Вечером в храме было Мариино стояние. Служба оказалась длинной, и мама увела Филарета и Машу задолго до конца. Вечером в детскую комнату пришла бабушка и пересказала им то самое житие простыми словами.
– Слушай, слушай, Машенька, – говорила она. – Тебе дано имя в честь преподобной Марии Египетской.
Свет погас, но спать не хотелось. Разговаривали шепотом.
– Представляешь, у нее на столько лет было всего две с половиной булки хлеба, – сказал Ларик.
– Ага, – спросонья пробормотала Маша, – и никто ее не ругал.
Маша вообще не любила кушать, и каждый раз, чтобы скормить ей тарелку супа, приходилось её уговаривать.
– Кто же будет ругать её в пустыне! Она шла на подвиг.
Утром Ларику как обычно поручили отвести Машу в детский сад, потому что параллель третьих классов занималась во вторую смену. С собою мальчик зачем-то прихватил большую хозяйственную сумку.
– Открою тебе секрет, Машка, – сказал он возле автобусной остановки. – Я ухожу в пустыню. Совершать молитвенный подвиг. Давай со мной!
Мария сначала испугалась, но прошептала: «Давай!» Старший брат такой умный и смелый, разве с ним пропадешь.
В супермаркете Ларик купил пять булок хлеба, по две с половиной на каждого. Какой хлеб был у святой Марии, белый или черный – задумался он. И решил взять станичного, так получалось экономнее, тем более денег, скопленных на подарки к Пасхе, было у него не так уж много. Возле самой кассы, он решил прихватить еще и пачку дешевого чая. Ведь хлеба без чаю много не съешь.
Маша ждала его у выхода. К остановке уже подходило желтое маршрутное такси.
– До сада Нефтяник идет? – строго спросил Ларик.
– Идё-от, – протяжно ответил водитель с сильным таджикским акцентом. – А почему бэз мама?
Но Ларик посмотрел на него совсем по-взрослому и протянул плату за проезд. Водитель замолчал, ему нужно было следить за дорогой.
Несмотря на то, что в городе хозяйничала весна, в дачном кооперативе «Нефтяник» лежали большие сугробы. Не было никого, даже собак, которые от голода переселялись на зиму в ближайший поселок. Впрочем, по их улице шли две большие колеи. Сосед, пенсионер деда Витя, часто ездил на местное озеро, ловить чебаков и окуней для домашнего кота. И участок свой не забывал проведывать, снег убирать. Ребята благополучно добрались до своего домика. Ключ лежал на знакомом месте, на притолоке, куда не попадал снег.
Ранней весной жить на даче холодно, и Ларик решил сначала наколоть дров. Аккуратные березовые бревнышки лежали тут же в поленнице. Ларик вытащил из папиной инструменталки топор, но тот оказался тяжелым. Размахнуться им было ещё можно, но вдруг он вырвется из рук и попадет по ноге? После некоторых раздумий, Ларик решил положить дрова в печку целиком.
Но дрова не разгорались. Ребята накидали рядом с ними много старых газет. Маша даже не пожалела свою когда-то любимую книжку про котенка Тюпу, которую читали ей в три года, а потом увезли в сад. Но бумага отсырела, перезимовавшие на даче спички едва разгорались, и слабый огонек никак не хотел переходить на дрова.
Решили не топить. Плюс был в том, что у святых Марии и старца Зосимы в пустыне тоже не было никакой печки. Минус в том, что не получалось согреть чаю, и хлеб пришлось жевать в сухомятку. На зиму электричество в дачном поселке выключали.
«Будем согреваться молитвой!» – твердо решил Ларик. Из дома, с родительской полки он прихватил старинную книгу с заглавием «Часослов». Он точно не знал, та ли эта книга, что нужно, но в ней были изящные красные и черные буквы, и всякие правильные слова: «аще иерей, глаголет…» и так далее.
Ларик открыл ее, и нараспев, совсем как в храме отец Сергий, произнес: «Благословен Бог наш всегда, ныне, и присно, и во веки веков!»
«Ты что! – одернула его Маша. – Так только батюшкам можно. Помнишь, нам папа говорил?»
