Для отрока, в ночи глядящего эстампы,
За каждым валом – даль, за каждой далью – вал,
Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!
Ах, в памяти очах – как бесконечно мал!
«Плавание». Шарль Бодлер
1
Серёжа Кочергин с детства знал, что станет моряком. Его отец работал капитаном-механиком на стареньком сухогрузе «Волго-Балт», ходившим от Каспия до Балтийского моря. При такой работе дома он бывал нечасто, а летних отпусков у него и вовсе не было. Зато, когда Серёжа подрос, отец на всё лето брал его с собой. Иногда к ним присоединялась и мама. У Серёжи такие семейные поездки вызывали двойственное чувство. С одной стороны, он был рад, что все они вместе, но отец и так надолго приезжал домой, когда заканчивалась навигация, и в течение года Серёжа не очень-то и переживал, что они живут «неполной» семьёй, с отцом он проводил на целых три месяца больше времени, чем мать. С другой же стороны, когда мама появлялась на судне со своими порядками, его радость от её присутствия рядом, несколько меркла. Без неё Серёжа чувствовал себя полноправным членом экипажа, помогал матросам, спускался в машинное отделение, когда вздумается, даже случалось, «стоял» ночные вахты. Но когда на борт поднималась мама, все эти, само собой, разумеющиеся при отце вольности, пресекались на корню. Строго-ласковые окрики, вроде: «Серёженька! Не ходи туда», «Сынок, немедленно слезь (вылезай) оттуда!», вгоняли его в краску. Ему казалось, что вся команда потешается над ним, считая маменькиным сынком. Но мама Серёжиной неловкости не замечала, и продолжала контролировать каждый его шаг. Уже через неделю он начинал считать дни до окончания её отпуска. Потом мама уезжала, и Серёжа вновь становился «юнгой», с радостью и рвением выполняя распоряжения боцмана и старших товарищей.
Серёжа зачитывался книгами о моряках, путешественниках, дальних морях и странах. Обойдя с отцом Волгу вдоль и поперёк, ему уже хотелось большего. Он твёрдо решил идти учиться в мореходное училище. Отец его всячески поддерживал, а мама только вздыхала, безропотно принимая долю «вечной» морячки.
Коренная москвичка, она познакомилась с будущим отцом Серёжи в Ленинграде, где работала по распределению, после окончания института. Она не смогла устоять перед натиском такого непохожего на её знакомых бравого моряка, в красивой форме, и через год они поженились.
Семейная жизнь не оказалась такой радужной, как виделось в начале. Долгие разлуки, редкие встречи, а потом долгие отпуска, в которых муж частенько был подшофе, сбрасывая накопленный за время навигации стресс. С годами она привыкла к такой жизни, в минуты сомнений повторяя слова, как-то во время ссоры оброненные мужем: «Жена моряка, ко всему прочему, ещё и профессия!».
Когда родился Серёжа, она вернулась в Москву, в просторную квартиру родителей. Её отец был полковником в отставке, ветераном войны. В шкафу, укутанный в целлофан, висел парадный китель, неподъёмный от наград. Мать преподавала английский язык в одном из ВУЗов.
Когда Серёжа пошёл в сад, она вернулась к работе по специальности, устроившись бухгалтером на один из «ящиков». Дел хватало, скучать было некогда.
В школе Серёжа учился, за редким исключением, на пятёрки, отличаясь от одноклассников недетской целеустремлённостью. Из-за этого у него часто случались стычки с ребятами из класса, считавшими его «зубрилой» и «выскочкой». Редко выходя из стычек победителем, он вознамерился, было, записаться в боксёрскую секцию. Мать, представив, как её единственного сына будут систематически избивать ещё и на ринге, была категорически против этой «глупой» затеи. Бесконечные споры на эту тему, грозили встать стеной непонимания между ней и сыном. Благо, вмешался дед. Он нашёл компромиссное решение. Дед убедил внука записаться в секцию самбо, рассказав ему историю возникновения этой борьбы, и о том, как её приёмы выручали его во время войны, когда он служил в дивизионной разведке.
Через пару лет, обидчики стали обходить Сергея стороной.
Он уже учился в выпускном классе, когда у него появилась сестрёнка, маленький розовый, вечно пищащий человечек, на которого вся семья переключила свою любовь и заботу. Сергей даже слегка заревновал, но потом устыдился своего чувства. Он же в моряки собрался. Отца дома месяцами не бывает, его не будет, а Маринка вот она, никуда от маминой юбки не денется!
На золотую медаль Сергей не вытянул, биология с химией подвели. Поступать он решил в ЛВИМУ. До экзаменов, набив спортивную сумку учебниками, он ушёл с отцом в рейс.
Первый, по-настоящему серьёзный удар в жизни.
В училище был запредельный конкурс. Слишком много было желающих связать свою жизнь с морем, и посмотреть мир своими глазами, а не в передаче Юрия Сенкевича. Экзамены-то Сергей сдал, а вот по конкурсу не прошёл.
Свойственный молодёжи максимализм не позволил Сергею благоразумно «перекинуть» документы в какое-нибудь другое учебное заведение, и осенью его призвали в армию.
На приёмной комиссии он попросил, чтобы его отправили служить на флот.
Один из призывников, рослый широкоплечий парень, случайно слышавший его просьбу, по-свойски хлопнул Сергея по плечу:
- Братишка, сами на флот не просятся. Меня Витей зовут, - протянул он широкую, как лопата, руку, - может, ещё свидимся.
На сборном пункте, в подмосковном Железнодорожном, Сергей ещё раз встретился с Виктором. Тот шёл в группе таких же рослых ребят, сопровождаемой парнями в чёрной форме, в лихо заломленных чёрных же беретах на стриженых головах.
- Видишь, я на флот не просился, сами забрали! – крикнул ему Виктор, словно продолжив разговор, начатый больше месяца назад.
Они помахали друг другу руками, случайные знакомые, которые никогда больше не увидятся, закрученные водоворотом взрослой, самостоятельной жизни.
Сергей много позже удивлялся: «Причудливая всё-таки это штука, память. Как много хорошо, до морщинки, до родимого пятнышка, знакомых лиц поблекло, стёрлось, а этот Виктор, даже фамилии которого он так и не узнал, стоит перед глазами, словно вчера виделись».
Похоже, море решило испытать Сергея на верность. Физически развитого перворазрядника по самбо накрыли парашютным куполом Воздушно-десантные войска, или, как тогда говорили, «Войска дяди Васи».
2
Служить Кочергина отправили в Среднюю Азию. Тренированный, в секции их часто заставляли бегать многокилометровые кроссы, владеющий самбо, Сергей быстро освоился в армейской среде. Единственное, что напрягало его первые полгода, так это частые разборки со «старослужащими». Начальство смотрело на неуставные отношения сквозь пальцы, да и не в характере Сергея было искать решения своих проблем с чьей бы то ни было помощью.
Толкового, рассудительного солдата, без видимых усилий постигающего военные науки, выделяющегося на фоне, чего уж греха таить, зачастую туповатых товарищей, заметил командир взвода.
К концу первого года службы Сергей носил лычки младшего сержанта.
25 декабря 1979 года Кочергин со своим полком, в составе воздушного десанта 103-й дивизии, на самолетах военно-транспортной авиации вошёл в воздушное пространство Афганистана, и приземлился в аэропорту Баграм.
Так для Сергея началась война, в которую на долгие годы втягивалась страна.
Поначалу всё это с трудом воспринималось, как реальность, казалось очередными учениями. Только когда по-настоящему стали гибнуть товарищи, довелось увидеть оторванные конечности, обгоревшие трупы и густеющую на раскалённом солнцем песке кровь, пришло понимание, что это всерьёз, и за не усвоенные уроки баллы будут выставлять не отцы-командиры, а пули и мины.
Владеющего английским языком Сергея, офицер отобрал в собираемую им группу разведчиков.
Летом восьмидесятого года, выполняя задание, их группа напоролась на отряд моджахедов. Используя эффект неожиданности, афганцы взяли разведчиков под перекрёстный огонь. Оказавшись на открытой местности, группа сразу потеряла двоих солдат, был ранен командир.
Раненого капитана ребята потащили к точке, с которой их должна была забрать «вертушка». Кочергин остался прикрывать их отход. По-другому уйти не получалось. Он израсходовал весь боезапас, отстреливаясь от наседавших духов, и тем удалось его обойти. На Сергея навалилось сразу несколько человек. Его связали, и избили.
Большая часть отряда пошла дальше, а Кочергина повели назад, наверное, в лагерь. К ночи они пришли к какой-то пещере, даже не пещере, а углублению в горном склоне, устроили привал. Сергею связали ноги, и бросили у входа.
Сквозь полуприкрытые веки Кочергин следил за афганцами. Их было четверо: смуглолицие, до глаз заросшие бородами, в шароварах, камисах навыпуск, суконных безрукавках и пуштунках. На одном, как на революционном матросе, перекрещивались снаряжённые пулемётные ленты.
Когда его вязали, Сергей напряг все мышцы тела. Странно, но в такой момент ему вспомнилась приключенческая книга, там главный герой применил приём, которому он научился у индейцев. Он напрягся, когда его связывали, а потом расслабился, и сумел освободиться от пут.
«Ну, если наврал…», - Кочергин расслабил начавшие деревенеть мышцы. Верёвка из верблюжей шерсти действительно немного ослабла.
«Возвращающий надежду», всплыло откуда-то из глубин памяти. Там было детство, солнце, переживания за судьбы героев книг, и не было места размышлениям о собственной смерти не только, вот прямо сейчас, а даже в далёком далёком будущем. А теперь такие мысли, как надоедливый гнус, не переставая, вились в мозгу, пробуждая в тёмной, до поры скрытой где-то под налётом цивилизованности, звериной сущности, животный отупляющий страх. Разум, сопротивляясь ему, выплёснул на поверхность не только название книги, но и имя автора – Емельян Ямагаев.
«О чём он думает! Тут жить всего ничего осталось, а он книжки детские вспоминает. Но ведь помогло же! Стоп. Это он проверит, когда духи спать улягутся, а сейчас лучше не шевелиться», - Сергей прикрыл глаза, и стал думать о море, о родителях, о сестре, бабушке и деде фронтовике.
Как он и предполагал, афганцы, оставив одного часового, и сбившись, как бараны в кучу, завалились спать. Выждав какое-то время, он стал осторожно шевелиться, ещё больше ослабляя верёвку. Сергею удалось освободить одну руку, когда часовой поднялся с земли, и пошёл к нему. Кочергин нащупал камень, и бросил его в сторону склона. Афганец, уловив чутким ухом звук, взял автомат на изготовку, и пригибаясь, сторожко двинулся на шум. Его силуэт чётко выделялся на фоне усыпанного крупными звёздами неба. Сергей постарался как можно быстрее избавиться от верёвок. Ему повезло. Вернувшись, дух не стал к нему подходить, а вернулся на прежнее место.
Кочергин выждал, пока в руках и ногах восстановиться кровообращение. По-чувствовав, что готов, он медленно поднялся, и в два бесшумных прыжка оказался за спиной афганца, резким движением свернув тому шею. Осторожно опустив тело на землю, Сергей проверил боеготовность автомата, и длинной очередью полоснул по спящим.
Три дня он плутал по горам, и уже отчаялся выйти к своим, когда словно ниоткуда, из ущелья поднялся похожий на диковинное насекомое МИ-24.
Уже в конце службы, в одном из рейдов Сергея ранило. На вертушке его доставили на базу, потом в Кабул, а оттуда бортом в Ташкент, долечиваться.
Дед прослезился, увидев на груди внука орден «Красной Звезды» и медали.
- Вырастили! Вырастили смену, - оглаживал он Сергея чуть подрагивающими руками, усыпанными старческой гречкой. Мать с бабушкой слёз не прятали, плакали в четыре ручья.
Месяца два Сергей пил. Пил с друзьями и приятелями, с незнакомыми людьми, отрывался по полной с девицами. Так бы и затянула его, как и многих, побывавших на той войне эта круговерть, да выручила давняя мечта о море, смыла хлёсткой волной, казалось, навсегда въевшийся в поры запах крови, пороха, горящего металла, унесла с отливом тяжёлую муть, облепившую душу, дала вздохнуть полной грудью.
Выпил Сергей с приехавшим в отпуск отцом, и притормозил с алкоголем. Нужно было думать, как дальше жизнь свою строить.
Москва, своим шумом, мирной суетой, где никто, не то что не жил войной, мало кто вообще о ней задумывался, уже через полгода привела его в чувство. Сергей ещё, бывало, вжимал голову в плечи, услышав громкий выхлоп двигателя машины, но скоро и это прошло.
К серьёзной учёбе, как он себя ощущал, Сергей был не готов. Он отправил письма по адресам нескольких мореходных школ, и не прошло месяца, как он получил вызов сразу из двух. Из Новороссийска и Архангельска. В Новороссийске готовили матросов и мотористов для танкерного флота.
Он поговорил с отцом, и тот посоветовал ему ехать в Архангельск:
- Я тебе так скажу, Серёж. Есть желание на рейде торчать, да по нефтезаводам шарашиться, иди на танкер. А по «европам», белой костью походить хочешь, тогда Архангельск, самое то. Северяне лес возят, всю зиму за кордоном, в чартере работают. Красота!
Понятное дело, что Сергей засобирался в Архангельск.
3
Архангельск не стал для Кочергина чем-то неожиданным, по сравнению с бурлящей жизнью столицей. В детстве он насмотрелся на подобные города, когда ходил с отцом по Волге. Вытянутые на многие километры вдоль реки, они жили своей немного сонливой, почти патриархальной жизнью. Сергей отметил своеобразный говор, деревянные новостройки, с двухэтажными дровяными сараями и обилие деревянных тротуаров. Двина после Волги не впечатляла.
Кочергин нашёл общежитие мореходной школы. Внешний вид здания полностью отвечал содержанию – невзрачная пятиэтажка, шестидесятых годов постройки.
Абитуриентов разместили в спортзале. В плотно заставленном раскладушками помещении стоял гам, сродни птичьему базару. Какая же там была разномастная публика! Русские, украинцы, молдоване, армяне и айзербайджанцы, возрастом от семнадцати до двадцати пяти лет.
Сергей бросил на свободную койку полупустую спортивную сумку, и осмотрелся повнимательнее. «Своего», намётанный глаз выцепил сразу. Несмотря на мельтешащую суету вокруг, парень его возраста спокойно лежал на раскладушке, закинув руки за голову, и отстранённо таращился в потолок. От его правого уха, ниже скулы, к подбородку тянулась белая полоска шрама.
- Давно оттуда? – подошёл к нему Кочергин.
- Весной дембельнулся, - оторвался от изучения потолка парень.
- Где был?
- Мы под Шинданом дислоцировались. Танкист я.
- Понятно. А это откуда, - кивнул Сергей на шрам, - ты извини, что я так прямо, у меня самого шкура попорчена.
- Да всё нормально, - поморщился парень, - на фугасе подорвался. Мои все на броню перебрались, так безопаснее. Если чего, тряхнёт только, в худшем случае сбросит, а я механик-водитель, мне деваться некуда. Ну, и словил.
- Меня Сергеем зовут, - протянул руку Кочергин.
- Илья.
Процедура поступления в школу была несложная: наличие необходимых документов, и прохождение основательной медицинской комиссии.
Медкомиссию проходили в поликлинике для плавсостава моряков и водников.
Сергей с Ильёй, занимая друг для друга очередь, обходили один кабинет за другим.
В кабинете хирурга врач дотронулся до распластавшегося морской звездой на левом бедре Сергея белого шрама:
- Не беспокоит?
- Нет.
- Где это тебя так?
- В Афгане.
- Эх… мальчишки, мальчишки…, - покачал врач головой с внушительной лысиной, сделал какую-то запись в листе медосмотра, - следующего позови.
Пока готовились медицинские заключения, будущие курсанты были предоставлены сами себе.
Сергей с Ильёй до вечера гуляли по городу, перекусывая в кафе или столовых. От спиртного воздержались. Всех поступающих в школу недвусмысленно предупредили: «Запах – с вещами на выход». Они уже имели возможность убедиться, что здесь с этим не шутят. За первые два дня койки освободили восемь человек. Ни качание прав, ни униженные просьбы, ни даже слёзы, не помогали.
На морском-речном вокзале приятели соблазнились поездкой по Двине на прогулочном теплоходе.
Они стояли на пассажирской палубе, облокотившись на планширь, и смотрели на недальний берег, на стоящие на рейде суда, на струящуюся вдоль борта зеленоватую двинскую воду. Над их головами хрипло надрывался динамик: «Ах, белый, теплоход, бегущая вода…».
- Никак не могу к этому привыкнуть! – Илья прихлопнул ладонью по лакированному дереву планширя, - там такое, а здесь мороженое, пирожное, «белый теплоход». И никому, никому дела нет! Поверишь, я дома через месяц после возвращения на стенку лез, хотел даже назад проситься. Пошёл в военкомат, а там подполковник, душевный мужик, он и присоветовал мне в Архангельск поехать. Сам он родом отсюда, говорит: «Особой учёбы там не будет, дизель, он везде дизель, что в танке, что на теплоходе, разберёшься. В море походишь, дурь, глядишь, и повыветрит. Ты свой долг уже отдал, без тебя герои найдутся». Может и правда, получится чего?
- Обязательно получится. Ты главное не зацикливайся на этом. Не твоя вина в этой войне, не тебе за неё и отвечать. А то, что на нас всё списать постараются, когда время придёт, тут и к бабке ходить не надо. Читал, поди, как к ветеранам вьетнамской войны в Америке относятся? «We did not send you there!», «Мы вас туда не посылали!». Мы тоже такого дождёмся, попомни моё слово, - Сергей положил руку на плечо приятеля.
- Ты по-английски «шпрехаешь»? – решил сменить тему Илья.
- Бабушка английский преподаёт. У колодца быть, да не напиться? - хмыкнул Кочергин, - я ведь сюда не просто так приехал. Всегда хотел моряком стать. До армии в мореходное училище поступал, не случилось.
- А чего же сейчас не попробовал?
- Знаний у меня, Илюха, только на «шмуху» и осталось, растрясло мозги в Афгане, никак на место не встанут, - невесело пошутил Кочергин.
После того, как вывесили списки принятых в школу, курсантов отпустили домой до начала занятий.
Сергей, хоть и не сомневался, что его примут, радовался, как мальчишка. Илья же отнёсся к своему зачислению в группу мотористов-матросов абсолютно равнодушно.
В поезде они серьёзно «нарезались». Сергей на радостях, Илья за компанию. Водка развязала языки. Говорили о войне, об Афгане, правда, говорил больше Илья. Уже тогда Кочергин почувствовал что-то неладное.
С Ярославского вокзала Сергей проводил Илью на Курский, посадил на поезд.
- Ну, до встречи, - протянул он приятелю руку.
Илья ответил Сергею крепким рукопожатием, и глядя ему в глаза, сказал:
- Мы больше не встретимся. Не моё всё это. Я снова в Афган попрошусь. А тебе, семь футов под килем, брат, - он притянул Сергея к себе, приобнял, похлопав по спине, потом отстранился, и не оборачиваясь прошёл в вагон.
Не сказать, чтобы Кочергин не был готов к нечто подобному. Вчерашний их разговор подспудно и вёл к этому.
Сергей махнул пустому тамбуру рукой, и поплёлся к выходу из вокзала. Размышляя о решении Ильи, он пришёл к важному для себя выводу: «Как нельзя войти в одну и ту же реку, так и нельзя жить одним прошлым, каким бы оно ни было, хорошим, или дурным. Жизнь не стоит на месте, и нужно стараться успевать за ней. Если остановишься, она накажет, или просто пройдёт мимо».
Много лет спустя Кочергин прочитал в журнале, забытом американским лоцманом, историю одного эмигранта. Сергея заинтересовало упоминание о войне СССР в Афганистане. Факты в статье были поданы с точки зрения автора. «Советские агрессоры». «Вторглись». «Свободолюбивый народ»… Ну, и дальше, в том же ключе. Эмигрант, о котором шла речь, участвовал в боевых действиях против «партизан». Отслужив положенный срок, он вернулся домой, потом, уже как вольнонаёмный, вернулся в Афганистан, работал по контракту водителем. Там он познакомился с афганской девушкой. Чувства его были настолько сильны, что он самовольно расторгнул контракт, принял ислам, и взял девушку в жёны. Позже (осознав!) он воевал против своих бывших соотечественников. Через несколько лет ему удалось перебраться с семьёй в Соединённые Штаты, где он стал успешным бизнесменом. В конце статьи автор кенаром щебетал о свободе выбора, демократических ценностях и прочих западных «ништяках». С фотографии, размещённой под текстом, на Сергея смотрел заматеревший, но узнаваемый давний его знакомец, Илья.
«Эко тебя жизнь крутанула!», - Кочергин свернул журнал в трубочку, и сунул его в пластиковую корзину для мусора.
Дома Сергей места себе не находил от вынужденного безделья, так ему не терпелось приступить к учёбе.
Кочергин с «отходной» обошёл всех своих немногочисленных друзей и знакомых.
Неприятный разговор со своей, как он считал, девушкой, настаивавшей на том, чтобы он остался, закончился окончательным и бесповоротным разрывом, оставив на душе неприятный осадок.
Больше в Москве его ничего не держало.
4
В Архангельске, ставшая для Сергея привычной за последние девять месяцев жизнь, менялась не по дням, а по часам. Его переодели в морскую форму, поселили в «кубрик» - комнату на шестерых человек. Заставили следовать установленному распорядку дня. Сергей не мог избавиться от ощущения dеjа vu, словно его снова, как и три года назад, призвали на службу.
Первые дни в школе запомнились Сергею не дающим времени на раскачку темпом, с которым их не грубо, но настойчиво, со знанием дела, загоняли в рамки правил, предусмотренных в этом учебном заведении. Кочергин по достоинству оценил профессионализм руководства и воспитательско-педагогического состава. Несмотря на некоторое сходство, всё-таки это была не армия, и рычагов управления здесь было гораздо меньше. Создать в кратчайшие сроки из разношёрстной толпы, напоминающей скорее питомцев-переростков Школы Социально-Трудового Воспитания имени Достоевского, нежели курсантов, готовые к обучению группы, задача по силам только людям хорошо знающим своё дело.
