна – какой-то час. А вот при осознании далекости моих детей грустно. Тянет на родину. Если б не телефон, не скайп, я б иссохла от тоски по ним.
     Набираю номер Олеси, она стюардесса. Ее жизнь проходит между небом и землей. Романтика – не то слово. Хочу поинтересоваться ее делами, изменениями.
     - Спасибо, - говорит мне Олеся. – Он стал совершенно другим!
     С Ленечкой работает штат специалистов и все за счет фонда.
     - Его диагностировали и… я так рада, доктор сказала…
     И я рада: есть шанс, что Леня сможет жить в социуме как любой другой ребенок.
     - Майя Александровна, мне надо бежать: я вылетаю частным рейсом в Тель-Авив, завтра – назад. Вернусь – позвоню, расскажу подробности.
     Я не удивлена: она, как всегда, парит над облаками.
     - Я уже в Израиле. И тоже намерена вернуться завтра назад.
     - На какой рейс билет взяли?
     Признаться, я еще не брала билет. Я хотела его забронировать сразу после объявления перерыва и отвлеклась.
     - Так можно на моем рейсе, - предлагает Олеся. – Я попрошу кое-кого и, думаю, можно будет: он разрешает брать на борт своих.
      Улыбаюсь я, ведь я «своя». Олеся обещает перезвонить и сообщает, что я могу улететь в Россию вместе с нею. Вот проблема и разрешилась: я полечу не в огромном битком набитом людьми самолете, а на небольшом. Какая разница, летать я все равно боюсь.
     Наталья провожает меня в аэропорт. Мы обмениваемся мнениями, договариваемся о звонках, встрече и я прохожу таможню. Меня у выхода встречает Олеся, сбежавшая на минуточку с самолета, и поторапливает: пора, пора, труба зовет. Она и я идем по коридору, обе в юбках, обе женственными походками. Нам глядят вслед сотрудники аэропорта. Мы не замечаем: нам не до этого.
     Она влетает в самолет, где ее встречает другая стюардесса, подруга перелетов ее суровых, которая говорит:
     - Где ты ходишь? Меня уже отчитали!
     Я помалкиваю, видно начальник у них суровый. Олеся провожает меня в салон самолета для пассажиров, «своих», сама убегает. Со мною в довольно комфортных условиях летят пять-шесть человек. Летим как белые люди. Вытянув ноги (я же отдыхаю) я гляжу в окно: скоро за ним появится Москва. Михаил уже выехал встречать меня, заранее, чтобы в пробках не застрять. Захаров обещался приехать, если сможет. Даже если не сможет, я горевать не стану. Привыкла. Олеся заскочила ко мне, стоило нам воспарить, проверила все ли в порядке у меня. Нас обслуживала незнакомая мне стюардесса, но тоже обходительная и внимательная. Как и положено на борту частного самолета.
     Мне ничего не нужно было, она исчезла. Потом исчезла и наша девушка. А меня стало укачивать. Как всегда – только понадобятся  стюардессы, их нет. Недолго думая, я иду к уборной, замечаю недалеко Олесю.
     - Что с вами? – озадачивается она.
     - Ничего нового – полет, - отвечаю я, стоя напротив приоткрытой двери. – Есть что-нибудь от укачивания? – Незадача: я не прихватила с собой таблетки. Туда летела – взяла, обратно – почему-то вылетело из головы.
     - Я сейчас поищу, вы присядьте! – переживает за меня Олеся, усаживает на сиденье. Не такое удобное, как в салоне. Для персонала. И убегает.
10
     Я остаюсь, ногой покачиваю. В туфлях на высоком каблуке я.
     - Кто это там? – спрашивает у Олеси мужской голос.
     - Майя Александровна, я вам про нее говорила: она помогла мне…
     - Что с ней? – Меня из-за приоткрытой двери выглядывает мужская голова.
     Олеся коротко отвечает, потом выходит ко мне и немало удивляет:
     - Пройдите, пожалуйста, сюда, - и открывает передо мной дверь.
     С недоверием я отношусь к такому жесту: там ведь владелец самолета, это же очевидно. Олеся настаивает взглядом. Ничего не остается, как принять приглашение и я вхожу в апартаменты, где играет приятная музыка и куда больше комфорта, чем в салоне для своих. Это хоромы, царские палаты, не самолет. Даже нескромно тут в обычном костюме быть: надо бы вечернее платье.
     - Константин Романович, - представляет мне Олеся человека, поднимающегося с кресла.
     Он протягивает мне руку. Я должна ее пожать? Странно. Но невежливо отказывать в мелочи хозяину самолета, благосклонно принявшему меня за свою.
     - Майя Александровна, - называет меня и представляет одновременно Олеся.
     Глаза человека напротив, импозантного, несомненно, ухоженного, деловито-важного блестят. Как его костюм, дорогущая рубашка и галстук. Не знаю, блестят ли мои, но от него сложно отвести взгляд. Его смело можно назвать Аполлоном. Хороший парфюм, лоск, обаяние... Я отворачиваюсь к Олесе: я просила таблетку.
     Мне указывают на глубокое кресло-диван, и я усаживаюсь. Не понимаю – зачем? Константин Романович велит стюардессе принести аптечку и комментирует:
     - Мне тоже не нравятся перелеты.
     Смотрю на него и думаю, для чего он меня позвал? По душам поговорить? Он птица высокого (точнее якобы высокого, я о том уже высказывалась прежде) полета. «Не все продается, что покупается» не про него: он может купить если не все, то очень многое. За считанные секунды я считываю его, и смело могу сказать: он не женат, состоятелен, цель женщин-охотниц, азартен, страстен, деловит, подвижен и так далее.
     Олеся принесла таблетку, я ее выпила.
     - Может, шампанского? – предлагает мне Константин Романович.
     Он даже сидит интригующе. Ему стало скучно в пути?   
     - Я не пью, - заявляю я, ни к чему скрывать.
     - Я почему-то так и подумал.
     Почему он улыбается, что забавного я сказала? А так же почему любой мужчина в первую очередь предлагает женщине выпить: он хочет ее напоить и грязно воспользоваться? Эта мысль не лишена смысла.
     - Вы занимаетесь благотворительностью? - Нужно было о чем-то говорить, не молчать же, коль пригласил, он решил поговорить об этом. 
     - Есть немного, - отвечаю я. Сдержанно и осторожно. Он меня насторожил. Особенно то, что я крайне неосторожна могу быть в его присутствии. Я обеспокоена.
     - Это замечательно, - откликается владелец самолета.
     - Простите, Константин Романович, я… - хотела было я улизнуть отсюда.
     - Константин, - перебивает меня он.
     С недоумением гляжу на него, он произносит:
     - Называйте меня по имени.
     Ну, знаете ли, уважаемый Константин Романович, подскакиваю я, этого мне только не хватало! Со мной у вас не выйдет! Обвораживайте глупеньких и юненьких девиц, охотниц за состояниями.
     - Мне нужно отойти, - говорю я и надеюсь, что он не станет подстерегать меня у туалета, как некогда Захаров. Дежавю мне не по душе.
     Константин Романович кивает, разрешает. Низкий поклон ему за это. Я спешу уйти, как можно скорее и дальше.
11
     Самолет сел, я поспешила покинуть его, однако столкнулась в проходе с Константином,  который Романович. Он так же обходительно говорит:
     - Надеюсь, полет был приятным.
     Я благодарю и что-то отвечаю, не помню что. Как туман стелется в моих глазах. Пусть  он затеряется в клубах этого тумана, а не стоит перед взглядом. Иду по коридору, не оборачиваюсь, а за мной – Романович, с охраной. Тут меня нагоняет охранник, весь такой серьезный, с гарнитурой в ухе, в черных очках – спецагент, как в голливудском фильме, и отбирает чемодан, сам везет. Чувствую себя коллегой людей в черном: их за мной отряд.
     Сказать охраннику, что сама справлюсь, полагаю, бессмысленно: он не отдаст мой чемодан. Пожаловаться? Кому? Романовичу? Константину? Нет! Я его видеть не хочу! Мне его улыбок на всю оставшуюся жизнь хватило! Улыбку-то отрабатывал перед зеркалом, невооруженным глазом видно. Он отработал любой свой жест, выражение. Да, да, отрепетированы даже фразы: стандартный набор есть в арсенале каждого мужчины. 
