Записки непутевого гиперборейца

 

     Когда он очнулся, то почувствовал острый запах дикого зверя.  Не выдавая себя, приоткрыл глаза и увидел над собой мохнатый бок медведя. Чуткие влажные ноздри обнюхивали лежащее тело. Шумное дыхание раздавалось прямо над ухом. Ойя обмер и затаился. В сознании промелькнуло, что, конечно же, биоперемещение должно было совпасть с этим зверем, едко пахнущим какой-то псиной, испачканным медом и пыльцой. Судорожно перебирая в уме варианты перехода в иное состояние или перевоплощение, он понимал, что не успевает это сделать, лежа под зверем.  Инстинкт самосохранения подсказал иной способ – отпугнуть его сильным шумом, запахом или дымом. Да, вот беда, он  все ключи, шифры, коды! Между тем шершавый язык лениво лизнул ему щеку, обдав лицо горячим, остро пахнущим дыханием. С перепугу он задействовал механизм смещения во времени и так судорожно включил волевое усилие, что мгновенно вывалился из девятнадцатого века, куда попал, и, пролетев по шкале, смог остановиться только где-то далеко. Когда он, наконец, шлепнулся в болотную жижу и услышал хрип динозавра над головой, то понял, что с перепугу пролетел многовато – эпоха динозавров была ему не нужна и ничего кроме постоянной опасности не предвещала. Выбравшись на поваленный толстый ствол гигантского хвоща, он кое-как отряхнулся и, крутя головой, убедился, что ревущее стадо хоть и где-то поблизости, но все же на безопасном расстоянии. Попытался привести мысли в порядок. Главное сообразить, как попасть теперь  в девятнадцатый? Вспомнил таблицу и формулу перевода, но сердце так колотилось, что цифры скакали в уме как кузнечики. Наконец он вспомнил, что есть транстаймер и, достав его, покрутил диск для определения точки нахождения. Совместив шкалы, он нажал девятнадцатый век и опять ощутил привычную дурноту при движении по шкале времени. Наконец он вывалился из этой тошнотной дремы точно в то же время и ту же исходную точку. Покрутив головой, понял, что мишка, так напугавший его давеча, еще не подошел или уже убежал, напуганный странным существом, на которое он набрел и понюхал. Это существо было без запаха, как кусок льда и поэтому не вызывало аппетита.
 
      В сумеречных мирах все стерильно, и понятие запаха отсутствует. В этом мире первые запахи буквально приводили в полуобморочное состояние. Однако, гиперборейцы были  адаптивны, гибки и сравнительно легко могли перестраивать физическое состояние и органы чувств. Эта переливчатость когда-то обеспечила гиперборейцам высочайший взлет их возможностей в  интуиции, телепортации и  интеллекте. Однако, высокие индивидуальные возможности не обеспечили должное накопление, совершенствование цивилизации в процессе эволюции в отличие от людей, которые в индивидуальном плане сильно проигрывали в сравнении с гиперборейцами, но обладали огромным потенциалом накопления опыта из поколения в поколение, что приводило их мир к совершенно иному результату в процессе эволюционного развития. Общество людей развивалось как некий сверх организм, в отличие от блестящих локальных индивидуальностей, не обладающих способностью к преемственности, как это случилось с гиперборейцами.

     Земля, Земля. Сколько уже было, сколько будет, пока живые миры превратятся в прах. Многое уже случилось. Что-то получилось, что-то – нет. Неистребима только жизнь, точнее энергия жизни, создающая все новое и новое. Как четки перебирая молекулы, атомы и вдыхая в них энергию, природа получает один и тот же результат – жизнь.  Жизнь неистребима и многолика как капля воды. Даже многообразнее чем вода, которая всегда остается лишь базисной средой, в которой расцветают всевозможные формы жизни. Перебор этих форм, кажется, бесконечен. В каждой  есть своя логика и смысл, механизм воспроизводства и приспособления к условиям среды. Вариаций масса, а результат один и тот же – жизнь. Знакомый рус Ванька Рваное Ухо как-то сказал смешную, но емкую формулу: «Дурак всегда из говна говно сделает». Как не парадоксально, природа творит жизнь с той же неумолимостью, неизбежностью и упорством, как будто ничего другого у нее не получается.
 
     Зная, как жизнь одного индивида хрупка и зависит от тысячи факторов, поразительно, как в целом  биосистема работает и процветает тысячелетиями.
 
     Эта загадка не дает мне покоя уже давно. Я размышлял о ней в сумеречной зоне. Здесь, на Земле это видно совершенно предметно. Моя задача увидеть тенденции,  проанализировать векторы развития или  деградации данной формы жизни. Мир людей,  отдаленно напоминающий путь развития гипербореев несколько десятков тысячелетий назад,  этим как раз и интересен. Нельзя сказать, что это важно для нас и нашего будущего, но небезынтересно. В сумеречных мирах, как в ледяной воде все кристаллично и неподвижно, подвижна лишь мысль.   Элита и мудрость сумели сохранить себя в недрах  Сумеречных миров. Они живут вечно и возврат на Землю уже не возможен. Только такие как я жалкие отпрыски гипербореев низшей касты, обслуживающие гигантов в состоянии вечного созерцания, еще могут перевоплотиться в  формы земной жизни и добыть нужную информацию. Достигнув  зрелости, которое могут знать только Они, я почувствовал Импульс, Приказ, Задание перейти в земную плоскость и сделать Замер, Анализ, Срез сегодняшнего состояния Земли и ее обитателей.  Отчет, записанный на подкорке, должен быть доставлен, передан Учителю. По земным меркам - это всего несколько лун, по сумеречным – несколько мультигранул времени.

     Получив реквизит, инструктаж и заряд биоэнергии, я оказался по ту сторону реальности…

     Я хорошо знал, что меня ждет, но все равно был ослеплен, оглушен и, как бы, контужен. Биополе выключилось, и я рухнул на траву, носом в муравьиную тропу. Медленно адаптируясь, я машинально наблюдал движение грузовых муравьев, механически фиксировал резкий стрекот кузнечиков, щебет птиц,  создающий фон, за которым едва угадывается движение пока неизвестных мне крупных форм. Ягода земляники покачивалась прямо перед носом. Ее биоструктура поразила незамысловатым совершенством.

     Наконец я очнулся,  огляделся. Камни, фокусирующие трансполе, были как бы обыкновенными,  причудливо заросшими мхом и лишайниками гранитными глыбами, образующими правильное и совершенно неприметное в лесу кольцо. От биотранслятора  чесалась поясница,  между лопаток поселилось ощущение ноющей боли. Встав, я еще раз восхитился чудом этого мира с его незамысловатым солнцем, ленивыми облаками, гомоном птиц, ковром травы и стеной густого леса, обрамляющего поляну, на которой располагался магический круг биотранслятора,  представлявший собой неприметный десяток гранитных глыб. Центр круга, как острие иглы пронизывал множество измерений, но воспользоваться этим лифтом может лишь тот, кто имеет набор биокомпонентов, способных его активизировать. Эта система работала уже тысячи лет и также способна служить и впредь.
 
     Окончательно стряхнув липкую вялость сознания, еще непривыкшего активно функционировать в ускоренном ритме этого мира, едва сдерживая сердцебиение, Ойя шагнул вперед, осторожно приминая траву. Шмели встревожено взмыли вверх, прошуршала змейка, и все, только гомон, как постоянный аккомпанемент  звенел в ушах. Через пять шагов Ойя чуть не наступил на силок, настороженный на мелкого зверька. Обойдя его, он, наконец освоившись, бодро зашагал едва заметной тропинкой.

     Запах хвои, бора, нагретой смолы был нов и потрясающе вкусен. После стерильной прохлады Сумеречного мира, запахи, шорохи, блики, потрескивания, гомон и зной – буквально разрывали его органы чувств. Не пройдя и пяти шагов, он почувствовал, что смертельно устал. Пульс жизни, излучаемый птицами, цветами и деревьями, выматывал и  оглушал. Ойя присел на траву и с любопытством осмотрел свое обличие. Холщевая рубаха, шапка, заросшее лицо, лапти, все соответствовало облику крестьянина второй половины девятнадцатого века по местному исчислению. Порывшись в торбе, он обнаружил бутылку с молоком и с жадностью припал к ней. Оно было белым и прохладно-ласковым, густым и насыщенным.  Ощущения поражали  фактурностью и, казалось, что невозможно напиться. Почувствовав насыщение и зная питательность продукта, он переключился на скудный припас своей торбы: краюха хлеба, яйцо и три картофелины. Однако есть не хотелось, и он блаженно расслабился. Гомон леса отнял последние силы и, внезапно, он задремал…. Его сон был глубок как провал, но, не смотря на скоротечность, он проснулся, неожиданно испытывая прилив сил. Он встал и бодрой походкой зашагал по тропе….

У АМВРОСИЯ

     Ойя осторожно выглянул из-за высокого деревянного забора. Мимо с шумом прокатился тарантас с веселыми мужиками, играющими на балалайках. Он огляделся. Берег Яузы был пологим и песчаным. Почти во всю ширину  перегорожен деревянными помостами, на которых бабы стирали белье. Пахло прелой корой и сыростью. Летнее солнце ласково припекало песчаный берег, плещущуюся ребятню и домашнюю птицу. Ойя поправил на себе камзол и бодрой походкой направился в сторону центра города по укатанной дороге.