Кочергину предложили встать на должность старшины группы, тот еле-еле сумел откреститься.
Старшиной назначили двадцатипятилетнего курсанта белоруса, спокойного и основательного, как целый парк дорожно-строительной техники.
В группе было двадцать курсантов. Старшина, Сергей, и ещё два парня, пришли в школу после службы в армии, остальные шестнадцать, вчерашние школьники.
Начались занятия. Кочергин, впитывал новые знания, образно выражаясь, как истосковавшаяся по влаге земля. Из знакомых предметов были только обязательная в то время политэкономия и английский язык. На английском Сергей разговаривал с преподавателем, политэкономию, оберегая разум, бездумно заучивал. К остальным предметам - морской практике, основе судовождения, устройству судна и прочим, относился с трепетом молодого мага, постигающего основы волшебства.
Молодёжь, ещё не успевшая отвыкнуть от школьных парт, вела себя на занятиях, как шалопаи старшеклассники. Армейские прибывали в лёгком ступоре, а Юра, старшина группы, откровенно боролся со сном. Дело в том, что это была уже третья «шмуха», которую он пытался окончить.
Юра был родом из под Мозыря. «Живое» море он впервые увидел на Балтике, на флоте, куда призвался на срочную службу. Полесского парня, в жизни не видевшего столько воды, потянуло на океанские просторы. Отслужив положенные три года, Юра поступил в Ленинградскую мореходную школу. Перед самым её окончанием, уже готовясь с низкого старта рвануть к дальним берегам, он получил сразившее его известие. Молодуха, с которой он «отрывался» дома после дембеля, перед отъездом на учёбу, пришла к его родителям, и предъявила неоспоримый аргумент их близости. Отец в письме обещал прибить «сяруна», если он, «паскуднік», не приедет до рождения ребёнка. Юра бросил мореходку, женился, дождался рождения дочери, и уехал учиться в Калининград.
Словно коварный рок преследовал парня. Не отучившись и половины срока, он снова был вынужден ехать домой. На этот раз беда была посерьёзнее, чем женитьба на слабой на передок шалаве, на пять лет его старше. Их дом сгорел дотла, хорошо, что все живы остались. Нужно было строить новый. Вся семья: отец, мать, две сестрёнки и братишка, в халупе жены только что на головах друг у друга не сидели.
Дом отстроили лучше прежнего. Справив новоселье, Юра приехал сюда, в Архангельск. Это был его последний шанс. В школу принимали до двадцати пяти лет. Сергей не раз замечал, что конверты с письмами из дома Юра вскрывает с опаской, словно в них содержаться не послания от близких, а споры бубонной чумы.
- Шостый год в форме, как проклятый хожу! – не раз жаловался старшина Кочергину.
Юра с Сергеем жили в одном кубрике. Пользуясь «служебным положением», старшина сделал так, что три койки числились за местными, которые ночевали дома, а одну он закрепил за худым, с шельмоватыми глазами, парнишкой из Ивано-Франковска, которого Юра иначе, как «бандерой» не называл, назначив его вечным дежурным по кубрику, и шпыняя парня по поводу и без повода.
Сергей поинтересовался у Юры причиной его неприязни к «хохлёнку», и тот поведал ему о событиях в Белоруссии во время войны, о которых учебники истории по какой-то причине умалчивали. То, что Хатынь сожгли не немцы, а украинские каратели, стало для Кочергина откровением.
У Сергея вызывала насмешку и немного раздражала манера старшины собираться ко сну, а если быть точнее, раздеваться.
Каждый день всё происходило со скрупулёзностью японской чайной церемонии. Первым делом Юра снимал уже начищенные к утру ботинки, внимательно осматривал их, и ставил под табурет, заправив шнурки внутрь. Стягивал носки, разглаживал их на колене, и аккуратно развешивал поверх ботинок. Затем он размещал по центру сиденья табурета ремень, пряжкой наружу, на ремень клал сложенный воротник (гюйс), снимал брюки, выравнивал их по стрелкам, и плавными движениями укладывал брюки поверх воротника. С мастерством, которому бы мог позавидовать упаковщик рубашек, Юра складывал «фланку», и осторожно, как снаряжённое взрывное устройство, опускал её на брюки. Всё это проделывалось в полном молчании, с индифферентным выражением лица.
В первый раз Кочергин, из-под натянутого до носа одеяла, заворожено пронаблюдав за этой процедурой, напоминающей какой-то ритуал, покосился на свою, сваленную в кучу одежду, мстительно прищурился, и процедил:
- Удавить тебя мало!
Уже через неделю он сам делал тоже самое. Оказывается, не только дурные примеры заразительны.
Прошло восемь месяцев с момента, как Сергей надел морскую форму. Учиться морскому делу ему нравилось, классный руководитель радостно потирал руки. За несколько последних лет вырисовывался курсант, который мог окончить школу с отличием. И именно в его классе!
Жизнь в школе не ограничивалась одной учёбой. Курсанты, ещё по осени, ходили на пассажирском теплоходе «Татария» на Соловецкие острова, ездили на экскурсию в музей деревянного зодчества «Малые Корелы», в организованном порядке знакомились с другими достопримечательностями Архангельска. В увольнение Сергей с Юрой, будучи уже добрыми приятелями, ходили в кино, на фольклорные концерты, выставки. Молодняк, правдами и не правдами, пытающийся ускользнуть из школы «по гражданке» на танцы, пребывал в недоумении от их «бездарного» времяпровождения.
Спустя годы, Кочергин с неизменной теплотой вспоминал то время. Именно тогда он окончательно избавился от царапающих душу, как сухая корка горло, воспоминаний о войне. Нет, они никуда не ушли, не могли уйти, но за пеленой позитивных эмоций, которые ему подарила мореходная школа, эти воспоминания поблекли, потеряли прежнюю, болезненную остроту, спрятались в самые тёмные уголки памяти, только изредка, в цепи каких-нибудь ассоциаций, выползая на свет, и болезненно сжимая сердце.
В отличие от обычной школы, в мореходке дисциплина ставилась на первое место. Будущим матросам и мотористам предстояло «представлять Советский Союз за его рубежами», это вам не хухры-мухры! Первый отдел пароходства носом рыл, отыскивая неблагонадёжных близких и дальних родственников курсантов. Такое понятие, как «малая семейная привязанность», могло поставить жирный крест на работе на судах загранплавания. Комсомольская организация школы тоже не дремала. Секретарь с активистами, к слову сказать, такими же раздолбаями, как и остальные школяры, устраивали опросы на предмет идеологической подкованности будущих моряков.
Сергея бесили вопросы, которыми засыпали ребят на подобных судилищах. Нет, оно бы было понятно, если бы курсантов опрашивал психолог, из ответов на дурацкие, на первый взгляд, уточнения, делая выводы об их психическом здоровье, но эти-то куда лезут!
После одной из таких «проверок на вшивость», Юра вышел из кабинета красный, как кумачовое знамя.
- Ты чего? – спросил у него Сергей, дожидающийся своей очереди.
- Да достали, козлы, своими вопросами! – пожаловался Юра, - «Когда Луис Корвалан родился?». А оно мне надо? Или, «Что происходит в США?». Я сказал, что ихний президент Рейган провозгласил политику нового феодализма, так они заржали…
Сергей попытался не рассмеяться. Не получилось.
- Ну, вот. И ты туда же! – обиделся Юра.
- Да я ничего, - поспешил оправдаться Кочергин, - только не «феодализма», а «федерализма». Ну, я им сейчас устрою опрос по полной программе! Подожди здесь. Будут меня вызывать, скажи, что сейчас приду.
Сергей побежал в кубрик. Еще не зная порядков школы, он привёз из дома орденские планки, орден и медали, полагая, что по форме полагается их носить, раз он указал в анкете, что имеет правительственные награды. Разобравшись в школьных порядках, он так ни разу их и не доставал.
Нацепив награды, он вернулся к дожидавшемуся его старшине.
- Как раз успел… Ого! – уставился Юра на грудь Кочергина.
Зайдя в кабинет, Сергей недобро оглядел «активистов», и ничего хорошего не предвещающим тоном спросил:
- Ну, и кто тут из вас будет меня учить родину любить?
В кабинете повисла неловкая тишина.
- Да, старшину тоже не доставайте, он уже своих детей воспитывает, - посоветовал он, выходя из кабинета.
Больше комсомольцы его и Юру не допекали.
Кончилась долгая северная зима. Сергей ещё помнил, как поднимаясь на площадку пятого этажа общежития, курил, и смотрел на тёмный, уже с трёх часов дня, город. В безветренную погоду из окна было видно, как столбами поднимается вверх, и собираясь в облако, зависает над крышами дым из печных труб, похожий на пушистые кошачьи хвосты, а Двина уже расколола ледяную кожуру, и с грохотом несла её обломки в Белое море.
Учёба подходила к концу. Скоро экзамены, плавпрактика, и те, кому повезёт с визированием, распределятся по лесовозам, и начнут жизнь полноправного моряка.
Экзамены Кочергин сдал на отлично. Расплывшийся в улыбке до ушей классный руководитель поздравил Сергея, и почему-то заговорщеским шёпотом сообщил, что того вызывает начальник школы.
Начальник тоже поздравил Сергея, и неожиданно предложил ему продолжить образование в среднем мореходном училище имени Воронина, или поступить на заочный филиал ЛВИМУ. Оказывается, курсанты, окончившие школу с красным аттестатом, принимались в эти учебные заведения на льготных условиях, вне конкурса, достаточно было сдать вступительные экзамены с положительными оценками.
Сергей растерялся от неожиданности: «Вот те на! Не прошло и четырёх лет, как судьба, поначалу вдребезги разбив его мечту, протащив его сквозь горнило войны, память о которой будет преследовать его всю жизнь, сама, на условной тарелочке с голубой каёмочкой, подаёт ему когда-то так горячо желаемое».
Из оторопи его вывел голос начальника:
- Ну, так чего надумал?
- На заочное пойду, в ЛВИМУ, - пришёл в себя Сергей.
После практики ко мне зайдёшь, я тебе направление дам.
«Не мытьём, так катанием!», - подумал Сергей, выйдя из кабинета начальника.
5
Практику Кочергин проходил на ледоколе «Капитан …». Старику было без малого лет тридцать, и дальше Карских ворот он уже не ходил. Командовал ледоколом матёрый морской волк. Ходили слухи, что в своё время ему довелось какое-то время заниматься в области пошивом рукавиц, расплачиваясь за какой-то неблаговидный проступок, но, скорее всего, все эти истории стоило отнести к категории матросских баек. Другое дело, что для всех, без исключения, на вверенном ему судне, он был непререкаемым авторитетом, и это к мифотворчеству уже никакого отношения не имело.
Раньше в нормативе численности штата экипажа на ледоколе было восемьдесят пять человек, но сейчас было порядка шестидесяти, по разным причинам оказавшихся на борту этого реликта. Работали здесь и изгнанные за пьянку из «рая» загранплавания, и не подлежавшие визированию, а также те, кому дом под боком был дороже эфемерной «романтики дальних странствий».
«Унылое пристанище рухнувших надежд, убогой рутины и вездесущих тараканов», - нелестно охарактеризовал Сергей ледокол, уже после недели пребывания на нём.
Кочергину определили место в тёмной тесной каюте с двумя двух ярусными металлическими койками. Сергею тут же припомнились рассказы Бориса Житкова о беспросветной жизни матросов торгового флота до революции.
Две койки пустовали, и его единственным соседом по каюте был матрос лет под тридцать, очень похожий на актёра Юрия Богатырёва в фильме «Свой среди чужих, чужой среди своих». Когда они знакомились, Сергей даже рот открыл, чтобы сказать об этом, но Валентин, так звали матроса, его перебил.
- Знаю, на Шилова похож. Не специально. Я так стригся и усы носил ещё до появления фильма в прокате. Имидж менять, не намерен. С какой стати? – на едином дыхании выпалил Валентин, не выпуская руку Кочергина из крепкой ладони.
Сергею сосед по каюте понравился. Есть такие люди, одно присутствие которых рядом, позволяет расслабиться, внушает уверенность, что не столкнёшься с человеческой подлостью, и не получишь неожиданный удар в спину. Кочергин научился распознавать таких людей ещё на войне. Юра, его приятель по школе, тоже был из этой породы, но впитанная с молоком матери склонность к хуторской обособленности, недоверие к «городским» и сквозящее в каждой мелочи деление на «моё» и «ваше», не способствовало их сближению.
С Валентином было иначе. Кочергин, не нуждавшийся в чьей бы то ни было защите, рано повзрослевший, познавший цену жизни и смерти, чувствовал, что ему необходим старший товарищ, которому бы он мог безоговорочно доверять, научиться у него правде этой, не военной, жизни. Вот таким человеком и оказался его новый знакомец.
Валентин отучился в Херсонском мореходном училище. После его окончания ходил помощником тралового мастера на сейнере, был женат на разбитной красавице. В начале одной из путин произошло несчастье. Пальцы его левой руки затянуло в блок. Тралмастер вовремя остановил лебёдку. Валентина передали на проходящий сухогруз, который и доставил его в ближайший порт. Врачам удалось избежать ампутации, но мизинец и верхняя фаланга безымянного пальца выглядели так, словно их обстрогали на кухонной тёрке. Валентин вернулся домой, и получил ещё один удар от злодейки судьбы. Жена, уверенная в том, что муж вернётся не раньше, чем через два-три месяца, «прописала» в их квартире своего любовника.
Набившая оскомину ситуация из пошлого анекдота. Валентин, возможно, повёл себя иначе, если бы своими глазами не увидел, как на кухне что-то увлечённо готовит незнакомец в его халате. Почему-то не измена жены, которую Валентин в тот момент до конца ещё не осознавал, а тот факт, что его халат одет на чужое тело, халат, ассоциирующийся в его сознании с домом, с отпуском, со всем тем, чего рыбаку не хватает в море, вызвал у него приступ неконтролируемого гнева.
Он вытряхнул опешившего кулинара из халата, и вышвырнул того из окна второго этажа на заросли акации. Валентин бросил осквернённый символ семейного счастья в лицо прибежавшей на шум жене, не слушая её нелепых оправданий, забрал всю «заначку», и подхватив сумку с вещами, вышел из квартиры. В тот же день он уволился из рыбфлота, на вокзале купил билет на ближайший поезд.
Так Валентин оказался в Архангельске.
Сразу по приезду, когда пришёл в себя после столь стремительного разрыва с женой, он написал письмо соседу, с единственной целью, узнать, не разыскивает ли его милиция в связи с полётом хахаля жены из окна. Через пару недель он получил ответ. Сосед писал, что ни «летун», ни жена заявлять в милицию не стали, но о случае, с очумело мечущимся по улице в кровь исцарапанным голым мужиком, в их районе, только ленивые не судачили.
Валентин успокоился, и подал документы в пароходство, на суда загранплавания. Снова тянуть лямку рыбака ему уже не хотелось.
Для визирования он должен был не менее года отработать на каботаже, и его направили матросом на ледокол. Через полгода Валентина поставили на должность плотника.
Ледокол почти не выходил в море, и Валентин, от скуки, устроился внештатным корреспондентом в газету «Моряк Севера», стал писать «на злобу дня», поднимать в своих статьях вопросы, волнующие моряков пароходства. Некоторые из его статей редактор пытался «завернуть», испуганно маша на Валентина руками: «Да ты с ума сошёл! Меня из-за твоей писанины из этого кресла пинками вышибут! А тебе визы до скончания века не видать. Так и будешь на своём корыте палубу драить». Но потом, откорректировав статью, всё же давал её в номер, так как, на имя Валентина приходило немало писем, в которых моряки просили того затронуть ту, или иную интересующую их тему.
Для себя, «в стол», Валентин писал рассказы, заметки, не особо надеясь, на обещание редактора посодействовать в издании книги.
«Конецким можешь ты не быть, но ты им быть и не обязан! Впрочем, как и Станюковичем», - повторял он, перепечатывая очередную рукопись статьи или рассказа на старой, как и сам ледокол, механической печатной машинке «Москва», стоящей в одной из пустующих кают. Капитан разрешил Валентину пользоваться ей в любое время, но с условием, что все обязанности по уходу за машинкой тот возьмёт на себя.
Всё это Сергей узнал, от Валентина, когда они познакомились поближе.
- Так ты писатель! А я всё думал, чего это ты, как лектор, будто по писанному чешешь? А оно вон, в чём дело, - Сергей понимающе покивал головой.
- Для того, чтобы внятно излагать свои мысли, не обязательно быть писателем, достаточно уважать себя и своего собеседника. Язык дан человеку не для того, чтобы мычать, как корова, или бездумно сквернословить, как попугай Сильвера.
Ледокол, словно памятник своему героическому трудовому прошлому, незыблемо стоял на рейде.
Прошла уже половина морской практики Кочергина, а кроме ошкрябки, грунтовки ржавых бортов, и надраивания латунных деталей, которыми изобиловала рубка, никаких полезных навыков он не приобрёл. Сергей числился в палубной команде, которая вахт не стояла, а работала, как обычные трудяги, с восьми до пяти.
После пяти к борту ледокола подваливал рейдовый катер, и они с Валентином и другими членами экипажа уезжали на берег.
Вечера становились всё длиннее, близилось время северных белых ночей.
Приятели бродили по городу, ходили в кино. Всё было так же, как и во времена учёбы в школе, с той разницей, что тогда Юра задавал вопросы, а Сергей отвечал, а теперь он сам спрашивал, и получал ответы от старшего и более опытного товарища.
Во время таких прогулок Валентин непременно захаживал в буфет на речном вокзале, или в пивную, где выпивал пару бутылок, или кружек местного сладковатого пива. Кочергину не предлагал, покупал тому сок, или лимонад. Залететь с запахом перед визированием, на радость скучающему замполиту, в планы Сергея не входило.
Они сидели на открытой площадке у речного вокзала, смотрели на Двину, стоящие на рейде теплоходы, и вели неспешную беседу.
- Вот представь себе, - Валентин отхлебнул пива из кружки, и продолжил начатый ещё на ледоколе разговор, - что жизнь это чистый лист бумаги. Начало пути. Что тебе удастся написать на нём? Мало кто в молодости задумывается, что в жизни черновиков не бывает. Каждая буква, каждая строчка до скончания отмеренного тебе срока, нестираемо ложится на её полотно, не оставляя ни единой возможности что-то переписать, исправить ошибки. Ты можешь не замечать отдельные абзацы, или даже главы, позволить памяти стереть их из твоего сознания, но они есть в тексте твоего бытия, и перечитывая в старости написанную тобою рукопись своей жизни, ты непременно наткнёшься на поблекшие строки, о существовании которых тебе хотелось бы забыть. Александр Сергеевич знал об этом, потому и поставил эпиграфом к «Капитанской дочке пословицу: «Береги честь смолоду». Жизнь коротка и скоротечна. Об этом веками твердили все светлые умы человечества от начала времён, но если долго произносить одно и то же слово, или фразу, они теряют смысл, превращаясь в набор звуков. Вот подобное и случилось с этой, ставшей банальностью, истиной. Все говорят о мимолётности жизни, продолжая вести себя так, словно они обитатели Олимпа.
- А у тебя есть что-то, чего бы не хотелось вспоминать? – Сергей тоже глотнул приторно-сладкого лимонада.
- Конечно, есть. А у кого нет? Даже апостолы от рождения безгрешными не были. Ну, на ледокол? – спросил Валентин ставя кружку на стол, и вытирая влагу с усов.
По возвращении из увольнения их ждала приятная новость. Ледоколу предстоял выход в море, в район Карских ворот.
6
С утра на ледоколе началась предотходная суета. К борту поочерёдно подваливали заправщик, «водовоз», снова заправщик, доставили продукты. К обеду на рейдовом катере приехали оповещённые о предстоящем отходе члены команды, находившиеся в увольнении.
Сергей, перенося с остальными матросами палубной команды в «боцманскую» инструменты, валики и кисти, вёдра из-под краски, занимаясь креплением по-походному аварийных брусьев, швартовых концов на вьюшках, заметил, что не только он, но и остальные матросы работают в охотку, не как обычно. Выход в море это всегда событие. Судно на какое-то время рвёт связи с родным берегом, и отдаётся во власть, далеко не всегда расположенной к морякам водной стихии. Кочергину понравились испытываемые им ощущения. В преддверии отплытия кровь быстрее циркулировала в жилах, адреналин повышал тонус, а ожидание путешествия – настроение.
Опытный капитан имел право на безлоцманскую проводку, поэтому отход назначили по готовности.
Наконец ледокол ожил, его корпус едва заметно завибрировал от запущенного двигателя, по громкой связи боцмана вызвали на бак. В клюзе загремела цепь выбираемого якоря. Ледокол подвернул на курс, и прибавив ходу, неспешно двинул вниз по реке.
Сергей стоял на палубе, и смотрел на проплывающие мимо берега, относящие за корму город, причалы и пришвартованные к ним лесовозы, на сменившие каменные строения, утопающие в зелени деревенские дома.
Ближе к ужину, оставив по левому борту Чёрную башню, вышли в Белое море. Лёгкая зыбь, после Двины, непривычно, чуть покачивала ледокол.
На следующий день Кочергина первый раз поставили на руль. Штурвал, хоть и небольшого размера, был совсем как на старинных кораблях: изготовленный из ценных пород дерева, с точёными спицами и отполированными десятками ладоней рукоятками, с латунной накладкой, прибитой к штурвальному колесу латунными же гвоздями, со шляпками-заклёпками.
Сергей принял руль у вахтенного матроса, назвавшего генеральный курс.
- Посмотри за ним, - полуобернулся капитан со своего кресла.
Всё оказалось совсем не так, как себе представлял Кочергин. Он только взялся за ручки штурвала влажными от волнения руками, как едва подрагивающая до этого картушка компаса начала движение вправо. Сергей крутанул штурвал. Картушка, замерев на мгновение, стремительно покатилась влево.
- Э, э! Ты кино что ли насмотрелся? – матрос отодвинул Кочергина от руля, и несколькими выверенными движениями вернул ледокол на курс.
Капитан, заметив, как «рыскнул» нос судна, крутанулся на кресле, и посмотрел на Сергея серыми колючими глазами:
- Ты чего это мне за вальс-бостон тут устроил?
- Да я первый раз в жизни на руль встал! – попытался оправдаться Кочергин.
