Контрольный ужин
У нас дома всегда хорошо готовили обычные блюда, но иногда были и особенные, приготовленные по специальной рецептурной книге. Я думаю, что если бы я меньше разбиралась в тонкостях кулинарии, я бы до сих пор любила бы готовить и есть.
А я не люблю ни первого, ни второго.
Обычно новинку готовил папа, а мы пробовали, точнее, это называется иначе: «снимали пробу». Но, постепенно, кухонные эксперименты стала ставить мама.
Она работала дома, практикуясь то в шитье, то в кулинарии, то в кролиководстве, то в разведении птиц. В период такого «сидения дома» она и проходила школу «молодого кулинара» под наблюдением опытного отца.
Время от времени проводились «контрольные ужины».
В моей стране долгое время работой называлось только участие в производстве на заводе или на фабрике, а ведение домашнего хозяйства, уход за детьми, надомный труд модистки или, к примеру, уход за коровами, за работу не принималось.
Поэтому, считалось, что неработающая мама «сидела дома», вероятно, представляя её как сидящую в кресле даму со сложенными на животе ухоженными руками, в шелковом халате с высокими подплечиками на фоне вьющихся роз.
Отец работал на хлебопекарне допоздна и, приходил домой в сумерках, мыл свои большие руки и садился за стол что-то перехватить на ужин. Тесто, которое пекари, за неимением тестомесных машин, месили руками, налипало на волосы и не смывалось. Конечно, был специальный человек по профессии «тестомес», но он зачастую не успевал к сроку вымесить полный чан теста, и отец ему помогал.
Обычно, после ужина моим делом было сидеть у него на руках и снимать комочки прилепившегося мучного клейстера. Наверное, это было больно, так как я выдергивала комочки теста вместе с волосами, а отец иногда морщился и замолкал. А в это время, под свет керосиновой лампы, он нам читал из больших книг стихи Пушкина, Жуковского, Лермонтова, Некрасова…
Поэтому, мы ждали его прихода, и в родительских ссорах молчаливо сочувствовали именно папе.
Официально работающий отец считался «кормильцем семьи» и, таким образом, претендовал на главенство в доме. Мама молча подавала свою стряпню и стояла рядом, сложив руки на животе, как школьница на уроке в ожидании похвалы учителя.
Готовила она отнюдь не «профитроли» или «медальоны из седла лани», не «маринованную губу лося», а простую съедобную еду вроде капусты с мясом под названием «бигус», галушки с красивым названием «кнедлики» по рецептам из дружественных стран Польши и Германии или болгарский фаршированный перец, происхождение которого понятно и так. Такая еда так и называлась: съедобыш.
Но отец не торопился выносить свой окончательный приговор нашей молодой матери, медленно снимая пробу с каждого блюда. Он, как правило, сначала морщился, перекатывая во рту ложечку пищи, долго её не проглатывал и, смежив глаза, как сонная птица с голой шеей, наконец, глотал и снова на секунду задумывался.
Похвалы или хулы состояли из пары слов: соли в меру или капуста не дошла. Это значит, что блюдо вполне так себе, но сойдёт.
Самым тяжелым приговором были слова «приготовлено без души». Говорить о нарушении технологии приготовления не приходилось, так как многих блюд, вычитанных из кулинарной книжки, мама никогда не пробовала и не представляла себе их вкуса, вида и запаха, нужных приправ не было и в помине, хотя блюдо, с папиной точки зрения, обязано было быть вкусным в любом случае.
А для этого его нужно было всё время пробовать и доводить до вкуса.
Переубедить отца в его сложившемся мнении было невозможно, так как многие блюда он готовил и знал, на память проговаривал способ приготовления и в деталях описывал их вкус.
Нам с мамой оставалось доверять его авторитету.
За многоопытную службу на границе с Японией отец действительно научился готовить множество необычных блюд из Китая, Кореи и Японии. Кроме того, у него была удивительная способность на всю жизнь запоминать вкус однажды отведанного блюда, во всяком случае, он нас в этом легко убедил.
Как бы ни было, но мнение отца в кулинарном вопросе для нас был неоспоримым.
За свою жизнь он собрал около десятка рецептурных сборников, которыми очень дорожил, кроме того, он тщательно собственноручно записывал способы приготовления однажды понравившегося ему блюда.
Зачастую, во время такого «контрольного ужина» родители ругались, и мама в слезах уходила спать в летнюю кухню одна. А отец звал нас с сестрой и давал пробовать из разных тарелочек, разъясняя особенности приготовления и поясняя оттенки вкуса.
Конечно, нам с сестрой больше нравилось общение с отцом, вместо скучного засыпания в одной кровати, и никаких особенностей мы не замечали, как не запоминали и названий блюд, но что-то в голове потихоньку оседало.