     Посадская застройка предместий Москвы отличалась беспорядочностью и людской сутолокой. Отдельные строения выделялись добротной скроенностью, за которой угадывался крепкий хозяин. Другие отличались торопливостью и напоминали времянки. Выйдя к Москве-реке, Ойя повернул направо и пошел в сторону Кремля. Незаметно картина менялась. Каменных строений становилось больше. Золото церковных куполов  празднично оттеняло серую деревянную застройку. Мимо прошли две молоденькие барышни и, с любопытством зыркая глазами на незнакомца, смешливо переглянувшись, прыснули, пряча лицо в платок.  Ойя оглядел себя: «Да нет, все в порядке», - успокоил он себя. Однако интерес к его особе повторился, когда мимо прошла молодая красивая баба с корзиной грибов. «Да в чем дело?» - задавался вопросом Ойя. Как  эксперт он знал, что первое правило  хроноперемещений – не выделяться и не привлекать к себе внимание.  Он еще раз проверил одежду на соответствие эпохе и, убедившись, что все в меру поношено, испачкано и точно соответствует эпохе, успокоился, недоумевая о причине повышенного к себе интереса.
 
     Когда он помог бабушке перейти канаву и нести увесистую корзинку, та, зорко взглянув на него, с усмешкой сказала: «Я вижу, ты с утра на ногах, мой хороший. Пойдём ко мне, выпьешь чаю и передохнешь с дороги». Ойя обрадовался возможности погружения в жизнь частного индивида, что давало ему новые знания особенностей быта и возможности узнать новости дня. Завернув за угол, они подошли к небольшому крепкому еще строению. По-хозяйски уверенно бабушка Липа, как она назвалась, кликнула Степаниду, и они вошли в избу. Степанида оказалась молодой девицей, русоволосой и веснушчатой, со смеющимися синими как небо глазами. И опять, при взгляде на незнакомца, эти глаза  будто увлажнились, и выдали внутреннее волнение.

     Бабушка Липа вместе с внучкой Стешей быстро собрали на столе завтрак в честь нежданного гостя. На белой скатерке красовалось лукошко вишен, черника и  смородина. Творог, каша гречневая с грибами. Во главе стола, попыхивал самовар. Оглядев светелку, Ойя присел к окну напротив хозяйки дома и девицы, щеки которой вспыхивали румянцем то ли от распирающего смеха, то ли от смущения. Русая грива, небрежно заплетенная косой, тяжелым жгутом лежала на плече. «Угощайся, чем Бог послал», - ворковала бабушка, наливая Ойе чаю. Попивая горячий чаек, они вели неспешный разговор о том, о сем и последних новостях. Ойя довольно умело отмалчивался, не зная последних новостей. Сказавшись приезжим, он больше слушал словоохотливую хозяйку дома. А она, видимо желая скрасить одиночество внучки, заливалась соловьем. Ойя вмиг услышал массу интересного о событиях сегодняшнего дня на базаре и в округе. А девица вела себя странно. Рдела, хлопала ресницами, постоянно теребила косу и сарафан. Наконец, немного освоившись, она подняла синие глаза и спросила: «Откуда путь держите, добрый молодец?» Ойя, глядя на полыхнувший румянец, обстоятельно объяснил, что он из стольного града Серпухова, из рода княжичей Серпуховских и Боровских. Она слушала, опустив глаза, и только кончики рдеющих ушек выдавали пристальное внимание. Наконец завтрак был закончен и, куда-то удалив внучку, бабушка, взяв за поясок молодца, проворковала, что если нужно, он может на ночь вернуться для ночлега. «Да и внучка будет тебе рада, - с усмешкой сказала она – Уж больно ты пригож, молодец. Девчонку чуть не до столбняка довел». Ойя  впервые понял, что в его внешности девушки видят нечто, заставляющее сердце учащенно  биться. Не подозревая о таких особенностях своей внешности, он был скорее раздосадован, чем доволен. Принцип не высовываться, слиться с толпой, крепко сидел в мозгу. Но, столь откровенное внимание к нему молодых особ, волновало и будило в душе совершенно иные ощущения. Из учебников он знал, что такое влечение полов, но столкнувшись впервые, ощутил  обжигающую власть этого состояния. Уходя за околицу, он кожей чувствовал жгучий интерес к себе из-за задернутой, дрогнувшей занавески.

     Стряхнув наконец очарование синих глаз, он окунулся в толпу и вовремя. Мимо, чавкая в глубокой колее, проехала телега с клеткой, в которой сидел огромный бурый медведь. Народ расступался и глазел на рыжее чудовище, затравленно глядящее на скопление народа. За телегой проследовал отряд конников во главе со статным сотником, молодцевато поглядывавшим по сторонам. Посеченный стальной панцирь, нагайка и меч, все выдавало человека бывалого и непростого. Они встретились глазами, Ойя опять отметил с досадой, что его внешность  заставляет людей запомнить его лицо.  На всякий случай он нырнул в толпу.
 
     Побродив вокруг Красной площади, в Зарядье он нашел подворье Кирилло-Белозерского монастыря. Архимандрит Алексий долго расспрашивал Ойя, зачем ему старец Амвросий. Наконец Ойя получил благословение на встречу и, пройдя через дворик по тропинке из торцевой шашки, уткнулся в глухую дверь кельи. Отец Амвросий не сразу отозвался на стук кованого кольца в дверь и, открывая засов произнес: «Что тебе надобно, Ойя?» Ойя слегка опешил, но вспомнив, что имеет дело с древним гиперборейцем, успокоился, он должен был еще вчера знать, что младший эксперт Ойя Сныть будет у него в обед. В проеме двери он увидел крупного, худощавого до предела, седого старца. Несмотря на худобу, он производил впечатление очень мощного человека. Ойя растерялся, мощь это телесная или духовная? Во всяком случае, он сразу испытал почтение и некую робость при виде отца Амвросия. Усевшись в тесной келье и глядя на квадрат солнечного света на полу, Ойя ждал вопросов от старого мудрого гиперборея, но так и не дождался. Старец о чем-то думал, унесясь далеко… Ему не очень интересен был этот смазливый юноша, только вчера выскочивший из сумеречных миров. Он так давно  живет среди людей и так давно ощущает их беды и трудности, что они  стали его бедами и трудностями. Когда-то  мятежный дух вытолкнул его из ледяной стерильности сумеречных миров. Трудно и больно он адаптировался среди руссов, пока не стал частью их мира, тем более, что преимуществ того мира он был насильственно лишен. Что он может сказать юнцу? Перекрестившись, он сказал, что Ойе в его исследовании следует посмотреть то-то и то-то, прочесть то-то и то-то.

     Люди слабы, противоречивы и недолговечны, зато добры, отважны и обучаемы. Волны поколений выбрасывают на берег золотой песок ярких личностей, который, в свою очередь, сделав подвижки в обществе, передают эстафету другим, и в этой преемственности главная сила человечества по сравнению с гипербореями, не обладающими этим свойством. Слабость и недолговечность людей,  тем не менее, оказывается мощным преимуществом перед индивидуальной блистательностью гиперборейцев. Люди наивны, искренни и самоотверженны, в отличие от исключительности Гиперборейцев. Усмехнувшись, он взглянул на Ойю, которого сильно зазнобило от интеллектуальной мощи, исходившей от старца. Как ледяной прибой  накатывала одна волна мыслей за другой. Он не вдавался в детали, а лишь очертил общую картину нынешнего мира, жестокого и несовершенного. Но в этом мире он видел многое такое, что в корне отличало его от мира гиперборейского, строящегося на индивидуальностях и потому наделенного неуклонным вектором развития. Ойя замутило, заболела голова. От снисходительности, с которой он входил к опальному Гиперборею, лишенному всего арсенала средств телепортации, телекинеза и даже элементарной магии в незапамятные времена, не осталось и следа. Чувство, что эта глыба может тебя раздавить одним движением бровей, было невыносимым. Ойя, восприняв  информацию, откланялся и выскочил из кельи. Старец даже не повернулся, погруженный в свои раздумья.

      Во второй раз Ойя ощутил себя беспомощным существом, над которым нависает скала. Первый раз подобное чувство он испытал, когда получал задание. Скрытая мощь, сила мысли, что-то огромное – все вместе накатывалось как гигантская волна.
 