«Точно!» – смутился Ларик. Он попробовал читать дальше, но странные славянские буквы словно водили хороводы и не желали складываться в слова. Тогда Ларик отложил «Часослов» и решил: будем читать молитву Ефрема Сирина. Её он знал наизусть.
– Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия, празднословия не даждь ми.
Ребята опустились на коленки, и коснулись пола лбами. Пол оказался пыльным, от него пахло мышами и прошлогодней луковой шелухой.
– Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему.
Подниматься с колен не хотелось, но было надо. Иначе что же это за земной поклон?
– Ей, Господи Царю, даруй ми зрети моя прегрешения, и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь.
Класть поклоны в шубах оказалось неудобно. Ребята быстро устали, сели рядышком на диван и стали молиться про себя. Ларик шепотом повторял: «Боже, милостив буди мне грешному», – пытаясь представить, что он мытарь, покаявшийся разбойник, и даже хуже – хуже всех на свете.
Пришли сумерки. Становилось холодно и страшно. В ящике кухонного стола дети нашли толстую стеариновую свечу и зажгли ее. Огонек, танцуя, отражался в темном окне, и от этого становилось еще страшнее.
– А мне холодно.. и еще жарко, – сказала вдруг Мария слабым голосом. Ларик пощупал её лоб, как это делала мама. Он был совсем горячим.
– Терпи, Машка, – попытался укрепить ее брат. – Потом еще страхования от бесов должны прийти.
Ребята прижались друг к другу и стали сидеть тихо-тихо, боясь бесов, которые представлялись им с рогами, с черной, грубой, слипшейся от крови шерстью, как у дворового пса Трезора после собачьей драки.
Когда окончательно стемнело, они стали засыпать, но вдруг... Кто-то громко постучал в окно. Прятаться было некуда, а ночной незнакомец уже колотил ногою в дверь.
– Открывайте, твари, – кричал он грубым голосом. – Сейчас полицию вызову!
Тонкая фанерная дверь не выдержала очередного удара.
Пенсионер деда Витя задержался на озере, и поначалу не хотел заезжать на дачу. Но вспомнил, что ему не хватает пары ящиков, чтобы высадить рассаду для кабачков. Случайно он заметил огонек в соседском доме, и тут же сообразил, что в него забрались бомжи. Нет чтобы выбрать домик похуже, они взломали самый чистенький и аккуратный, и наверное пьянствуют там. То-то мама Марии и Филарета весной будет переживать!
Обнаружив детей, и сам отделавшись от шокового состояния, деда Витя усадил маленьких подвижников в свою старую «Ниву». К 10 вечера ребята уже были дома. Их даже не ругали. Мама и бабушка плакали навзрыд. Папа стоял перед иконами и читал Псалтирь. Потом выяснилось, что когда дети нашлись, папа позвонил духовнику отцу Сергию и принял какой-то «обет». Странно он «обедает», думала Маша, впрочем, у нее болела голова и хотелось лечь в теплую постель. После таблетки парацетамола она заснула.
Воскресным утром вся семья отправилась в храм. Марию причащали сразу, потому что до школы ей оставался целый год. Ларику было девять, и он уже второй год подходил перед Причастием на Исповедь.
Отец Сергий посмотрел строго и не пропустил его первым, как обычно. Наоборот, велел дожидаться, пока все взрослые пройдут. Пришлось выложить ему у аналоя, всё как было, в подробностях. Филарет делал это не без тайной гордости, надеясь, что батюшка увидит, какой он сильный и благословит на молитвенный подвиг.
– Эх ты, подвижник Филарет, – вздохнул батюшка. – Твой подвиг сейчас во всем слушаться родителей. Никуда не убегать. И получать хорошие оценки в гимназии. Ведь пост нужен не для убивания тела, – продолжил он, – и не для тренировки воли.
– А для чего? – прошептал Ларик.
– Для послушания. Церкви, духовнику, родителям, школьным учителям. Недаром говорят, что послушание выше поста и молитвы.
Мальчик кивнул. Батюшка накрыл его голову епитрахилью и произнес привычное «прощаю и разрешаю..»