Так, постепенно, я привыкла к определённому вкусу, связанному с названием блюда, так же, как любой украинец уверен, что борщ бывает красным, густым и капуста в нем похрустывает, а пахнет он, кроме всего прочего изобилия ароматов, чесноком.
Нет, готовить я не люблю. Именно оттого, что любителей поесть много, а ценителей мало.
Я сама, гораздо больше изысканной, люблю простую пищу: хлеб, помидоры, брынзу, зелень, запиваю водой или разведенным вином и никогда не тоскую о ресторанном роскошестве, которое нам пришлось пережить, пока папа работал шеф-поваром курортного ресторана «Кавказ», а мать – мастером-кондитером.
Угождая отдыхающим или, вне сезона, "дорогим гостям", отец нажил себе профессиональную болезнь- язву желудка, а мать - ожирение.
Страсть к изысканной пище не зря считается одним из грехов, точно названном словами православного церковного лексикона «гортанобесие» и «чревоугодие».
Долгое время я была уверена, что все люди, не испорченные воспитанием так, как испорчена я, готовят просто и одинаково вкусно.
Но оказалось, что я была не права, и родители сослужили мне добрую службу.
Взять, к примеру, вареники.
Например, моя приятельница-кореянка, так умела приготовить обыкновенные вареники с картошкой в своей пароварке, что они идеально сохраняли свою форму с филигранно вылепленным бочком. А огромное количество колечек лука, спассерованных в ароматном подсолнечном масле до золотистого цвета, украшали это скульптурное великолепие с картофельным пюре внутри, наперченным до состояния боевой готовности, и сводили с ума случайных гостей обильным сытным запахом.
Такие вареники, конечно, были образцовыми по способу лепки и варки – я на такое излишество времени никогда не тратила. Я даже могу купить готовые и отварить – главное, в гарнир много лука, в меру подсоленного, а затем доведенного до красивого, чуть коричневатого оттенка. А потом– много черного перца! Черного ароматного перца, который немного кусает язык, но создаёт ноту изысканности и терпкости, оттенок уверенности в единстве всех культур и религий, а также торжества разума над утробной пошлостью банального насыщения.
Но… недавно меня угостили варениками с картошкой совершенно другие люди – хорошие, добрые, но которым, увы, не пришлось отведать в их жизни настоящих вареников. Да и детство их было, по-видимому, совершенно кулинарно невозмутимым…
Первый маленький уродец под названием «вареник с картошкой» был мною отправлен в рот смело.
Ну что, скажите, можно испортить в таком простом блюде? Вареники? – они же и в Африке вареники. Но не тут-то было!
Пережевывая тесто, брызнувшее водой, как раздавленный шарик, я искренне пыталась отыскать наличие следов хотя бы соли и перца, так как самого вкуса картошки не оказалось и в помине. Второй вареник я положила в рот, не веря до конца, что такое предательство её Величества папиной Кулинарии возможно в принципе.
Но и органолептический анализ второго вареника, от проглатывания которого меня чуть не стошнило, дал неутешительное заключение: не вареники, а дерьмо, прости Господи, что произношу такие слова о еде…
Я была потрясена. Из последних сил задушивая подступившую искренность, подмывавшую дать хозяйке советы по азам кулинарии, я крайне улыбчиво отказалась от предложенной добавки «очень вкусных вареничков» и опустила глаза, по-видимому, почерневшие от расширенных в шоке зрачков.
Подкладывая мужу «добавочку», милая хозяйка, тем временем, щебетала о её гениальной находке приготовления картошки для этих самых вареников. Она картошечку, оказывается, специально делала жидкой, чтобы вареники были сочными! Я недоверчиво покосилась: да, хозяйка совершенно серьёзно говорила о сочности вареников, которые в дальнейшем варились в воде – именно в их мятой водянистой сущности я не обнаружила привычного вкуса картошки.
А перец!… мой горячо любимый чёрный перец, оказывается, хозяева вообще не употребляли по причине хронических внутренних болезней, впрочем, как и поджаренного лука. Поэтому их бледные скукоженные лепеники, немного политые разогретым подсолнечным маслом без лука, перца и почти без соли, мучительно не проглатывались…
В принципе, в голодный год это было бы вполне съедобное блюдо, если бы оно не называлось «вареники с картошкой», так отчаянно напомнив Потемкинские деревни с муляжами домов. Вроде дома есть – ан, нет, ошибочка вышла, а там дома нарисованы.
Можете стрелять в муляжи, всё равно там, за фасадом, ничего нет.
Потом я долго себя корила за переборчивость, скрытую от милых хозяев с большим трудом, и подозревала себя в капризности, которой раньше за мной не водилось, обвиняя себя в гортанобесии и чревоугодии. Зажралась, как говаривал мой папа.