МАЧУ-ПИКЧУ

     Перемещаясь во времени и пространстве Ойя  неутомимо находил опорные точки пересечения с еще существующими Гипербореями, точнее с тем, что от них осталось. Где-то в XX веке он материализовался в районе Мачу-Пикчу. Анды его потрясли. Отвесные горы, бурные речки и облака, оседлавшие вершины. Мачу-Пикчу, давно превращенный в музей, представлял собой остатки поселений на вершине горы. Куда бы ты ни посмотрел, везде взгляд упирался в небо и в кручи гор, прокалывающих вершинами облака. Мачу-Пикчу, превращенный в музейный экспонат, молча плыл среди облаков. Обойдя непонятное строение из причудливых блоков трапециевидной формы, он почувствовал, что его соплеменник где-то совсем рядом, но ничего не видел кроме причудливого древнего блока и греющегося на нем большого варана. Варан, неподвижно глядя своим немигающим глазом в пространство, ка бы разговаривал с вечностью. «Ну что уставился?» - раздалось в мозгу. Ойя покрутил головой, но никого не увидел. Варан величаво повернул голову и уставился немигающим взором на Ойю. «Удивлен? - услышал он - Сегодня такое солнце, что хочется его выпить. Ну что тебе нужно, мой юный соплеменник?» Наконец Ойя освоился с ситуацией и задал главный вопрос своего исследования: «Куда движется мир людей?». «Мир людей движется к саморазрушению, но не так, как двигались мы. Мы это делали упоительно безрассудно. Люди громоздят множество абсурдных противоречивых действий, в результате которых оказаться на краю бездны не так уж сложно. В прошлые века в борьбе за жизнь и  место под солнцем от людей требовалось усердие, постоянство и настойчивость и они прекрасно с этим справлялись. Хуже стало, когда люди стали относительно благополучны. Они оказались неприспособленны к досугу,  свободному времени, бездействию. Пустота оказалась страшнее опасности. Сытое существование превратило Хомо Сапиенс в человека играющего или, что еще хуже, в человека развращенного. Медицина в борьбе с болезнями не уменьшает их количество, зато генетический хлам, засоряя основы, ведет к ухудшению вида и его жизнеспособности в целом. Постоянная погоня за потреблением превращает человека разумного в человека играющего, а этот инфантилизм ведет к деградации. Получается, что человеческий вид хорош только на стадии выживания, выжив, он начинает саморазрушаться. Мне это все уже неинтересно, мой юный соплеменник. Например, варан, упоительно счастлив, получая солнечную энергию прямо от солнца здесь в высокогорье, да еще подпитываясь от камней, обработанных людьми в состоянии религиозного экстаза. Получаешь такое наслаждение, которое неведомо ни людям, ни тем более гипербореям. Еще мне нравится воплощение в колибри, коих здесь множество, но их образ жизни в постоянном движении не дает возможности спокойно размышлять. Так что варан – самое верное воплощение на сегодняшний момент. Попробуй, и ты забудешь свои миры и проблемы, экспертизы и исследования». «Скажи, давно ли ты живешь в облике варана?» – в сознании Ойя возникли картины прошлого. Он догадался, что это Инки. Характерный профиль Инки Почекуты промелькнул от состояния младенца до обезглавленного и поверженного. Империя инков, занимавшая целый континент от океана до океана, работала как часы, повинуясь одному движению пальца Великого Инки. Направляемый советами Великого Учителя, он создал колоссальную империю между двух вод, западных и восточных. Инки, направляемые мудрой рукой, без устали строили, делали успехи в довольно сложных расчетах движения планет, весеннего солнцестояния, календаря и прочее и прочее. Умение оперировать цифрами удивило даже самого Учителя. Он уже видел империю инков великим мировым этносом. Да вот беда, за океаном в Европе тоже не дремали. Направляемые жестокой волей атлантов европейцы опережали инков во многом, но не во всем. Однако когда дело дошло до столкновения, инки проиграли, слишком заряженные на идею добра и  божественности пришельцев.  Учитель был погружен в сложные математические расчеты и пропустил момент, когда страну вероломно пленил Кортес. Дальше - больше, по приказу Инки империя замерла. Затем все золото и серебро было брошено к ногам Кортеса, пока, наконец, Инка не был обезглавлен, и его могучая империя оказалась парализована… Ойя опять почувствовал дурноту и, поспешно попрощавшись, заспешил прочь. Встреча с этим «гипервараном» его озадачила. В сумеречных мирах можно просидеть две вечности и не испытать даже частицы этого вульгарного наслаждения жизнью. Колибри роились у цветущего куста и Ойя невольно на них засмотрелся. Их движения были так часты, что казалось они купаются в собственном туманном облаке. Погружая хоботок в сердцевину цветка и, поглощая нежнейший нектар, они тоже радовались жизни, не обращая внимания ни на что другое. Ойя невольно залюбовался их призрачным полетом среди цветов… Наконец до него дошло, что этот гипербореец, отдав много сил империи инков, проиграл жизненное соревнование испанцам. Их вероломство и цинизм были запредельны, и Учитель сломался, как ломается тонкий и сложный механизм от грубого перенапряжения….

ТУТМЕС

     Слепящая даль пустыни сменилась прохладным полумраком храма. Массивные колонны, сплошь украшенные письменами и пиктограммами, уходили ввысь и там, на темно-синем фоне звездного неба Царица Нут распростирала свои крылья в отблеске солнечных рефлексов, каким-то чудом попадающим сюда из залитого едким солнцем внешнего мира. Тутмес еще раз проверил свои ощущения. Все верно, какой-то соплеменник настаивает на аудиенции сегодня, сейчас. Не желая, чтобы он материализовался в присутствии кого-либо, Тутмес движением руки удалил всех и прикрыл глаза, пытаясь к встрече  привести мысли в порядок. Он так давно не общался с равными, что почти забыл собственное происхождение… Наконец, между второй и третьей колоннами как будто упал мешок, подняв облачко неистребимой в пустыне пыли. Ойя потер ушибленную руку и снизу вверх посмотрел на Тутмеса. Тот глядел куда-то мимо. Но тонкая усмешка в уголках губ выдавала реакцию на неудачную материализацию Ойи, который как всегда немного «мазал». Хотя статус старшего эксперта требовал всяческого уважения, но неизменно оборачивался едва скрываемой иронией многомудрых оппонентов. Тутмес был одним из наиболее древних и мудрых. Египет стал великим благодаря четырем перевоплощениям Тутмеса и направляемый его рукой из века в век, и должен стать величайшим государством древности. Ойя напустил на себя серьезный вид и представился, понимая, что это является  пустой формальностью, Тутмес все знал и так. Едва кивнув в сторону молодого соплеменника, он ощутил огромную дистанцию, отделяющую его, прожившего несколько тысячелетий в этой стране, и молоденького, ничего не испытавшего школяра, хоть и щедро вооруженного современным арсеналом исследовательского инструментария. Однако, Ойя, повидав уже кое-что, не хотел выглядеть совсем уж невеждой, задал вопрос, озадачивший даже Тутмеса.: «Что мешает гиперборейцам, посвятившим себя выращиванию отдельных этносов, добиться решительного успеха?»

     Тутмес опешил от наглости вопроса, в котором была заложена мысль о несовершенстве уже созданного великолепия. Египет велик и могуч, но Тутмес знал, как он уязвим и несовершенен, и вопрос этого самонадеянного юнца попал в точку. Ойя слегка задохнулся от собственной наглости, но увидев тень на челе Тутмеса, почувствовал, что попал «в яблочко». Злорадно усмехнулся, решив, что взял реванш за свое идиотское появление. Тутмес, после некоторого раздумья, промолвил: «Люди иные, они эмоциональны и противоречивы, они прогрессируют как бы вслепую, их движение неуклонно, но затейливо и непредсказуемо долго. К цели они идут, не видя массу помех. Кратчайший путь может оказаться самым длинным и ведущим в тупик. Их спасает неутомимое накопление информации, собрав которую, они уже могут делать следующий шаг». Тутмес чувствовал, что его мысли путаны и противоречивы, но ничего не мог поделать. Только жестокость и постоянная воля, способная преодолеть внутриклановые противоречия различных правящих групп или, что еще лучше, использование этих противоречий на пользу некой цели. В этих условиях не всякий гиперборей справится. Плавятся мозги и все это – во имя великой цели.
 
     Ойя испытал некое торжество и ощутил, наконец, что перед ним не скала, а всего лишь гиперборей, то есть такой же, как и он, вовсе не бог. «А зачем вы тратите столько сил и средств на мумифицирование и загробную жизнь?» Тутмес быстро ответил, что эта потребность людей в мистицизме неотделима от их противоречивой сути. Как это нерационально, но без мистики не обходится ни один народ на земле. «На новом витке развития это дает людям великие достижения в искусстве и литературе совершенно неведомые гиперборейцам», - заключил Тутмес, снисходительно взглянув на эксперта, которого уже слегка знобило. Ойя едко заметил, что да, конечно и этим, в том числе объясняется отсутствие тепла между своими. Тутмес одобрительно кивнул и пробурчал что-то: «Холодный разум лучше горячих эмоций!» Ойя парировал, что может в этом их главная слабость.  Тутмес сжал кулаки, но сдержался и жестом показал, что аудиенция окончена…

     Ойя выскочил как на крыльях и тут же упал, зацепившись за стойку светильника. Падение его только рассмешило, так как он впервые почувствовал себя молодцом. Из частей мозаики складывалась не одна, а две картины, что такое люди, и что такое гипербореи. Несовершенство тех и других что-то уравновесило в душе Ойи. Зайдя в заросли какого-то колючего кустарника, он задумался, куда теперь? Очень вдруг захотелось снова увидеть синие как небо, ласковые глаза Стеши. Ойя одернул себя, отпугнул расслабляющие мысли, и достав хроноскоп, набрал координаты «тибетского Гуру».

ТИБЕТ

     Холодный ветер, после зноя нижнего Египта, показался даже приятен, но уже минутой позже  пробрал до костей. Остроконечные камни были всюду. Разреженный воздух вызывал головокружение при каждом усилии. А усилия требовались и немалые. Он оказался засыпан камнями. Час упорной работы, и Ойя, замерзший и злой, выбрался наружу. Погрешности хроноскопа не позволяли путешествовать с комфортом. Всем известно, что везение – вещь реальная, и Ойе хронически не везло. «Зато молод и хорош» - утешил он себя.

     С разбитыми в кровь руками и коленками он спустился к ручью и привел себя в порядок. Ледяные струи успокоили саднящую боль. Спускаясь в долину, где находилось селение шерпов и небольшой буддийский монастырь, он встретил монахов. Их узкоглазые обветренные лица в оранжевых одеяниях воспринимались довольно дико в этих безжизненных скалах. Они несли кожаные заплечные мешки с водой и, не глядя на Ойю, проследовали мимо, хотя появление незнакомца в этих краях нельзя было не заметить. Проходя по селению с колченогой улицей, каменными заборами и деревянными убогими строениями, он знал, что эти аборигены веками  служат великой цели и в этом находят свое утешение и призвание.