- Как на бабу первый раз лезть, никого учить не надо, - недовольно проворчал капитан себе под нос, и уже ему, - боцману скажешь, что утреннюю вахту на руле будешь стоять. И попробуй мне повилять по Двине, когда назад пойдём, - пригрозил он Сергею.
Ледоколу предстояло выйти в район Карских ворот, взять пассажиров с атомохода «Арктика». Совсем скоро его переименуют в «Леонид Брежнев», и на обратном пути передать топливо другому ледоколу пароходства, работавшему в том районе.
Уже на третью вахту, прочувствовав нрав ледокола, Сергей довольно уверенно держал его на курсе, только изредка поглядывая на картушку компаса.
Третий помощник, вахту с которым он стоял, сам только недавно окончил училище, и не меньше Сергея нуждался в присмотре. Капитан почти всё время их вахты проводил на мостике, с добродушной брюзгливостью поучая молодого штурмана, и изредка цокая языком на Кочергина, когда тот начинал «рыскать». Находясь в хорошем настроении, капитан позволял себе поговорить больше обычного:
- Матрос. Вот вы знаете, что на старинных парусных судах рулевой стоял спиной к носу судна, и держал курс, ориентируясь на кильватерный след? Паруса и снасти мешали ему смотреть вперёд. Вам же не мешает ничего, а вы всё равно рыскаете. Может вас тоже стоит лицом к корме развернуть?
В Баренцевом море произошёл курьёзный случай.
Перпендикулярно курсу ледокола, с севера пошла небольшая зыбь. На обычном судне этого бы даже не заметили, но не на ледоколе. Задача ледокола продавливать лёд, а не резать его, а потому у него нет киля, что очень заметно влияет на остойчивость. Ледокол раскачало с борта на борт, как при хорошем шторме. Капитан, позеленев лицом, буркнул: «Морские волки, в отличие от салаг, блюют по ветру…», и ретировался с мостика. Морская болезнь вещь коварная, и со временем проходит не у всех. К примеру, прославленный адмирал Нельсон до самой своей смерти мучился от её приступов.
Кочергин с Геной, штурманом, остались в рубке вдвоём.
Штурман скорректировал курс, и качать стало ещё сильнее. Со штурманского стола на палубу, покрытую ковролином, упала карта. Гена наклонился за ней, в этот момент ледокол качнуло, и штурман, не удержавшись на ногах, повалился прямо на карту. Плотная мелованая бумага, как по катку, стремительно заскользила в сторону крена. Рубка в диаметральной плоскости была около девятнадцати метров шириной. Катиться Гене пришлось далеко. Когда он проехался в обратном направлении мимо рулевой колонки, Сергей не удержался от смеха. Гена, с выпученными глазами, стоя на четвереньках на карте, напоминал героя сказки Лазаря Лагина Вольку, впервые очутившегося на ковре-самолёте.
- Чего ржёшь?! Останови меня, - заорал Гена, безуспешно пытаясь за что-нибудь ухватиться.
В момент очередного движения штурмана к противоположному борту, в рубку вошёл капитан.
- Вы чего здесь делаете, мать вашу?! На минуту нельзя отлучиться! Что, детство в ж… заиграло? – его бледное лицо начало багроветь.
- Да он не нарочно! – заступился Кочергин за штурмана.
- Не нарочно… - капитан уцепился за релинг, и поймал Гену за шиворот.
На поднявшегося на ноги штурмана было больно смотреть, тот был готов со стыда сделать себе на манер японских самураев сэппуку.
Когда Сергей вернулся после вахты в каюту, его ждал неприятный сюрприз. По полу плескалась забортная вода, в которой плавала разбухшая пачка сигарет, окурки, из скатившейся с диванчика пепельницы, сам диван промок насквозь. Уходя на вахту, ни он, ни Валентин не затянули барашки иллюминатора, не ожидая от моря такого подвоха.
Чертыхнувшись, Кочергин, принёс ведро, ветошь, и принялся собирать воду.
Выйдя из надстройки, и выплёскивая содержимое ведра за борт, он заметил умиротворённо покачивающихся на зыби чаек: «Да они издеваются! Мы тут «штормим», а они…».
При подходе к Карским воротам стали появляться небольшие ледовые поля и отдельные льдины. Ледокол лёг в дрейф. К условному вечеру, солнце висело на небе, словно гвоздями прибитое, на северо-востоке появилась точка, увеличивающаяся по мере приближения. Уже можно было разглядеть оранжевую надстройку «Арктики».
Кочергин с Валентином стояли на корме, и курили.
- Валь. Ты мне вот что скажи… - Сергей, собираясь с мыслями, затянулся, выпустил клуб табачного дыма, - я читал то, что ты пишешь. Мне понравилось, правда. Если бы я не знал, что это ты, я подумал бы, вот писатель или журналист, рассказывает о жизни моряков, об их насущных проблемах. «Инженер человеческих душ»! А вот ты стоишь рядом, куришь. Обычный человек…
Валентин ехидно посмотрел на товарища:
- Я тебе страшную вещь скажу. Я не только курю, я иногда ещё и за борт мочусь. И пегасовские крылья у меня из задницы, если ты успел заметить, не растут. Думаешь писатели какие-нибудь небожители? В стране повальной грамотности любой может стать писателем. Другое дело, не каждый захочет взять на себя ответственность рассказать людям то, что они и так знают, или о чем догадываются. Тут важно уметь донести мысль в доходчивой и, по возможности, краткой форме. Это я в семнадцать лет думал, что мне есть чего сказать человечеству. К двадцати пяти я начал в этом сильно сомневаться. После тридцати я пришёл к неутешительному выводу: по большому счёту, людям глубоко наплевать, что я говорю, если это не развлекает, или напрямую не затрагивает их интересов. Боюсь представить, что я буду думать по этому поводу после пятидесяти. И вообще. Сколько книг не читай, а императором не станешь, так папаша Мао говорил, а я бы ещё добавил, сколько книг не пиши… Вот так-то, мой друг.
За разговором «Арктика» подвалил к их ледоколу с правого борта. Кочергина поразили его размеры. Он был в два раза длиннее, и почти во столько же раз выше.
Сергей тогда подумал: «Сколько раз он видел этот ледокол, пробивающий путь во льду, в заставке программы «Время», и даже готовясь стать моряком, у него и мысли не возникало, что он когда-нибудь увидит его так близко».
Их ледокол сделал манёвр, подрулив кормой к борту «Арктики», ткнулся кормовым кранцем в чёрный бок по носу от надстройки. По штормтрапу спустились несколько человек. На линях им спустили багаж.
- Смотри! Марлезонский балет начинается! – толкнул Кочергина в бок Валентин.
Засмотревшись на спускающихся по трапу, Сергей не заметил, как на «Арктике» заработал кран, и стрела с грузом пришла в движение. На палубу аккуратно опустили грузовую сеть с… человеческим телом.
- Это что, труп? – опешил Кочергин.
- Труп бы упаковали. Тут другое. И я догадываюсь, что именно, - ухмыльнулся Валентин.
Из сети достали, и поставили на ноги пьяного в дым парня в лётной куртке. Подхватив его под руки, двое из пассажиров поволокли его в надстройку.
- Это вертолётчик наш, в отпуск едет. Спирт с вертолёта слил, ну и «напрово-жался», - объяснил бородач в арктическом комбинезоне. – Вы уж извините…
«Арктика» дала прощальный гудок, и лёгла на обратный курс. Их же ледокол пошёл в точку, где должен был передать топливо.
В условленном месте ледоколы встретились, ошвартовались лагом, перекинули на борт, на зависть, новенького «финна» топливный рукав.
Утром, когда Сергей с Валентином пришли на завтрак, столовая команды сотрясалась от хохота. Матрос, стоявший в ночную вахту, видимо уже не в первый раз, в лицах рассказывал о происшествии, участником которого он стал:
- Мы со старпомом в рубке были. Я на левое крыло покурить вышел. Слышу, будто кричит кто-то. Я сигарету бросил, и к старпому. Вроде, как голоса по правому борту, говорю. Старпом на правое крыло выбежал, да как заорёт: «Быстро вниз! Там между бортами кто-то висит. Я вниз, старпом за мной, а там… - матрос засмеялся, - Витька, с вахты второго, в планшири вцепился, и вопит: «Тащите нас скорее! Не могу больше держаться. Я тогда подумал: «Кого нас-то?». За борт выглянул, а на Витьке деваха висит. Мы со старпомом сначала её, а потом и Витьку вытащили. Оба ни живы, ни мертвы, так на палубу и повалились. Как чуть очухались, старпом допытываться начал: «Вы как там, придурки, оказались?». Оказывается, Витька уговорил дневальную с того ледокола в гости к нему зайти, ну, вы понимаете. Девчонке видимо свои приелись, вот она на свежачок и повелась. Витька-то у нас бабник известный, раскорячился на два планширя, чтобы помочь ей перебраться, а нога возьми, и сорвись. Он успел за борта зацепиться, а деваха, падая, ухватилась за него. Висят, орут. А ночь, хоть и светло, все спят. Вахты в рубках, дежурный моторист у горловины топливного танка в надстройку слинял. Хорошо я услышал, а то бы ладно, в воду сорвались, борта бы сошлись, их в трубочку можно было ска-тывать, - уже без смеха закончил он рассказ.
- Вот видишь, к чему неразборчивые связи приводят. Любовью нужно жить, а не заниматься от случая к случаю, - полушутя, полусерьёзно резюмировал Валентин, - запомни на будущее. Все беды в мире не от женщин, как утверждают некоторые, а от неумения контролировать некий орган, который многим из нас заменяет мозги.
- Буду иметь в виду, - пообещал Сергей.
- Во-во! Главное с умом вводить.
Ледокол вернулся в Архангельск. Капитан, как и обещал, поставил Кочергина на руль, на время прохождения Двины, и хоть вслух ничего не сказал, было видно, что он остался доволен его работой.
Практика Сергея подошла к концу. Попрощавшись с теми из членов команды, с кем успел познакомиться, и пообещав Валентину навестить его, Кочергин взял у начальника школы направление в училище, узнал время приёмных экзаменов, и уехал домой. Надо было полистать учебники по некоторым предметам, какие-то освежить в памяти, а некоторыми заняться всерьёз, так что, особого отдыха не предвиделось.
7
Дома всё было по-прежнему. Отец был в рейсе, мать на своём «ящике» «ковала оборону страны».
Сергей прошёлся по пустой квартире. Новая «стенка», новые телевизор, ковёр на полу.
- Небывалыми темпами растёт благосостояние советского народа! Спасибо родной коммунистической партии и лично товарищу Брежневу! – «со слезой» в голосе съёрничал Кочергин.
Не выспавшись ночью в поезде, весёлая компания попалась, Кочергин провалился в забытую мягкость своей постели.
Вечером его ждал ещё один сюрприз. Вернувшаяся с работы мать, перепачкав ему всё лицо помадой, зачем-то потащила его на балкон:
- Синюю «ладу» рядом с "волгой" видишь?
- Ну, - Сергей спросонья не мог понять, к чему она клонит.
- «Ну», - передразнила его маменька, - Наша!
- Вы что, машину купили? А почему не написали?
- Surprise! – щегольнула произношением мать.
- А кто же на ней ездит?
- Я! Единственная женщина в автошколе была! – мать так и распирало от гордости.
- Ты?!
- Фи. Что за супремасизские интонации?
- Да я ничего, - поспешил сгладить свою реакцию Сергей, - ты молодец!
- То-то. Лет через десять нас за рулём больше, чем мужиков будет! – уверенно заявила мать.
- Это вряд ли, - засомневался Кочергин.
- Поживём, увидим. Ты надолго? – сменила мать тему.
- До экзаменов…
- Ой! Я тебя поздравить забыла!
- Да пока не с чем.
- Всё равно молодец! У тебя обязательно всё получится.
- А Маринка-то где? – запоздало вспомнил о сестре Сергей.
- С дедом и бабушкой на даче. В выходные к ним поедем. Я на работе зашиваюсь. Я же писала, меня повысили.
- Растёшь, мать!
- Но-но. Без амикошонства! Не на палубе.
Сергей не удержался, и приобнял мать за плечи. Как же он соскучился по её подначкам, умению не обидно, на равных, поставить на место. Он усмехнулся, представив, как она «строит» своих подчинённых. Даже отец, и тот старался лишний раз не вступать с ней в перепалку.
Мать на машине свозила Сергея на дачу. Дед выглядел бодрячком, бабушка так вообще цвела, хозяйничая на участке в спортивном костюме «адидас» и широкополой соломенной шляпе. Пятилетняя Маринка поначалу жалась к бабушке, а после, привыкнув, не отходила от брата, смешно не выговаривая его имя.
Кочергин навестил друзей и приятелей, но что-то неуловимо изменилось в их отношениях. Те, кто учился, готовились к диплому, кто работал, погрязли в бытовых заботах. Некоторые уже обзавелись семьями. Сергей, со стороны наблюдая за их суетой, чувствовал себя матёрым псом в компании щенков переростков. Между ними демаркационной линией пролегла война, о которой друзья ничего не знали, да и не хотели знать. К Кочергину же они относились с некоторой настороженностью. Пост афганский синдром уже давал первые всходы. Неадекватное поведение некоторых из «афганцев» начало напрягать общество. Молодые, увешанные боевыми наградами, агрессивно настроенные парни, говорящие порой нелицеприятную правду, не вписывались в привычную сонную жизнь «периода застоя». Мало, кто тогда мог предположить, что очень скоро огромная страна зашатается под селем хлынувших на неё перемен, не устоит, и разлетится на кровоточащие осколки, исковеркав жизни миллионам некогда своих граждан. Не знал об этом и Сергей. Почувствовав себя лишним в компании некогда близких, а по сути, уже чужих людей, он уехал к старикам на дачу, готовился к экзаменам, гулял по окрестностям с забавной, приставучей сестрёнкой.
Отпуск прошёл, до обидного, быстро.
По приезду в Архангельск Кочергин поселился в «гостинице моряка», со скрипом, но сдал экзамены, и уже в качестве курсанта-заочника, отправился в отдел кадров пароходства.
Скучающий инспектор сообщил Сергею, что его «визировали», и направил на небольшой двухтрюмный сухогруз. Про дальние плавания на какое-то время можно было забыть, дальше Европы тот не ходил.
«Не всё коту масленица», - вздохнул Кочергин.
На следующий день он собрал вещи, попрощался с соседями, озабоченными изысканием средств на опохмелку, и отправился в порт.
Спросив на проходной о месте нахождении сухогруза, Сергей, в ещё непривычной портовой сутолоке, нашёл нужный причал. Не впечатляющее габаритами судно стояло под погрузкой.
«О южных волшебных краях чарующе бризы поют, и хочется враз навсегда покинуть привычный уют…»,- всплыло когда-то где-то прочитанное в памяти. - На этой лохани до Вадсё бы добраться. Какие уж тут южные края! – посетовал Кочергин, поднимаясь по трапу на борт.
8
Старпом, худощавый мужчина заметно за тридцать, с холёными усиками на лице, за которое революционные матросы незамедлительно выбросили бы его за борт, посмотрев предъявленный ему аттестат об окончании мореходной школы, уважительно посмотрел на Сергея:
- С отличием… Дальше учиться не думал?
- Поступил на заочный в филиал ЛВИМУ.
- Вот как. А я ЛВИМУ в Питере оканчивал. С Балтикой не получилось, сюда вот, Родина задвинула, - оживился старпом, - хотя я не жалею. Белые ночи здесь белее, а рейсы веселее. Попал бы куда-нибудь на линию, так и ходил бы Ленинград – Антверпен, а здесь, всю Европу вдоль и поперёк излазил. Кстати, сейчас на Англию идём.
- Здорово, - немного удивился демократичности старпома Кочергин.
- Вахту со мной стоять будешь. Меня Александр Васильевич зовут, - запоздало представился старпом.
- Как Суворова.
- А может, как Колчака? - прищурился Александр Васильевич. - Иди к боцману, он тебе каюту покажет, «спецуху» выдаст. С нолей заступишь на стояночную вахту.
Старпом кивком показал, что Сергей свободен.
Боцман, назвавшийся Санычем, проводил Кочергина до каюты.
- Располагайся пока. Я робу тебе подберу. Тебе как, чтобы в плечах жало, или чтоб штаны спадали? – поинтересовался Саныч.
- Хотелось, чтобы не жало и не спадало, - высказал пожелание Сергей.
- Хотеть не вредно, а дробить комплекты я не буду. Так как?
- Давайте, чтобы не жало…
- Решение верное, - одобрил боцман, - сапоги сорок третий, каски у нас без-размерные.
Когда Саныч ушёл, Сергей осмотрелся в каюте, которая на какое-то время станет его домом. По сравнению с ледоколом, это был номер люкс на двоих. В каюте тоже была двух ярусная кровать, но одна, и не железная, а светлого дерева. Шкаф, диван под двумя иллюминаторами, умывальник под зеркалом, письменный стол и стул. Переборка над столом была сплошь заклеена журнальными страницами с полуголыми девицами во фривольных позах.
- Нравится?
Сергей оглянулся на голос.
- В каюту заглянул парень, чуть старше его.
- Не особо.
- Что так? Девочек не любишь? – осклабился парень.
- Напротив. Потому и не нравится.
- Это как так?
- Дополнительный раздражающий фактор, - пояснил Кочергин.
- А-а… Меня Колян зовут. Моя койка верхняя, - протянул руку парень.
- Сергей, - ответил на рукопожатие Кочергин.
С этого дня началась у Сергея полноценная жизнь моряка.
Что-то он принял сразу, к чему-то пришлось привыкать. Среди матросов и мотористов он был самым младшим. Сухогруз, или лесовоз, считался «домашним». Летом в Арктику он ходил редко. Рейсы за кордон были недолгими. На нём оседали в основном те, кто уже пресытился дальними плаваниями, предпочитая почаще бывать дома.
К Кочергину, как-то сама собой, приклеилась кличка «Студент», не исключено, что это было связано с лёгкой ревностью из-за того, что штурмана считали его почти за своего. Узнав его поближе, стали звать по имени, называя Студентом только для персонификации. В команде помимо него было ещё два Сергея.
Кочергину сразу пришлось включаться в работу – лишних рук на судне не было.
В море выходили на вахте старпома. Сергей добрым словом вспомнил капитана ледокола, «прогнавшего» его по Двине. Управлять сухогрузом после «Капитана …», было всё равно, что управляться с пони после ахалтекинского жеребца.
Прощаясь, лоцман пожал Сергею руку, и поблагодарил за работу.
Когда они остались на мостике со старпомом вдвоём, тот спросил:
- Ты когда так «рулить» успел намастыриться?
- Я на «Капитане …» практику проходил.
- Тогда понятно. Наша кузница кадров. Куёт и перековывает. Будешь старшим рулевым, - принял решение Александр Васильевич.
Работа на лесовозе мало чем отличалась от практики на ледоколе. Судно шло на автомате, и старпом отправлял Сергея в распоряжение боцмана. Пошкрябка, покраска надстройки. Недавно, в целях экономии, сократили должность матроса без класса, выполнявшего уборку общественных мест, так что, эту работу распределили между вахтенными матросами. На ночной вахте Кочергин драил палубу спардека в надстройке, пару трапов и душевую с сауной. Остальное время вахты он находился в рубке.
Со старпомом Сергею повезло, у них сложились приятельские, правда, без панибратства, отношения.
Александр Васильевич Мещеряков уже четырнадцатый год работал здесь, на Севере. После окончания училища его распределили в Северное морское пароходство, одно из старейших в стране. Пароходы старые, зато кадры молодые. Матрос за сорок – редкость. Старпом в тридцать пять – норма. Поначалу Мещериков тосковал по Балтике, по Ленинграду, он был коренным питербуржанином, потом привык, а позже и влюбился в Север, в этот более чем скромный, по ленинградским меркам город. Здесь он женился, здесь родились его дети, двое мальчишек. С жильём, как у многих других моряков, у него проблем не было. Его жена, внучка известного арктолога, получила в наследство от деда прекрасную трёхкомнатную квартиру на Набережной.
Казалось бы, всё у человека складывается наилучшим образом. Любимая семья, дело, но было в нём что-то такое, что мало-мальски проницательного стороннего наблюдателя заставляло подозревать о наличии какого-то внутреннего конфликта, мешающего Мещерякову находиться в согласии с окружающим его миром. Кочергин это понял уже через несколько дней общения со старпомом. Слишком часто ему доводилось там, в Афгане, видеть такое выражение глаз у своего командира, да и у многих других офицеров и прапорщиков, тянувших военную лямку в этой забытой Богом стране. В них чувствовалась какая-то обречённая и одновременно упрямая исступленность: «Делай что должно, и будь что будет». Но их состояние внутреннего надлома Кочергин со временем испытал и на себе, его причины были ему понятны. У Мещерякова было нечто подобное, но не то. У Сергея доставало ума не задавать старпому вопросов, на которые вряд ли бы он получил ответ, даже в минуты откровенных бесед, которым способствовало несение ночных вахт, когда казалось, что кроме их двоих, бескрайнего моря и бездонного чёрного небосвода нет ничего и никого в целом свете.
Александр Васильевич, несмотря на свою доброжелательность и демократичность в общении с подчинёнными, в отношении к исполнению ими своих обязанностей был строг. Он, разумеется, понимая, что это не военный флот, допускал некоторые вольности. Ну, выпили в команде, расслабились на берегу. Люди вольные. Но в море расхлябанности и непрофессионализма старпом не терпел. Во время рейса дисциплина на судне была едва ли не строже, чем на военном корабле. Штурмана и механики, да и сам капитан, считали, что место Мещерякова не на «торгаше», а на военном корабле. Капитан, как-то раз, в нештатной ситуации, возникшей при прохождении узкости в чужих водах, глядя на невозмутимого старпома, в сердцах проговорился:
- Александр Васильевич! В вашем присутствии я иногда чувствую себя находящимся не на мостике сухогруза, а в боевой рубке броненосца в Цусимском сражении!
Капитан не представлял, насколько он были близок к истине.
