Дело шло к утомительному, противному и слепящему глаза августовскому закату, я не мог из-за него внимательно смотреть на приборы в рубке, на движение вперед по тросам, нервничал и ужасно щурился от палящих лучей, когда «боковым зрением» заметил, как Руслан, выбежав из кормовой двери брандвахты, промчался по палубе и стремительно влетел в рубку мотозавозни. Двигатель пыхнул черным клубом дыма, и катер стал резко разворачиваться к земснаряду, а через пять минут водитель залетал ко мне в рубку с глазами «по пять копеек»:
- Леонидыч, слышал новость?
- Что случилось? - спросил испуганно я, перебирая в голове все, что только может быть, думая больше всего о чем-то плохом в своей семье.
К тому моменту мы все вместе жили на судне, Илюша проводил с нами летние каникулы, как я ему и обещал, и мало ли что могло случиться на воде.
- Не тяни резину, Руслан, что случилось? – почти закричал, все больше нервничая я.
- Шеф, на Северном флоте подводная лодка затонула со всем экипажем около ста человек, и нет никакой возможности людей спасти! – тоже в ответ почти кричал он, отдышавшись.
- Фу ты, - выдохнул я, - я подумал, что-нибудь на брандвахте произошло, во напугал, балбес.
- Да там все нормально, ужин начался, скоро смену привезу ночную. Ты представляешь, на учениях была лодка в составе флота, а тут при невыясненных пока обстоятельствах такое. Главное, людей не могут вытащить или не хотят.
Да, да, это была та самая, атомная подводная лодка «Курск», проводившая какие-то новые испытания современного вооружения.
- К ней уже целая эскадра спасателей приближается, а спасти экипаж нет возможности, представляешь? – все еще в запальчивости продолжал Руслан. – Там штормит прилично, спасательные работы проводить невозможно, так, ведь, и люди погибнут…
Так в стране начался траур по затонувшей лодке и погибающему экипажу, для которого не нашлось времени на спасение, а затем и на подъем самого корпуса…
На Николаевском шлюзе начальником вахты работал парень, лет тридцати пяти, служивший некогда, еще в годы начала развала сплоченного Советского Союза, на Черноморском флоте водолазом-спасателем. Звали его Володька Вакулин, в простонародии «Вакула», простодушный, добрый, отзывчивый, улыбчивый и компанейский, никогда не снимавший с мощного спортивного мускулистого торса летней военно-морской тельняшки.
- Понимаешь, Леонидыч, - заплетающимся пьяненьким голосом со слезами на глазах, пояснял он мне, когда я как-то попал к нему домой, - еще в Советском Союзе на вооружении водолазов Черноморского флота были спасательные приборы для такой глубины, применяемые в холодных северных водах, в боевых условиях, а они, суки, говорят, что нечем спасать ребят. Врут, гады! – прикрикнул он и стукнул кулачищем по столу.
Ему, военно-морскому водолазу, участвовавшему в сложных спасательных операциях, пусть и учебных, но приближенных к боевым, было стыдно за свое правительство и свой флот, обнищавший за годы перестройки и разоружения и не способный вытащить подводников из металлического плена лодки, лежащей на грунте в холодных водах северного моря. Он от горя и обиды запил на целый месяц, плакал и ругался, просыхал на день-два и снова пил, разглядывая в своем флотском альбоме фотки друзей водолазов и этих самых спасательных приборов и снаряжения:
- Смотри, Леонидыч, все есть, все у нас есть, пусть не врут, гады! Можно было ребят спасти, можно, не захотели, не надо это никому или, скорее всего, надо их оставить там, на морском дне, в железном саркофаге лодки! Зачем? – и он снова сам себе наливал водки в стакан и пил в одного, никого не приглашая в напарники. Траур он стойко выносил один одинешенек, этот сильный с виду парень в полосатой майке.
Только какое-то неимоверное чудо и единственная симпатичная подрастающая дочь десятиклассница, которую Вакула очень Любил, смогли не дать ему спиться окончательно. Она, его хрупкая, Любимая Наташка, стояла перед ним на коленях, умоляла не пить, плакала вместе с ним и говорила, что жить не сможет, если он сопьется. Она тоже очень и очень Любила своего сильного, но мягкого папку.
- Вовка, ради дочери не пей, бросай эту дрянь. Парней не вернешь, а тебе еще жить надо, - как-то идя с работы, увидев его, пьяного «в стельку», пытался урезонить начальник гидроузла, прекрасно понимающий, как ему тяжело.
Ему, этому мудрому, спокойному и доброму начальнику хватило мужества и стойкости не уволить молодого и грамотного начальника вахты, не выходящего на работу почти месяц. Благо у того накопились дни отпуска и часы за переработку в ночные смены, начальник дал ему возможность оформить все, что собралось за четыре месяца навигации, хотя, в разгар этой самой навигации такое не приветствовалось и всегда было проблематичным. Человеческие ценности у руководителя возобладали над начальственными, они же и не могли дать возможность спиться перспективному работнику:
- Володь, пойдем домой, поспи, проспись, пора на работу, твой траур затянулся, скоро уже сорок дней будет, хватит, - только и мог он спокойно, но твердо произнести, поднимая парня с земли.
Жену и дочку моряк уже не слушал и не слышал, но здесь покорно попытался встать и дойти до подъезда, опираясь на плечо шефа:
- Все, Иваныч, извини, завтра, как стеклышко буду, на работу пойду, обещаю, - пробормотал Вакула в ухо начальнику…
Печальную участь экипажа подводной лодки «Курск» да и самой субмарины сегодня знает вся страна, да и весь мир, наверное, а человека, очень близко принявшего к водолазному сердцу чужую беду, спасти все же удалось и спустя почти шесть недель он сумел взять себя в руки и выйти из водочного «штопора». Видимо, Любовь к работе, жизни, жене и дочке взяла верх, хотя, забегая вперед, последней это не помогло и ее, семнадцатилетнюю выпускницу станичной школы, какие-то заезжие «гастролеры» зверски убили недалеко от дома ровно через год после гибели подводной лодки, о чем мы позже узнали от наших друзей из плавсостава других судов. Вот тогда уже убитый личным горем отец спился окончательно, потеряв работу, дом, остатки семьи и все, что у него было с этим тесно и приятно в жизни связано…