1.Исповедь дурочки
Почему-то считается, что детство заканчивается со школой, а взрослая жизнь начинается с рассвета после выпускного вечера. А по-моему, детство длится и длится, и диалог с ушедшими годами не прекращается, плавно перетекая в диалог с собственными детьми, детьми детей…Иначе, как бы мы могли найти с ними общий язык?
И вообще, всю жизнь мы учимся находить ответы на свои, детские, вопросы – мы-то о них помним всю жизнь…
И со сверстниками мы только прикидываемся, что стали другими, взрослыми и сильными, какими нам представлялись наши родители и учителя. Обман удается, и мы расходимся уверенные в себе. А на самом деле, мы всю жизнь после детства, только о нём и вспоминаем, ревниво всматриваясь не только в подрастающих несмышлёнышей, от которых мы выгодно отличаемся, но и в сверстников: не перегнали ли нас в чём?
Господи, какого черта я взялась за эти записки, взбудоражившие давно улёгшиеся пласты? Кристальная честность, принимающая цвет среды, или попытка понять причинно-следственную связь? – Нет, скорее, это приступ разлуки с ушедшими друзьями, которых всё меньше и меньше, да почти и нет их, друзей…Тоска по празднику существования, отчего улыбки у детей безмятежные, а сны сладкие, что легко утрачивается с первым родительским требованием и, напрочь, смывается горькой детской слезой.
Я перебираю в памяти самые яркие впечатления моего детства: плохие, хорошие – всё равно, но отчего-то незабываемые. Семена детства, посеянные сознательно или попавшие случайно, вырастают, как и растения, по небесному произволению: что попало на благодатную почву – то и взрастёт. Детство выгоняет мощные или слабые ростки задатков, растёт «во все стороны», затаивается. Детское будущее опекают взрослые: родители, учителя, друзья, события в стране, кинофильмы, книги – всё, всё подчинено взрослым. Но, вырастая, дети всю оставшуюся жизнь залечивают свои ожоги, отдают или требуют невидимые долги, доказывают своим, видимым им одним, обидчикам свою правоту.
Насколько правомочен лозунг «Всё лучшее – детям»? Так ли уж «всё» отдаётся детям, и что именно можно считать «лучшим»? С какого возраста дети перестают быть детьми и обходятся без поводырей? Эти и другие вопросы требовали осмысления, и мне оставалось только проанализировать свою собственную жизнь.
В послевоенное время, когда я росла, всё было, конечно же, по-другому: одежда, темп речи, порядки в школе, правительство, искусство ведение дома, даже еда… Но детям было легче, чем сейчас. Дело не в разрухе и бедности, а в обозначенной цели, которая в те годы была у каждого вполне конкретна: прокормиться, выучить уроки, заштопать чулки, покормить кур, обтесать бревно, а впереди маячили цели неопределенные, взрослые : построить коммунизм, отдать лучшее детям, а старикам дорогу , победить капитализм… Наши нехитрые занятия и промежутки между ними и составляли обыденную жизнь, наполняя её простым человеческим общением друг с другом, жизнь казалась ясной.
И эта – личная и понятная – конкретная цель в значительной степени уменьшала мучительный выбор «буридановой ослицы», которым страдает юный современник: что именно из гаджетов включить или что именно из самого вкусного съесть первым?
Наверное, тургеневская коллизия, к которой нас готовили еще в школе, неизбежна, и мы с разной степенью досады не раз убеждались в истинности взглядов классика.
Что ж, теперь и мне приходится на практике убеждаться в том, что наши дети – они совсем другие, они не ровня нам, и не могут заменить отцов. Так же как и мы – своих.
Убеждаться в том, что история не повторяется, а со-творяется, в том, что есть истинные культурные ценности и ложное новаторство, приходится собственными глазами убеждаться в том, что настоящую культуру нужно учиться не только ценить, но и хранить, а в последнее время, боюсь, и защищать от своих же собственных детей, изнеженных и бесцельных, а иногда и нацеленных на разрушительный постмодернизм.
Но, глядя на своих учеников, своих детей и внуков через призму собственного детства, я легко понимаю, что конфликт «отцов и детей» стар как мир, и оттого, неизбежен, и отступаю назад. Я чувствую, что процесс конфронтации не зависим от меня, и, затаиваясь как в детстве, прячу свои маленькие сокровища истины, стиснув их в кулачке, и только теперь решившись поведать о них бумаге.
Выйдя на седьмой десяток, мне легко обернуться назад и оглядеться. Оказывается, прошлое никуда не делось, оно ожидало моего пристального внимания, и теперь лишь увеличивает некоторые сгустки времен, словно линза слезы, а некоторые – размывает.
А поворотишься в другую сторону, то, не сходя с места, почти одновременно, видишь своих внуков, детей, учеников, современников… И снова смотришь назад, отчего-то назад, понимая, что впереди меня ждёт уже путь гораздо короче пройденного…
Можно сравнить, взвесить, оценить, сосчитать потери, почти отдавая не отдавая преимущества прошлому, но я постараюсь быть честной.
Посмотрю, какой получится «дебет-кредит» итог….
И пусть учёные называют это «ретроградной амнезией».
Своих детей я не рассматривала с такой скрупулёзностью, как любая молодая мать, увлечённая вкладыванием в них своих нереализованных амбиций.
Наверное, так же как и я, каждые родители уверены, что их дети – это их уменьшенная копия, только обязательно улучшенная.
Родительское прозрение начинается с первых требований общества, но и тогда родители раскидывают над чадами защитные крылья – они ведь настоящие родители, орлы, заступники…Я тоже раскидывала крылья над своими сыновьями.
Но иногда возвращаюсь к событиям своего прошлого, пытаясь определить, как бы я сейчас отнеслась к ним, уже многоопытная, зная, что прошлого не изменить.
Все тайные или явные причины привели к последствиям, образовав судьбу.
Теперь, глядя на знакомых мне родителей учеников, мне кажется, что я понимаю, что представление о своих детях они черпают из своего детства. А как, и из каких осколков сложилось их детство? Именно оно, многократно размноженное, измельчённое до неузнаваемости, как в калейдоскопе, но обязательно радужное, и создаёт зрение нашей взрослой жизни, как бы раздавая очки: черные, розовые, голубые, прозрачные, разбитые…
Образ не идеального отца был мной воспринят как норма. Впоследствии, я легко мирилась с недостатками спутников жизни, «входила в положение», «понимала»…Не могу сказать, что я завидовала шикарным «кошечкам», тёршимся о руку хозяина. Но твердокаменное чувство несправедливости иногда переворачивалось в груди, причиняя боль – ведь так хотелось быть всю жизнь мягкой и покладистой, а не амазонкой, как я, готовой отразить атаку.
Но плюс в этом есть: я ни на кого не в обиде. Я – за всё в ответе сама.
Даже за мужей, за детей (своих и чужих), за сумму мирового зла – не снимаю своей вины.
У стен, об которые я билась, нет глаз, как у людей, в которые я бы смотрела, хитря и обтекая. Хотя, я сначала тоже надеялась, что меня «минует чаша сия», потом – пыталась только пригубить, избежать, схитрить……. Ну, а сейчас – молюсь, чтобы не захлебнуться, допивая, предназначенную мне чашу горя, не отворачиваясь. А ведь думала так наивно: пронесёт! Зато, иногда, у меня появляется чувство покоя и гармонии, и в эту минуту я счастлива, поэтому счастье я измеряю не счетом в банке, не квадратными метрами и не весом шкатулки с золотишком. А чувством мира.
Дура? – Да ладно, я знаю, что вы ответили.