Прадед Мещерякова служил мичманом на эскадренном миноносце «Бравый». После Цусимского сражения «Бравому» и ещё двум кораблям из эскадры вице-адмирала Рождественского удалось пробиться во Владивосток. Потом прадед учился в Петербурге в академии, войну 1914 года начинал на одном из крейсеров Балтийского флота, а после Февральской революции его перевели в штаб командующего вице-адмирала Непенина.
Штаб адмирала тогда находился в финском Гельсингфорсе. Второго марта жена капитана-лейтенанта Мещерякова будучи беременной вторым ребёнком, со старшим сыном приехала к мужу из неспокойного Петрограда.
Четвёртого марта взбунтовавшиеся матросы на глазах Мещерякова застрелили адмирала Непенина. Началась кровавая вакханалия. Мещеряков попытался вывести семью из города. Ночью, когда ему это почти удалось, их задержала группа пьяных матросов. Мещеряков только и успел крикнуть сыну: «Коля! Беги!», как его повалили на землю, и стали избивать. Потом на его глазах озверевшая матросня надругалась над женой. Предводитель этой шайки, рослый краснолицый здоровяк, с рыжеватым чубом, под бескозыркой с надписью «Андрей Первозванный» на ленте, застрелил её из револьвера. Матросы, державшие всё это время Мещерякова прижатым к земле, поставили его на колени. Чубатый выстрелил офицеру в голову.
Мещеряков очнулся в доме одного финна. Тот нашёл его у пакгаузов, недалеко от железнодорожного вокзала рядом с мёртвой беременной женщиной. Финн, увидев что русский моряк ещё жив, на тележке отвёз его к себе домой, и позвал доктора. Рана оказалась несмертельной. Пьяный матрос не смог сделать точный выстрел.
Когда всё успокоилось, финн помог добраться Мещерякову до военного госпиталя.
Долгое лечение. Безуспешные поиски сына. Октябрьский переворот. Бегство в Севастополь, к адмиралу Колчаку. Все эти события не смогли заслонить повто-ряющуюся, словно в немой фильме, картину мартовской гельсингфорской ночи: тело жены, сломанной куклой лежащей на стопке поддонов, и чубатого матроса, стреляющего в её беззащитный, в своей оголённости, круглый живот. Эта картина сводила Мещерякова с ума.
Гражданская война занесла его в Омск, где Верховным Правителем был назначен уже знакомый ему адмирал Колчак.
В самом конце 1918 года большевики подняли восстание. Мятеж был подавлен силами гарнизона.
В веренице арестованных, сопровождаемых конвоем, внимание Мещерикова привлёк рослый мужчина в матросском бушлате, с рыжим чубом. Его словно кипятком ошпарило: «Он! Он сволочь!». Каждую ночь Мещериков видел это лицо в своих ужасающих своими подробностями снах. Даже когда он выплывал из кошмара, это лицо продолжало стоять у него перед глазами.
Мещеряков постарался взять себя в руки, остановил конвой, и показав на чубатова, приказал выдать его ему, якобы для допроса. Офицерские погоны сыграли должную роль, старший кивнул одному из находящихся рядом солдат , и тот прикладом подтолкнул арестованного к Мещерикову.
- Смотрите, чтоб не убёг, вашеблагородь, шибко шустёр! – белозубо осклабился конвоир.
- У меня не убежит, - пообещал Мещериков, доставая из кобуры «наган».
Он довёл его до первой попавшейся подворотни, боялся, что не справится с собой, и начнёт стрелять прямо на улице.
Чубатый словно что-то почувствовав, обернулся:
- Вы куда меня ведёте?
- Иди, не оборачивайся, - сквозь зубы процедил Мещериков.
- Не пойду дальше, - остановился матрос, и повернулся к нему лицом.
- Не узнаёшь меня, тварь?! – Мещериков почувствовал, как его начинает бить крупная дрожь.
- Да разве всех вас, белопогонников, упомнишь. Я вас гадов столько…
Мещериков не дал ему договорить. Он одну за одной выпустил все семь пуль матросу в живот, продолжая нажимать курок даже тогда, когда вместо выстрелов зазвучали сухие щелчки...
Сына он нашёл в одном из петроградских детских приютов. Заметно подросший Коля с трудом узнал в бородатом мужчине в штатском отца. Тот рассказал, как отомстил за маму, и обещал ночью забрать Колю из приюта. Коля до рассвета ждал отца в условленном месте, но он так и не пришёл. Его застрелили при попытке убежать от патруля, за час до назначенного времени встречи с сыном.
Эта история под большим секретом передавалась от отца к сыну в семье Мещериковых, даже жёны и матери ничего о ней не знали.
Ни дед, ни отец Александра Васильевича, выбрав флот, так и не стали военными моряками. Язык не поворачивался произнести присягу, где нужно было поклясться в преданности не только Народу и Родине, но и Советскому Правительству. Мещериковы честно трудились на благо России, но преодолеть неприязнь к власти так и не смогли. Дед Александра погиб на Пулковских высотах, защищая от немцев подступы к Ленинграду, отец недавно вышел на пенсию с должности старшего помощника. Капитаном отец не стал по единственной причине. Удивляя начальство своим упорством, тот наотрез отказывался вступать в партию.
Александр Васильевич невольно морщился, когда кто-нибудь уверенно прочил ему карьеру капитана. Знания, опыт, выполнение необходимого плавательного ценза, ничто не могло перевесить в глазах начальства его беспартийность, а в партию Мещериков не вступил бы и под страхом смерти. Так что, несмотря на заслуженные дифирамбы, капитанство ему не светило. В свой потолок он уже упёрся. С детства мечтая о военной карьере, но не в силах откреститься от истории своей семьи, памяти прадеда, в честь которого был назван, он тоскливо бороздил моря под гражданским флагом.
Иногда в разговоре с Кочергиным у Александра Васильевича проскальзывала неприязнь к Советской власти.
- Вот везём мы сейчас лес в Англию, валюту для страны зарабатываем. Леспромхозы, лесозаводы, пароходство победные реляции в центр отсылают, столько-то нарубили, напилили и перевезли. Сколько валюты получили. А для чего? А для того, как в том анекдоте, чтобы купить у капиталистов топоры, пилы, старые пароходы, чтобы нарубить, напилить и перевести лес, для того, чтобы купить… На колу висит мочало, начинай сначала! Бег на месте. А как же: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!»? На хрена всё это затевать нужно было? Или до революции архангельским лесом не торговали с иноземцами? В чём смысл? – обращался он к кому-то в лице Сергея.
- Ну, чтобы жизнь у народа лучше стала… - мямлил Кочергин.
- Лучше? А ты по деревням, что по Двине стоят проедься, у людей спроси, насколько им лучше жить стало. Запомни Сергей. Революция, это прежде всего смена элит, а народ в ней – разменная монета. В России элиту к управлению государством поколениями готовили. А сейчас что? До революции у народа ориентир был, пример для подражания, стремление к чему-то более значимому. Согласен, не все были достойны своего положения, так они и потеряли доверие людей, и не вызывали ничего, кроме презрения и ненависти. Но множество лучших представителей нации-то, зачем с грязью мешать? Офицеров убивать за то, что они верой и правдой царю и Отечеству служили? Так ведь не было тогда Советской власти, а Отечество было, и правил им не Совет народных комиссаров, а государь. Царя, помазанника Божьего, скинули, а на шею себе власть из таких же холопов посадили. Один семинарист-недоучка, другой из пастухов, на кукурузе помешался, а третий из слесарей, реки собирался вспять поворачивать. Нет, Серёжа! Кесарю кесарево, а слесарю слесарево. И никак иначе, - выдав очередную порцию «антисоветчины», старпом закуривал, и надолго замолкал.
Как-то раз, после очередной «политинформации» Кочергин спросил у него:
- Александр Васильевич, а вы бы хотели за границей жить?
- Вон ты куда клонишь, - грустно усмехнулся старпом. – Нет. Ни за какие ков-рижки. Я за Россию переживаю, потому и злюсь. Не уберегут ведь страну, попомни моё слово! А за спокойной сытой жизнью я не гонюсь. Это те, кто только о брюхе своём заботится, на забугорную жизнь облизываются. Такие всегда были. Ещё Пушкин про них писал: «Для коих где хорошо, там и отечество, для коих все равно: бегать ли им под орлом французским или русским языком позорить все русское — были бы только сыты…». Ты меня ко всяким диссидентам-отсидентам не приписывай. Мне, как Верещагину из «Белого солнца пустыни», за державу обидно. Ты сам-то, соскочить не подумываешь? – хитро прищурился Мещериков.
- Кто, я? – опешил Сергей.
- Ну не я же. Было бы у меня такое желание, за столько-то лет, давно бы со-скочил. Хоть в Америке, хоть в Канаде. Я тогда на большом лесовозе вторым помощником ходил, бывал в тех краях, за морем житьё не худо… Вот мой вахтенный и повёлся на западную мишуру. Ты вон, всё про учёбу у меня расспрашиваешь, а тот всё больше, где чего подешевле купить. «Курточки, клёпочки, замочки», - передразнил старпом кого-то слюнявым голосом, - тьфу! Пустой человечишко. Одни тряпки и жратва на уме. Вот он в Нью-Йорке и свалил. Хоть чего-то связанного с духовностью в нём было не больше, чем в якорной скобе. Этакий человек-манекен, человек-желудок. А без духовности человек не оправдывает всей сложности своего устройства, его жизнедеятельность тогда ограничивается тремя примитивными функциями: размножаться, жрать и ср… .
- Сбежал?! – сделал круглые глаза Кочергин.
- Сбежал.
- Поймали?
- Ты как себе это представляешь? – покосился на него старпом, - сообщили в консульство, ждали сутки, надеялись, может, одумается. Какое там! Мать у него, старуха, где-то под Житомиром осталась… Ну так как?
- Что?
- Не вынашиваешь идею покинуть Советскую родину?
- И в мыслях не было, - фыркнул Сергей.
- Ну и правильно! Где родился, там и сгодился, - легонько хлопнул его старпом по плечу, посмотрел на часы. – Давай на руль, курс менять будем…
9
Баренцево, Норвежское, Ирландское моря, Британские острова.
Кочергин до боли в глазах вглядывался в проплывающие мимо берега. Вот она! Чужая жизнь и берег дальний… правда, так ничего особенного и не увидел.
Ливерпуль. Фирма импортёр организовала для членов экипажа экскурсию по городу. К трапу подъехал красивый, как королевская карета, автобус. Свободные от вахты моряки загрузились в салон. Молодая англичанка, с экстерьером на «девять» по по пятидесяти бальной шкале, рассказывала о городе, а начальник радиостанции взял на себя роль переводчика.
- А она ничего, страшненькая. Я бы ей… - поделился впечатлениями Колян, занявший место рядом с Сергеем.
- Коль, ты при случае и самкой гамадрила не побрезгаешь, - отмахнулся от похотливого соседа Кочергин.
Отсекая перевод начрада, Сергей слушал англичанку, смотрел сквозь затемнённое стекло на улицы, дома, а больше на людей. По виду они мало чем отличались от москвичей или архангелогородцев, разве что, одеты поразнообразней и поярче, ведут себя более раскованно. Сергей взглядом выхватывал из толпы непривычные типажи. Вон идёт солидного вида мужчина, дымя сигарой, старушка с вызывающе сине-седыми волосами и двумя маленькими смешными собачками на поводке, индиец в чалме, панк с красно-зелёным ирокезом. На них никто не обращает внимания, все спешат по своим делам. «Люди, как люди, вот только вряд ли их квартирный вопрос беспокоит», - сделал вывод из своих наблюдений Кочергин.
- Ну как тебе город? – спросил Сергей соседа, когда они в каюте переодевались в повседневную одежду.
- Город, как город. Они в европах все друг на друга похожи, - ты мне лучше скажи, чего у них бабы-то все такие страшные? Только в Поляндии красивых и видел.
- Чего удивляться. Считай без малого двести лет их, бедолаг, в Европе за кол-довство заживо сжигали. Красивая, священника на мысли греховные наводишь – ведьма. Муж на соседку загляделся – точно ведьма! Вот и подорвали себе генофонд. А у славян, включая и Польшу, этим делом не особо грешили, вот потому и красивых значительно больше. Но это так, рабочая гипотеза.
- Да ты что?! Вот уроды! Баб нужно не сжигать, а… - возмутился Колян, но Ко-чергин не дал ему развить мысль.
- Ты бы, Коль, книжки какие почитал, для общего развития.. Говорят полезное занятие.
- Вот ещё! Глаза портить, - отмахнулся Николай.
На следующий день Кочергин в составе группы под началом третьего помощника пошёл в город за «отоваркой». Закупившись на блошином рынке, на обратной дороге вся компания завалилась в недорогой припортовый паб. Сергей впервые попробовал настоящего английского эля.
Наутро лесовоз разгрузили. На борт поднялся лоцман. Отход. Третий помощник не без зависти прислушивался к беглому, в перерывах между командами, разговору Сергея с лоцманом.
- Ты где это так набакланился по-английски чесать, спросил «трёха», когда лоцман покинул рубку, и по штормтрапу спустился на подваливший к борту катер.
- Бабушка у меня «англичанка».
- ?
- Да нет, - улыбнулся выражению лица третьего помощника Кочергин, - она английский в институте преподаёт. Приобщать меня к языку Шекспира начала, как только я говорить научился.
Сергей проработал на лесовозе десять месяцев. Задержавшись в Архангельске, неплохо сдал сразу зимнюю и летнюю сессии, и уехал домой.
В Москве, днём, по кинотеатрам, магазинам и пивным отлавливали не занятых общественно полезным трудом несознательных граждан. После смерти Брежнева новый генсек серьёзно взялся за дисциплину. А страна жила своей жизнью. Люди стояли в очередях за дефицитом, ждали «открыток счастья» о подошедшей очереди на приобретение машины, «стенки», телевизора, выращивали в садово-огороднических кооперативах овощи и фрукты, заготавливая на зиму компоты и соления.
Отстранённо наблюдая за когда-то и ему привычной суетой, Кочергин всё больше убеждался в правильности сделанного им выбора. На берегу он только гость. Отпуск - узкий перешеек между морем и морем.
Прошло меньше года, а Сергей уже ко многим вещам стал относиться по-другому. Например, бывая в у кого-нибудь из знакомых в гостях, он с некоторым недоумением смотрел на выставленную на видное место коллекцию жестянок из-под пива. Для него теперь это было сродни тому, как если бы гостиную украсили стеклотарой Жигулёвского и Бадаевского пивзаводов. Тоже касалось сигаретных пачек и фантиков от жевательной резинки.
В глазах приятелей его статус заметно вырос. Как же, человек был в самой Англии, в Ливерпуле, родине легендарных «Битлов». Промаявшись в душной Москве пару недель, Кочергин уехал к деду и бабушке на дачу. Дед жил там с апреля по октябрь. Со временем собирался перебраться поближе к природе насовсем. Дача располагалась в посёлке Валентиновка. Дому было лет семьдесят, достался бабушке в наследство от дяди, лауреата чего-то там. Обитые досками стены почернели от времени. Прошлым летом рабочие перекрыли крышу новым оцинкованным железом.
Бабушка, как всегда, копалась в саду, а дед сидел на открытой веранде, в древнем плетёном кресле, присматривал за качающейся на качелях подросшей Маринкой.
После бурной встречи Сергей прошёл в отведённую ему комнату. На кухне мастер перекладывал русскую печь, дед сказал, что теперь в гостиной будет ещё и камин.
Поздоровавшись с перепачканным глиной печником, Сергей усмехнулся. «Как «фамилие»? Ленин, - просто отвечает. – Ленин? – тут и сел на ж… старик», всплыло откуда-то из детства.
В небольшой комнате Кочергин настежь распахнул окно. Повеяло запахом разогретой на солнце зелени, дымком с соседнего участка.
- Вот где красота-то! – сладко потянулся Сергей, и скинув кроссовки, с разбегу прыгнул на скрипнувшую панцирной сеткой старинную металлическую кровать с «шишечками».
На выходные приезжала мать, по просьбе Сергея учила его водить машину. Беззлобно переругиваясь, они колесили между дачными участками.
- Куда, куда! Поворачивай! – испуганно вскрикивала мама, - тебе не на машине ездить, а на коне педальном.
- Не боись! Я пароходы с ледоколами водить умею, а тут коробчонка на колёсах, - крутил баранку Сергей, путаясь в педалях.
В один из вечеров, когда уже спала дневная жара, а солнце опустилось за го-ризонт, оставив в темнеющем небе оранжевую полоску, смолкло пение птиц, погрузив окрестности в глуховатую тишину, Сергей с дедом вышли покурить на открытую веранду. Дед опустился в своё любимое кресло, а внук уселся прямо на пол, прислонившись спиной к стене.
- Слышь, дед, - после некоторого молчания, словно собирался с мыслями, обратился Сергей к старику, - про то, как ты воевал, я наизусть знаю, а ты помнишь, как ты до революции жил?
Видимо, частые разговоры со старпомом возымели своё действие, подвигнув Кочергина на то, чтобы, наконец, составить своё собственное мнение о революции, её значимости и её последствиях для страны. Раньше он пребывал в полной уверенности, что революция была объективной необходимостью, что её победа была неизбежна, а контрреволюционные силы потерпели заслуженное поражение в гражданской войне. Мещериков же считал, что в том критическом положении, в котором находилась Россия, обе революции были предательством, а отречение царя преступлением, что никаких наших и чужих не было, а были только свои, которые на радость настоящим врагам метелили друг друга, почём зря.
- Ну, я мальцом тогда совсем был, я же с восьмого года, а что маменька, прабабка твоя, рассказывала, хорошо помню, - затянулся дед беломориной.
- Расскажи.
- Зачем тебе?
- Интересно.
- Мать сказывала, что богатства-то у нас особого не было, но и за милостыней по дворам не ходили. Лошадь была, корова, куры. Надел земельный хороший, покос, у тебя же ещё два двоюродных деда было, - Сергей кивнул, - вот, а землю по мужескому полу тогда нарезали. Мы сами-то из Тамбовской губернии, а землица там знатная. Бабушка говорила, работали много, в пору, так от рассвета до заката. Да все в деревне так жили. Это кто трудиться не хотел, те зубы на полке держали, а мы всегда сыты были. Потом война, революция…
- А прадед с прабабушкой за революцию были, или против? – Сергей затушил окурок в банке из-под консервов, и передал её деду.
- Да как сказать, что это за штука такая, революция, никто особо-то и не знал, да и не спрашивали никого, перед фактом поставили. Понимать начали, когда крепких мужиков раскулачивать начали, да в Сибирь ссылать. Потом и за нас, середняков взялись. Прадед твой, как лошадь с коровой забрали, да закрома подчистили, избу заколотил, и в город с нами подался. Он рукастый был, плотником в артель одну устроился. Мы, это я уже и сам помню, в полуподвале, в одной комнате ютились. Мать на фабрику пошла работать. Выжили, худо-бедно.
- То есть, вам революция не особо и нужна была? – уточнил Сергей.
- Что значит, не нужна?! Чего мелешь! – прикрикнул на внука дед, - да разве я без революции выучился бы, в военно-подготовительную школу, а потом в училище поступил? Мать бы твоя институт окончила? Да и ты… Так бы и крестьянствовали, а благодаря революции в люди вышли.
- Понятно дед. Всё правильно! Я пойду, пройдусь, - Сергей отряхнул джинсы, и по выложенной кирпичом дорожке вышел за калитку.
На улице было темно, только где-то метрах в пятидесяти тускло горел фонарь на столбе.
Кочергин слукавил, согласившись с дедом. «Это что ж выходит, прав был старпом? - размышлял он, - расстреляли тысячи офицеров для того, чтобы дед и такие, как он, заняли их место. Бедные выгнали богатых из домов, чтобы заселиться туда самим. Крестьян согнали в колхозы, рабочих вернули на заводы, а зачинщики революции, предварительно пересажав или вынудив эмигрировать прежних хозяев, засели в их кабинетах, и опять давай народ гнобить. Тот же вид, только с боку. Другими словами, хочу я стать капитаном, а мне не дают. Я тогда подбиваю команду, прежнего капитана и штурманов с механиками за борт, а их должности своим дружкам раздаю, да ещё и барахлишко утопленников к рукам прибираю. Остальная команда как прыгала мартышками по палубе, так и прыгает. Это как, тоже революция, или всё-таки бунт? Наверное, всё же бунт. Масштабы не те. Вот такую страну как Россия наизнанку вывернуть, это вот точно революция».
Не задумываясь, куда идёт, Сергей продолжал размышлять: «Выходит хрень какая-то. Может и верно Василич говорил, поднатужиться надо было, довести войну до победного конца. Россия бы осталась в союзе с Англией и Францией, и вместе бы они держали в узде Германию так, что Гитлер, в лучшем случае, торговал бы своими картинами и рождественскими открытками у Бранденбургских ворот. Жалко только, что история сослагательного наклонения не приемлет…».
- Заблудился, фраерок? – прервал ход мыслей Кочергина прокуренный голос.
Сергей осмотрелся по сторонам. Впереди, метрах в ста, виднелась освещённая платформа станции, он же стоял на ведущей к ней тропинке, протоптанной дачниками. Дорогу ему перегородил какой-то тип. За его спиной стояли ещё двое. Все они стояли спиной к свету, и лиц их Сергей не разглядел, да это было и не нужно.
«Гопники. Вот я попал! – вернулся он от вопросов «большой политики» к сиюминутным проблемам. - Договориться с ними не получится, придётся валить. Не прибить бы кого ненароком».
- Язык проглотил? Давай сюда котлы, лопатник, и чеши отсюда. Мы сегодня добрые.
- В «лопатник», это можно, - Кочергин прямым в челюсть вырубил стоящего впереди, левым хуком второго, а стоящего справа ударом ноги отправил в густые заросли кустарника, росшего вдоль тропинки.
- «Помнят руки-то!», - припомнился Сергею старый фильм с Никулиным, когда прошла лёгкая дрожь после прилива адреналина, - извините ребята, но сегодня не ваш день.
Дома уже все спали. Сергей на цыпочках пробрался в гостиную, достал из буфета графин с водкой, дед любил перед обедом и ужином опрокинуть рюмочку, другую. Морщась, плеснул водку на костяшки пальцев левой руки: «Об зуб наверное… Подхватишь ещё какую-нибудь заразу от этих шелудивых».
Он собрался поставить графин в буфет, передумал, прихватил стопку, и выйдя на веранду, уселся в дедово кресло.