     Монастырь был неказист и лишен архитектурных красот. Вращающиеся, затертые до блеска  барабаны, ритуальные ленты, монастырские кельи и, собственно, храм, представляющий собой каменные стены с деревянным верхом, слегка украшенные буддийской символикой. Ничего не говорило, что это на самом деле центр Шамбалы – мифической страны, хранящей мудрость мира.

     Учитель Бату сидел поодаль на утесе и как будто поджидал Ойю. Когда он подошел к сидящему в позе «лотоса» монаху, тот сказал: «Привет тебе, мой юный соплеменник рад чувствовать родную энергию рядом  на благословенной земле Шамбала!»  Ойя растерялся, он уже привык к равнодушному высокомерию соплеменников. «Не удивляйся, здесь каждый человек – золото, - ответил голос учителя – ты для меня как звезда, упавшая с неба, чтобы поговорить со мной, да еще гиперборейская».  Ойя растеряно произнес слова приветствия, дружбы и любви. От учителя исходили такие волны энергии и тепла, что он сразу согрелся. Ссадины и синяки исчезли на глазах.  Ему вдруг стало  спокойно и  тепло. Не спросив разрешения, Ойя присел рядом и прикоснулся лбом к коленям учителя. Тот ласково произнес: «Знаю твои мучения,  сомнения и трудности, старший эксперт, они совсем не так страшны и фатальны, как страшны превратности и угрозы этого мира. Я много лет гляжу на этот многострадальный мир. В нем меняется многое, но неизменным остается только одно – путь к добру идет через горы трудностей, бед и мучений. Оберегая покой старцев Шамбалы, я спрашивал их о великой идее Мира. Идея Мира – всего лишь поиск, движение, воля. Не цель, а само движение. Как это объяснить людям, когда они живут от цели к цели? Единственное, что успокаивает, они (старцы) остаются в состоянии покоя (сомати) и не пытаются вмешаться. Я, их ничтожный ученик, могу тебе сказать одно: пока все трудно, еще не плохо. Эта формула откроется не каждому, и тебе она откроется не сразу. Посиди, подумай…»
 
     Ойе стало горько и захотелось плакать. Он видел, как это делают люди, когда им больно, трудно, безысходно. Первый гиперборей, которого он встретил, не скрывал своих мыслей и чувств. С ним было легко и хотелось опереться на его мудрость и силу. Он чувствовал себя малой песчинкой мироздания между мощными глыбами Учителей, Старцев, Гуру. Очнувшись, он растроганно сказал, что был бы рад назвать Бату отцом. Бату прижал Ойю к груди и сказал, что  рад обрести сына. «Приходи,  спрашивай, я к твоим услугам. Мы когда-то слишком красиво жили и поплатились. Теперь нам, кто остался на Земле, искупать ошибки отцов в трудах и страданиях».  «А как же Шамбала, страна вечного счастья?» - спросил Ойя.  «Не счастья, а покоя, и не нашего, а предыдущих цивилизаций», - мягко поправил Бату. «Но не кори судьбу – сказал он, - Старцы Шамбалы – последний гарант мира и пока этот гарант в состоянии покоя, у мира есть шанс. А я - посредник, я их глаза и уши, теперь и ты тоже». Они помолчали. Ойя заплакал на плече отца и, как ни странно, ощутил облегчение. Наконец он встал, поклонился Бату и пошел прочь с какой-то легкостью и решимостью в душе. Солнце облило золотом вершины  гор, и скорые сумерки торопили Ойю, хотя уходить не хотелось. Здесь хотелось остаться навсегда и думать о Вечном….

XXI ВЕК

     Материализовался он конечно на свалке, коих стало больше, чем болот. Разгребая полиэтилен и какие-то жестянки, он нос к носу столкнулся с неким пропитым субъектом землистого цвета. Тот суеверно отпрянул, увидев чистенького индивида в ворохе мусора и, на всякий случай, опасливо отошел на безопасное расстояние. Ойя спросил, где город, и непринужденно направился в нужном направлении.
 
     Где город, можно было догадаться и так. Смрадный воздух, шум и кубические строения не оставляли никаких сомнений, где цивилизация. Попав на шумные улицы, окунувшись в суматошную сутолоку, он как-то сразу ощутил неблагополучие мира людей. Хотя они были нарядны, непринужденны, сыты и даже веселы. Но что-то исчезло, сразу почуял Ойя. Он вспомнил Москву XIII века и разница его неприятно поразила. Люди стали какими-то пустыми оболочками, тщеславными,  нагловатыми и поглупевшими. Их лица были бледны, нездоровы, порочны. Надуманные дела, бессмысленные стремления, деструктивная деятельность, не связанная с выживанием. Человек разумный превратился в человека праздного. Слово «обыватель», такое емкое в прошлые века, стало означать человека праздного и глупого. Телевизор, бутылка пива, ведерко попкорна, пустые развлекательные программы. Все подобрано так, чтобы ни дай бог, человек о чем-то задумался. Да и думать чем? Невежество, суеверия,  глуповатая наивность. И это люди, прожившие многотрудную историю боли, ужаса борьбы. Он был  разочарован. Не надо быть экспертом и спрашивать нынешних гуру, куда движутся люди. Однако, следуя намеченной программе, он нашел нужную точку и контакт с нынешним закулисным кукловодом.

     Им оказался политтехнолог Пантелеймон. Ойя встретился с ним в коттедже на Рублевском шоссе. Еще при подходе Ойя почувствовал, как некий сканер бесцеремонно прощупывает его мозг. Ойя спокойно заблокировал себя полем. Его ничем  уже нельзя было обескуражить, смутить, удивить. Открылась дверь, и он прошел через сад  в дом. Хозяином оказался веселый, живой человек. Крупная комплекция не мешала ему оставаться живым и подвижным. Учтиво кивнув, они уселись по две стороны длинного стола. Ойя автоматически послал все тот же вопрос: «Куда движутся люди?» Пантелеймон вскочил с места и, экспрессивно жестикулируя, начал объяснять. Ойя еще раз спокойно спросил: «Куда движутся люди?» И опять в ответ услышал много лишнего. Наконец Пантелеймон спросил: «Ну что тебе сказать? Что я не знаю? Или знаю, что не туда, куда надо? Я не могу. Могу только сказать, что многие  люди, став умнее, стали труднее и непостижимее. В этой непостижимости кроется надежда. Понятно, что внешне все плохо. Тренд плохой», - ввернул он новое словечко. Ойя, разгребая сумбур, забивший его голову, терпеливо, как давеча на свалке, докапывался до сути. Пантелеймон, почуяв опытного оппонента, наконец, сдался и стал разговаривать нормальным языком.

     «Люди очень хороши, это прекрасный перл эволюции. Они организованы как термиты, трудолюбивы как пчелы, умны как дельфины, эмоциональны как никто во вселенной. Их успехи нельзя умалить. Они медленно, но верно движутся. Но как часто совсем не туда. Как им дать инстинкт, данный перелетной птице, лететь строго на юг? Их пути извилисты и противоречивы. Им не хватает ясной осмысленности. Их медицина медленно убивает генетический код популяции. Их искусство способно разрушить любой ум и одновременно вывести мир на новый уровень. Их броуновское движение способно на великие свершения. Они способны ради безделушек все ресурсы переработать на свалку. Они способны уничтожить живую природу. Да, да, да, все это так. Но они способны на нечто великое. И все это на фоне общей деградации».

«Друг мой, - с неожиданной теплотой произнес Пантелеймон, - с ними очень интересно! С ними плавятся мозги наши, гиперборейские, а им хоть бы что. Иди, я тебе уже мало что могу сказать. Ты сам уже эксперт и, в отличие от меня, можешь сравнить, куда и как движется человек лучше меня. С птичьего полета тренд даже броуновского движения можно рассмотреть лучше и вернее».
«И еще одно, - прошептал он – они удивительны и опасны. Матушка-природа не любит повторяться, и в людях заложено нечто почище наших гиперборейских  штучек. Это тебе не по времени шастать. Они могут все, им надо только помочь. А помогалки-то уже слабоваты». Он покрутил пальцем у виска.  Ойя  приобнял всхлипывающего политтехнолога и твердой походкой вышел в мир. Не задерживаясь в этом дурнопахнущем гадюшнике, именуемым светлым будущим, он стартанул в XV век.
 
     Не рискуя попасть как кур в ощип, он опять материализовался где-то в предместьях и довольно удачно. Оказавшись в лесу, он ощутил характерные вибрации, говорящие о том, что где-то поблизости есть собрат с неучтенными координатами. Во всяком случае, в каталоге его не было. Ойя осторожно пошел на цель, обошел овраг, болотце и вышел к маленькой избушке на крутом как горб холме. Не стремясь себя обнаружить, он постучал в древнюю как мир дверцу и, услышав движение, шагнул через порог. Из темноты горницы ему в грудь уперлись три острия вил. Он приосмотрелся и разглядел перед собой весьма древнюю старушку, сухую, сгорбленную и ветхую, но, не смотря на это, ведущую себя очень самоуверенно и абсолютно без тени опаски.
 