     Наконец мы входим в зал аэропорта. Меня встречает Михаил, и охранник передает ему мой чемодан. Михаил косо глянул на вышибалу из стрелялки и проводил его и хозяина со свитой недоверительным взглядом. Я вздохнула и попросила поскорее отвезти меня домой.
     Полагаю, водитель не поделится увиденным в аэропорту: он не хочет проблем. Вдруг он ошибся. Я делаю звонок: занято. Второй – и снова короткие гудки. Решаю подождать и тотчас мой телефон жизнерадостно запиликал.
     - Я еду, еду! В пробке застрял! – приносит извинения Влад. – Сейчас перехвачу тебя!
     Смеюсь я: план «Перехват». Мне даже нравится. Что-то новенькое в ролевых играх. Я смеюсь еще заразительней. Для того чтобы привлечь внимание собственного мужа я должна была уехать, не поднять трубку пару разочков, сказать девочкам что на конференции много теть и дядь и, что стало точкой кипения, – я купила шелково-кружевной пеньюар. Представляю, что Владислав Сергеевич себе нафантазировал, коль названивать чаще стал. Беспочвенная ревность – это так в его духе.
     Нехватку эмоциональных красок я восполняю визажными, окунаясь в бурлящий мир макияжа. Тут мало правил, простор фантазии, полет мыслей и буйство красочно-сочных эмоций. Сегодня, полагаю, я их получу вдоволь без визажных инструментов. Помимо съестных шедевров Ольги Васильевны, рисунков и улыбок моих девочек, меня ожидает презент Владислава Сергеевича. Что ж, я готова: и у меня для него сюрприз. Он уже многократно спросил, надену ли я пеньюар? Хотя, лично бы я поместила его под стекло с сигнализацией: ну не должно столько стоить белье. Пускай оно очень красивое и тонкой ручной работы. Я его приобрела исключительно для мужских глаз. Моей коже все равно в какой сорочке я сплю: за сотню долларов либо за пять тысяч. И золотой унитаз мне никогда не понадобится: во-первых, я считаю это глупостью, а во-вторых – попе без разницы. 
     Дома жизнь закружилась вокруг меня, точно центрифуга. За столом дочки болтали без умолку: сколько у них новостей накопилось за три дня! И все надо рассказать. Кошка соскучилась по моим ногам, потом запрыгнула на колени и улеглась. Все: она выполнила программу минимум и со спокойной душой урчит. Уложив Катеньку и Евочку, Влад ведет меня в спальню, глаза закрывает. Ох, как романтично, интрига за интригой. Такой хороший, внимательный, покладистый. А то я, грешным делом, подумала, кризис семи лет наступил. Нет, не так: кризис семейной жизни, как она началась, не прекращался, а обострился на пике семерки. Ну да ладненько, сегодня такой день – день моего возвращения из трехдневной поездки.
     Мне разрешено открыть глаза. Вот это да! Такое было только после свадьбы. Раз или два.  Цветы, аромасвечи, музыка… ведь может, когда хочет. Вспомнил события давно минувших дней. Господа хорошие, чаще надобно копаться в памяти, а не в недостатках спутниц жизни. Гляжу на обстановочку: определенно Влад в отличном расположении духа и боевом настроении. Ступаю по дорожке из лепестков. Что ж, благородный рыцарь, мне пора примерить обновку…
12
     Наутро нахожу на столике презент, следом на телефон приходит сообщение о пополнении счета. Я откидываюсь на подушки, пряча смешливое лицо в них – ничего не меняется!
     Набираю номер телефона Влада, он разговаривает, но понимаю – занят. Отключаюсь. Все, теперь пришли трудовые будни. Праздник – дело добровольное. Встаю, пока девочки спят (поздно они легли из-за моего приезда), сооружаю прическу, далее в ход идут: тональный, пудра, тени, тушь… ну и кто станет отрицать, что я Афродита? Кто делает женщину женщиной? – Она сама, если мужчина создает ей условия.
     Я надеваю платье и повязываю на шею элегантный шарфик. Далее в комнату влетают Катя и Ева и тоже хотят стать очень красивыми, как мама. Мы с ними наряжаемся, так же занимаемся прическами и отправляемся, нет, не в высшую свето-тьму (я туда больше ни ногой!), на урок английского. Ну и что: девушка, женщина должна везде и всегда быть на высоте. В любом возрасте.
     Мои дела привели меня в офис фонда. Моя заместитель и секретарь устроили совещание. Много позже я смогла отдохнуть от говорения и выслушивания речей сотрудников и от обращения людей. Трудно это, когда хочешь, да не всем помочь можешь. Вы понимаете: для всех хорошим стать невозможно. И на нас сыплются отрицательные отзывы и высказывания. Однако не стоит обращать внимание на глупости, невежество и хамство вперемежку с грубостью, идущие не от большого ума. Уж на чем я точно никогда не буду зарабатывать, так это на горе других. Я никогда не приду к старенькой бабульке и не отберу у нее обманным путем крошечную пенсию, не заставлю инвалида бегать по инстанциям и доказывать за деньги, что нога или рука у него не выросла за год. Но почему это позволяет себе наша управляющая верхушка, ответить затрудняюсь.
     Мой перерыв оборвал телефонный звонок. Номер не знаком. Отвечаю и замираю: я про него уже совсем забыла. Да вот вспомнила, благодаря ему:
     - Помните меня? Мы с вами летели из Иерусалима.
     Разумеется, он же мне напомнил о себе. Рада б забыть снова, но, думаю, он не даст. Настойчивость – его конек.
     - Я бы хотел переговорить с вами. Мне интересна работа фонда, и я намерен посодействовать благотворительности. 
     Не нравится мне это. Ох, не нравится. Он позвонил не секретарю, с которым связываются благотворители, а напрямую мне. Я догадываюсь, кто дал ему мой номер телефона. Олеся, Олеся, я тебя понимаю: когда на тебя так трогательно смотрят глаза обворожительного, галантного господина трудно удержаться и не оказать ему маленькую услугу. Букет, коробка конфет – и готово.
     - Вы подъедите в офис? – спрашиваю я, святая наивность. Я же знаю, что нет.
     Без толики удивления кладу трубку: он намерен встретиться в ресторане. То-то удивил. Почему-то я не сомневалась, что он именно так построит фразу. Это отличительная черта бизнесмена.
     Я откинулась на спинку стула, покопалась в записной книжке и позвонила. Несмотря на то, что лица Олеси не видела, я знала: она порозовела и чувствует за собой вину. Прикидывается невиновной, это тоже объяснимо.
     - Кто он такой? – Должна же я знать, что меня ожидает.
     Олеся кратко изложила все, что знает о нем, надо отметить не густо, и перевела разговор на сына. Я выслушала каждое слово. Рада за Ленечку, но Константин Романович Сотников никак радовать меня не может: умен, образован, подтянут, мой ровесник, занимается нефтедобычей, обходителен, воспитан. Найдите хоть один отрицательный пункт. И я не нашла. Сижу, думаю. Стоит ли идти. Вместо меня прекрасно справится заместитель. Я поставлю в итоге подпись внизу документа и на том разбежимся. Запиликал телефон: сообщение с напоминанием и точным адресом! Догадайтесь от кого. За что мне это?!
     Возвращаюсь домой, Влад раньше меня вернулся: не выспался из-за нервов. Что-то опять с кризисом. Кризис, кризис... кризис в голове. Остальное – поправимо.
13
     Влад прилег поспать, едва чмокнув меня в макушку. Так как я никуда не уезжала, то и романтики с той поры не видала. Он захрапел, как по ночам. Внушительно. Лоск растворился, как мой сон и мечты по возвращении.
     Я зашагала прямиком в ванну – собираться: меня хотят видеть и не будут разочарованны. Поверьте, господин Сотников, вы меня запомните.