Через какое-то время мысли его начали путаться. Сергей расслабленно смотрел в подсвеченное звёздами небо над неровной линией тёмных силуэтов деревьев, находя знакомые созвездия.
Проснулся он от холода. Было уже светло, где-то в кустах робко подавала голоса какая-то пернатая мелюзга. Кочергин поднял с пола пустой графин, стопку, и поёживаясь пошёл в свою комнату, по дороге вернув посуду на место. «Надо будет до обеда за водкой сгонять, пока дед не заметил», - подумал он засыпая.
Всё хорошее когда-нибудь кончается, даже продолжительный отпуск моряка.
Кочергин последние дни уже места себе не находил, так надоело ему безделье. Наконец-то пришёл день отъезда. Сергей решил лететь в Архангельск на самолёте. Мать отвезла его в Шереметьево.
- Когда теперь ждать? – спросила она, пристально вглядываясь в его лицо, словно впитывая, стараясь запомнить его до следующей встречи.
Сергею был знаком этот взгляд, только он всегда предназначался отцу, а теперь вот и ему.
- Думаю зимой, а то мне в училище уже намекнули, что сессии в срок нужно сдавать.
- Может, тогда и с отцом повидаешься, - она изобразила счастливую улыбку.
«Бедная мама. Вся жизнь – череда прощаний. Хорошо, что Маринка есть», - Кочергин поцеловал мать в щёку, и вышел из машины.
10
В Архангельске пассажиры самолёта замешкались у входа, стали открывать чемоданы и сумки, доставать тёплые вещи. Кочергин пригнулся, и посмотрел в иллюминатор.
Крупные хлопья снега неторопливо падали с неба, и таяли на бетонном покрытии, превращаясь в крохотные капли. «А в Москве только-только листья желтеть начали», - вздохнул Сергей, доставая из спортивной сумки ветровку.
На этот раз Кочергина направили на лесовоз с неограниченным районом плавания. Вахту его поставили стоять со вторым помощником, чему Сергей был очень рад. Самая удобная вахта. С «нолей» до четырёх утра и с полудня до четырёх дня.
Второй помощник, Миша Королёв, оказался добродушным словоохотливым парнем, да ещё и земляком. Его семья и родители жили в подмосковной Балашихе. Сергей с ним быстро сошёлся, и оставаясь вдвоём они уже через несколько дней перешли на «ты».
Когда Кочергин первый раз увидел Михаила, он сразу не понял, что заставило его внутренне подобраться. Только когда тот заговорил, всё стало понятно.
- У вас брат есть? – волнуясь спросил Сергей.
- Да. Старший. Он сейчас «за речкой», - сделал многозначительное лицо штурман.
- Я знаю, он моим командиром в разведгруппе был.
Если бы Михаил в этот момент репетировал финальную сцену из «Ревизора», режиссёр непременно упрекнул бы его в излишней экспрессии.
Едва обретя дар речи, штурман попросил:
- Расскажи о нём.
Для Миши Королёва старший брат Юра был непререкаемым авторитетом во всём.
Братья были очень похожи, но только внешне. Юра был всего на два года старше, а опекал Мишу, как малыша. Резкий, задиристый, он не давал спуску ни старшеклассникам, ни дворовой шпане. Никого не удивило, что Юра после окончания школы поступил в Рязанское высшее воздушно-десантное командное училище. Михаил, конечно же, тоже решил поступать в военное училище, но так как его спортивные успехи оставляли желать лучшего, он подал документы в военно-морское. Уже через пару месяцев он понял, что армия не для него. Ему повезло. Курсанту-отличнику пошли навстречу, и помогли перевестись в ЛВИМУ, там как раз отчисли двоих первокурсников за драку.
Много позже, Работая на Севере, и побывав по работе на базе подводных лодок в Гремихе, на других военно-морских базах Заполярья, штурман Королёв только что не крестился, благодаря судьбу за то, что в его жизни всё случилось так, как случилось.
Миша и женился здесь, в Архангельске. Его жена была не из местных, работала по распределению. После свадьбы они сняли квартирку в деревянном доме, отапливающимся дровами. Когда жена забеременела, Королёв отвёз её в Балашиху.
После рождения дочери, жена в Архангельск не вернулась, осталась жить с его родителями, в комнате, которую раньше делили братья. Юра служил в Средней Азии, домой наведывался редко. Последний раз приезжал домой после ранения полученного в Афганистане.
Однажды, заглянув в каюту штурмана, Кочергин обратил внимание на расклеенные по всем переборкам разноцветные стикеры, исписанные мелким почерком.
- Колдовские заклинания? – поинтересовался Кочергин, кивнув на листки.
- Почти. Английский долбаю, мать его, - с театральным вздохом посетовал Королёв.
- Это всё фигня. Лучший способ – постоянная разговорная практика, - с мен-торскими нотками в голосе заявил Сергей.
- Вот молодец! – «захлебнулся негодованием» Королёв. Теперь, раз ты такой умный, подскажи, с кем бы мне из экипажа попрактиковаться. Капитана со старпомом в собеседники взять, «трёху», который меньше моего знает, или кого из команды? Там вообще одни говоруны собрались: «вот прайз», «вот сайз». Это я и без них знаю!
- А чем тебя моя кандидатура не устраивает? – подбоченился Сергей.
- А ты что, хорошо английский знаешь? – вытаращился на него Миша.
- Ты ещё скажи «чумазые играть не могут!» и изобрази брачный крик марала.
- Да я ничего. Просто ты не говорил…
- А ты спрашивал? Тоже мне, отец командир! О единственном подчинённом ничего знать не хочет. Короче. Баш на баш. Ты мне курсовые будешь помогать делать, а я тебя английскому учить, - поставил условие Кочергин.
- Не вопрос. Я бы и так тебе помог, - пожал плечами Михаил.
- Миш, да я пошутил, но от помощи не откажусь.
С того дня они по два часа на ночной вахте говорили на английском. Сначала шло туго, а через пару месяцев что-то начало получаться. Миша втянулся, и уже в охотку заучивал слова и целые фразы, которые записывал ему на стикерах Сергей.
Перед самым Новым годом лесовоз стоял в Мурманске под погрузкой. Тридцать первого числа Кочергин заступал на ночную стояночную вахту. Вечером с ребятами из команды они в городе отметили «подступающий». Сергей вернулся на судно без пяти двенадцать. Вахтенный сбросил ему на руки овчинный тулуп, и побежал в столовую, где собралась команда.
- Через десять минут на спардек вышел Миша.
- Ну где тебя носит?! Я хотел с тобой наступающий встретить, придётся насту-пивший отмечать. Пойдем, - он поманил Сергея за собой, - Вот!
На рострах крана четвёртого трюма, в пушистом снегу стояли бутылка шампанского, два фужера и лежала ветка сосны.
- Красота! – покачал головой Кочергин.
- А то!
Миша мастерски, с хлопком, открыл бутылку, разлил вино по фужерам:
- С Новым годом!
- С Новым годом!
Год начался удачно, с рейса на Кубу.
Тропики. Тяжёлые длинные волны, словно поднимаемые дыханием океана, бархатно чёрный купол неба, усыпанный звёздами и незнакомыми Сергею созвездиями.
Позже всё это было множество раз, но тот первый, запомнился Кочергину на всю жизнь ощущением сбывшейся мечты и абсолютного, если такое возможно, счастья.
Были потом и Канада, и США, и Чили, Европа исхожена вдоль и поперёк, но такого настроя уже не было. Интересно, да, но без того чувства, что возможно всё, и жизнь состоит из непрекращающейся череды успехов. Годы и привычка брали своё. «Как этот мир велик в лучах рабочей лампы! Ах, в памяти очах – как бесконечно мал!».
11
Год шёл за годом, рейсы сменяли отпуска, а вслед за отпусками снова начинались рейсы. Сергею нравилась работа, в другой ипостаси, нежели моряк, он себя и не видел, вот только с личной жизнью всё как-то не складывалось. При такой работе, в общем-то, ничего удивительного. Правильно отец говорил: «Жена моряка – это профессия». У местных это в крови, поколениями поморки мужей с путины да с зимовок дожидались, не чета москвичкам. Но за делами Кочергин никогда всерьёз и не задумывался о необходимости создания семьи. Краткосрочные романы и «подруги моряка» его вполне устраивали. Были у него на одном лесовозе отношения с одной буфетчицей, которые могли бы, в конце концов, заполнить записью под печать соответствующую графу в его паспорте, но не сложилось. Старпом, исходивший слюнями по ладной светловолосой красавице буфетчице, действуя по принципу «сам не ам, и другим не дам», пользуясь служебным положением, списал Сергея с судна. С Дашей, так звали девушку, Кочергин какое-то время переписывался. Работая на разных судах, увидеться им так больше и не довелось. Переписка сошла на нет.
Кочергин окончил училище, ходил третьим штурманом, потом грузовым помощником, считался толковым специалистом и был на хорошем счету. Правда, был в его практике один случай, когда уверенность в его профессиональных навыках в глазах начальства несколько пошатнулась. Что называется, и на старуху бывает проруха.
По зиме лесовоз, на котором он ходил, пароходские колумбы отправили в балласте в Швецию, в город Вестерос.
По каналам и озёрам, океанское судно, едва не задевая клотиком перекрытия мостов и не снося опоры, слоном сквозь посудную лавку, пробиралось между мелких островков, где пробивая себе дорогу во льду самостоятельно, а где с помощью местных небольших ледоколов. Сергей видел, как на спине лоцмана, на особо сложных участках, проступает мокрое пятно на спине. Старший рулевой, тоже весь в мыле, мгновенно реагировал на его команды. Выведя судно из узкостей, лоцман выдохнул так, словно не дышал всё время проводки.
- Русские! Вы всё-таки сумасшедшие, - посетовал он Кочергину, - я никогда не проводил в Вестерос такие большие суда, да ещё в балласте. Признаюсь, несколько раз я едва не обделался. Хорошо, что назад вас поведёт другой лоцман. Я уже немолод, и не хочу получить инфаркт.
В порту встали под погрузку. Из вагонов грейферами насыпали в трюмы рудное минеральное сырьё. Для грузового помощника работа несложная. Следи за грузовой маркой (знак предельной осадки, наносимый на обоих бортах морского судна в середине его длины), дифферентом и креном.
Рудой трюмы обычно, не больше, чем на треть насыпают.
Вот с этим-то грузом Кочергин и опростоволосился. Трюмы загружали равномерно. Сергей с причала следил за грузовой маркой. Когда судно погрузилось до необходимой отметки, он решил утяжелить нос, чтобы выровнять дифферент судна - лесовоз чуть осел на корму. Показав крановщику жестами, чтобы тот досыпал в первый трюм, через какое-то время он с удивлением заметил, что судно остаётся в прежнем положении. На причал спустился боцман.
- Алексеич! Там хрень какая-то… - изобразил он недоумение на лице.
- Какая ещё хрень?
- Да в первый трюм чуть не вдвое больше чем во второй насыпали. Чего-то не то, - покачал боцман головой.
- Может на грунт сели… Иваныч, возьми ка ты лот, и промерь глубину по носу.
Под килём до дна было не меньше трёх метров, о чём боцман крикнул Сергею с полубака.
Кочергин остановил погрузку, и поднялся на борт. С первого взгляда было понятно, что руды в первом трюме значительно больше, чем в каждом из остальных трёх.
- Мистика, - с интонацией старпома из «Полосатого рейса» рёзюмировал Кочергин, и пошёл докладывать капитану об окончании погрузки.
После оформления необходимых документов, на борт поднялся лоцман, швартовщики скинули с кнехтов концы. Лесовоз дал задний ход… и не тронулся с места.
«Точно сели!», - подумал Кочергин, вслух добавил пару идиоматических оборотов и поспешил к боцману на бак.
Иваныча он застал за промером глубины.
- Ничего не понимаю! Три метра под килём, - доложился боцман, - пойду по всей длине замерю.
Судя по промерам, лесовоз находился на плаву, но с места так и не сдвинулся. Шведы подогнали портовый буксир. Поднатужившись, тот протащил судно десяток метров, после чего оно «клюнуло» носом чуть не по якорные клюзы, задрав корму.
Позже выяснилось, что у причала, на дне, образовалась ледовая подушка. В балласте лесовоз прошёл над ней, а приняв груз, опустился на неё носом. Замеры показали глубину до дна, так как подушка была уже судна.
Пришлось снова швартоваться, и выгружать лишнюю руду.
По большому счёту вины Кочергина в этой проволочке не было, шведы даже извинились, посчитав сложившуюся ситуацию своей оплошностью, но обрастая живописными подробностями, байка о незадачливом грузовом помощнике, который едва не «утопил» лесовоз, разнеслась по пароходству. Это курьёзное происшествие не помешало его карьерному росту. Через пару лет он уже носил старпомовские нашивки.
12
Все эти годы Кочергин с некоторой опаской наблюдал за творившимся в стране. Похоже, старший помощник Мещериков оказался прав.
Выработавшая ресурс власть меняла одного «безвременно» уходившего из жизни генсека на другого, пока последний из них не взорвал государство «новым мЫшлением», «плюрализмом мнений», подарил любителям выпить на троих новое слово - «консенсус», и став первым и последним президентом СССР, слился с политической арены, освободив место такому экземпляру, от выходок которого переставшая быть «красной» страна, вновь покраснела, но уже от стыда.
Некогда могущественную державу рвали на части почувствовавшие свою безнаказанность лимитрофы, как борзые, сорвавшись со сворки, в азарте рвут загнанную дичь.
Кочергин, редко бывавший дома, относился к происходящему нейтрально, пока не выдержав политической вакханалии, не умер его дед. Вот тогда Сергей стал не по доброму внимательно присматриваться к «младореформаторам», и то, что он увидел, ему очень не понравилось. Создавалось впечатление, что мошенников всех мастей приодели, причесали, и поставили управлять страной.
О том, что творилось на флоте, он знал не понаслышке. Пароходство дербанили, как голодный скот дербанит бесхозный стог. Появлялись какие-то судоходные компании, получающие прибыль от перевозок, но отказывающиеся платить зарплату морякам. Мало того, стоянку в порту, воду, топливо, лоцманскую проводку судов они тоже не оплачивали. Лесовозы месяцами стояли арестованными в иностранных портах, экипажи буквально голодали. Потом оказывалось, что компания, получив неплохие доходы, самоликвидировалась, бросив моряков на произвол судьбы.
Когда Кочергин сам попал в такую ситуацию, его судно два месяца простояло в какой-то дыре во Франции, капитан запил, отчаявшись получить от судовладельца вразумительный ответ, когда же, наконец, перечислят деньги на оплату услуг порта, а команда разбежалась по иностранным судам драить палубы, едва ли не за кормёжку, он решил, что с него хватит. Вернувшись в Архангельск, он уволился из судоходной компании, и уехал домой, а затем в Англию, нанявшись матросом на сухогруз, ходивший под либерийским флагом.
Старая посудина, под названием «Северная звезда», от которой чайки шарахались, как от «Летучего Голландца», заходясь жалобным криком, находилась на плаву благодаря единственно молитвам капитана и хозяина этого ископаемого, Брэди О;Махоуни, кроме фамилии, ничего общего не имевшего с медвежонком, а походившего больше на облезлую трюмную крысу.
По первому впечатлению, татуированным сбродом, из которого состоял экипаж, побрезговал бы даже Эдвард Тич, попросись они в команду на один из его кораблей.
Собственно, ничего другого Кочергин и не ожидал. Если теперь, в уже бывшем Советском Союзе, моряков на суда загранплавания «органы» перетряхивали как сквозь сито, отсеивая помимо неблагонадёжных людей не соответствующих облику «человека передового коммунистического мировоззрения», имевших проблемы с законом и даже родственников с подмоченной репутацией, то в капиталистических странах, в следствие естественного отбора, на торговый флот попадали всевозможные изгои и отбросы общества, не нашедшие себе места на берегу. Те, кто сознательно выбрали море своей профессией, как правило, занимали командные должности, окончив соответствующие учебные заведения.
У советского человека, желающего посмотреть мир не по телевизору, было не так уж много возможностей. «Небожителей»: дипломатов, «внешторговцев», журналистов международников, «выездных» деятелей науки и культуры, спортсменов, в масштабах страны, было очень мало. Рядовые же граждане могли приобщиться к загнивающим капиталистическим ценностям «посредством воздушного шара», то есть, связать свою жизнь с гражданской авиацией, флотом, железнодорожным транспортом или автопере-возками «Совтрансавто», а также завербоваться на работу за кордоном по контракту.
Для граждан государств, живших снаружи «железного занавеса» работа вне своей страны редко виделась чем-то вожделенным, скорее это было вынужденной необходимостью - карьерным ростом, бизнесом, спецификой профессии, более высокой оплатой труда. А вот для жителей одной шестой части суши возможность регулярно выбираться заграницу или работать там какое-то время, значила очень многое. Во-первых, это резко повышало социальный статус в глазах сограждан, а во-вторых заметно влияло на благосостояние в эпоху непреходящего дефицита и извечной тяги народонаселения ко всему иностранному.
Кочергин помнил, как золотозубые гости из союзных республик только что не с руками отрывали товар с заграничными этикетками, отваливая за купленное на блошиных рынках и распродажах барахло немалые по тем временам деньги, да и жители столицы не считали зазорным расстаться со своими кровными в обмен на тряпку с фирменным «лейблом».
«Возможно, наши идеологи перестарались с «железным занавесом», забыв об ветхозаветной истории с запретным плодом, - размышлял Сергей, - дали бы народу возможность вкусить всех прелестей капиталистического рая, глядишь, и «перестраивать» ничего бы не пришлось. Ну, отпочковалось бы несколько миллионов, а то и меньше, зато остальные бы не дёргались. Вот он, к примеру, через несколько лет, насмотревшись не на туристический фасадный глянец, а на портовые районы, пообщавшись с аборигенами, и мысли не допускал навсегда уехать жить в другую страну. Менять шило на мыло – одни проблемы на другие? Повестись, как папуас, на стеклянные бусы и жестяные ножницы? Нет уж, увольте! Даже он, со своим оксфордским произношением, чувствовал себя здесь лишним, чего уж говорить о других соотечественниках, которые не озадачились изучением языка».
Отъезд в Англию был для Кочергина скорее жестом отчаянья, нежели обдуманным решением сменить родину. Не так был воспитан. Другое дело, что «младореформаторы», активно разваливавшие остатки Союза, могли вынудить его сделать такой шаг. Сергей ощущал себя одним из эмигрантов первой волны начала века, которые не в силах прекратить или хоть что-то противопоставить кровавой вакханалии, творящейся в отечестве, вынуждены были бежать на чужбину.
После увольнения из пароходства он пару месяцев жил дома. Его семья, как и сотни других, в полной мере хлебнула лиха «девяностых». После смерти деда бабушка сильно сдала, и ушла из института. Отец, выйдя на пенсию, перебивался случайными заработками, «бомбил» на дышащей на ладан «шестёрке». Мать работала до последнего, пока их «ящик» не развалили. Копеечные пенсии выплачивали с задержкой по два-три месяца. Обесцененные сбережения стремительно таяли. Английские газоны на даче пришлось превратить в овощные грядки, высадив картошку, капусту и морковь. Бабушка вспоминала, как в войну на этой самой даче вырубили все ели на дрова, выкорчевали пни, и точно так же засадили овощами. «Всё повторяется, - качала она головой, - только тогда Москву удалось отстоять, не пустили в столицу оккупантов, а сейчас они, как поляки во время смуты, в Кремле засели, паразиты! Минина с Пожарским на них нет».
Вот от безысходности и собрался Кочергин на заработки к англосаксам. По его размышлениям лучше всего подходила именно старушка Англия. Родина языка, да и от дома не так далеко.
Устроиться штурманом было крайне трудно, практически невозможно. Российские дипломы на Западе не котировались, хотя как профессионалов русских моряков уважали.
13
Не без проблем добравшись до Британских островов, и помотавшись пару с лишним недель по лондонскому порту, прожив все наличные деньги, Сергей скрепя сердце поднялся на борт этого плавучего свиного корыта – «Северную звезду».
Капитан, перекатывая губами из одного уголка рта в другой окурок вонючей сигары, с сильным ирландским акцентом, обрисовал Кочергину перспективы работы на его замечательном судне, назвал сумму заработка, копеечную для англичан, но умопомрачительную для постсоветского пространства, получив согласие на свои условия, вызвал боцмана, и приказал тому устроить нового матроса.
Пока они шли к выделенной Сергею каюте, боцман спросил его имя.
- Сергей, - назвался Кочергин по-русски.
- «Sirgay»? - покосился на него спутник, - и что ты собираешься делать на этом судне с таким именем, Sirе Gay?
Кочергин понял свою оплошность, и предложил другой вариант:
- Зовите меня Алексеич.
- Слишком длинно. Я буду звать тебя Алекс, если ты не против.
- Как вам будет угодно, - «Хоть чёртом зови, старый разбойник, только мозг не выноси!», - подумал Сергей.
Ему отвели одноместную каюту на спардеке. В целях экономии на судне работал сокращённый экипаж, и каюты на главной палубе пустовали.
Помимо капитана и боцмана, выполнявшего ещё и обязанности радиста, были старпом, грузовой помощник, механик, три моториста и три матроса, должность одного из которых занял Кочергин, и ещё стюард Келли, бритоголовый вышибала, который подчинялся только капитану, и был его личным телохранителем.
Старпом, Уильям Мартин, худощавый мужчина гаморроидального вида, лет под шестьдесят. «Секонд» - Джон Вилсон, весёлый, добродушный с виду толстяк (Сергей окрестил их «Толстый и тонкий). Механик Макфарлан, желчный тип, презирающий на судне всех, даже капитана, за исключением боцмана Кайла Манро, рослого детины с лошадиным лицом, кстати, тоже шотландца. Мотористы Стив, Боб и Райли, по виду отпетые негодяи. Матросы Муса и Абдул (Бим и Бом) – малайцы.
Малайцы на судне были рабочими лошадками. Помимо несения вахты они готовили пищу и делали приборку в каютах.
Всё это Кочергин узнал позже, никакого официального введения его в должность не было, и с членами экипажа его не знакомили.