«Бабушка, не бойся, - поспешно пробормотал Ойя, - я всего лишь заблудился и не знаю, как выйти в город». Ойя отчетливо ощутил в ней «свою». Однако она ничем себя не выдавала и по-прежнему глядела строго и воинственно, однако вилы опустила. Ойя  чувствовал, что набрел на какой-то крайне редкий или очень древний экземпляр гиперборея, хотя бы потому, что тот не реагировал на телепатический запрос. Бабуля успокоилась и предложила сесть. Оглядевшись, Ойя решил, что набрел на незарегистрированный древний тип. Приглядевшись, он даже узнал стоящее в углу древнее транспортное средство, похожее на большую ступу. Такие трансляторы он встречал в учебных пособиях по древним артефактам. В них первые Гипербореи перемещались в пространстве. Бабушка испытующе глядела на Ойю и в ее  глазах мелькали молнии и ощущалась такая твердость, от которой  холодок между лопаток переходил в озноб.
 
     Изба была убогая, печь большая, но с трещиной, изношенные донельзя половицы покато клонились в сторону входа. Не зная, с чего начать, Ойя спел  древнюю песенку времен первых трансляторов. Это сработало, она помягчела и уже с теплотой в голосе спросила: «Откуда идешь и куда путь держишь, молодец?» Ойя опять рассказал ей свою легенду и, освоившись, осторожно  спросил: «А Вы, бабушка, откуда будете?» Она прошамкала нечто невразумительное. Воспоминания молодости ее как-будто не взволновали. Поняв это, Ойя зашел с другого бока. «А давно ли  здесь живете одна-одинешенька?» Она помолчала и сказала, что счет годам давно потеряла. «А какого народу-племени бабушка?» - не унимался Ойя. «Батюшка и матушка откуда-то с севера пришли, когда большая зима наступала». Ойя начал о чем-то догадываться, но продолжал: «А как звали родителей?» «Зырян да Кланида,» – с усмешкой произнесла бабуля и крючковатой ладонью смахнула слезу. Ойя сказал: «Я даже знаю, откуда они родом! Они с большого острова далеко на севере». Бабуля недоверчиво на него посмотрела и пролепетала: «Да почем ты знаешь, милок?» Ойя понял, что растопил лед и заговорил, что он давний-давний потомок Зыряна. Что их пути разошлись сотни лет назад, и он искал ее, прапрабабушку Ягведу, и наконец, нашел. Бабуля охнула и присела на лавку. Помолочав, она сказала, что издалека  чувствовала его приближение и родственность, но боялась ошибиться. Чувствую, что ты не русским духом пахнешь, а каким не пойму. Я ведь тоже помню, что не местная, что предки мои с севера. Они засуетилась и уже как родного усадила Ойю за стол, поставив перед ним миску черники. Сев напротив, она сказала: «Только я не Ягведа, а Ягнеда, Яга, одним словом. Ойя опешил и не поверил удаче, такой древности он еще не видал и, назвав имя самое древнее, попал в точку. Теперь разговор уже пошел совсем по-свойски. Баба Яга прослезилась и, покрыв чело Ойи поцелуями, усадила праправнучка в красный угол.
 
     Ойя с наслаждением выслушал воспоминания о том, как она была девочкой, и как Батюшка, посадив на плечи,  катал ее на самолете, стоящем в углу. Ойя спросил: «А ты сама умеешь?» Она стыдливо засмеялась и сказала, что раньше летала, а теперь дальше черничника не ходит, страшновато. Тогда Ойя задал свой «экспертный» вопрос: «А как ты ладишь с местным народом?» «Да как? Они меня боятся до ужаса, а раньше я и гадала и врачевала и будущее открывала. Но со временем мной только детей стали пугать. Я тоже закрылась». «А что ты думаешь о людях?» - не унимался Ойя. «Да люди, они как дети. Увидят что-нибудь непонятное и пугаются, а так, я на них зла не держу. Если чувствую беду, сама тайно слетаю, да помогу». Рассказывая, бабуля бегала по избе, то и дело поправляя то занавеску, то крынку, то угли в печи. Вдруг раздался стук в оконце. Она отдернула занавеску и увидела ворона, такого же древнего, с седыми усами у клюва. Открыв окно, она проворковала нараспев: «Посмотри, Чернушка, кто к нам пожаловал, мой родной правнучек». Чернушка покрутил головой и раздельно проскрипел: «Мир тебе, добрый молодец». Ойя изумленно опешил. Баба Яга засмеялась и промолвила: «Вот и ты удивился, как остальные. Я звериный язык понимаю, и они мой, так и живем.  Я многих здесь знаю, а они меня почитают и слушаются. Если надо, они и защитят и помогут. С моим напутствием тебя в лесу никто не тронет, так и знай». Ойя съел пару оладьев, испеченных тут же в печи и проговорил: «Так почему ты с людьми не живешь, так ведь веселее?» Она как-то даже пригорюнилась и согласилась: «Да, конечно веселее, но темные они очень, всего опасаются, а я для них аки страшилка, волшебница,  так вот и живу среди зверей». «Ну а не пробовала в город перебраться или в деревню новую?» «В городе мне плохо, там суета и много лихого народа. По молодости я умела менять обличье и бывать среди народа, ну а теперь не хочу. В лесу мне безопасно, лихой человек и за версту не подойдет. Это ты меня сразу заинтересовал. Вижу, не из простых, и без худых намерений, ну я и привела тебя прямой дорогой. А если кто лихой, ни в жисть до меня не дойдет. А если и дойдет, то медведи его так захороводят, что он и живым не выберется». Поев, Ойя приобнял бабулю и попросил: «Дай прокатиться на самолете разок». «Да бери, только уж и не знаю, поднимет ли он тебя. Стоит уже в углу, считай лет сто!» Ойя  с любопытством подошел к древнему творению праотцов и, взяв за бока, сосредоточился.  Бока под ладонями послушно загудели и ступа приподнялась. «Да она в порядке», - подумал Ойя и еще усилием воли влил в нее энергии. Она как-то послушно отозвалась. «Ну, я слетаю кружок», - сказал Ойя и, не выпуская ее из рук, переместил к выходу.  Забравшись в ступу, он почувствовал послушную мощь древнего агрегата.  Баба успела ему сунуть, непонятно зачем, метлу и, он плавно вылетел в дверь. Оказалось, что метла помогает управлению и равновесию. Дав команду, он легко взмыл над верхушками деревьев и, взмахнув метлой, с ветерком помчался в сторону города.
 
     Ветер весело трепал волосы, штаны и рубаху. Вдали показался город, весь в печных дымах и роях то ли голубей, то ли других пернатых. Подлетать поближе он поостерегся и повернул назад, заложив крутой вираж. Древний самолет развеселил его как ребенка живыми ощущениями полета. Подлетев к избушке, он увидел целую процессию лесных зверей, приносящих к избе дары леса. Бабушка, как диспетчер, направляла потоки рукой с платком. Ойя хмыкнул, увидев чудную картину, вспомнил свою ужасную встречу с медведем и понял, что надо у бабули  взять заговор на всякий случай и больше не опасаться диких зверей. А может и от людей она чего присоветует. Народ-то разный попадается.

     Точно попав в проем, он с удовольствием спешился и обнял бабулю за плечи искренне, как старую знакомую. Она благодарно прижалась к нему. «Ну а что у тебя за звериная процессия выстроилась?» - спросил Ойя. Бабуля повернулась к нему: «Что ж я басурманка какая, ко мне раз в тысячу лет, может, внук заглянул, а я его даже грибами не накормлю?» Ойя с теплом в душе посмотрел на ее древнее как мир лицо и приятно удивился, как эти хлопоты ее преобразили. Она буквально излучала энергию. Глаза горели, на испещренном глубокими морщинами лице заиграл румянец. Печка гудела как атомный  реактор. Ойя впервые почувствовал, что такое родной дом, пусть и неказистый,  и как много эмоций он может дать своей атмосферой.
 
     Наклонившись к бабуле, он шепотом спросил: «Ну а Кащей-то где?»  Бабуля опешила, но сказала: «Да где ж ему быть? В тридесятом царстве вестимо! Да, тебе-то он на что?» «Да, для полноты картины не помешало бы задать пару вопросов». «Да ну его, что ты не знаешь этих атлантов, старых басурман?» «Не знаю, но догадываюсь, - ответил Ойя, - да без тебя мне к нему, наверное, и не попасть». Бабуля хитро подмигнула и подтвердила: «Точно, не попасть ни в жисть. А со мной можно». Ойя вздохнул с облегчением и почувствовал, что зверски голоден, как настоящий человек, разносолы, вынутые из печи, так заманчиво пахли. Бабуля засуетилась, и через минуту стол ломился от всевозможных лесных вкусностей.
 
     Бабуля, блаженно улыбаясь, присела напротив, и Ойя с удивлением отметил, что ее сгорбленная спина, узловатые пальцы, морщинистое лицо, крючковатый нос, бросившиеся в глаза при первой встрече, теперь как бы исчезли и сквозь них проступил человек, изголодавшийся по общению с родственной душой. Он в самом деле ощутил себя правнуком этой очень непростой старушки с веселыми глазами и доброй улыбкой. Глядя на нее, ему стала более  понятна  разобщенность и отчужденность гипербореев. Не смотря на то, что их так мало, они оставались индивидуалистами, наделенными холодным  расчетливым разумом. У людей все было не так, и в этом ему виделся некий божий замысел, благодаря которому мир людей был более эмоционален. Это свойство делало их другими.  Как показала Ягнеда, и среди гипербореев есть место душевной теплоте, глубоко запрятанной в железо логики, воли, трезвого расчета.