     Поднимаясь по ресторанной лестнице с красной дорожкой, я убрала ключи от машины. В ресторане меня уже встречали, а я не назвала с кем у меня ужин. Мои ноги коснулись начищенного до блеска пола, и Сотников замолчал. Официант тоже. Он опомнился, переспросил, уточнил заказ и быстро ушел.
     - Дальше я сама, - говорю любезному администратору, провожавшему меня. Я вижу цель, а она – меня.
     Ко мне устремляется охранник, высокий с квадратной головой. То ли его били, то ли для удобства: так голова не скатывается с подушки.
     - Вы меня будете досматривать? – говорю я на ходу и под стук каблуков подхожу к Сотникову, который машет своим людям, чтобы отошли. По большому счету, что тут досматривать: платье облегает мой силуэт. Где я могла б спрятать нож или, скажем, пистолет?
     - Добрый вечер! – приветствует меня стоя Сотников.
     Добрый ли он? Я чувствую себя словно на стрельбище. Охраны полным-полно. Кого  боится Константин Романович?       
     Приветствую его, присаживаюсь. Он галантно пододвигает стул.
     - Как вы добрались?
     - Без пробок, - отвечаю я, поправляя за ухо локон слегка завитых волос. Как любит Захаров. Их вкусы с Сотниковым совпадают? По всей вероятности – да. Раньше Влад часами мог гладить мне волосы, теперь потеребит, потеребит и хватит.
     Официант кинулся вручить мне меню. Жестом Сотников предлагает заказать что-нибудь. Читаю перечень, просто так: есть я совсем не хочу. Останавливаю свой выбор на рыбе и, даже не задумываясь, на десерте. Пусть будет, мне нужны силы.
     Не откладывая в долгий ящик, я потянулась к папке, достать кипу документов. Охрана дернулась.
     - Попросите их не дергаться, пожалуйста, – говорю я Сотникову. Это невозможно: я скоро сама дергаться начну. И добавляю: - У меня такое чувство, что я под прицелом.
     Сотников с улыбочкой на лице жестом отгоняет охрану.
     Я достала документы.
     - Это наша программа по развитию фонда, результаты его работы за два года, сертификаты…
     Сотников меня останавливает:
     - Давайте сначала поужинаем.
     Взгляды, жесты, тембр голоса… все это мы проходили. Приберегите их для цыпочек, господин Сотников.
     - Вы женаты? – спрашиваю я не просто так. Я уже знаю, но хочу, чтобы он  сказал это вслух, дабы продолжить: - А я замужем и меня две дочери.
     Сотников опускает глаза. У него не виноватый вид, еще чего, он удивлен моей прямолинейности. Я не собираюсь с ним шашни водить, и пускай он о том знает.
     - Завидую вашему мужу, - отвечает он, поднимая взгляд.
     Владислав Сергеевич неоднократно повторял мне, что и сам себе завидует. Теперь я ему точно верю.
     - Как он вас отпускает без охраны? – спрашивает Сотников.
     - Вы меня не знаете, - парирую я.
     - Я бы хотел узнать.
     Смело и самоуверенно. Он недооценивает приличных женщин.
14
     Назрела неловкая пауза, для него неловкая. Я смотрю прямо в глаза, вид-то у меня отнюдь не мягкой кошечки.
     - Я никогда не был женат, - говорит он.
     Я сочувствую ему. На Востоке с ним никто б не стал иметь дело: у него нет семьи и, следовательно, он не стабилен.    
     Вместо того чтобы заговорить на отвлеченные темы, как полагается не при свидании (с чего я решила, что он пригласил меня не на свидание?), он сказал:
     - Вы первая женщина, которая не кокетничала со мной.
     Смотрю на него: в нем проснулся инстинкт охотника, во мне просыпается инстинкт жертвы.
     - Не люблю, когда женщины вешаются на шею, - добавляет Сотников.      
     Где-то я уже это слышала. И мои мысли по этому поводу неизменны.
     - И вы, - продолжает Сотников, пока я молчу, - как бы это выразиться точнее – не накачены, как женщины, которые обычно встречаются мне.
     Тут мне есть, что ответить.
     - Вы вкладываете в бизнес, они – в себя.
     Сотников улыбается, ему почему-то весело. Меж тем я сказала чистую правду.
     - Знаете, я не женился, потому что боялся: в семье все обыденно, как по накатанной, - сказал он.
     Глубокие познания семейной жизни для холостяка. Это ему замужние дамочки, любовницы, рассказывали?
     - Почему вы подумали, что у вас будет так же? – задаю я естественный вопрос.
     - Разве так не всегда бывает?
     Интриган, он выводит меня на откровенный разговор и прощупывает почву.
     - Зависит от самих супругов, - возражаю я, тем более что я так думаю.
     Он отвлекся на подошедшего официанта. Перемолвился словечком. Я безмолвствую. С ним я могу быть кокеткой, романтичной, страстной, неистовой. Не то что в семейной жизни. Я знаю, что подумает и тем более скажет Захаров. Тут же я получу то, чего лишена: романтики, интриги, беззаботности. Как меня утомили повседневные заботы. Кто обо мне-то без напоминания позаботится? Гляжу на него, я б ему позволила то, что другим не позволяла, даже прозвище «Малыш» бы простила. Я напугана - так проявляется кризис среднего возраста?    
     Официант принес вино, выбранное Сотниковым, и ушел, не разливая по бокалам: это решил сделать сам заказчик. 
     - Вам нравится заниматься благотворительностью? – спросил вдруг он.
     Давно пора сменить тему, не то я уйду. Думаю, так будет правильно.
     - У меня исключительно меркантильные интересы: в США благотворительные средства не облагаются налогом. – Я стала свидетельницей заразительного смеха Аполлона.
     - Вы удивительная женщина, - смеялся он от души, отдавая должное моему чувству юмора. – Вы естественны, непринужденны, харизматичны. На вас смотрят даже девушки, - огляделся он.
     - Из-за зависти?      
     - Не думаю.
     Иными словами он намекает, что я привлекаю и представительниц своего пола. Расцениваю это как комплимент. Да он бессовестно кадрит меня!
     Я смотрю на часы. Он, чтобы переключить мое внимание, говорит:
     - Я бы хотел перевести на счет фонда эту сумму… - заполняет и подписывает он чек.
     Гляжу я на цифры: вот как он меня оценивает. Не дешевка. Уж не знаю, горевать мне или радоваться?
     - Я всегда мечтал о такой жене.
     Сразу быка за рога? Он у меня хотя бы спросил, чего я хочу! А какому мужчине это
15
интересно? На стартовом этапе, пожалуй, есть такие, а потом?
     - Константин Романович, - обратилась к нему я.
     - Костя. – Он подает мне бокал с вином.
     Я гляжу на красноту вина, следующее, что Сотников попросит, - называть его «дорогой». 
     - Знаете, Майя, можно я так буду вас называть, - произносит он, - я бы многое отдал за право обладать вами.
     Благо дело я в этот момент вино не пила. Я бы поперхнулась. От наглости. Быстрым, изящным движением я посылаю содержимое бокала в физиономию Сотникова. Охрана не успела среагировать.
     - Если не передумали, чек пришлите в офис фонда, чтобы все официально, так сказать, - встаю я из-за стола и кидаю на стол салфетку, до того покоящуюся у меня на коленях.
     Тем временем Сотников, обтекая, приходит в себя. Вино стекает с его лица, волос, по рукам в его бокал, на костюм, колени... Ошарашены все: охранники Сотникова, охрана ресторана, гости, официанты. Один из них уже бежит: несет полотенце Константину Романовичу. Я испортила его брендовый костюм и рубашку, плюс галстук от Версаче. Ничего, переживет. Хам!
     А я ухожу: мне с ним не о чем разговаривать. Охрана было ринулась ко мне, Сотников замотал головой и утер лицо полотенцем. Известно, мужчины мыслят образами. Вполне возможно, он называет меня истеричкой. А может, и нет.
     По правую руку от Сотникова появляется его водитель и телохранитель в одном лице, которому он, по всей видимости, доверяет. Или что-то вроде того.
     - Какая женщина? – спрашивает он.
     - Амазонка, - ухмыляется Сотников, довольный-предовольный.