Притирка в команде прошла не без проблем. Мотористы поначалу хотели приравнять его к малайцам, но он настоял на том, что будет делать только то, за что ему платят. На попытку его припугнуть, он ответил кратким рассказом о том, как воевал в русском спецназе в Афганистане, и убивал моджахедов голыми руками. Увидев на лицах Боба, Стива и Райли неуверенность, Кочергин добил их цитатой из обожаемого им в детстве «Острова сокровищ»:
- «Пусть тот, у кого хватит духу, вынет свой кортик, и я, хоть и на костыле, увижу, какого цвета у него потроха, прежде чем погаснет эта трубка!».
Эта троица вряд ли была знакома с творчеством своего земляка, они не поняли про костыль и трубку, но обещание поковыряться у них в «потрохах», несколько их охладило.
Вахту Кочергин стоял с капитаном, а более-менее приятельские отношения у него сложились с боцманом, и как ни странно, с механиком Алланом Макфарланом.
Мастер был доволен, что заполучил отличного рулевого, офицеров и боцмана устраивали неконфликтность, грамотность и исполнительность нового матроса. Так что, Кочергин довольно успешно вписался в новую для него «среду обитания». Другое дело, что он понимал, разногласия с мотористами еще не исчерпаны. Парни мало походили на мальчиков-певчих из церковного хора, и вряд ли простили ему его непослушание.
Они стояли с Манро плечом к плечу на спардеке, опершись на планширь, и курили. Из рассказа боцмана Сергей узнал, что мотористы на судне имеют немалый вес. Сам боцман и даже Макфарлан, лишний раз стараются с ними не связываться, да и капитан на стюарда раскошелился неспроста.
- Почему бы просто не списать их на берег? – спросил Кочергин.
- Здесь не всё так просто, - поморщился боцман, - парни хорошие моряки, заменить их на равноценных будет довольно сложно. «Северная звезда» не то судно, которое специалисты засыпают своими резюме. Но не это главное… - Манро оценивающе посмотрел на Сергея. - Хорошо. Я расскажу тебе. Всё равно это секрет Полишинеля. Не узнаешь от меня, просветит кто-нибудь с другого судна, да ещё и приврёт с горкой. Нет болтливей человека, чем моряк в пабе, заливший за воротник лишнее.
Здесь, на «Северной звезде», всё совсем не так, как видится. На самом деле всем заправляет не капитан, а второй помощник Джон Вилсон. Он очень опасный человек. Мой тебе совет – держись от него подальше.
- «Душка» Вилсон? – не смог скрыть удивления Кочергин.
- Он самый. Мы все здесь не без греха, потому и оказались на этой проклятой Богом посудине, но Вилсон всем нам даст фору. Старпом, механик, я, матросы и стюард, люди пришлые, работаем на судне относительно недавно, а вот Вилсон и мотористы помнят лучшие времена «Северной звезды».
Капитан Брэди дрянь человек, слизняк. Судно он получил в наследство от своего скоропостижно скончавшегося дяди. Тот не успел написать завещания, или успел, но оно пропало. Так что, «Северная звезда» досталась племяннику, которого дядя с неё вышвырнул, после того, как малыш Брэди чуть её не утопил.
Вступив в права владения судном, он снова стал его капитаном, на правах хозяина разогнав прежнюю команду, многие из которой были свидетелями его изгнания, и нанял новую. Среди нанятых офицеров оказался «душка» Вилсон. Он быстро распознал в Брэди слабака, и втеревшись к нему в доверие, стал крутить им, как ему вздумается. По его совету О;Махоуни уволил трёх мотористов. Так на судне появились Стив, Боб и Райли. Не обольщайся, что они от тебя отстали, Алекс, парни просто выжидают. Они не из тех, кто прощает обиды. Не думай, что ты их напугал… Да, а ты правда служил в русском спецназе? – прищурился Манро.
- Было дело…
- Хорошо. Скоро тебе это сможет пригодиться. Ну, так вот, - продолжил боцман рассказ, - Вилсон подмял под себя капитана, а его протеже запугали остальных членов команды, включая офицеров. Те поначалу сопротивлялись, но после того, как самый строптивый из них свалился за борт во время шторма, смирились с новыми порядками. В каких только афёрах, с появлением этой шайки на борту, «Северная звезда» не принимала участия. Контрабанда, перевозка нелегалов, наёмников, ворованных автомобилей, и Бог знает, что ещё. У Вилсона во всех портах были свои люди. Несколько лет они безнаказанно проворачивали свои грязные делишки, и в конце концов, потеряли бдительность. «Чёрная таможня» накрыла их с партией нелегалов. Стив и Райли взяли всю вину на себя, убедив следователей, что провели людей на судно без ведома капитана и офицеров. Парней отправили на принудительный отдых в тюрьму Фэзэстон, а Вилсон и Боб остались на «Северной звезде», присматривать за мастером Брэди, чтобы старик не соскочил с крючка. Дела до поры они свернули. В этот период времени на судно устроились старпом Мартин и я. Чуть позже – Макфарлан. Два месяца назад капитан списал двух мотористов…
- А на их место взял Стива и Райли, - закончил за боцмана Сергей.
- Именно. Думаю, очень скоро всё покатит по проторенной дорожке. Уволиться нам не дадут. Мы, как относительно порядочные люди, служим им прикрытием. Старпом, если не брать во внимание, что он не просыхает, вообще безупречен, считает дни до пенсии. Макфарлан недалеко от него ушёл, в смысле спиртного. Я, вот уже десять лет, как вышел из тюрьмы, и больше туда не собираюсь. В прошлый раз у этих прощелыг свалить свою вину на других членов экипажа не получилось, слишком незапятнанными оказались у тех репутации. Поэтому капитан по указанию Вилсона стал набирать в команду людей с точки зрения властей подозрительных, и уж извини, бесправных иностранцев, на случай очередного провала. Теперь ты знаешь всё. Ты с нами, или с ними? – боцман бросил быстрый, испытующий взгляд на Кочергина.
- Пока я с уверенностью могу сказать, что я с тобой, - Сергей посмотрел в во-дянистого цвета глаза Манро, - кто остальные.
Было видно, как с боцмана спало напряжение:
- Помимо нас с тобой только Макфарлан, потому и важно было, чью ты займёшь сторону. О;Махоуни трус, он спрячется за своего вышибалу, и будет выжидать, чья возьмёт. Старпом на нашей стороне, но от него проку нет, как и от малайцев. Сейчас наши шансы почти уравнялись. Вилсон, как ты успел заметить, не боец, но сбрасывать его со счетов не стоит, от этой гадины всё что угодно можно ожидать. Значит, мы трое, против Боба, Стива, Райли и «душки» Вилсона.
- У вас уже есть какой-то план? – поинтересовался Сергей.
- В общих чертах, - пожал плечами Манро, - нужно дождаться, пока шайка начнёт действовать, каким-то образом нейтрализовать мотористов, а Вилсона сдать властям с неопровержимыми доказательствами его преступной деятельности.
- Понятно. План будем претворять в жизнь после дождичка в четверг…
- Почему именно в четверг? Мы же пока не знаем, что они задумали. Действовать нужно наверняка. Если что-то пойдёт не так, за наши жизни я не дам и жестянки из-под пива, - Манро посмотрел на Сергея, как на обиженного умом.
- В целом план, точнее, финальная его часть, мне нравится. Нейтрализуем боевиков, и сдаём их патрона с потрохами. Остальные, начальные детали плана скрыты туманной пеленой неопределённости. В своё время командир учил нас: «Если вы будете только реагировать на действия противника, не научитесь думать как он, просчитывать все его возможные ходы и сами быть на несколько шагов впереди него, то вы неизбежно проиграете. Это как игра в шахматы, только рисковать вам придётся не фигурами, а своими жизнями».
- О шахматах тебе лучше с Алланом поговорить, это он у нас любитель над доской посидеть, - сделал пренебрежительное лицо боцман, - я предпочитаю покер.
- Макфарлан играет в шахматы?
- В команде ему нет равных, потому как, кроме него никто играть не умеет, - хохотнул Манро.
- Это хорошо. Я составлю ему компанию. Наше общее увлечение игрой будет оправданием наших частых встреч, и вызовет меньше подозрений у Вилсона и его подельников. Нам же придётся реже общаться. Они не должны заподозрить, что мы что-то затеваем. Сделаем так. Ты ко мне придерёшься по каким-нибудь пустякам, и мы поссоримся. Я буду играть в шахматы с Алланом, а за игрой обсуждать наши совместные действия. То, что бы ты хотел сказать мне, будешь передавать через него.
- Ты не усложняешь?
- А не ты ли только что говорил, что мы ставим в этой партии свои жизни на кон? Или Вилсон такой дурак, что не заметит нашего междусобойчика? Он должен пребывать в уверенности, что в команде нет группы единомышленников, способной помешать его планам. И мы его в этом убедим. Тогда он станет менее осторожным, что будет нам только на руку.
- Пожалуй, ты прав… - боцман задумчиво подёргал себя за седой хвостик на затылке.
- Ещё я поговорю с малайцами. Мотористы так их затюкали, что ребята не прочь будут с ними поквитаться, - продолжил размышлять вслух Кочергин.
- Я не доверяю этим макакам, и тебе не советую, - недовольно буркнул Манро.
- Это бремя белого человека отягощает твой мыслительный процесс. Вилсон и его дружки тоже малайцев за людей не считают. Это заблуждение может стать нашим козырем, - толкнул Кочергин плечом насупившегося боцмана.
- Не считай меня идиотом, Алекс. Я читал Киплинга, и не только его. Я даже осилил вашего Достоевского с его соплями о слезинке ребёнка!
- Да ты что! А я думал вы только комиксы читаете, - подначил Манро Сергей.
- Посиди восемь лет в тюрьме, любую тягомотину читать научишься, - боцман смачно сплюнул за борт.
- Ну, раз ты Фёдора Михайловича одолел, то наверное можешь хотя бы предположить, что малайцы тоже умеют читать. Что убираясь в каюте Вилсона они могут раздобыть полезную нам информацию. Мы не будем посвящать их в свои планы. Я скажу им, что хочу проучить англичан за их плохое отношение к нам, иностранцам, и потому мне нужно узнать о тех побольше, чтобы нанести удар побольнее…
- О чём воркуете, голубки? – обдав их волной перегара, между ними вклинился Стив.
- Алекс интересуется, кто на судне умеет играть в шахматы, - нашёлся боцман, - я объяснил ему, что команда играет в кости и покер, а шахматами увлекается только Макфарлан.
- Это так, - Стив поочерёдно зыркнул на них холодными пронзительными глазами, словно пытаясь прочитать их мысли, и ушёл.
- Ты всё ещё думаешь, что они не следят за каждым членом экипажа, не входящим в их банду? – Кочергин кивком показал на широченную спину удаляющегося моториста.
- Уже не думаю. Стив не просто так подходил. Хотел по нашей реакции определить, не секретничаем ли мы. Сегодня же с тобой «разругаемся», может, я даже тебя ударю. Ты не убьёшь меня за это? – хлопнул боцман Сергея по спине.
- Нет. Ты молодец, Кайл, быстро про шахматы сообразил. Теперь их не удивят наши посиделки с Макфарланом за игрой. А идея ударить меня, мне нравится. Ты мне врежешь, а я тебе не отвечу. Пусть думают, что я наврал про спецназ и Афганистан. Всё, расходимся, - Кочергин щелчком отправил уже третий, за время их беседы, окурок за борт, и ушёл в надстройку.
14
Как-то само собой случилось, что Сергей стал старшим в их малочисленной группе заговорщиков.
С малайцами он не ошибся. Те обещали не только добывать информацию, но и в случае чего перерезать глотки доставшей их троице и их главарю.
Макфарлан оказался умнейшим и образованным человеком, одним из многих, жизнь которых пустила под откос неумеренная тяга к алкоголю. Когда-то у него была семья, престижная работа на круизном лайнере, перспектива занять должность старшего механика. Всё это он бездарно променял на виски. Качество напитка снижалось пропорционально качеству судов, на которых ему довелось работать, пока он не осел на «Северной звезде», а из напитков не остановился на польской подделке Jack Daniels.
Коротая время за шахматной доской (Сергею не удалось выиграть ни одной партии, хотя до встречи с Алланом Макфарланом он считал себя неплохим игроком), они обсуждали детали предстоящей операции, периодически отвлекаясь на нейтральные темы.
- Я ввязался в это дело по одной причине, Алекс, - механик выдохнул густое облако табачного дыма, - это может показаться тебе странным, но мне нравится этот «Летучий Голландец», по скудоумию названный «Северной звездой». Я хочу доработать на нём остаток своей долбанной жизни в покое и созерцании крушения этого мира. Ты не находишь, что это вонючее корыто с его экипажем напоминает злой шарж на наше мироустройство?
- Поясните, - Сергей сделал ход ферзём.
- Охотно. Наше ржавое пристанище, несущее на себе сборище деградантов, погрязших в своих пороках, бороздящее океан, подобно нашей изуродованной техническим прогрессом, и обременённой стремящейся к саморазрушению цивилизацией планете, дрейфующей в космическом вакууме. И мы в море, и Земля во вселенной одиноки, ничтожно малы, и не в состоянии противостоять возможным катастрофам. Нами управляет ничтожество, мнящее себя капитаном, а миром правят моральные пигмеи, возомнившие себя пупами земли, истиной в последней инстанции. Знаете, Алекс, я иногда мечтаю, чтобы среди людей появился этакий аналог Ноя, и тоже построил бы ковчег, не в пример вместительнее прежнего, загнал бы на него всю эту сребролюбивую и алчущую власти сволочь, вместе с ублюдочным потомством, и отправил их в бесконечное плавание, без права выхода на сушу. Может тогда у человечества появился бы шанс что-то исправить, - Макфарлан сделал ответный ход, вынудив Сергея совершить невыгодный обмен фигурами.
- Похоже, вы снова выиграли, - уныло констатировал Кочергин неизбежный проигрыш, проводив взглядом покидающего поле ферзя.
Мимо нарочно оставленной открытой двери каюты механика, чуть замешкавшись, прошёл Боб.
- Псы «душки» Вилсона бдительно следят за агнцами обречёнными на заклание, - Макфарлан взглянул на антимагнитные часы на стене, - успеем ещё сыграть партию до вашей вахты.
Сергей кивнул, и начал расставлять фигуры на доске.
- Меня очень повеселил рассказ Манро о вашем инциденте в столовой команды. На этом плавучем филиале мрачного царства Аида редко выпадает удовольствие развлечься. Боцман в лицах показал инсценированную вами ссору, о том, как вы пытались спрятаться под столом, после того, как он вас ударил. Хотел бы я своими глазами посмотреть на эту сцену, - Макфарлан негромко рассмеялся. – В вас пропадает актёрский талант. Играли бы сейчас в «Глобусе» коварного интригана Яго, или притворившегося безумцем Гамлета, вопрошающего у затаивших дыхание зрителей: «Быть, или не быть…», срывая аплодисменты, а не задавались бы этим вопросом всерьёз, в реальной жизни, рискуя своей шкурой.
- Я не вижу себя в другой профессии, Аллан, но на моей родине слишком много «пассажиров», которых бы следовало отправить в плавание на вашем ковчеге. Лично бы пинками загонял их хрюкающее стадо в трюм. Если бы не они, работал бы я сейчас штурманом на лесовозе, на милом моему сердцу Русском Севере, и горя не знал. Ваш ход, - кивнул Кочергин на доску.
Из подслушанных малайцами разговоров и переписанных координат с указанием даты и времени из еженедельника со стола в каюте Вилсона, Сергей сделал вывод, что у шайки назревает какое-то серьёзное дело. На вахте (он уже давно нёс её один) Кочергин вычислил точку, соответствующую записям Вилсона. «Северная звезда» выполняла рейс из Лондона в Белфаст. Ночью они должны были пройти Ла-Манш, и обогнув мыс Ленс-Энд, лечь на курс норд-норд-ост.
Место, отмеченное Вилсоном, находилось чуть южнее основных караванных путей.
«Что бы это могло значить?», - Сергей уселся в капитанское кресло.
О;Махоуни, узнав, что в недавнем прошлом Кочергин был штурманом, убедившись в его профессионализме, спихнул на него вахту, и на мостике больше без нужды не появлялся.
Сергей встал к рулевой колонке, и в ручном режиме разошёлся со встречным судном.
«На точку мы выйдем в начале вахты Вилсона, - продолжил размышлять Кочергин, переведя судно на автоматическое управление, - он-то и выведет «Северную звезду» в назначенный срок в нужное место. Зачем? Нужно срочно переговорить с Монро и Макфарланом».
Сдав вахту Вилсону, Кочергин после обеда пришёл в каюту механика на партию в шахматы.
- Всё ясно, - Макфарлан нервно побарабанил пальцами по столешнице, - действовать нужно сегодня ночью, после того, как они поднимут на борт груз.
- Какой груз?
- Я думал вы сообразительней, Алекс. Хотя контрабанды в таких масштабах у вас в России пока нет. Или уже есть?
- Да объясните толком, - взвинтился Сергей, - нет у нас времени в кошки мышки играть!
- Вы правы. Извините, - посерьёзнел Макфарлан, - я думаю, что с судна, идущего откуда-нибудь с материковой Европы или даже из Америки, сбросят за борт некий груз. Мы сейчас работаем в каботаже, и таможня вряд ли нами заинтересуется. Вилсон выведет судно на точку, его люди подберут груз, и мы доставим его в Белфаст. О;Махоуни будет молчать, подразумевается, что и остальные члены экипажа, запуганные, или просто не желающие связываться с шайкой «душки» Вилсона - тоже. Ваши предложения?
- Если всё будет так, как вы говорите, нам следует, используя эффект неожи-данности, напасть на их шайку-лейку, связать их, и доставить в ближайший порт.
- А они свалят всё на нас, сказав, что это они хотели предотвратить преступ-ление, а мы хотим их подставить. Вам и малайцам веры нет, вы априори небла-гонадёжные элементы и не граждане Королевства. Капитан не примет ни чью сторону, будет напирать на то, что знать ничего не знал, ведь за подобные шалости могут и судно конфисковать. Стюарт его человек. Остаются бывший уголовник боцман, и два горьких пьяницы, старик старпом и ваш покорный слуга. Наше слово против слова Вилсона и трёх мотористов. Четверо против троих. Пока суть да дело, клиенты Вилсона что-нибудь придумают. Например, перетопят нас, как котят. Меня, конечно же, радует, что мы насолим «секонду» и его парням, но не такой же ценой.
- Ну, если у вас тут всё так запущено…
- А у вас не так? Весы Фемиды безупречны, повязка на глазах туга, а меч остёр - разит неотвратимо? – съехидничал Макфарлан.
- Ладно. Нет времени обсуждать, чьё правосудие более продажно. Есть идея.
- Поделитесь.
- Напротив мыса Ленс-Энд, в двадцати восьми милях, находится архипелаг, Острова Силли. Я прочитал в лоции, что там только несколько островов заселено, остальные необитаемы. Мы отвезём Боба, Стива и Райли на один из них, пусть поиграют в робинзонов, пока Вилсона будут обрабатывать представители закона. Без своих шавок он, наверное, не такой крутой, да и сговориться он с подельниками не сможет. Когда робинзонов заберут с острова, вряд ли их показания будут совпадать с его. Ну, а дальше, как карта ляжет.
- Мне нравится ваша идея. Есть в ней что-то романтичное, в духе Дефо и Сти-венсона. Идите отдыхайте, а я расскажу а вашем плане Манро.
Перед вечерней вахтой Кочергин снова сидел за шахматами с Макфарланом.
- Монро одобрил ваш план. Теперь нужно скоординировать наши действия. Боцман возьмёт на себя Вилсона. Я Стива, он будет со мной на вахте в машинном отделении. За вами Боб и Райли. Справитесь? – от Кочергина не ускользнуло, что Макфарлан заметно нервничает.
- Если что, малайцы помогут. Я с ними переговорил.
- Как только груз поднимут на борт, и судно ляжет на курс, начинаем действовать. Если наши предположения верны, всё решится сегодня ночью, - механик не удержался, смущённо крякнул, и выудив откуда-то из-под стола початую бутылку виски, сделал несколько больших глотков, - для храбрости, - пояснил он, оторвавшись от горлышка.
- Не переусердствуйте с «храбрином», - Сергей вышел из каюты, и поднялся на мостик. Капитан был уже на месте. Он, как и Макфарлан, был на взводе, и от него тоже пахло спиртным. О;Махоуни рассеяно, думая о чём-то другом, дал Кочергину невнятные указания, и покинул рубку.
«Значит точно, что-то будет», - подумал Сергей.
15
Странно, но предстоящие события никак не отразились на психологическом состоянии Кочергина. Впрочем, не совсем так. За себя он был спокоен, его тревожили мысли об остальных участниках «операции».
«Вдруг расклад сил не таков, как они предполагали? Капитан может оказаться замешан в афёре Вилсона. Тогда стюарт Келли вступит в игру на стороне про-тивника, а такого бугая легко не возьмёшь. Опять же малайцы могут сдрейфить, а Макфарлан «нахрабриться» до свиноподобия. Боцман вроде надёжный человек, но он не видел его в деле, а у одного него против пятерых шансы не велики. Чёрт! Всё не так просто, как думалось, - Сергей за размышлениями едва не забыл скорректировать курс. – Ладно. Как говорил Буонапартий, главное ввязаться в драку, а там посмотрим».
Без пяти минут полночь на мостик поднялся Вилсон, и буквально вытолкал Кочергина из рубки:
- Иди в свою каюту, и постарайся не высовываться, если не хочешь нарваться на неприятности.
«Лёд тронулся, господа присяжные заседатели!», - Сергей почувствовал, как на него накатывает волна злого веселья, - я тебе, козёл, устрою неприятности, штанишки намочишь!».
В каюте Сергей погасил свет, и не раздеваясь лёг на койку. Через два часа судно сбавило ход, а потом и вовсе остановилось, застопорив двигатель.
Кочергин поднялся с кровати, и чуть отодвинув шторку на иллюминаторе, выглянул наружу. Метрах в ста по его борту, в беспросветном мраке мигал красный огонёк. «Маячок с грузом выбросили. Посмотрим, что дальше будет», - Сергей устроился поудобнее.