КАЩЕЙ

     «Тебе и правда охота к Кащею?» - спросила Бабуся для верности и, получив подтверждение, сказала, что будет с ним договариваться. Ей он не откажет, но принять внука – дело непростое. Она долго сосредотачивалась, медитировала. Затем полезла на печь и там, в позе лотоса долгое время сидела неподвижно и только движения глаз под закрытыми веками, да шевеление губ выдавали работу мысли. Наконец она в изнеможении присела на лавочку и, немного отдохнув, промолвила, что договорилась об аудиенции. Ойя с облегчением вздохнул и подумал, что для полноты отчета мнение древнейшего атланта ему не повредит. Между атлантами и гипербореями антагонизм был всегда и  жив до сих пор, когда, казалось бы, делить уже нечего. Скорее всего, причиной антагонизма была разная концепция относительно жизненных приоритетов. Те и другие остро ощущали эту разницу и  поэтому не выносили друг друга. Отношение к людям, к их цивилизации было настолько различным, что никаких точек соприкосновения не находилось. Между тем, и те и другие пытались активно влиять на развитие людей… Наставничество и развитие -  с одной стороны, и воля и насилие – с другой. Как эти подходы могли примириться? В одном случае, слабости и достоинства людей понимались как данность, в другом они искоренялись как помеха путем жесткого подавления. Примирить эти две позиции было невозможно.
 
     Однако, бабушка уже довольно долго колдовала над ступой, пытаясь ее запрограммировать на переход в другое измерение, именуемое тридевятым царством. Ойя попытался ей предложить свой более современный инструментарий, но с гневом был отвергнут. Заклинания, притоптывания, прихлопывания вызывали улыбку, но инстинкт исследователя заставлял впитывать эти древнейшие формы преобразования материи. Наконец она закончила приготовления и, передавая древний аппарат, сказала, с какой-то особой теплотой, что ждет внука к обеду.

     Ойя ощутил характерную вибрацию и волнообразное искажение видимых предметов вокруг ступы, что свидетельствовало об усилении поля. Преодолев некоторое сопротивление, он влез в ступу и подготовился к переходу. Бабушка, закатив глаза,  напряженно контролировала процесс своими крючковатыми пальцами. Подведя ступу к проему, она вдруг резко свистнула, от чего окружающие березы сбросили листву, и отпустила внука от себя.
 
     Темнота на минуту пронизала все тело, лишив зрения и, очнувшись, он ощутил себя уже в ином пространстве. Было душно, пахло вулканическими парами, небо  сумеречно и затянуто тучами. Наконец он кое-как адаптировался и летел, как оказалось, над островом, сплошь покрытым застывшей лавой. Из алеющих магмой расщелин сочился едкий дым. Ступа, выполняя заданную траекторию, плавно поднялась ввысь под самые тучи и понесла Ойю вдаль. Бушующие у берега волны на открытой воде превратились в почти спокойные барашки, гряда за грядой, бегущие по свинцовой ряби. Вдали показался еще остров, представляющий собой почти правлиьный конус старого вулкана, густо заросший буйной растительностью. Прямо на вершине угадывалось некое строение, совершенно не видное снизу. Подлетев ближе, Ойя увидел  на вершине мрачноватого вида дворец, утопающий в зелени. Черный туф, мрамор, габро создавали суровый, но сильный образ строения. Приземлившись на площадке рядом с декоративным водоемом, облицованным белоснежным мрамором, он с любопытством рассмотрел, как на светлом фоне плавают черные, фиолетовые и леопардовые рыбы. Мрачноватая концепция комплекса в целом не умаляла таланта его автора. В цветущей экзотической растительности все это смотрелось потрясающе. «Все-таки умеют окружить себя роскошью эти атланты» - без зависти подумал Ойя, потому что гиперборейцам была совершенно чужда идея мрачной эстетики.
 
     Наконец в проеме, эффектно вспыхнув всем ореолом в момент пересечения входа в сад, появился он. В его фигуре ощущалось что-то шарнирно-костлявое, но не так, как в сказках. Это был  худощавый и по-своему грациозный атлант. В его облике не было ничего демонического, скорее чувствовалась усталость и скрытая высокомерность. Ойя учтиво поклонился, хозяин вежливо осклабился, сверкнув великолепными зубами, кивнул и предложил сесть на скамью. Оба, с любопытством разглядывая друг друга, помолчали минуту. Наконец Ойя вежливо произнес: «Я так много читал о Вас, что право теряюсь от ощущения, что передо мной живая легенда. Бабушка шлет Вам поклон и приветствие, с пожеланиями вечного здоровья». Атлант вежливо наклонил голову в знак признательности и мягко произнес: «Благодарю и, как понимаю, у Вас ко мне дело, мой юный друг?» Ойя привычно произнес, что целью его визита является анализ общих тенденций развития человечества и мнение такого эксперта, как Кащей, является просто беспрецедентным.
 
     Кащей, точнее Кащ, как он представился, помолчав произнес приятным баритоном: «Человечество – это слабое увядающее звено эволюции. Несколько тысячелетий его развития напоминает бег на месте, а неспособность извлекать уроки граничит с тупостью. Частая смена поколений должна, по всевышнему замыслу, ускорять обновление, но этого не происходит. С таким «прогрессом» люди скоро  упрутся в тупик, выходом из которого может быть крах и забвение. Противоречия нарастают, накапливаются и приобретают лавинообразный характер. Сколько им осталось? Может сто, может пятьсот лет? Во всяком случае, в сравнении с вечностью, совсем немного. Главное, что они так и не научились рефлексировать на внешние вызовы. Их мнимые достижения оборачиваются общим отупением и апатией. Взлеты мысли, изобретения, превращаются в игрушки, баловство на фоне всеобщей деградации. Были периоды, когда мне казалось, что из них получится что-то великое или даже великолепное. Но нет, раз за разом взлет сменяется падением. Чем глубже их знания, тем опаснее последствия. Я давно уже перестал толкать их вперед. Они к этому непригодны. Великие цивилизации, которые были патронированы атлантами, распались и превратились в прах. Да и усилия твоих соплеменников, как я полагаю, ничуть не успешнее. Мы, атланты, не лекари и не терапевты, и на то, чтобы понять тщетность ушли тысячелетия. Не надо мешать им разлагаться, они это сделают сами, а всевышний на освободившейся территории создаст новую и, уверен, более успешную цивилизацию».
 
     Ойя ничего другого и не ожидал, но и его проняла жестокая логика его рассуждений. Спесь и высокомерие как было, так и есть, но правда в обнаженном виде была необорима. Надежда теплилась лишь в одном, что пропустил Кащ в своей отповеди. Люди очень разные и очень сложные, и прямолинейность в оценках уже неоднократно подводила атлантов в попытках править миром. «Бодливой корове бог рог не дает» - с улыбкой вспомнил Ойя бабушкину поговорку. Кащ чутко уловил смысл и, с раздражением щелкнув ногтем, материализовал колечко с черным алмазом. «Это бабушке от меня», - сказал он, зыркнув на Ойю, и подняв правую бровь. Одного взгляда на колечко было довольно, чтобы понять, что вещица уникальная, что их связывают друг с другом давние непростые отношения. Внутренне он рукоплескал бабушке, которая сумела не поддаться потрясающе-демоническому обаянию этого индивида, чем проявила свою незаурядную способность заглянуть в суть человека и увидеть там ответ: да или нет. Кащ и это уловил, от чего из его нервных ноздрей пыхнуло жаром. Ойя принял подарок и с поклоном откланялся. Кащ, едва кивнув,  тут же растворился. Его любезность  иссякла быстрее, чем удалился визитер. Ойя забрался в гудящий от нетерпения «снаряд», подхватил метлу и с облегчением приказал: «Домой!»

