I.
Мы ходили по берегу, под нами текла река,
собирали в кулак многокрылых
и рвали густой осот –
понимая отчетливо, что наша жизнь – игра:
оловянный волчок, барабанное
колесо. Вместо спиц
у которого
привязи фотолент, с чередой монохромных
окошек длиною в дюйм и пейзаж,
из застывших
линий дивертисмент – умещается на ладони.
Равно нулю – притяжение между
криком и нотой /Ля/ –
замывается
соль под кожу покуда бел и верёвка узлом –
но скорее её петля – соединяет не
точки, а основания тел,
натуральные чиста
---
слепого-поводыря.
II.
Каждый
звук застилает окно, словно сорванный лист:
чайный, розовый или бумажный под
тяжестью букв – если
мерить пространство, то относительно лиц –
мы находимся ниже, чем заполярный
круг, чем плавучая
ряска. И корень из одного – оборотом ключа
упирается в собственный холод, и за
дверью встречается с
тем, что
давно отмерло, а оно переходит со скрипа на
нервенный хохот. Бальзамин на окне
догорает созвездием Льва –
высыхая
от сброшенных листьев и собственных регул
и над ним преклонилась сквозь сумрак
седая звезда, потускневшая,
от затмевания –
лампочка
---
Регул.
III.
Тишина обступает, но прежде звенит нутро –
разливаясь сосновой смолою по
сухожилиям – тает
ночь на
губах, и по нёбу густой гудрон – растекается.
Отражение всегда двужильней, чем
объект. Расставляя
предметы без ведома их, попарно – заполняя
пустоты доверху, как Ноев Ковчег –
остается само –
невостребованным,
безударным к положению вещей, страницам
дневных газет. Всё приходит к тому,
что от трёх вычитается
лишний – чаще тот, кто осипшей гортанью –
покроет луну. И ему говорят звезды
шепотом: тише, тише,
ну а он, с каждым словом,
всё глубже уходит ко
---
дну