Заработал кран. За борт спустили резиновую моторную лодку. Через какое-то время послышался звук мотора. Ночь была безлунная, освещение на спардеке мешало смотреть в темноту. Кочергин видел только покачивающийся на волнах проблесковый огонь маячка. Звук лодочного мотора стих. Потом погас огонёк на воде. Лодка вернулась назад. Было слышно, как из воды что-то подняли краном. Вторым заходом завели на борт лодку. Заработал двигатель, и судно получило ход. Ещё с час на палубе слышались голоса, шаги по трапу и палубе спардека. Наверное, что-то переносили. К концу вахты Вилсона всё стихло.
Кочергин выждал ещё двадцать минут, и вышел из каюты. Бесшумно, как учили, пробежал до каюты боцмана.
- Пора, - шепнул он, приоткрыв дверь.
- Я готов, - тоже шёпотом ответил Монро.
«Теперь малайцы», - Сергей двинулся дальше по коридору.
Малайцы жили в двухместной каюте, но один из них был на вахте, и должен был спуститься с мостика, когда боцман разберётся с Вилсоном. Это и будет сигналом к нападению на Боба и Райли.
- Не спишь? – протиснулся в каюту Кочергин.
- Нет.
- Не передумал?
- Что нужно делать?
- Когда вернётся Муса, идите к каюте Райли. Если она не заперта, вяжите его, только тихо.
- А если заперта? – спросил Абдул.
- Возьми какую-нибудь газету и спички.
Минут через десять в коридоре послышались тихие шаги, и в каюту вошёл Муса.
- Ну, что там? – схватил его за плечо Сергей.
- Вилсон связан, Боцман его сторожит, старпома ждёт.
- Пошли, - Кочергин вышел в коридор.
Каюты Боба и Райли располагались рядом.
По сигналу Кочергина одновременно нажали на дверные ручки, и толкнули двери.
Малайцы ворвались в каюту Райли, а дверь Боба оказалась заперта изнутри. Сергей наклонившись, увидел ключ в замочной скважине.
«Чёрт!», - Кочергин достал заранее припасённую газету и зажигалку.
Из каюты Райли выглянул Муса, кивнул Сергею.
«Молодцы ребята! Райли даже не пикнул», - отметил Кочергин поджигая газету, и поднося её к вентиляционной решётке внизу двери. Дым от горящей бумаги потянуло внутрь. В каюте послышалась ругань. Сергей отошёл от двери, и как только в замке провернулся ключ, а ручка опустилась, он ударил в дверь ногой. Послышался крик и грохот падающего тела.
- Займитесь им! Я к Макфарлану, - крикнул малайцам Кочергин, и побежал к трапу, ведущему в машинное отделение.
Что-то пошло не так. Он только спустился вниз, как ему навстречу вышел Стив, направив ему в грудь короткоствольный револьвер.
- Куда торопишься, десантник ср…й? Здесь столов нет, прятаться негде, - осклабился моторист.
Ошибкой Стива было то, что он слишком близко подошёл к Кочергину, и держал револьвер в вытянутой руке.
Завладев оружием, Сергей врезал Стиву рукояткой между глаз, и бросился искать Макфарлана. Он нашёл его у пульта управления. Механик сидел прислонившись к переборке, держась за прострелянное плечо.
- Ты взял его? – морщась от боли спросил он.
- Да, - Сергей уже рылся в аптечке.
- Прости, я тебя подвёл. Я не знал, что у него пистолет.
- Да всё нормально.
Кочергин стянул с механика комбинезон, осмотрел и наскоро перевязал рану.
- Сквозная, кость не задета. Идти сможете?
- Меня же не в ногу ранило, - попытался улыбнуться Макфарлан.
Сергей пинками привёл Стива в чувство.
- Какого… - начал было тот, но умолк, получив удар по рёбрам.
- Вставай. Быстро. Пошёл наверх, - показал стволом револьвера на трап Кочергин, - и не дёргайся, пристрелю.
Вилсона, и его команду привели в столовую, заставили сесть на пол, и привязали спинами друг к другу. У «душки» Вилсона были разбиты губы, и подбит глаз. У Райли были ссадины на шее, у Боба рассечён лоб, а у Стива уже заплывали оба глаза.
- Какое умиротворяющее зрелище! – разглядывал их Макфарлан, пока Сергей, уже основательно, накладывал ему повязку.
- Вам придётся вернуться в машинное отделение. Кайл вам поможет. Абдул - на мост, к старпому, - Муса, найди что-нибудь поувесистей, и посторожи их. Будут дёргаться, бей их по башке, не стесняйся. Я к капитану, - Кочергин вышел из столовой.
Он поднялся со спардека на палубу второго яруса, постучал в дверь каюты О;Махоуни. Ему открыл Келли, полностью загородив собой дверной проём.
- Мне нужно поговорить с капитаном, - Сергей неуверенно улыбнулся, подумав: «Так просто его не завалить».
- Не думаю, что это хорошая идея, - Келли попытался закрыть дверь.
- А если вдумчивее отнестись к моему пожеланию, - Кочергин направил на стюарда револьвер.
Келли попятился внутрь каюты.
Несмотря на поздний, вернее, слишком ранний час, О;Махоуни не спал. Он сидел за столом, на котором стояла на треть пустая бутылка бренди. Стакан, как юлу, капитан крутил по столешнице. Увидев Сергея с револьвером в руке, О;Махоуни не удивился, и не испугался.
- Я предполагал нечто подобное, - пьяно хохотнул он, - ну а чего от меня хотите вы?
Кочергин, не выпуская из поля зрения Келли, прошёл к столу, и опустился в кожаное кресло:
- Я предлагаю вам сделку.
- ?
- Мы захватили группу преступников, орудовавшую на вашем судне. Вы ничего об этом не знали, большая часть экипажа это подтвердит. Сейчас мы ляжем курсом, на Острова Силли. Так надо. Потом зайдём в какой-нибудь порт на Корнуолле, скажем, в Пензанс, и сдадим Вилсона властям, - кивком головы Сергей дал понять капитану, что ждёт ответа.
- Но я и правда ничего не знал…
- Вы будете это доказывать самостоятельно, или с нашей помощью?
О;Махоуни ненадолго задумался:
- Хорошо. Ваши пожелания?
- Вам может показаться это невероятным, но люди хотят остаться работать на вашем судне. И я в том числе. Но есть несколько условий.
- Я весь внимание…
- Вы будете доплачивать Мусе и Абдулу за приборку, и приготовление пищи. Это первое.
- Согласен.
- Второе. Вы никого из нас не уволите с «Северной звезды», если кто-то сам того не пожелает.
- Принято.
- Это вы подтвердите распиской, в которой укажете, что выплатите двадцать пять тысяч отступных, если всё же решите от кого-нибудь избавиться.
- Но это же грабёж! – возмутился капитан.
- Так вы не увольняйте, и расписка останется всего лишь клочком бумаги.
- Ну хорошо. Это всё?
- Последнее. Мартин сам найдёт второго помощника, а Макфарлан наймёт мотористов. Теперь всё. Со своей стороны обещаю, что ничего подобного на судне больше не повторится, - Кочергин откинулся на спинку кресла.
- Одна поправка, - капитан уставился на Сергея выцветшими, с красными прожилками глазами.
- Да?
- Мартин пускай подыскивает нового матроса, потому, что второй помощник на судне уже есть.
- Вилсона арестуют…
- Я говорю не о Вилсоне. Я говорю о вас.
Кочергин не сразу нашёлся, что ответить, такой поворот был слишком неожиданным.
Но О;Махоуни и не ждал ответа. Он поднялся из-за стола, принёс второй стакан, и разлил бренди:
- Поздравляю с новой должностью, - просалютовал он стаканом.
Кочергину ничего не оставалось, как составить капитану компанию. Причин отказаться от такого предложения он не видел.
16
После визита к капитану Сергей поднялся на мостик.
Уже светало. Мартин и Абдул стояли у лобовых иллюминаторов, и негромко разговаривали. Одновременно обернувшись на звук открываемой двери, они замолчали, и уставились на Кочергина. Абдул расплылся в белозубой улыбке, а старпом испуганно смотрел на револьвер в руке Сергея. Тот, заметив свою оплошность, сунул оружие в карман рабочих брюк.
- Сэр. Мне нужна ваша помощь, - обратился Кочергин к Мартину.
- Я вас слушаю, - подобрался старпом.
- Нужно изменить курс. Идём к Островам Силли.
- Капитан знает об этом?
- Сейчас это не важно, - поморщился Сергей, - вы знаете какой-нибудь необитаемый остров в архипелаге, который находится ближе всего к мысу Ленс-Энд, чтобы судно могло подойти к нему как можно ближе?
- Мартин подошёл к штурманскому столу:
- Не знаю, что вы затеяли, но это то, что вам нужно, - постучал он пальцем по карте.
- Будьте любезны, проведите судно к острову, - Кочергин взглянул на карту, - полагаю, к концу вашей вахты мы будем на месте?
- Да.
- И ещё один вопрос. Местные, или рыбаки часто посещают этот остров?
- Насколько мне известно, его вообще никто не посещает.
- Вот и отлично.
К восьми часам утра «Северная звезда» бросила якорь ввиду каменистого островка.
Связанных по рукам и ногам Стива, Боба и Райли загрузили в резиновую лодку, краном спустили её на воду. По штормтрапу в лодку спустились Манро и Кочергин.
Через пятнадцать минут лодка была у острова. Боцман выбрал подходящее место для высадки.
Вдвоём они выволокли мотористов на берег. Манро разрезал ножом верёвки на руках Райли:
- Сутки, может двое, не больше, отдохнёте здесь. Так что, поторопитесь с ос-мотром достопримечательностей. Будет о чём вспоминать в тюрьме. Груз мы ещё не осматривали, но думаю, вряд ли мы найдём там рождественские подарки для сирот.
Так и не осознавшие до конца, как такое с ними могло произойти, парни не нашлись, что ответить, молча бросая на Сергея и Манро испепеляющие взгляды.
Пока шли в Пензанс, Макфарлан с Манро сами нашли тайник, где преступники спрятали груз из выловленного контейнера – перемотанные скотчем пакеты. Манро вскрыл один из них, и сказал, что это кокаин. Вилсон , понимая, что на этот раз ему вряд ли удастся выкрутиться, бранился на чём свет стоит, и клялся страшно отомстить «недоумкам», посмевшим его связать. Сторожившему его Мусе надоели эти вопли, и он запихнул штурману в рот несвежий носовой платок, который нашёл у него в кармане.
По приходу в порт Пензанса, заступивший на вахту уже в новой должности Кочергин, сообщил в портовую службу о ЧП на судне. Через полчаса на судне было портовое начальство, и наверное, весь полицейский штат города, а ещё через час на борт поднялись следователи из Управления по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, прилетевшие спецрейсом из Лондона.
Дело получило широкую огласку. Капитану не смогли предъявить каких бы то ни было серьёзных обвинений – экипаж стеной встал на его защиту, а вот Вилсона и его шайку ждали долгие годы отсидки.
Следователей, правда, несколько удивило, что троих преступников оставили на острове, но позже посчитали, что в таком громком деле этот эпизод не суще-ственен.
Через полтора месяца, после всех разбирательств и суда, «Северная звезда», пополнив команду, вышла в море.
Старпом, желая угодить Кочергину, ставшему на судне неформальным лидером, подобрал ему вахтенного матроса из России. Каково же было удивление Сергея, когда в сопровождении Мартина в рубку вошёл Валентин, его приятель по ледоколу ещё в той жизни, так не похожей на теперешнюю. Последний раз друзья виделись два года назад, в Архангельске, Валентин ходил боцманом на одном из лесовозов. Тогда они неплохо посидели в ресторане гостиницы «Двина». С тех пор они больше не виделись.
- А ты знаешь, я не особо-то и удивился, когда тебя увидел, - усмехнулся Ва-лентин, после того, как Мартин ушёл с мостика, оставив их вдвоём, - точнее нашей с тобой встрече удивился, а не тому, что ты штурманом на английском судне заделался. Я с первой нашей встречи знал, есть в тебе что-то такое, что не даст пропасть нигде, и ни при каких обстоятельствах.
- Это ты меня, как своего начальника, пытаешься грубой лестью умаслить? – рассмеялся Кочергин.
Как же он был рад видеть старого товарища. Сколько всего изменилось с последней их встречи.
- Была охота к тебе подмазываться. И без того сияешь, как тазик для бритья. Надоело, поди, по-лягушачьи квакать-то? Русский не позабыл ещё? – похлопал Валентин Кочергина по плечу.
- Не драматизируй. Я здесь всего полгода.
- И уже в начальство выбился.
- По воле случая. Прямо сюжет тебе для рассказа. Потом поведаю. У нас завтра отход. До вахты ты свободен. Боцман показал тебе твою каюту? – Кочергин перевел разговор в рабочую плоскость.
- Да, - Валентин покивал, и понимающе подмигнул Сергею, мол: «Дружба дружбой, а служба службой», - я могу съездить в город? Надо кое-чего в рейс подкупить.
- Разумеется, - Сергей уже склонился над штурманским столом, уткнувшись в коносамент (штурманская расписка о приёме груза на борт судна).
На следующий день с грузом контейнеров «Северная звезда» вышла в море. Рейс предстоял во французский Брест.
Пока шло следствие, Макфарлан подыскал толковых мотористов, один из них даже какое-то время сам работал механиком. Старпом нашёл Валентина. О;Махоуни, следует отдать ему должное, выполнил все пункты договора. Написал требуемую расписку, повысил зарплату малайцам за счёт стюарда Келли, уволив того с судна, и возложив его обязанности на Абдула и Мусу. Старый пройдоха, посчитав, что купил преданность Кочергина, поставив того на должность грузового помощника, в приватной беседе без дипломатических ужимок дал ему понять, что возлагает на него ответственность за дисциплину в команде. На возражение, что это обязанности старпома, капитан, снова удивив Сергея, сказал, что он и будет старпомом после рейса во Францию. Недавние «пиратские» разборки на судне подвигли старину Мартина на решение оставить флот, тем более, что пенсию он себе уже выслужил, а подвергать свою жизнь и нервы, и без того ослабленные алкоголем, таким потрясениям, тот больше не намерен.
Вечером в каюту Кочергина просочился Валентин:
- Можно, «ваше благородь»?
- Нужно.
За парой бутылок «Столичной» они просидели едва не до утра, вспоминая ушедшие в прошлое пароходство, страну, и прежнюю, как оказалось, безвозвратно счастливую жизнь.
- Нет, Серёга! Вот мог ты хоть на секунду представить масштабы того го…а, в которое нас окунёт какая-то неведомая никому шелупонь, прибравшая страну к рукам? Откуда взялись все эти воровские хари, рядом с носителями которых рачительный хозяин портянки сушить не повесит? – играл желваками Валентин, заглядывая в глаза Кочергину, - ведь это из-за них мы свои жизни поломали! Все эти буржуазные прелести для дебилов, которые отродясь из своих соплесрансков не выезжали. Мы-то с тобой по миру помотались, повидали, как простые людишки в своих заграницах живут.
- Фи, мастер слова, где ваш прежний, выверенный слог? – попытался охладить пыл товарища Сергей.
- Да какой там слог! Я писал в газету, предупреждал, что ложками будут дерьмо хлебать. «Кто много предлагает, тот ничего не даст тому, кто мало просит»…
- Да ты философ!
- Это не я, это Фернандо де Рохас… Ни одной моей статьи не пропустили! Вот СССР похаять, это пожалуйста. Пиши, не хочу. Бумага стерпит. В общем попёрли меня из «Моряка Севера», книгу мою «зарубили», как не актуальную. Типографии все диссидентами да перебежчиками забиты, - обречённо махнул рукой Валентин.
Кочергин разлил по стаканам водку:
- Мне один человек, когда я ещё матросом ходил, говорил, что во что-то подобное все и выльется. Он вообще к Советской власти с прохладцей относился, считал, что России революция была не нужна. Менталитет, мол, у русского человека не тот. Царя сменили бывшие холопы, а без настоящей элиты тех, в свою очередь, непременно сменит уже откровенное ворьё. Семьдесят лет для истории это незначительный эпизод, кадр в бесконечной киноленте бытия – моргнул глазом, а на экране уже другое действие разворачивается. Тогда я над его словами не особо задумывался, а сейчас тоже к подобным выводам пришёл. Любая революция – это взрыв. Образно говоря не естественное рождение чего-то нового, а кесарево сечение, грубое вмешательство в природный процесс… А потом это «создание человека новой формации». Человеческая цивилизация насчитывает сорок тысяч лет, по официальной версии, а тут за считанные десятилетия в отдельно взятой стране человека пе-реформатировать захотели. А потом идеологию похерили, власть сменили, и… приходи кума любоваться! Несколько лет хватило, чтобы превратить людей с трепетно взращиваемым передовым марксистско-ленинским мировоззрением в такую же, как и сорок тысяч лет назад, сволочь – хапать, жрать и дубиной выколачивать себе место под солнцем. Вот и весь тебе диалектический материализм. Ты мне лучше расскажи, как ты в Англии оказался.
- А чего тут рассказывать, - Валентин опрокинул в рот содержимое стакана, - в прямом смысле, с корабля на буржуазный бал. Наш лесовоз за неуплату услуг порта в Ипсвиче арестовали. Месяц мурыжили. С других русских судов подкармливали. Мне эта беспредельщина надоела, я вещички собрал, капитана предупредил, что дальнейшую заботу о своей персоне беру в свои собственные руки. С командой попрощался, и ходу. Нанялся на одно каботажное судёнышко. В Пензанс пришли, а тут в портовом пабе слушок прошёл, что на «Северную звезду» русского матроса ищут. Я сюда, а тут ты. Вот, собственно, и вся история. Ну что? По койкам? А то «закатишь» с недосыпу «Северную звезду» на дно морское.
- И то. Надо покемарить. Наговоримся ещё. Ты же со мной вахту стоять будешь.
Укладываясь спать, Сергея посетила поразившая его мысль. Подтолкнул к ней, не иначе, как разговор с Валентином. Оказывается, с момента «воцарения» первого президента РСФСР, он абсолютно не интересовался происходящим в стране. Он тянул семью, уходя в отпуск только тогда, когда капитан начинал упорно выпроваживать его на отдых. Безрезультатно пытался устроить свою личную жизнь, постоянно нарываясь на «разнообразных не тех». Большее время, находясь в заграничных рейсах, изменений на родине не замечал. Запомнились замена «серпасто-молоткастого» флага на триколор, слова президента в новогоднем обращении: «Я устал, я ухожу». «Кто бы знал, как я от всех вас устал!», - подумал Кочергин тогда, а уже через три месяца работал в чужой стране, на чужом судне, и под чужим флагом.
«Это сколько же он лет на флоте?», – уже засыпая, озадачился Сергей. Досчитав до семнадцати, он уснул.
17
Прошло пять лет с того дня, как на «Северную звезду» пришёл Валентин, став Сергею надёжным помощником.
Атмосфера на судне была более, чем сносной. Костяк, который составили Кочергин, Манро и Макфарлан, а также грузовой помощник Эдам Спэрроу, поддерживали в команде довольно жёсткую дисциплину. Что же касалось профессионализма моряков, то трудно было желать лучшего. Оступившееся когда-то люди, за которыми шлейфом тянулись их былые грешки, за работу на «Северной звезде» держались обеими руками. О;Махоуни фактически передал командование судном Кочергину, найдя себя в коммерции.
Освободившись от власти довлевшего над ним «душки» Вилсона и его банды, он воспрял духом, и стал добывать для «Северной звезды» выгодные «чистые» фрахты. О судне, пользовавшемся дурной славой, заговорили в положительном ключе. О безукоризненном выполнении сроков доставки грузов, их сохранности из отзывов фрахтовщиков узнали более серьёзные клиенты. Чтобы соответствовать новому имиджу, скрепя сердце, капитан расщедрился, и поставил «старушку» в сухой док. Судно перекрасили, перебрали двигатель, заменили АСУ на современную, установили спутниковую связь.
Дела с каждым годом шли всё успешнее. На судне появился кок, стюард и электромеханик, обслуживающий новую АСУ.
От доброго самаритянина в О;Махоуни было не больше, чем в гиене от померанского шпица. Дело в том, что он уже не первый год лелеял мечту оставить капитанскую должность, и стать респектабельным судовладельцем, снять офис, завести агентов и личную секретаршу. Убедившись, что русский не будет его обворовывать и пускаться в сомнительные авантюры, доверь он ему судно, О;Махоуни сделал всё возможное и невозможное, чтобы его протеже Кочергин получил все необходимые документы на право занятия должности капитана, соответствующие требованиям английских законов.
В день, когда премьер-министр Великобритании, Тони Блэр, впервые назвал министра финансов, Гордона Брауна, своим преемником, Сергей Алексеевич Кочергин стал законным капитаном «Северной звезды».
На ближайшую субботу Сергей заказал отдельную комнату в русском ресторане «Nikita’s», на Ифилд-роуд 65. В семь часов вечера к трапу подъехал микроавтобус. Кочергин, Макфарлан, второй помощник Спэрроу, электромеханик Флетчер и нанятый два дня назад старший помощник Уильям Аттвуд, надели парадную форму. Манро и Валентин были в костюмах. Получивший приглашение на банкет О;Махоуни, благоразумно отказался, зная отношение экипажа к своей персоне, и остался на судне.
Банкет окончился ожидаемой попойкой. Не напился только старпом. Он-то и организовал доставку «тел» на «Северную звезду».
Через три дня с грузом агрохимикатов, под началом нового капитана, судно вышло из лондонского порта рейсом на Гамбург.