     Наэлектризованные волосы встали торчком. Переход через пространство по-прежнему Ойе давался с трудом. Бабушка ждала внучка у накрытого стола, приятно излучающего ароматы домашней снеди. Ее глаза глядели весело и тепло. Ойя, еще не размагнитившись от прошедшей нелегкой встречи, в задумчивости уселся на скамью. Она понимающе спросила: «Ну как тебе мой дружок Кащ?» Ойя уклончиво произнес: «Нелюбезный он какой-то…» «Ты его еще злым не видел», - парировала Ягнеда, -  «Если бы не они, мы давно бы уже жили в райских кущах. Недаром говорят, что Гиперборею хорошо, Атланту – смерть. Так и живем уже не одно тысячелетие, мешая друг другу». «Расскажи, бабуль, почему так повелось?» - загорелся Ойя. Этот вопрос висел в умах так давно что как бы  и не имел ответа. Бабуля задумалась, вспоминая давно минувшее, глаза увлажнились. Посерьезнев, сказала: «Исторически так получилось, что мы всегда враждовали. Там где окопались Атланты, Гипербореям и места нет. Мы враждовали всегда и мешали друг другу всегда. Народы, они как дети, их можно развернуть и на плохое и на хорошее. Так вот, вся человеческая история – это противостояние  двух сил, наших и их. Договориться невозможно, мы просто разные и разные у нас понятия хорошего и плохого. Может поэтому и людская история такая извилистая. Что ни говори, мира на земле не было и нет.  Одних тянут Атланты в одну сторону, других мы – в другую. Ну и конечно, с такой бесовщиной людям в одиночку не совладать». Ойя встрял, вспомнив подарок: «Бабуль, он ведь тебе презентик прислал редкостный». Бабуля взяла кольцо и с влажными глазами вернула Ойе: «Забери, внучек, может, какой молодке подаришь, а мне эти его подношения уже ни к чему. « «Мне показалось, что он к тебе по-особому относится - сказал Ойя – Расскажи». Она смущенно теребнула рукав и сказала: «Он, басурман, домогался меня  по молодости страшно. Но для правоверной Гиперборейки это хуже смерти. Вот и не вышло у нас ничего. Мне он тоже, чего греха таить, нравился, но нарушить завет предков я не захотела. Атланты для нас –  исстари самые распоганые существа. Так вот и враждуем. Кащ неистово бился за меня и готов был все заветы своих предков бросить к моим ногам, да я не поверила в посулы и страстные речи». «Видно, хороша ты была, раз из-за тебя свихнулся такой красавец» - промолвил Ойя. «Что верно, то верно. Говаривали, редкостно была хороша.  Некоторые впечатлительные даже падали без чувств. Мне нравилось среди людей жить, русских особенно, они хорошие, добрые, прямодушные. Мы их, поэтому, любили и опекали. Это наш избранный народ. Именно поэтому Атланты  русских так ненавидели и вредили. Так вот, мне очень нравилось среди людей. Но что-то во мне было для них сильно притягательно. Бабы злились, а мужики дурели просто. Все мои помыслы творить любовь и добро только распугивали людей.  Так и пришлось затвориться здесь в лесу. Тем не менее, я иногда появлялась на ярмарках и гулянках. Люди меня подпитывали силой, живым духом нашим гиперборейским. Народ искренний, отважный, с ним легко как-то. Другие народы хитрят много, это от холопства и задавленности. Мир поделен на две части, в одной действуют силы диктата и подавления, в другой –  доброты и согласия. К сожалению, мы не в силах оградить избранные народы от влияния на них наших недругов. Точно также и они не в силах задавить в своих  тягу к согласию и доброте. Вот и варятся эти народы одни в котле, в котором больше перца, а другие – в котором больше соли. А что получится, не знает, наверное, никто. В отличие от нас, да и  Атлантов, люди  слабы и недолговечны. Зато они прекрасно учатся друг у друга. Обмен информацией, не в пример нам вместе с Атлантами. Они ее переплавляют в сказки, песни, легенды, поверья, книги, театр и прочее, и в этом виде она входит в пот и кровь и живет тысячелетиями. Я думаю, наступит время, когда влиять на них, и тем более управлять ими будет невозможно. Так и получается, мы влияем на людей, каждый по-своему, а они развиваются как-то по третьему. Жаль, что путь этот извилист и тернист. Добро со злом так перепутаны, что в масштабе  коротенькой жизни трудно понять, что хорошо и что плохо.  Мы, хоть и видим дальше, а объяснить не можем. Ну и конечно,  беда в том, что мы и Атланты очень разные. Давление, сила, натиск, страх – это приемы их, мы же эти ужимки считаем чертовщиной. Любовь, знание, вера, правда – вот наше оружие. Их оружие дает быстрый эффект и самоудовлетворение, но то, что при этом калечатся души и жизни, их не волнует. Наше влияние не так явно и быстро, зато люди раскрываются к лучшему и делают гораздо больше, передавая это следующим поколениям. Борьба добра со злом, так люди переплавили в своем сознании наше с Атлантами на них влияние… Атланты действуют напрямую, подавляя все вокруг, мол, сколько в истории людей уже прошло и еще пройдет. Мы действуем сложнее и тоньше, но результат  сразу не виден и может выстрелить через сто лет. Там, где получается, получается здорово. За это они нас и ненавидят.  Кащ был всем хорош: умен, красив, тонок, и любил меня без памяти, да видела я в нем эту их атлантскую высокомерную фанаберию, и не уступила. Так что, ты, милок, забери перстенек себе, может, найдется какая зазнобушка и сразит твой подарочек ее в самое сердце». Ойя покрутил колечко перед глазами. В черной глубине загадочно всполыхнула синяя искра. «Спасибо, бабуся, но подарить пока некому», - со вздохом сказал Ойя, хотя перед внутренним взором появились чистые очи Степаниды. Она хитро усмехнулась и сказала: «Ты в той поре, когда кто-нибудь непременно появится, я-то знаю. Жизнь течет циклами, и цикл молодой жениховский у тебя только начинается».

ГАМАЮН

     Ойя, больно стукнувшись коленом, едва успел ухватиться за сук и, покосившись вниз, ужаснулся. Он материализовался на сухом гигантском дереве, голом и черном, в  огромном старом гнезде, усыпанным сухой трухой, терпко пахнущей дичью и почему-то сандалом, на высоте метров тридцати от земли, на берегу скалистого обрыва над бездонным ущельем.

     Гамаюн, вежливо повернув голову в сторону очумевшего визитера, деликатно выжидала, когда он придет в себя. Наконец Ойя, уняв сердцебиение, снова войдя в роль эксперта, задал вопрос, отдающий подростковой пытливостью: «Зачем Вам, многоуважаемая Гамаюн,  такой антураж и такое воплощение?»
Она, прикрыв веки, проговорила: «Я долгое время пребывала в этой роли, пытаясь наставлять людей на правильный путь, да так к ней привыкла, что  в ней и осталась. Здесь мне хорошо думается,  ничто не угрожает и можно разговаривать с вечностью, не отвлекаясь на суету, которой нет конца. Может быть Вам, юноша, это все интересно, но за сотни лет приедается все, кроме проблем самого  сущего».
Ойя невольно отметил огромные золотистые умные глаза, глядящие в упор и изредка прикрываемые розовым безволосым веком. «Расскажи про русских», - едва прошептал Ойя, понимая, что она слышит его и так. Она надолго прикрыла свои дивные очи полупрозрачными веками, переступила лапами, выдохнула полуоткрытым клювом и произнесла: «Да что сказать? Они хоть и наша родня, но многое подрастеряли, забыли, общаясь и смешиваясь с другими народами. Да и борьба за выживание им выпала нешуточная. Они и в наше время мало что знали и умели кроме роли защитников, им другого не было положено…. С тех пор многое забыто, если не сказать все. Они хорошие, честные и добрые, но каждое это качество дробится на капли и, многократно размножившись, дает порой совершенно иные результаты. Я пыталась им помогать, но силы не бесконечны, даже гиперборейские, а законы жизни, выживания и энтропии объективны и неумолимы… Постепенно  угас контакт или интерес ко мне, вместе с ушедшими в забвение великими наставниками: Перуном, Велесом, Родом и другими, более мощными, чем я, гиперборейцами. Пришла иная вера и потеснила нас в этой битве за людские умы и сердца. Полагаю,  это был умный и сильный ход, знаешь кого, и он оказался сокрушительно результативным. Иезуитский замысел был по-своему гениален и внезапен даже для нас. Трудно было представить, что истовые «язычники», как теперь говорят, перекуются в «православных» и относительно быстро. На борьбу ушло несколько веков, но Перун и другие гиперборейцы должны были уйти в тень забвения. Так была проиграна очередная битва. Русские не стали другими, нет, но возможность нашего прямого влияния была утрачена. Я думаю, что мистицизм русского народа начал угасать именно тогда, под напором чуждой веры». «Что проку в этом мистицизме? - мысленно спросил Ойя -  Из него шубу не сошьешь. Здоровый прагматизм намного полезнее». «Так и не так, мой дорогой, мистицизм - это воображение и полет фантазии, именно это отличает славян от многих, даже не смотря на смену веры. Внутренний мир, объем этого мистического пространства – вот что отличает русских от остальных. Эта гиперборейская безграничность внутреннего мира дает возможность пребывать как бы в двух мирах одновременно. Это не мечтательность, это возможность путешествовать и, обретя внутреннюю свободу, взглянуть на любую вещь под иным углом. Ты – эксперт, и перемещаясь по шкале времени, не можешь не знать той роли, порой незаметной, какую играют русские в мировой истории от ледникового периода и до наших дней. Самые парадоксальные вещи рождаются чаще в этих головах, давая возможность другим эти идеи множить и разрабатывать. Так что, бесполезный вроде бы мистицизм не так уж бесполезен. Мистицизм, эта главная новинка, вброшенная матерью природой в новый мир, пришедший на смену атлантам и гиперборейцам, лишенным этой способности, потому что  прямой доступ к информационному полю автоматически  лишал нас фантазии в силу абсолютной однозначности Домыслы и догадки – чисто человеческие особенности». Ойя был счастлив. Мудрость этой чудо-птицы была восхитительна тем романтическим полетом, который так редок у Гиперборейцев, но так близок пониманию Ойи….  Они еще долго беседовали обо всем и как бы ни о чем, но ее философское виденье мира дало Ойе очень много для понимания истинной сложности  мира и его противоречий….