     Я сбегаю вниз по лестнице, отказываюсь от надоедливого провожатого. Сажусь в машину и даю газу. Прочь отсюда! И скорее. На моем лице возникает улыбка. Моя самооценка резко выросла. Он – настоящий красавец. Но кто сказал, что я не прекрасна? К женщине относятся ровно так, как она относится к себе или позволяет относиться другим.
     Возвращаюсь домой: тишина, покой. Девочки десятый сон видят, Влад – пятьдесят пятый… Я осторожно подхожу к нему, дотрагиваюсь. Он просыпается, глядит на меня спросонья.
     - Ох, ничего себе, - приподнимается он. Сонный, лохматый.
     Я кладу ладонь на его щеку.
     - Где ты была? – спрашивает он озадаченно.
     Лучше бы он спросил, куда я собираюсь несколько часов назад. Может, я никуда бы не пошла.
     - На встрече, - признаюсь я.
     - С кем? Аленом Делоном?
     Я посмеялась, сказать правду не смогла. Да и не хотела. Я потянула Влада за ворот на себя.
     - Майя, Майя! – запротестовал он. – Что ты делаешь?
     Какой глупый вопрос. Если он спросит «зачем?», я его просто укушу!
     - Майя уже поздно, - говорит Владислав Сергеевич.
     Умница, что заметил. Пусть он заметит и что я рядом. Он удивлен моей настойчивостью и требовательностью. Видит мой решительный взгляд и понимает: отвертеться, значит, нарваться на скандал. Давай, Захаров, миленький, не отлынивай! Как на производстве – к станку! Он вздыхает, покачивает головой и в итоге соглашается со мной…
     Говорят, мужчине нельзя отказывать. Думаю, они придумали это сами. А женщине, дорогие,  мужчины, можно, значит, отказывать? Поверьте, лучше этого не делать. Она простит, но запомнит.
     Просыпаюсь я утром, а на меня Влад глядит. Сидит на краю кровати и смотрит.
     - Бандитка, - шутит он и чмокает.
16
     Я непринужденно отмахиваюсь, не так, что б очень. На что он жалуется? Сам не верит своему счастью, еще высказывается. Подумаешь, лишний раз к ответу призвали. Я смеюсь. Не знаю почему, он тоже.
     Владислав Сергеевич уезжает, я, позанимавшись с дочками, отбываю в офис.
     Там бежит за мной секретарь и сообщает, что пакет доставили…
     - Какой пакет? – оборачиваюсь я на ходу.
     - Не знаю: запечатан. И еще… цветы, - договаривает секретарша, но мы обе уже вошли в кабинет и увидели их.
     Я не ясновидящая, однако, знаю, от кого эта корзина цветов, занимающая полстола. Не глядя на пакет, я говорю:
     - Отошлите обратно!
     Секретарша озадачена: на нем нет обратного адреса. Но и это не беда: я распоряжаюсь отдать его нуждающимся. Улыбка возникает на моем лице: что если внутри кожаное белье и плетка? Ничего, и в этом кто-то нуждается. Я посмеиваюсь: такое белье очень вяжется с роковым образом Сотникова.
     - Майя Александровна, тут пирожные, - заглянула в пакет секретарша.
     Оригинал этот Константин Романович. Сладеньким задабривает. Не успела я подумать, как раздался звонок. В таких ситуациях говорится: вспомнишь про него…
     - Добрый день, - приветствует меня Сотников.
     Нутром чую, он улыбается.
     - Надеюсь, вы получили посылку. – Он заказал пирожные во Франции и их самолетом доставили утром в Москву.
     - Да, служащие фонда уже чай пьют, - отвечаю я, чтобы не обольщался, и делаю знак секретарше: она отправляется раздавать пирожные.
     Сотников делает стоп, думает, чтоб сказать. Я стучу ногтями по столу – правильно Костя, думай, думай, дабы не оконфузится по-вчерашнему.
     - Деньги должны были уже прийти на счет.
     Сотников разочарован тем, что я не оценю вкус потрясающих пирожных. Нечего было хамить вчера.
     Я сделала жест, и вернувшаяся секретарша кивнула: счет пополнен.
     - Да, они пришли, - отвечаю я подобающим тоном. Кокетничать с ним я не намерена.
     - Я бы хотел загладить вину, - откликается Сотников, как будто произошел мелкий казус.
     Хитрее аспид был только в райском саду. Он специально спровоцировал меня в ресторане, чтобы потом иметь возможность встречи.
     - Вы это сделали намеренно, - говорю я ему, чтобы он хотя бы подумал прикрыть намерения.
     - Вы меня раскусили, - без капли сожаления отвечает мне Сотников.
     С ума сойти: он уверен, что любая женщина пасует перед решительностью и настойчивость мужчины. Ах, ах, так я и растаяла. Смотри, какой стратегический ход. Он весь такой настойчивый, галантный, искуситель. Понимаю, мало устоявших, не привыкли мы к отказам. Его, видите ли, продинамили. Но… врагу не сдается наш гордый «Варяг». Он хочет загладить вину? Гладьте с кем-нибудь другим, господин Сотников.
     - В ближайшие годы я крайне занята, - отвечаю я и отключаюсь. Сама собой довольна: я сделала это! Должен же кто-то прервать эту роковую цепочку. Я не о череде женщин в его жизни и постели, а о себе. Если я не прекращу с ним любого рода сношения, то от него едва ли следует ожидать этого.
     Работа была объемной, моя команда устала. Секретарь и заместитель уже отправились на поздний обед, я не успела и вышла из офиса последней. У подъезда меня ждала машина. Как вы понимаете не моя. Водитель открыл дверцу, из недр тонированной, предполагаю, бронированной машины вышел Сотников. Такие люди, да без охраны. Куда она подевалась? Неужели господин перестал опасаться врагов? Думаю, мне стоит его избегать, мало ли кому
17
он усел насолить. В самом же деле я накручиваю: далеко не всякого нефтяника убирают. Будь это так, с девяностых в стране ни одного б не осталось.
     Сотников взглядом предлагает присесть, я отказываюсь садиться в машину.
     - Мне с вами не по пути, - говорю я подошедшему ко мне господину. Он выше меня на голову. И подчеркивает свой рост одеждой.
     - Вы крепкий орешек, - отзывается Константин Романович.
     Как же, вижу: он не привык сдаваться. Волнуюсь за него: зубы не пообломал бы. Это сейчас он горит. А потом, когда добьется своего? Хотя, что, собственно, меня беспокоит? Он ни к чему меня не принуждает. К тому же, мужчины только с виду такие непоколебимые. Они зачастую много говорят и пугают. А на деле же... Он старался обаять меня, а я улыбалась: придет домой прекрасный принц, снимет костюм, туфли, переоденется в домашнее… ни тебе лоска и блеска, проблемы со здоровьем, мужские неудачи... В быту – обнаженные принцевы недостатки. «Не все то золото…».
     - Муж наверняка вами дорожит, - то ли спрашивает, то ли утверждает Сотников. – Я бы дорожил.
     Я окрылена: женщине необходимо чувствовать себя желанной и любимой. За мной приударяет видный красавец. Иду я по улице, а все оборачиваются и завидуют. 
     Сотников предлагает присесть в ресторанчике на набережной. Как романтично. На веранде столики, на них – маленькие букетики и ракушки. Место людное, я соглашаюсь.
     - Вы умеете поддерживать в муже огонь, уверен. – Константин Романович отключил телефон, который пиликал без умолку.
     Не знаю, что я поддерживаю у Захарова, но в напряжении его точно держу: чтоб не расслаблялся. Кстати, мне понравился трюк с телефоном: Сотников дает мне понять, что я для него важней звонков. Владислав Сергеевич забыл, как отключается сотовый.
     - Кем вы меня видите? – задала я вопрос в лоб. Мне жутко любопытно, я спросила.
     - Давайте перейдем на ты, - предлагает Сотников.
     Я качнула головой. Ему пришлось притормозить.
     - Ладно, - принимает он мои условия, а что ему остается? – Видите ли, Майя, я жуткий собственник. И я точно не захочу, чтобы моя женщина принадлежала кому-то еще.