Сергей испытывал сложную гамму чувств, в связи со своим новым статусом. С одной стороны, стать капитаном в сорок семь лет не такая уж ошеломляющая карьера, как, например, у Артура Грея из «Алых парусов», принявшего командование над «Секретом» в двадцать лет, но и реальная жизнь не феерия. Он вообще мог до сих пор ходить матросом, если бы не случай. Здесь грех жаловаться. Другое дело, было обидно добиться высшей должности для моряка не у себя на родине, а на чужбине. Для англичан он был «первым после Бога», а кем его считали соотечественники, продолжавшие ходить под флагом своей страны, несмотря ни на что. В форме английского капитана Кочергин чувствовал себя павлином, и ни под каким соусом не появился бы в ней дома, в Москве. Кстати о доме. Последний раз он был там на похоронах у бабушки, она умерла на девяносто третьем году жизни. Он тогда с трудом выпросил отпуск у О;Махоуни, пригрозив, что уволится, если тот его не отпустит. Капитан уже тогда вынашивал на его счёт планы, и со скрипом выпустил Кочергина из своих цепких лапок на пять дней. Пять дней за два с половиной года! Сергей ассоциировал положение, в которое сам себя загнал, с беспросветной жизнью каторжника, приговорённого к галерам. Бросить всё, и уехать в Россию он не мог. Семья не пребывала в нищете только благодаря деньгам, которые он регулярно посылал домой. Кое-какой порядок в стране навели, но рядовому люду, особенно пенсионерам, намного легче жить не стало. Сестра тоже еле сводила концы с концами, зарплата искусствоведа в музее серьёзного дохода не приносила, и старикам от неё помощи ждать не приходилось. Неудачно выйдя замуж, через два года после рождения ребёнка, она развелась, и жила с ними на даче. Когда сыну исполнилось семь лет, она переехала в их московскую квартиру, парню нужно было ходить в школу. С прибытком от жильцов пришлось расстаться.
Когда Сергей стал относиться, как к должному, что к нему все, не исключая Валентина, обращаются не иначе, как «мастер», и жизнь на чужбине уже не казалась такой горькой, судьба нанесла ему сокрушительный удар, от которого он едва сумел оправиться.
«Северная звезда» стояла в Глазго под погрузкой, когда О;Махоуни недовольным тоном передал ему по радиосвязи, что его «сумасшедшая сестрица» настаивает на том, чтобы Сергей срочно с ней связался.
Кочергин сразу понял – что-то случилось. Марина без причины разыскивать бы его не стала. Оставив судно на Аттвуда, он помчался на переговорный пункт в город.
Сергей, перечисляя по дороге все мыслимые беды, представить не мог всего ужаса произошедшего.
Марина каким-то замороженным голосом сообщила, что отец с мамой сгорели на даче. Причиной возгорания пожарные посчитали неисправность недавно установленного газового котла. Родителей хоронили в закрытых гробах. Сразу оповестить его о случившимся она не могла. Координаты для связи с ним сгорели, нужно было заниматься организацией похорон, поминок. Только после всего этого она занялась его поисками.
Он слушал такой родной и одновременно чужой голос сестры понимая, но не принимая тяжесть беды, лавиной сошедшей на их семью, ловя каждое слово, вопреки здравому смыслу, ожидая, что Марина закончит привычной, ставшей за последние годы чем-то вроде девиза фразой: «В общем ты там не волнуйся, мы со всем справились», но она только упомянула какого-то Сашу, который ей очень помог всё это перенести, всхлипнула в трубку, невнятно попрощалась, и отключилась.
Бросать работу, и ехать домой не имело смысла. Автоматически исполняя свои обязанности, Кочергин в одиночку боролся с валом захлестнувшего его горя. О его беде знал только Валентин, но чем, кроме дружеского участия, он мог помочь? Нужно было самому пройти сквозь это, пропустить режущую боль сквозь каждую клетку своего существа, претерпеть мучительное заживление бередящих его ран, смириться с невосполнимой потерей, и жить дальше. Как? Как даст Бог, который по одному ему ведомой причине всегда забирает тех, кого любишь, и сохраняет жизнь тем, кого ненавидишь.
Кочергин ещё несколько раз разговаривал с сестрой. Пережив смерть родителей не «заочно», как он, а непосредственно, она быстрее него пришла в себя, и приняла неизбежное. В её голосе уже не чувствовалось того леденящего холода, который так поразил его в тот первый, после гибели родителей, разговор. Она ожила, рассказывала о Саше, так помогшем ей в то трудное время, радостно сообщила о том, что они скоро поженятся, и тот переедет жить к ней, что жизнь продолжается, полтора года уже со времени похорон прошло, вскользь упомянула о том, что продала дачный участок, извинилась, что не посоветовалась с ним. Из всего этого потока жизнеутверждающего позитива Сергей понял, что его возвращения никто особо-то и не ждёт, и ему во всей своей неприглядности светит участь капитана Филиппа Ван дер Декена.
18
Когда-то некто верно подметил, что жизнь похожа на зебру. Чёрную полосу неудач сменяет белая или, во всяком случае, надежда на появление таковой. Шкуру зебры раскрашивает природа, а не педантичный маляр, потому и полосы у неё не одинаковой ширины. Жизнь тоже трудно заподозрить в строгой соразмерности.
Тёмная полоса безысходности довольно долго служила фоном его и без того не отличающегося разнообразием рутинного существования.
Всё переменилось в один из ноябрьских дней, в год, когда Британский Королевский Двор объявил о помолвке и предстоящей свадьбе принца Уильяма и его подруги Кейт Миддлтон, которых англичане ждали уже несколько лет.
«Северная звезда» возвращалась в Англию из Рейкьявика с грузом диатомита. Всю дорогу штормило, что для этого времени года не редкость.
Кочергин с Валентином заступили на утреннюю вахту. Шторм наконец-то ушёл на юго-запад, оставив после себя толчею стихающих волн.
Сергей, уточнив курс, уселся в капитанское кресло. Валентин проверил, держит ли автомат, и подошёл к лобовому иллюминатору, ухватившись обеими руками за релинг. Судно ещё заметно покачивало.
«Сколько уже лет они с Валей стоят вахты? Десять лет! Ё…», - Кочергин шлёпнул себя по лысеющей со лба голове.
- Ты чего? – покосился на него Валентин.
- Это мы с тобой на этой «лайбе» уже десять лет работаем?!
- И что тебя удивляет? Не ходил бы на этой, ходил бы на другой. Какие твои годы… Это мне на берег пора, к Франческе под тёплый бочок, - мечтательно крякнул Валентин.
- Да ладно, не на много ты меня и старше.
- На шесть годков однако.
- Всё равно не много. Слушай! Я всё тебя хотел спросить, где ты с Франческой познакомился? Она ведь итальянка, кажется?
- Самая что ни на есть итальянская, родом из Милана, - гордо, будто национальная принадлежность подруги была исключительно его заслугой, подтвердил Валентин.
- А здесь она чем занимается?
- Работает риэлтором по недвижимости.
- Это что же получается, итальянка занимается продажей квартир и загородных домов в Англии. Вот уж воистину неисповедимы пути Господни! Что в мире-то творится. Этак скоро алеуты начнут индейцам варао тростниковые хижины впаривать, а какие-нибудь овамбо и бушмены, белея от холода, станут с дрожью в голосе расписывать эскимосам преимущества проживания в иглу. Словом «пели песенку слоны – вот тебе и звуки, лили воду в решето – вот тебе и здрасте…», - хохотнул Сергей.
- А чего ты удивляешься? – посмотрел на него Валентин, - это же европроходной двор. Границы пооткрывали, и расползлись, как тараканы по щелям. Это ты сычом на пароходе сидишь, а я с Ческой весь Лондон и пригороды объездил. Не в том беда, что европейцы туда-сюда мотаются, проблема в другом. Арабы и прочие «муслимы» оседать в «европах» начали. Этим палец дай – по локоть руку схавают, не подавятся. Пока европейские соплежуи разберутся, что к чему, их пинками, как баранов, в ислам загонять начнут, по законам шариата жить заставят. Зря Европа на русский фольклор свысока со своими мифами да сагами посматривает. Сказку про зайца и лису проштудировали бы в евросовете…
- Была у зайчика избушка лубяная, а у лисы ледяная. Пришла весна, избушка у лисы растаяла. Попросилась она к зайцу, да его же и выгнала, - ухмыльнулся Кочергин.
- Вот ты смеёшься, а тут через несколько лет не до смеха будет.
- Твоя-то какая забота?
- Ты спрашивал, как я с Франческой познакомился. Домик я себе подыскивал.
- Да ты что?! – подскочил на кресле Сергей.
- А чего ты удивляешься? Скопил за десять лет. Тебе спасибо. Ты же у этой старой свиньи-копилки О;Махоуни для меня достойную зарплату выбил, да премии всякие выписывал.
- Да я не об этом, - отмахнулся Кочергин, - я думал, мы вместе домой поедем. Это же не при «отце всех народов»! Тогда бы точно дальше Соловков нас на родину не пустили, а теперь хоть с двойным гражданством, хоть с тройным, ещё и в почёте будем.
- А Ческу я с собой заберу? Вот ей радости-то! За двадцать лет тамошние ре-форматоры страну до феодального строя опустили, а ещё за десять, если их не остановят, в каменный век вколотят. Будем с ней на старости лет собирательством заниматься. Серёж, я не трудностей испугался. Днепрогэс и Магнитка – это не трудности. Трудности, когда твою страну оптом и в розницу продают, а ты сделать ничего не можешь. Вот начнут там всю эту сволочь давить, без приглашения приеду, душу на христопродавцах отведу за поругание России матушки. Ну, или супостат какой нападёт, а так… - Валентин досадливо махнул рукой, - что я, мазохист какой?
- А у вас что, с Франческой так далеко зашло?
- После рейса пожениться собрались, - пряча за ухмылкой смущение, поделился планами Валентин.
- Ну ты и хорёк! Такие судьбоносные проекты от лепшего кореша утаивать! – Кочергин изобразил на лице разочарование гнусной природой рода человеческого.
- Да я сюрпризом хотел! – поспешил оправдаться Валентин, - у меня и персональная пригласительная открытка для тебя заготовлена. По приходу собирался вручить. Мы, правда, по-простому, по-домашнему решили. И свадьбу и новоселье…
- Так ты, чертяка, и домик успел прикупить?! – неподдельное удивление Сергея готово было плавно перетечь в пред инфарктное состояние.
- Да Ческа и обставила его уже, - снова сконфузился Валентин.
- Ты ещё покрасней здесь, как голубой воришка! – нарочито строгим голосом произнёс Кочергин, - а вообще ты молодец! – он поднялся с кресла, и подошёл к Валентину, по-дружески приобнял, - всё правильно! Нечего мыльные пузыри по карманам рассовывать. Решил – сделал. Рубить концы мы с тобой хорошо научились, кто бы ещё связывать научил.
Закурив, он вернулся в кресло:
- А я домой поеду. Не по нутру мне здешняя болотная буржуазная жизнь. Слово ностальгия от греческих nostos и algos произошло, а прижилось, видать, только на Руси. Только русский человек изо всех европейцев так душу по дому рвёт. Вот почему так?
- А чего тут непонятного? Европейцы за несколько десятков столетий ограбили друг друга до нитки. Основную массу лесов, почитай, уже в средние века повырубили. Думаешь от хорошей жизни дома каменные строить стали? Очаги в своих домах хворостом топить? Или полагаешь, у них бы ума не хватило русскую печь сложить, или, на худой конец, у нас перенять? Как бы не так! Русскую печь дровами надо топить, а не хворостом. А где их, дров, на всю Европу напасёшься? Вот и пошли англосаксы и прочие португальцы с испанцами по миру. Только не с протянутой рукой, а с огнём и мечом, якобы заблудшим во тьме язычества народам свет европейской цивилизации нести. К нам тоже совались, да по сусалам частенько получали – видит око, да зуб неймёт. Пришлось им бедолагам в дальние края сеять разумное, доброе и прочее подаваться. Тамошних аборигенов они к цивилизации приобщили, а мы так немытой Россией и остались. Так вот. Европейцы по всему миру свои вехи оставили. Куда не сунься, везде есть за что зацепиться. Колонии они свои растеряли, а по старой памяти везде себя хозяевами чувствуют. Потому-то и живут, где кому нравится, точнее, где кому сытней. Русский же человек всегда за свою землю держался, от басурман всевозможных, включая и европейских, её защищал. За границу только ежели супостата наказать, или по казённой надобности. Позже, правда, покуражиться выезжать стали. А так, ни ни. Дела сделали, и домой, на печку, а то и на заставу, от ворога борониться. С годами эту привычку дома сидеть, и без нужды по миру не шастать, с лёгкой руки отечественных и зарубежных классиков назвали русской ментальностью. Вот и весь сказ.
- Да ты мне тут целую лекцию наколбасил! – Кочергин, фыркнув, как лошадь, потряс головой.
- Ты спросил, я тебе в сжатой, доходчивой форме ответил… Смотри, что у нас по носу, - оборвав себя, крикнул Валентин, и метнулся к рулевой колонке, встав на ручное управление.
- Право на борт! – заорал Кочергин, - они там что, совсем охренели?!
В толчее волн они едва разошлись со встречным судном.
Сергей, подхватив бинокль, выбежал на крыло мостика, проводил взглядом через окуляры проходящее судно. С минуту рассматривал его, потом вернулся на мост, к системе дистанционного автоматизированного управления двигателем, и дал «стоп машина».
- Ты чего делаешь? – проследил за его действиями Валентин.
- Там никого нет!
- Где?
- На том сухогрузе. Шлюпки тоже нет. Значит, команда свалила. А мы его голубчика на «приз» возьмём! – повернул Кочергин возбуждённое, как-то сразу помолодевшее лицо к Валентину.
Оставив старпома за старшего, Сергей, Валентин, боцман, механик и два матроса на резиновой лодке, болтаясь по волнам, как на американских горках, подошли к сухогрузу. Забросив за борт «кошку», один из матросов поднялся на палубу, и сбросил штормтрап.
На судне действительно никого не было. Механик спустился в машинное отделение, и через некоторое время вернулся, доложив, что двигатель «накрылся».
- Будем брать на буксир, - принял решение Кочергин, - рано ты домик прикупил, - подмигнул он Валентину.
Сухогруз тащили на буксире до самого ирландского Корка.
- Это чтобы всё честь по чести было. Чтобы всякие крючкотворы к нам придраться не смогли, - объяснил Сергей Валентину, когда тот спросил, почему они не поставили сухогруз на якорь в ближайшей бухте.
После нескольких месяцев разбирательств, всевозможных проволочек, продажи судна и груза, даже после выплаты налогов, больше похожих на грабёж средь бела дня, капитан и члены экипажа (О;Махоуни, конечно же, тоже примазался) получили такую «призовую» сумму, что Кочергин, сделав несложные расчёты, сделал вывод, что и при не очень скромных расходах ему бы хватило этих денег от рождения, до сегодняшнего дня. Дело в том, что спасённое ими судно перевозило крупную партию вольфрамовой проволоки.
Команда разбежалась, даже не потребовав зарплату за отработанное время. Сам Кочергин с Валентином, офицерами и боцманом, откровенно манкируя своими обязанностями, неделю не просыхали, кочуя из одного ресторана Корка в другой.
О;Махоуни не знал, рвать ему, или метать.
Сергей с Валентином уволились в один день. Они сидели в дорогом пабе и пили Golden Ale.
- У меня сложилось ощущение «non mi manca niente», - грустно пожаловался Валентин.
- Я догадался, что это по-итальянски, но не соизволишь ли ты пояснить, что бы это значило, вдруг у меня тоже нечто подобное? – лениво попросил пояснений Кочергин.
- Дословно - «у меня ничего не отсутствует».
- А попросту сказать, что у тебя до хрена денег, и ты не знаешь, что с ними делать, нельзя было?
- Можно. Просто я хочу сделать Франческе приятное, и учу итальянский, - осоловело поделился Валентин.
- Валя! Ты ей по-русски скажи, что она скоро станет женой миллионера, и её счастью не будет границ, - посоветовал Сергей.
19
Неделю Кочергин гостил у Валентина. Свадьба «по-домашнему» вылилась банкетом в ресторане «Le Pont de la Tour». «Молодые» так энергично обсуждали маршрут свадебного путешествия, что Сергей, не желая стать свидетелем ещё и развода, попрощался с четой, пообещав связаться, когда устроится дома, и отбыл из их уютного маленького домика в пригороде Лондона.
Лёжа в одежде на разобранной кровати, и изучая идеально гладкую поверхность потолка, Сергей размышлял: «Случилось «страшное». Галерный раб неожиданно получил свободу, и не знает, что с ней делать. Но это ещё не самая большая беда. Подвох в том, что вольноотпущенник в придачу к свободе получил такую сумму денег, что ему, не привыкшему к роскоши… да какой там роскоши! Просто к нормальной жизни, хватило бы их на три отмерянных ему срока. Опасность такова, что бедолага, по неопытности может пуститься во все тяжкие, и закончить свою жизнь, как пресловутый Бен Ган из «Острова сокровищ»… Чёрт! А ведь вся его эпопея работы в Англии чем-то напоминает авантюрный роман Стивенсона. «Северная звезда», поначалу походившая больше на пиратский корабль, нежели на торговое судно, противостояние «душке» Вилсону и его банде, заговор, взятие судна под свой контроль, и в итоге «приз» - тускло мерцающая в трюме груда золотых гиней, - Кочергин потянулся за сигаретами, - но если вернуться к реалиям из иллюзорного мира приключенческой литературы, то нужно срочно что-то предпринимать, чтобы не войти в штопор, и не уподобиться, опять-таки, другому литературному герою - Фильке Шкворню из «Угрюм-реки», не провалиться, в бездумное чёрное пьяное гульбище, выхолащивающее душу, и опустошающее карманы».
Идея пришла неожиданно. Сергей даже подскочил с кровати, так она ему понравилась: «Он купит автомобиль, и по дорогам Европы отправиться домой, в Москву!». Права Кочергин получил лет восемь назад. Изредка выбираясь в город, он брал машину напрокат в компании «Sixt».
Как только появилась необходимость принимать какие-то решения, хандру и желание парить в алкогольной нирване как рукой сняло.
Сергей поужинал в ресторане отеля, в спиртном ограничившись бокалом сухого вина. Вернувшись в номер, составил предварительный план действий, и рано улёгся спать.
Утром, после бодрящего контрастного душа он был свеж, собран и деятелен.
Свой выбор он остановил на версии «Range Rover Autobiography 2010». Его устроила комфортабельность машины и особенно её проходимость. В дорогах Европы он не сомневался, а вот одна из извечных отечественных проблем, которая, как он полагал, оставалась актуальной и по сей день, заставила его обратить внимание и на такое качество выбираемой им машины. Кочергин выбрал цвет кузова, обивки салона, положение руля адаптированное к материковой Европе, и уточнив дату получения заказанного автомобиля, доплатил за срочность, и стал готовиться к путешествию.
Через несколько дней он тронулся в путь, получая ни с чем несравнимое удовольствие от поездки. Ощущение свободы зашкаливало, превращаясь в лёгкий веселящий наркотик. Впервые за много лет Сергей делал то, что хотел. Его не ограничивали временные рамки, он никому не обещал приехать к какому-то строго определённому числу. Он вообще никому ничего не обещал! Он был свободен.
«Разумеется, свобода понятие относительное, - размышлял он, с каждым километром всё увереннее управляя мощной машиной, - вот он, можно сказать, абсолютно свободен, но в то же время ограничен жёсткими правилами дорожного движения, и его это не напрягает. Почему? Наверное, потому, что понятие свобода подразумевает наличие ответственности за то, как ты этой свободой распоряжаешься. Иначе это не свобода, а анархия, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Хотя, зачем он пытается дать собственное определение тому, что чётко сформулировал панславист Бакунин ещё в позапрошлом веке: «Свобода одного человека заканчивается там, где начинается свобода другого».
Кочергин побывал в Париже, откуда направился в Женеву, Цюрих, дальше через Мюнхен в Вену. Из Вены он направился в Прагу, Врослав, Лодзь и Варшаву. Паспорт гражданина Великобритании исключал любые проблемы при пересечении условных границ, а витиеватый маршрут был выбран по одной простой причине – Сергей посетил страны и города, в которых никак не смог бы побывать, будучи моряком.
В осколок Советского Союза - Белоруссию, Кочергин въехал через город-герой Брест.
Он испытывал странные ощущения, переезжая из одной страны в другую посуху. Большую часть жизни он передвигался по морю.
Белоруссия встретила его какой-то патриархальной «совковостью», но в отличие от доморощенных адептов буржуазного образа жизни Сергей не вкладывал в это определение уничижительный смысл. Напротив, ему даже взгрустнулось по невозвратному прошлому, когда Белоруссия и Украина были союзными республиками, а до боли русский Крым, не перестал, почему-то, таковым являться.
В Москву Кочергин прибыл ранним утром. Свернув в знакомый проулок, он даже рот приоткрыл от удивления. Во дворе машины только что друг на друге не стояли.
Сергей сдал назад, и припарковался на обочине шоссе. Ломиться в четыре часа в пусть и общую их с сестрой квартиру ему не хотелось.
После гибели родителей Сергей с ней больше не виделся. Звонил ей несколько раз. Она же ему – никогда.
«А каких, собственно, родственных привязанностей он от неё хотел? Он ушёл в армию, когда сестре был год. Самое большее время дома он был после службы, около года, а потом только редкие наезды в отпуск, да на похороны стариков. Потом вообще только деньги высылал. Что он вообще знает об этой тридцати трёхлетней женщине, считающейся его родной сестрой? – от ответа, лежащего на поверхности, ему стало неуютно в шикарном салоне своего внедорожника…
По дороге на Даниловское кладбище Сергей купил в круглосуточно работающем цветочном ларьке дюжину бордовых роз. До открытия он подремал в машине, припарковавшись на пустой стоянке.
В ограде, рядом с могилами деда и бабушки сиротливо, прикрытые тонким слоем снега, едва выделялись очертания двух холмиков.
Не сумев приехать на похороны родителей, Кочергин, без вины чувствуя себя виноватым, выслал Марине немалые деньги на памятник…
Несколько часов назад Сергей задавался вопросом: «Что он знает о сестре?». Теперь он знал больше, чем достаточно.
Положив на могилы цветы, он мысленно пообещал, как только устроится, всё исправить.
Выехав на МКАД, Кочергин свернул на Федеральную автомобильную дорогу М-8. Чуть больше, чем через сутки он был в Архангельске.
20
В Архангельске было снежно, морозно. Заспанное солнце лениво подсвечивало знакомые улицы, тропинки, протоптанные к судам, вмёрзшим в двинский лёд. На первый взгляд всё было так, как и без малого тридцать лет назад, когда Сергей впервые приехал в этот город. В горле запершило, стыдно защипало глаза, а откуда-то со дна памяти, из детства, из времени, когда они с отцом ходили по Волге, всплыли слова из песни известной исполнительницы: «Здесь мой причал…».