July 29th, 2014
План был до гениальности прост. Решили провернуть экс впятером – и правильно, в таком деле всякие лишние уши – большой риск. Моня и Муля, раз у них явно еврейские лица, идут на митинг задирать черносотенцев, но до времени смешиваются с толпой. Митяй, Федька и Овдоким ждут сигнала в вестибюле крестьянского банка. Как только на площади начинается шурум-бурум, они берут кассу. Если управляющий заартачится, с митинга в черной маске подоспеет Моня и объяснит как надо. Разбегаются по одному. В неразберихе еврейского погрома погони не будет. Конспиративная встреча за городом, на каменоломнях. Сколько-то кусков придется сдать партии, но и себя незачем обделять. Эх, заграница, пирожные да француженки!
Митинг Союза русского народа на Соборной площади был назначен на 19 октября. Собрались в основном свои, кто платит взносы. Народ на ярмарке был занят будничными делами. Мясные ряды торговали говядиной. У входа в собор сгорбилась черничка с кружкой для подаяния. Местный доктор беседовал о чем-то с прохожим у входа в мануфактурный магазин. На мостовой, едва согретой скупым октябрьским солнцем, ветерок шевелил сухие листья.
С импровизированной трибуны, составленной из деревянных ящиков, выступал толстяк, одетый в форму пожарника.
– В голове не укладывается, как Государь, защита и опора православной веры, мог подписать этот манифест, – бубнил он. – Кто и как надавил на него! Значит Россию должны защищать мы. От кощунников и инородцев, от отщепенцев, гонимых народами Европы, от тех, кто, как говорят, похищает христианских младенчиков и пьет кровь.
– Зачем ты врешь, пузо? – послышался твердый голос из толпы. – А вот какого цвета твоя кровушка, придет время, мы проверим.
Брандмейстер поперхнулся.
– Жи-жид! – вопил он сквозь кашель. – Сюда пришел жид! Они не стыдятся ничего, ни русских людей, ни Бога.
– До Бога вашего мы тоже доберемся, когда власть народ возьмет, – Моня скорчил гримасу, означающую злую усмешку. – Наши боги горшки обжигают, это пролетариат!
Толпа расступилась вокруг двоих смельчаков.
– Спокойно, Моня, – кивнул Муля, и в руке его блеснул финский нож.
Урядник надрывно дунул в хриплый свисток. Но поздно. «Жиды с ножами! Русских убивают!» – заволновалась толпа. От мясных рядов уже бежал приказчик с тесаком, перепачканным бычьей кровью.
Раздался звон стеклянной витрины. Но бежать в банк было уже бессмысленно. Скорее, главное остаться живым! Моня перемахнул через каменный забор, оставив в чьем-то кулаке лацкан своего пиджака…
…Гулкая тишина кафедрального собора наполнилась необычными звуками: шумным дыханием и бранью. Из диаконских дверей показался настоятель, отец Дмитрий, почетный горожанин и митрофорный протоиерей.
– Как вы ведете себя в доме Божием? – грозно спросил он толпу.
– Батюшка, скажите, тут жидок один на площади… У него нож… Он сюда побежал. Нам надо обыскать собор, если он где-то спрятался, он выйдет и вас порежет.
– Ищите.
– На клиросе нет! – крикнул кто-то сверху, с хоров.
– Нам надо проверить алтарь!
– В таком виде? – кивнул отец Дмитрий на окровавленный нож в руке мясного приказчика. – Не сметь! В алтарь входят только те, кто участвует в богослужении.
В воздухе повисла мрачная пауза. Откуда-то вытолкнули второго священника собора, отца Антония.
– Пускай Антоний зайдет и посмотрит! Это наш поп, правильный, ему поверим!
Отец Антоний вошел в алтарь, распахнул царские врата.
– Смотрите, братья, никого нет.
Престол, жертвенник, Евангелие. В углу вешалка с богослужебными облачениями.
– Куда жидок запропастился, – ворча, расходились погромщики. – Наверное, дальше, в сторону городского сада проскочил. Теперь ищи-свищи!
Храм вновь опустел. На лавке, охватив голову руками, сидел отец Антоний.
– Я все понимаю, отче, – произнес наконец он. – Но сейчас я стал лжесвидетелем. Да еще кого провел в алтарь – еврея, безбожника, революционера.
– Революционеры вот эти, толпа, – махнул рукой отец Дмитрий. – Да формально они не безбожники. Но безбожником не был и первый убийца Каин.
– Доктору бы лучше помогли. Ему тоже досталось за еврейский нос, лежит на площади окровавленный.
– Доктору помогут его коллеги, – вздохнул отец Дмитрий. – Эй, беглец, выходи!
Моня, скорчившись, сидел, скрытый парчовыми облачениями. Поняв, что его преследователи ушли, поднялся и вышел на солею.
– Я что, спасибо должен сказать? – еще неуверенно произнес он.
– Как хочешь, – ответил протоиерей. – Ты не мое духовное чадо.
– Не-ет, это вы меня благодарить должны, – нашелся вдруг революционер. – Если бы не нож, пустили бы вы меня за свой иконостас? Пырнул бы обоих и вперед, на небеса. Да и сейчас не поздно. Думаете, с двоими стариками не справлюсь?