     Вот как, он уже спит и видит меня своей. Оригинально. Зря я радовалась, что тогда, на борту самолета, меня приняли за свою. 
     - Я знаю, что вы не будете со мной церемониться, и мне это нравится.
     Я вскидываю бровь, он садамазохист. Ничего себе фантазии. Может из-за них он до сих пор не был женат? Экспериментатор? Окидываю его взором, нет, больше страху напускает.
     - Я вас разочарую: я не ищу связей на стороне, - говорю я прямо: что мне с ним – детей крестить? Кстати, от него должны быть красивые детки.
     Он улыбается, конечно, он знал.
     - Какие у вас отношения с мужем?
     Сотников застает меня врасплох: а какие они у меня?               
     - Мы не ругаемся, не бьем посуду и спим вместе, если вы об этом.          
     Константин Романович повел носом, он надеялся, что у меня не хорошие отношения с мужем. Тогда б у него были б развязаны руки (лишь бы он их не распускал), а в такой ситуации гораздо сложнее. Я всматриваюсь, за что и как он намеревается бороться. У него бойцовский дух так и рвется наружу. Это ж надо под старости лет так повезло мне: за мной приударяет интеллигентный, роскошный красавец-мужчина. Где же он был раньше? Лет семь назад? Я б упала в его объятья и купалась в глубине его голубых глаз. Приношу свои извинения: в серых. 
     Он обращает внимание на раковину, подает ее мне и говорит:
     - Послушай, что тебе скажет море? – На него нахлынули романтические чувства. Когда он был романтиком в последний раз – в школе.
     Я не беру ракушку, он сказал «тебе».
18
     - Сколько можно выкать? – спрашивает он.
     Действительно, я вижу его и разговариваю с ним третий раз. Сколько можно? Ох уж эта пресловутая мужская нетерпеливость. Имей господа терпение, сколько б воин удалось бы избежать человечеству, сколько б женщин жило счастливо.
     Прикладываю я раковину к уху, как Катенька и Ева, слушаю. Даже забавно. Посреди Москвы я слушаю морскую раковину, как глупенькая девочка.
     - Ничего не слышу, - отвечаю я, хотя много раз убеждала дочек, что в раковине слышится шум моря. И они его слышали.
     - Ты просто не так слушаешь, - откликнулся Сотников.
     Нефтяник убил в нем большого романтика. Он бы и рад подсесть ближе, да я откинулась на спинку стула.
     На следующий день, и на следующий за ним в офисе появлялись букеты. Домой везти их было б неприлично, и они оставались там. Запах стоял сказочный. Мои сотрудницы охали и ахали, рассматривая цветочки и украшения. А так же записались на фитнес после очередной порции пирожных: Сотников прислал с запасом, чтобы и мне досталось. Сегодня я угостилась. Прекрасные пирожные. Но ни писать, ни звонить ему я не стала.
     В выходные у меня дел не меньше, чем в будни. В субботу  (у многих она – рабочий день) девочки занимали меня с раннего утра. Влад чудесным образом тоже оказался дома. Зазвонил мой телефон. «Константин Сотников» - высветилось на дисплее. Мне ни к чему было маскироваться, именовать его Мария Павловна, к примеру. Мой телефон никто не проверяет, кроме меня. Захаров пристально поглядел на имя и поднял трубку.
     - Добрый день, Майя, - начал Сотников не дожидаясь моего «Алло».
     - Это не Майя Александровна, - ответил Захаров. Если б я увидела его лицо в эту минуту, мне бы стало плохо.
     - Простите, с кем я разговариваю? – Сотников предполагал, я, как и мои самые ответственные сотрудницы, сейчас на работе.
     - Я – муж, а вот вы кто?
     Сотников зажмурился, попал в неловкую ситуацию и поставил меня в такое же положение.
     - Константин Романович Сотников, я собираюсь оказать помощь больным детям, - не солгал он.   
     - Вы можете позвонить напрямую в офис, заместителю моей жены, - акцентировал внимание Захаров на принадлежности. – У вас есть телефон офиса? – Владислав Сергеевич в делах никогда не был глупцом и все схватывал на лету.
     - Будьте любезны, назовите номер, - просит Сотников и испытывает вину. Наконец-то!
     Захаров считывает с визитки телефон и без прости-прощай отключается.
     Сотников тихо выругался, как ее предупредить?!
     Меж тем Владислав Сергеевич уже дозванивается до друга:
     - Серега, пробей-ка по базе одного человечка. – Он диктует имя, телефончик. Ждет.
     За окном стоит шум и смех: Катенька и Евуся бегают за вислоухим котенком и мамой. Мы играем в мяч, брызгаемся водой, балуемся мыльными пузырями. Телефонный звонок отвлекает мрачного Захарова от нас.
     - Я послал тебе по электронке информацию и фото человечка, - отвечает другу полковник ФСБ. – Влад, тут такое дело... - Сергей громко выдыхает, но сказать надо: - Он... в общем, сам увидишь. Пригляди за Майей. – Сергей не дурак, понял, в чем дело.
     Захаров открывает почту, щурит один глаз, пролистывая информацию. Закрывает файл, долго крутится в кресле, смотрит в одну точку.
     Ольга Васильевна поинтересовалась, что бы он хотел на ужин. Он ее услышал не с первого раза. В кабинет зашла я вместе с девочками.
     - Что с тобой? - спросила я с порога. На нем лица не было.
     Захаров трясет головой, мол, все в порядке. От порядка такого лица не бывает. Я ему не
19
верю. Опять кризис? Не оправдавшие доверия партнеры? Что на этот раз? Вижу, он не желает отвечать. Таинственность, достойная Мадридского двора. Его бы в партизаны. Что за натура? Замкнется и жалеет себя.
     - Все хорошо, - произносит Влад и зовет на улицу. Играет с дочками, а сам на меня поглядывает.
     Я спокойна, захочет – расскажет, что его беспокоит. Вытягивать из него щипцами мне незачем.
     Пришла пора ужинать. Влад усаживается за стол, меня зовет. Ольга Васильевна, с трудом пережившая побег молока, накрыла на стол и ушла за вином. Она всегда ставила на вечерний стол вино: вдруг кто-нибудь захочет выпить бокальчик. А-ля аристократический обычай.
     Усаживаюсь я за стол, напротив Влада, и спрашиваю его:
     - А где девочки?
     - С ними Ольга Васильевна, - говорит он, теребя салфетку. – Я решил поужинать вдвоем.
     Вдвоем так вдвоем. Я не против: романтический ужин при свечах – банально, однако я всегда за. Начинаю ужинать я с салата. Влад наполнил тарелку, есть не стал. На меня посмотрит, в сторону, в тарелку, и вновь на меня. Я ем медленно, чтобы не поужинать раньше него. Что он собирается мне сказать? Или спросить? Про клуб? Что-то непохоже. Надеюсь, он не болен, не то мы опять будем прыгать вокруг и выслушивать капризы.
     - Как дела с фондом? – начал издалека и осторожно Владислав Сергеевич.
     - Все в порядке. – Я же ему говорила утром. Зачем он переспрашивает вечером? За день ничего не изменилось.
     - Созванивалась с Натальей? – Захаров поковырялся вилкой в тарелке и отложил ее.
     Ничего себе: он запомнил имя моей единомышленницы в Израиле. Мы с ней утром полчаса беседовали по поводу аутизма у детей. Нечисто тут что-то. Я внимательно вслушивалась в сопение господина Захарова, он тяжеловато дышит, когда волнуется.
     - Есть перечисления?
     - Да, конечно, - говорю я. Если б не благотворители и просто щедрые люди, фонд бы загнулся. Не перевелись еще на Руси филантропы.
     - Что делаешь завтра? – продолжал Захаров перечень подготовленных вопросов.
     Куда он ведет беседу? Она не кажется мне романтичной.
     - Хочу съездить к подруге, заскочу на обратном пути в фонд, остальное время буду дома.
     Захаров не обрадован моими планами, серый сидит. Не в духе. Сказал бы уже, что хочет от меня услышать, на том бы и закончили игру «вопрос-ответ».
     - Сегодня тебе звонил Константин Сотников, - произносит Влад и пристально глядит на каждое мое малейшее движение.
     Я продолжаю ужинать, не поднимая на него глаз.
     - И что?
     - Почему он звонит лично тебе, а не в офис?
     - Он хочет перевести крупную сумму денег в пользу детей.
     - Повезло детишкам, что есть добрый дядя Костя, - отвечает Захаров.
     Я не слышу в его голосе радость за больных детей. Сарказма много. К чему он клонит?
     В ту же секунду я вздрогнула: Влад ударил по столу рукой. Тарелки, вилки, приборы подпрыгнули со звоном.
     - Посмотри на меня! – потребовал Захаров.
     Я подняла на него глаза. Медленно. Он подпер голову рукой, сказал:
     - О, Господи, за что мне это?! – Он же не глуп и понял, что Сотников мне нравится.
     Хотела я рот открыть, а Влад опередил:
     - Майя, ты и девочки – моя жизнь.
     - У меня с ним ничего не было, если ты об этом.
     Захаров резко встает:
     - А должно было быть?       
20
     Все, началась мужская истерика. Теперь, чтобы я ни сказала, он меня слушать не станет. Он уже такого себе накрутил, что долго расхлебывать мне придется.
     - Ты меня обнадежила: я не рогоносец! Пока не рогоносец! – приставил Захаров ладони с растопыренными пальцами к голове.
     Ему надо принять успокоительное. Срочно и побольше. Я вспоминаю о Сотникове, зачем он мне звонил?
     - Я не отдам тебе девочек! – предупреждает Захаров. Строго. Мне не страшно: я без них – никуда.
     - Это с ним ты на встречу ходила? – Он ждет ответа и страшится услышать его.
     Не успела я подумать, что ответить, как Влад выдал следующий вопрос:
     - Это он заставил цветами фонд?
     Я удивлена, откуда он знает о цветах. Он догадывается о моих мыслях и говорит:
     - Я заезжал в офис вчера, ты уже уехала.
     Прячу я глаза от его глаз: Захаров видел те огромные букеты, выставленные в холл и приемную. Очевидно, что нам не благодарные родители дарили такие цветы. Это слишком вычурно и дорого.
     - Майя, как только я увидел тебя, сразу понял, что хочу засыпать с тобой и просыпаться, - тише и спокойнее, ранимо и трогательно сказал Влад.
     Расчувствовалась я.
     - Помоги мне.
     Захаров удивляется моим словам, я объясняю:
     - Это наваждение какое-то. Я борюсь с этим, но… помоги, пожалуйста. - Я боюсь, если Сотников скажет, я не смогу ему отказать.            
     Захаров упал на стул, качает головой и молчит.
     Тут стукнула по столу я, приборы зазвенели вновь. Пусть он обратит внимание на меня, а не на свое горе!
     - Будь мужиком: борись за нас! Не складывай руки! Не ради меня, ради себя приложи усилия! – Хоть что-то же должно в этом мире быть сильнее мужского эгоизма. Пускай страх одиночества будет сильнее него!
     - Бороться? – переспрашивает Захаров, вставая. – С кем? С тем недобитым мачо? Майя, мне пятьдесят, у меня уже не те силы, что прежде.
     Начинается, он взялся себя жалеть. Здравый смысл – прощай! Мы о тебе забываем. Понадобишься – позовем! Нам пока что не до тебя.
     - Перестань думать только о себе, подумай обо мне! – Я негодую - каково мне, он знает? Сколько и как я с собой борюсь?! Константин Романович снится мне по ночам! Сны с ним сплошь романтические. Каким чудом я до сих пор не у Сотникова? Если б не мое природное благоразумие, носить бы Захарову большие и ветвистые, цепляясь за дверной проем!
     - Я и думаю о тебе. Конечно же, он моложе, крепче, настоящий красавец, жеребец! – Интонация Захарова повышалась от слова к слову. – Как я могу с ним соперничать? – Голос его стал угасать. – Он молод, горяч, красив и куда богаче!
     У меня дар речи пропал – он серьезно сказал это? Сморозил глупость еще и прощенья не просит?! Я резко встаю: он не намерен извиняться! Как и прежде, ему никто не давал право оскорблять меня. Если ему угодно упиваться своим немыслимым горем, пускай вдоволь наплюхается в нем. Мне оно не надо…
     Захаров уединился в кабинете. К нему стучится Ольга Васильевна, предупреждает, что я вещи собираю. Наивная, полагает, он бросится меня останавливать. Нет, он с головой в омут жалости к себе нырнул.
     Наскоро я собираюсь, закидываю в чемодан свои вещи, детские вещи, хватаю дочек и усаживаю их в машину. Мы уезжаем.
     - Владислав Сергеевич, - умоляюще глядит на него Ольга Васильевна. Она женщина и знает, что надо бы сделать в такой сложной ситуации. А он – нет. Он неподвижен. Сидит за
21
столом, голову руками обхватил и слышно дышит.
     Михаил заглядывает в кабинет, сообщить хозяину хочет о моем отъезде. Ольга Васильевна дала ему понять, что тут бесполезно что-либо говорить. На этот раз я тайны из отъезда не делала: настроена решительно. Пусть он побудет один и подумает на досуге что да как. А ничего путного не надумает – пеняет пускай на себя. Уходя, я захватила ключи от московской квартиры и Ольга Васильевна бьет тревогу не мирового масштаба: я ушла не к мужчине, а от него. Значит, не все потерянно. Только как бы то же самое объяснить Владиславу Сергеевичу Захарову?
     Катенька и Евочка притомились в дороге. Уснули в машине. Обернулась я назад: тихо-мирно спят они, сопят в четыре дырочки. Одним словом – ангелочки. Я зову охранника подъезда. Район, где расположена квартира, приличный. Любимый сектор может спать спокойно: наш покой бережет частное охранное предприятие.
     Машину я припарковала на собственное место перед домом. Вышла из автомобиля, темно уже, сверчки стрекочут. Настроение отнюдь не романтическое. Телефон с собой, но он молчит. Один человек вспомнил про меня: вызванный охранник. Он бросил пост, чтобы мне помочь. Ну хоть кто-то ради меня может бросить на три минуты работку. Охранник несет одну дочку, я – вторую. Захожу в квартиру, укладываю девочек, раздеваю их. Не проснулись. Крепко спят. Их здешняя детская меньше по метражу, зато тоже уютная. Захаров вообще был против делать в городе детскую комнату, мол, мы же за городом живем. Почему-то я настояла: правильно, вдаль глядела. Я поправила покрывальца на кроватках и вышла.
     Оглядываю квартиру я: давно здесь не была. Тут чисто: домработница раз в неделю приходит, прибирается. Я порылась в холодильнике, почти ничего нет. Одни консервы и алкоголь в баре. Тушенка, печенка, икра баклажанная, та что заморская. Я на нее не гляжу: во время беременности переела. Беру поесть какую-то непонятную банку, первое попавшееся вино, невесть откуда взявшиеся сигареты. Я не курю, но я в такой ситуации!   
     Наливаю бокал, сигарету достаю. Слезы наворачиваются на глаза. Как меня тронуло до глубины души признание Захарова. Чуть-чуть у него не хватило растрогать меня до конца. Я вспоминаю его последнюю и фразу и сильно злюсь на него. Он ведь понимает, не в деньгах дело, но надо было сказать, съязвить, уколоть! Сам себе, глупый, сделал хуже. Я засовываю сигарету в рот, пытаюсь прикурить, держа в другой руке бокал. Как мне надоедает эта паранойя! Я не пью и не курю! И нечего начинать! Я выливаю в раковину вино, сигарета летит в мусорку. Сижу, ем тушенку. Вкусная, импортная, с мясом, а вкуса не чувствую. Я предупредила Галину Петровну, что завтра она работает в Москве, адрес сообщением отправила. 
     - Как долго я буду работать в городе? – интеллигентно интересуется она.    