– Справишься, – сказал отец Дмитрий. – Мы священники, не имеем права сопротивляться.
– Да что вы все время врете! Овечки кроткие! Не имеем права сопротивляться, живем в бедности, исполняем Евангелие. Сколько вы нажили денег на народных поте и крови. Сколько еврейских душ погубили, обратили в рабов!
– Кого это в рабов? – подал было голос отец Антоний, но отец Дмитрий жестом остановил его:
– Слушай, мы не на митинге. Ты резать нас хотел? Давай скорее.
– Смелые какие, – хмыкнул революционер. – Что? Зубы заговариваете? Пока пономаренок какой-нибудь полицию ведет?
– Не будет полиции. Да и что сказать ей? Что мы укрывали преступника?
– Вечно вы попы такие, не упустите личной выгоды.
– И ты не упускай. Уходи. А то впрямь урядник заглянет проверить.
Моня глубоко вдохнул, словно хотел произнести особенную тираду, но тут же в досаде махнул рукой и направился к выходу. Открыв дверь, в полоске света он еще раз обернулся:
– А все-таки я с вами не договорил. Социалисты на ветер слов не бросают.
– Бог тебя благословит, чадо, – ответил отец Дмитрий, уже раздражаясь от головной боли. – Так что же, отец Антоний, давайте обсудим дела. Как у нас с благотворительными сборами на библиотеку в Народном доме?
…Прошло 15 лет. Отец Дмитрий становился все старше, болезни подтачивали его, однако батюшка старался хранить прежнюю бодрость. «Значит Господь дает мне годы жизни, чтобы я еще в чем-то послужил ему». Он руководил благотворительностью, мягко, но уверенно наставляя городские власти. Пришла Первая мировая, и он утешал матерей и жен, мужчины которых ушли на фронт. Затем утешал тех, кто не мог принять сердцем отречения Государя. Псаломщиков и пономарей, решивших устроить собственный профсоюз, увещевал не играть в революционеров. Молился за белых, молился за красных.
Когда отцу Дмитрию было уже под восемьдесят, хмурым мартовским днем его арестовали и привели на допрос в губчека. Чадила керосинка, клубился табачный дым. Отец Дмитрий сразу узнал человека, сидевшего по ту сторону стола.
– Помнится, батюшка, мы не закончили в тот раз разговора. И к лучшему. Мы не сидели сложа руки, и теперь можем спорить не только о принципах, но и о делах.
– Так ведь и я сложа рук не сидел, – усмехнулся отец Дмитрий.
– Верно, поп! Верно! За контрреволюционную деятельность тебя и привели. И ты будешь расстрелян как враг трудового народа! А хочешь?.. – голос комиссара вдруг стал вкрадчивым. – Хотите, батюшка, я отблагодарю вас. За то, что дали мне сбежать тогда. Сейчас ночь, на улицах никого. Красноармейца, что стоит у черного хода, я вызову сейчас в кабинет. А вас выведу.
– Зачем? Жить в лесу и делать революцию?
– Почему бы нет? У нас и схрончик имеется на Каменных карьерах. Только зачем вам в лес? Легально конечно нельзя будет, вас объявят в розыск, но поживете у какой-нибудь прихожанки, молочка попьете по утрам.
– На девятом десятке глупо рассчитывать «пожить». Меня больше радует твой порыв. У тебя доброе сердце, сынок.
Комиссар в гневе отшвырнул стул.
– Ему говорят иди, а он в папаши набивается, – навис чекист над священником. – Когда наших отцов царский режим гноил на каторгах!..
– Ваш отец был купцом первой гильдии, молодой человек. И жертвовал не только на иешиву, но и на земскую школу... – спокойно возразил отец Дмитрий, отлично знавший всех городских благотворителей.
– Да! Да! Мой отец был такой же гнидой! Это было поколение гнид – жидов, попов, жандармов, мелких чиновников. Все сидели по углам, как крысы, берегли свои сухарики. Но настало наше время! Весь мир насилья мы разрушим. Кто был ничем, тот станет всем.
– И последние станут первыми, – снова улыбнулся отец Дмитрий. – Это в Царствии Небесном.
– Туда мы тебя отправим. Будьте покойны. А нам оставьте царство земного труда, – опустился за стол комиссар. – Часовой! В царство небесное его! Нет, не так понял, пока в камеру.
Дверной проем был заполнен тусклым светом висевших в коридоре «линейных» ламп.
– Стой! – окликнул часового комиссар. И прежним наигранно-льстивым тоном обратился к священнику. – Молиться за меня будете, батюшка? Ваш Бог велит молиться за врагов, а без этого в небесное царство пропуска не дают.
– Буду, – хмуро опустил голову отец Дмитрий.
– А вот так! – комиссар как разъяренный пес вылетел из-за стола и с размаху ударил священника по правой щеке кулаком. Из рассеченной кожи потекла густая красная струя. Часовой от неожиданности выпустил локоть арестанта. – А вот так, поп?! Все равно молиться сможешь?
– Сам не смогу, – из последних сил выговорил отец Дмитрий. – Но когда встречусь с Христом, с Ним помолимся.
23 апреля 1921 года губчека приговорил отца Дмитрия к расстрелу.