     Откуда я могу знать? Как у Захарова будет настроение извинения свои принести. Будет он жалостью к себе наслаждаться неделю, значит, неделю будем жить в Москве. А он там один куковать. Не представляю – как? Он из той категории людей, что напрочь не переносят одиночество. Не хочу об этом думать, он меня оскорбил и не заслуживает, чтобы я о нем сейчас рассуждала и сопереживала ему. Надо ему было подумать прежде, чем ляпать невесть что. 
     Вздыхаю я, наелась вроде бы. Тут звонок телефонный. Жму на кнопку «Ответить».
     - Прости, Майя, - слышу я. Нет, не от Захарова: Сотников звонит, слезно прощенья просит. – Вышло недоразумение. Я и раньше звонил, ты не отвечала.
     Я взглянула на дисплей: и правда, есть пропущенные вызовы. Как я их не слышала?
     - Я не хотел, чтобы так получилось. Прости.
     - Ничего, - отвечаю я безразличным тоном. – Все нормально.
     - Он… рядом? – спрашивает Сотников, думает муж мой подле меня, и потому не могу разговаривать.
     - Я в Москве.
     Константин Романович оживляется: Захаров вроде как объелся груш. 
22
     - Я к тебе приеду?
     Зачем я сказала это? Зачем я разрешила и адрес назвала? Зачем я вообще трубку подняла?! Я не могу ответить точно. Я же просила Захарова и предупреждала! Я хоть и сильная, но все же женщина. Хорошо, что это хоть кто-то замечает! 
     Не знаю я, каким образом, но Сотников добрался до меня за какие-то двадцать минут. Он на самолете сюда прибыл? Судя по всему на реактивном и десантировался на крышу. На пороге стоит, цветы держит. Целую охапку красно-бордовых роз и говорит:
     - Банально, знаю, но они больше всего соответствуют тебе: колючие и прекрасные. – Константин Романович входит. – Уверен, ты можешь быть нежной.
     Он еще не знает насколько. Даже не представляет. И я не представляю, какой могу быть, если нужно будет. Сама себя пугаю: я же не распутница. Но он смотрит так выразительно, вино открывает. Уже и цветы в воду самостоятельно поставил, ключи от квартиры своей мне торжественно вручил.
     - Переезжай, - говорит он, как будто я только того и ждала, - я не хочу, чтобы ты оставалась здесь.
     Можно подумать, я хочу оставаться в этой квартире. Признаюсь честно: желания такого не возникало.   
     Я не знаю, что ответить ему. Насколько это для меня неожиданно. А он сжимает ключи в моей руке и настаивает:
     - Я тебя прошу: переезжай прямо завтра.
     Как я перееду, вот так сразу: я не готова! И говорю:
     - Мне кажется, это слишком. Слишком ты торопишь события.
     Сотников возражает:
     - Майя, я не шучу. Константин – значит, постоянный. Я для себя уже все решил.
     Чуть не падаю я: как во сне происходят события. Как я дошла до такой жизни. Еще утром я находилась под одной крышей с мужем, а теперь меня обнимает другой, сам Аполлон Бельведерский собственной персоной, и настаивает на отношениях с ним. У меня нет сил сопротивляться ему: у кого они будут? Он говорит, говорит, я как «в тумане моря голубом». Что ищу я в краю далеком? Я оставила Захарова в краю родном! Глаза мои увлажняются сами собой: Константин хочет, чтобы я называла его по имени, горячо обнимает, просит познакомить его с девочками. Он сходил, посмотрел на них и заметил:
     - Они похожи на тебя.
     То же говорит Захаров. Каждый день. Любит их без меры. И Сотников клянется любить. Девочек. Мне уже трижды поклялся в серьезности своих намерений.
     - Я не бросаю слов на ветер, - серьезно добавляет он и так смотрит, что невольно ему веришь. – Я заскочил в магазин, - признается он и достает коробочку.
     Нет, я точно уснула и сплю крепким сном. Прекрасным, романтичным сном. Если это так, пусть я долго не проснусь! Меня слепит блеск камней драгоценных. Глаза Константина, Кости, поправляет меня он, блестят. Даже горят. И мои сверкают как бриллианты – вижу я мельком свое отражение в зеркале.
     Во сне я оказываюсь на кровати, Константин вовсю целует меня. Как подросток откликаюсь, готовлюсь принять его страсть. Одно сплошное наваждение. Все, как положено в романтично-цветочный период: слова приятные, поцелуи, прикосновения. И чувствую Сотникова, всем существом. Он страстен, горяч, внимателен и нежен, если нужно. И это замечательно. Он будет брать и отдавать. Это так же прекрасно. Но он может ставить условия. А Захаров не ставит их. Ему не хватает огня, не дотягивает, однако он теплее, роднее, если хотите. Он, вроде как, мой единомышленник. Он уравновешивает мою натуру. 
     Отстраняю я двумя руками Сотникова.
     - Что случилось? – спрашивает он недопонимая. – Если ты о защите – у меня...
     Я качаю головой.
     - Я не могу, - подскакиваю с кровати я.
23
     - Тебя мучает совесть? – предполагает Сотников. – Ты же ушла от него.
     Уйти-то я ушла, но я с ним не распрощалась. Не уверена, смогу ли. Константин Романович встает с постели и направляется прямиком ко мне. С ним я тоже не готова проститься. Какой ужас! Так чудовищно! Почему события развились именно таким образом?! Зачем я села тогда в тот злосчастный самолет?!
     Сотников берет меня за подбородок, глядит в глаза и говорит:
     - Давай съездим куда-нибудь отдохнуть?
     Я так понимаю, надо отвечать. Глупо стоять и молчать, когда тебе задан прямой и приличный вопрос. Как же я хочу уехать куда-нибудь. Он представить себе не может насколько горячо мое желание умчаться подальше из большого города и забыться на диком берегу, скажем, океана!
     - Что скажешь? – спрашивает Сотников, улыбается. От его улыбки ноги подкашиваются и язык онемел. Я как кукла, а он кукловод: дергает за веревочки и дергает, я послушная, подчиняюсь.
     Намеревалась я ответить, формулировала, по крайней мере, ответ, как в глазах моих все поплыло, потемнело. Резко мое давление упало, вместе с ним – я. Константин только и успел подхватить размякшее тело. Он отнес меня на кровать и набрал номер…
     Сквозь шум, стоявший в моей голове, я слышала вой сирены. Приоткрыла, как могла глаза я, и сквозь пелену вижу: в машине скорой помощи я. В платной машине, комфортной. Тут дверцы открываются, меня переносят на тележку и везут по коридору. Ничего не могу я сказать, и пошевелиться не могу. Слабость в теле, в голове гул. С тележкой поравнялся Сотников, ему на плечи накинули халат.
     - Что с ней? – спрашивает он, будто издали.
     - Надо обследовать, - отвечает человек в халате.
     Руки у него волосатые. Их запомнила я. 
     - Ты подожди в комнате отдыха, - говорит человек в халате. – В онкологию ее.
     Вижу, растерянный Сотников отстал, я бы тоже отстала. Не хочу я в онкологию. 
     К обеду в стационар приехала Галина Петровна с девочками. Их встречал Константин Романович. Он вызвал ночью скорую из платной клиники, что в центре Москвы, вызвал няню, утром познакомился с Катей и Евой. Пообещал отвести к маме. Галина Петровна тактично (ее этому учили) молчала.
     Он отлучился, вроде договариваться с врачом пошел. Няня усадила детей и отошла в уборную. Девочкам позвонил Захаров.
     - Да, Катенька, а Евуся как? – Голос его звучал разбито.
     - Папочка, - выхватывала из рук сестры телефон Ева, - а ты приедешь в больницу?
     Захаров в лице переменился.
     - Евусь, в какую больницу? Мама вас в больницу отвезла? Что-то случилось?
     Ева, покачивая ножками, отобрала телефон у Кати.
     - Нет.
     - Папа, это мама в больнице, - выкрикнула в трубку Катя.
     Захаров вцепился в трубку: этому нефтянику кроме насоса доверить ничего нельзя! Майя только вчера целой и невредимой уехала, а сегодня она в больнице!            
     - Катюша, Ева, какая больница? Где вы?
     - Я не знаю, папа. – Катя хихикнула в трубку: ей Ева рожицу скорчила.
     - Малышка, с кем вы? Дай-ка мне трубочку кому-нибудь из взрослых.
     Мимо девочек проходила медсестра с регистратуры на этаже, Ева отдала ей телефон.
     - Онкологическое отделение, я вас слушаю, - ответила по привычке медсестра…
     Не знаю я за сколько и на чем Захаров долетел до больницы, но штрафов он поймал с десяток. В том состоянии, каком он прибыл в больницу, думаю, он бы без проблем добежал. Тотчас он ринулся к няне, девочки облепили его с двух сторон.
     - Я не знаю, Владислав Сергеевич, что с ней. – Она пожала плечами. – Мы сами ждем.
24
     Не спавший ночью, а днем потрясенный Захаров прижал дочек.
     - Катерина, Ева, - одернула их Галина Петровна, - дайте папе вздохнуть.
     Он заметил доктора с медсестрами и направился немедля к нему.
     - Скажите мне, в какой палате Майя Александровна Захарова и могу ли я ее видеть?
     - Вы кто?
     - Я – муж.
     Захаров обернулся, не дождавшись ответа доктора: в сопровождении пары охранников в коридоре стоял Сотников. Владислав Сергеевич без лишних церемоний сделал несколько шагов, занес руку и дал ему кулаком в нос. Галина Петровна вскрикнула, девочкам глазки прикрыла. Охранники закрутили Захарову руки. Константин Романович, зажимая пальцами нос, махнул охране, и те отпустили Захарова.
     - Это моя жена! – Громкое заявление. Полклиники слышало.
     Я насторожилась, прислушалась: мне показалось или нет?
     - Доктор, где моя жена? – еще раз спросил Захаров, поворачиваясь к нему.
     - Вас проводят: ей нужно с вами поговорить.
     Владиславу Сергеевичу тоже было что сказать мне. Он поторопил медперсонал и спросил:
     - Скажите, что с нею?
     Доктор сказал:
     - Она сама вам скажет. – На его лице не возникло подсказки. Ни один, как говорится, мускул не дрогнул. Циники врачи. Ни слов поддержки, ни обнадежат. Одни прогнозы неутешительные.
     Захаров твердым шагом преодолел секцию и вошел в отворенную молоденькой медсестричкой дверь. Он глубоко вздохнул на пороге: я на больничной койке и ко мне подключена капельница. Не то зрелище, на которое хочется смотреть и смотреть. А я успокоилась: мне не показалось, что он дебоширит.
     - Маюшка! – сказал он и только потом сделал шаг к койке. Протянул мне цветы, ему разрешили пронести их сюда.
     Намеревалась я взять букет, а Захаров положил его на столик, покосился на капельницу, обогнул ее и, не давая сказать ни слова, затараторил:
     - Маюшка, ты не волнуйся, мы уедем в Германию, будем там лечить тебя. Деньги не важны. Мы все переедем, чтобы быть с тобой. Девочки станут там учиться, не беспокойся.
     Я слушала непрерывный поток слов и постаралась остановить его:
     - Влад, я хотела…
     - Не перебивай меня, - перебил он. – Я долго думал, ты все правильно тогда сказала: надо бороться. И я настаиваю, чтобы ты вернулась домой. Мы найдем лучших врачей и немедленно уедем. – Он взял меня за руку и, поглаживая ее, быстро-быстро заговорил вновь: - Я созвонился со своим другом во Франции, его жену оперировал отличный доктор. Он мне пришлет телефон, я созвонюсь и, поверь, все будет хорошо.
     - Влад, - попробовала я достучаться до него.
     Он как не слышал и продолжал:
     - Рак лечится, - сказал Владислав Сергеевич, открывая мне страшную тайну, - ты сильная, ты справишься. Мы всегда тебя поддержим.
     - Захаров! – повысила я голос, уже не выдержала. – Выслушай меня, наконец!
     Слава, слава тебе, Владислав Сергеевич, ты замолчал и готов послушать! Снимаю перед тобой шляпу: твое внимание предоставлено мне!
     - Захаров, - говорю я четко и довольно громко, чтобы он не перебил меня. Он держит мою руку, не отпускает. Такой забавный! Я выдыхаю, чтобы больше не тянуть:
     - Я беременна. – Тормошу его, он застыл. – Ты меня слышал?
     - То есть, это не рак? – переспрашивает он на случай всякий.
     - Нет, - мотаю я головой. Беременность не рак. Это совершенно точно. Хотя токсикоз и симптомы неприятны.
25
     - Фу, слава Богу! – выдыхает громко Захаров, падает на стул рядом с кушеткой. – Это ж надо так: я чуть с ума не сошел! Пожалуйста, не делай так больше.   
     Я вызвала медсестру: ему нехорошо, волнуюсь за него.
     - Ты как? – интересуюсь я, пока не подоспели успокоительные таблетки или капельки.
     Тут до Захарова доходят мои слова:
     - То есть, хочешь сказать ты… беременна? – спрашивает он, не веря ушам своим. – Как это?
     - Вот так, как обычно. – Я смеюсь, а бывает по-другому?
     - Погоди, а что ты тут делаешь? В онкологии? Зачем эти… - он окинул недоверчивым взглядом капельницу, - склянки?
     Пришлось мне объяснять, что в других отделениях отдельные палаты закончились. Вот меня и поместил товарищ Сотникова сюда. Все просто.

     Меня привезли вчера, обследовали, взяли кучу анализов. Врач, делая УЗИ, сказал:
     - Брюшная область в норме, почки, печень – тоже. Он покопался в моих внутренностях еще и усмехнулся: - Думаю, вот причина.
     - Где? – Я взглянула на монитор. Я мало что смыслю в изображениях УЗИ, но тут догадалась. – Вы хотите сказать?..
     - Да, вы беременны.
     - Не может быть! – Я упала на кушетку.
     - Почему?
     - Доктор, мне сорок один год, - попыталась я убедить врача, что это невозможно.
     Он мне не поверил:
     - И в сорок пять рожают, - засмеялся он.
     Лежала я и приходила в себя: ну, Захаров, как только я ухожу от тебя, так сразу узнаю, что беременна! Ты опасный тип, смеюсь я про себя. В следующий раз я обязательно лишний раз задумаюсь, а стоит ли уходить?
     - Сами скажете ему? – спросил доктор. Улыбаясь, почему-то. Мужская солидарность? Она родимая? Он меня знать не знает, а готов Захарову руку пожать, по глазам вижу, и сказать: «Молодец, мужик, так держать!».

     Владислав Сергеевич расплылся в довольной улыбке. Ничего не говоря, целует меня. Светится.
     - Надеюсь, это будет сын, - говорю я.
     - У-у, - возражает Захаров, - будет девочка.
     - У тебя двое сыновей, многодетный папочка, - сержусь я и думаю, что тоже многодетна практически. С ума сойти! – Я тоже хочу сына!
     - Нет-нет, будет дочка: я собираюсь жить в малиннике! – мечтательно отвечает мне Захаров. Я хмурюсь, что за упрямство!
     На следующий день Сотникову доставили посылку: в коробочке он нашел кольцо с бриллиантом и усмехнулся. Вскоре Константин Романович уехал в Лондон.
     Когда я родила и позвонила Владу, он расплылся в довольной улыбке. Из роддома Дарину он нес как непереходящее знамя. Я уселась кормить ее. Напротив устроились Катя и Ева: им жутко интересно как лялечка молочко сосет. Смотрю, Захаров из-за угла выглядывает, мне подмигивает. Прищуриваю глаз – ой, ой, как весело. Дарина, дар, его любимица, закряхтела. Он чуть из рук ее не вырвал. Качает, сам на меня глядит: говорит, похожи мы с ней.     Сморю на него, улыбаюсь – неловкий, трясущийся над детьми папуля.
     Может быть, я когда-нибудь расскажу свою историю до конца. Может, и нет, потому что у нее не будет окончания. А пока… Захаров боится остаться один, поэтому пускай он уходит первым. Я останусь поддержать своих девочек, насколько возможно. А после – за ним: как он там без меня будет?..