ГОРЫНЫЧ

     Он опять материализовался в какой-то луже, пахнущей, бог знает чем. Оглядевшись, понял, что находится в огромной пещере. В гулкой тишине, пахнущей сыростью и тленом, редко тюкали падающие капли влаги. В конце грота едва поблескивала сталью мощная дверь. Отряхнувшись, Ойя приблизился к входу и в нерешительности остановился в поисках кнопки или переговорного устройства. Однако, с легким шипением дверь открылась, и он вошел в длинный, прорубленный в скале тоннель. Святящаяся полоса в каменном полу указывала направление. Пройдя тоннель и поднявшись на десяток ступеней, он открыл легкую дверь и попал в странный интерьер. Большой и неудобный, как если бы вы попали в страну великанов. Для человека здесь все было крупновато, грубовато, зато прочно и просторно. Пахло тяжелым животным духом. Однако навстречу вышел подтянутый, гибкий человек в черной мантии. Его глаза были разного цвета, а густая седеющая шевелюра говорила об отменном здоровье. Высокий рост и косая сажень при худобе выдавали силу и ловкость. Он радушно улыбнулся и усадил Ойю на некое подобие стула.         «Дорогой друг, рад увидеть тебя в нашем далеком от совершенства мире после медитации в сумеречных мирах». Ойя, сразу расположившись к этому уверенному человеку, почувствовал себя легко и свободно. Горыныч с живостью спросил первым: «Как Вам, молодой друг, в нашем  мире после «Альма-матер»? Ойя честно по-мальчишески живо ответил: «Потрясающе грязно, духовито и неспокойно ни на минуту». «Да, это правда, хотя я уже давно позабыл, как может быть по-другому. Жизнь – живая река, и в ее струях ты как капля воды все время перетекаешь и трансформируешься под влиянием множества сил». Ойя добавил, что за несколько перемещений он, кажется, прожил уже десяток жизней и этот водоворот затягивает его все глубже и глубже. Вот даже добрался до легендарного Горыныча. Тот повесил нос на указательный палец и в задумчивости усмехнулся: «Да уж, в наши древние века мало кто теперь заглядывает. Любопытно узнать, молодой человек, что Вас поразило больше всего, когда Вы вошли в наш мир?» Ойя, не задумываясь, ответил: «Запахи! Я не подозревал, что существует мир запахов, огромный и разнообразный. Поначалу мне казалось, что мой мозг просто взорвется от того, что вдруг включилось обоняние, невостребованное в сумеречных мирах». «Да-да, это правда, мой друг, - в задумчивости усмехнулся Горыныч, - возможно, иная цивилизация эффективнее использует этот феномен в своем развитии. На мой взгляд, запахи – это  еще мало понятое и мало изученное явление огромной важности, требующее более тонких органов чувств и, конечно, интеллекта, способного ориентироваться в этом измерении». «А как же собаки и кошки?» - подкинул  вопрос Ойя. «Да ну что Вы, запахи это целое информационное поле, а мы его только нюхаем вместе с собаками и кошками... Ну да ладно, мой молодой друг, мне приятен Ваш визит и я рад возможности поделиться чем могу, а не заваливать Вас своими вопросами».
 
     «Объясните мне, несмышленому, и зачем Вам нужен был этот цирк со змеем, огнем и прочими эффектами?» - спросил Ойя, радуясь возможности открыть жгучую тайну своего детства из первых рук. Горыныч усмехнулся и возразил: «Нет, это далеко не цирк. История – загадочная вещь, ее течение можно изменить только очень сильным приемом или явлением, но делать это можно очень тактично. Воплощением в Змея Горыныча мне хотелось изменить в людях многое и, прежде всего, преодолеть внутреннюю рутину. Мозги человеческие высыхают от тупой работы и простого выживания. Русские вообще не терпят занудных занятий, они нами же когда-то были сформированы как ратники и люди подвига. Благородную прямоту, добро и отвагу мы  вкладывали когда-то когда-то в них, но крупицами. Да еще пресловутый мистицизм, который трудно словами описать. Так и родился этот образ. В нем я творил добро, пугал, наводил ужас, в общем, экспериментировал. Запомнилось, почему-то страшное чудище и подвиг русачка, сумевшего его победить, не испугаться. В общем,  все четко соответствовало именно  их менталитету, для которого порыв, отвага, сила и  дают пищу уму и сердцу на века. Я поначалу был не в восторге от своей роли, но Перун, да и весь совет старейшин, закудахтали: «Давай, Горыныч, напрягись для истории!». «Ну, и правда, -  не без гордости усмехнулся Горыныч - моей знаменитости в веках равных нет, и среди детей и среди взрослых». Ойя  кивнул и сказал, что даже его гиперборейское воображение в детстве испытало потрясение этим сказочным образом, а уж чего говорить о людских детях и их, хоть и мистических, но неокрепших умах. В поздние века это прозвучало бы как хитовый проект древней истории, наряду с Ягой, птицей Гамаюн и Соловьем Разбойником.
 
     «А это не Ваше воплощение?» - этак «наивненько» спросил Ойя. Горыныч, скромно потупив взор, сказал, что по молодости его всегда влекло сыграть в театр абсурда: «Соловей Разбойник – это еще один проект для эмоциональной встряски мистического мировосприятия, преодоления страха и борьбы с абсолютным злом. Как показывает практика, народ  обязательно выделит из своей среды нужного героя, чтобы потом воспевать его подвиг в веках, что и требовалось» - скромно заключил Горыныч. «А как Вы думаете, без этих экспериментов, что, ничего бы в народе не получилось?» - опять этак «наивненько»  спросил Ойя. «Думаю, конечно, нет! – буркнул Горыныч – Русские импульсивны и интуитивно отважны, но мне, как специалисту по мистическому аспекту сознания, важен был пример, краска, небывалой яркости, раскрывающий границы обыденного до невероятности. В этой невероятности, граничащей с абсурдом, и нуждается русская натура, а ее преодоление потом питает умы тысячи лет. Так что, эти удивительные, парадоксальные персонажи нужны для мистической составляющей русской души. Перун, Велес, Ярило, и вся наша компания веселились от души, глядя на мои психомистические опыты, но в целом остались довольны. Особенно сильным ходом и трудным для меня креативным решением был свист как оружие. Такого еще не было на земле». Они рассмеялись, и Ойя искренне проникся симпатией к этому остроумному живому собеседнику.

     «Ну а зачем русским алкоголь?» - задал он вопрос на засыпку. Горыныч рассмеялся: «Это уже совсем просто. Алкоголь – самый легкий способ расширения сознания. Земля такую возможность предоставляет каждому народу и, надо сказать, дорогой коллега, каждый народ этот ресурс успешно использует. Кто грибами, кто травкой, кто пивом, а кто водкой. Я сам попробовал все и, скажу Вам, выбрал водку, особенно с перцем. Ну а как же рассказы про русскую лень? Да нет, конечно, это происки  знаешь кого, чтобы опошлить нас и наш патронаж. Русские умеют работать как никто, только не так  много им надо. Они не упускают ни единой возможности улететь в мечтах далеко-далеко. Эта философская созерцательность порой похожа на лень. Когда надо, они не пожалеют себя. Русаки -  большие мастера на простые и эффективные решения, удобство и комфорт их не интересуют. Им неважно ничего кроме кратчайшего пути к решению задачи. В этом им нет равных, и Ваш покорный слуга к этому причастен, развивая их мистическое сознание, требующее  смелости, быстроты и смекалки».
 
«Как Вы думаете, маэстро, - сказал Ойя с поклоном – что нас ждет в будущем?»  - «Человечество движется в тартарары. К сожалению, и русские тоже. Генетика размывается экологией, медициной, жизнью полной бездумности и суеты, алкоголем, наркотиками. Люди глупеют на глазах, превращаясь в пользователей игрушек и всякой чепухи. Утрата цели ведет к деградации и разложению. Моральные принципы размываются сытой бесцельной суетой. Но надежда все же есть. В людях еще кроется потенциал. Мне кажется, им, как и прежде нужен какой-нибудь Соловей Разбойник в современной интерпретации, нужна борьба, цель, консолидация против чего-то страшного. Иногда мне кажется, что уже поздно и точка возврата пройдена. Нужна идея, яркие герои, взрыв духа!» - усмехнулся с горечью Горыныч.  «Ну а слабо тряхнуть стариной? – воскликнул Ойя – Вам ли с Вашей фантазией сидеть в пещере?» «Да нет, - твердо сказал Горыныч – в нас тоже что-то со временем уходит безвозвратно. Ты сходи к Перуну, может что-то  поймешь для себя…»  «Как сказал один грек, в одну реку нельзя войти дважды» - произнес он с грустью в голосе.

     «Гипербореи, как и русские, им важен фактор победы. От неудач они ломаются, особенно мы. Этот надлом ты найдешь у каждого из наших. Я,  как психолог-профессионал, считаю это диагнозом. Знаю по себе: креатив, подъем, эйфория, а в случае сбоя – надлом и неизлечимая травма. Русские приспособлены лучше, в случае неудач, они могут запить или хотя бы обматерить все и вся, послать далеко-далеко и уйти в иную реальность. Несмотря на кажущуюся разрушительность, это спасает, и человек, хоть и с потерями, но может восстановиться. Мы так не можем, не умеем. Эта негибкость элитарна, мы слишком долго существовали на олимпе жизни и разучились выживать и держать удар…» Горькая усмешка не сходила с лица Горыныча на протяжении их разговора.

     Ойя невольно вспомнил и Гамаюн, и перуанского Варана, да и бабушку Ягнеду, - все они ушли от дел, точнее от реальности после состоявшейся неудачи. Их энергия и страстность, напоровшись на непреодолимые обстоятельства, ломалась, и они уходили с арены. Чувствовать себя проигравшими им было невыносимо. Ойя почувствовал, что сделал для себя маленькое открытие и уже вправе квалифицировать себя полноценным экспертом. Картина мира, невероятно запутанная и сложная, стала более ясной и понятной. Перемещаясь во времени, он более отчетливо ощутил пульс жизни, тенденции развития и деградации. Но полной ясности  еще  не достиг. Исторический процесс как бурная река затягивал, интриговал. Он понял, зачем его послали в качестве эксперта. Ему хотелось блистательно выполнить задание, но он понимал, что ему только сейчас удалось подняться над частностями и уловить главные струи потока жизни. Он понял, что этот поток уже сломал многих гиперборейцев, и бурлящие воды с ревом несутся в будущее и некому, или почти некому повлиять на их движение. Атланты оказались более эффективными, возможно потому что играть на низменных чувствах и слабостях всегда легче и результативнее. Гордыня и все, на чем она держится и чем питается, оказалась более успешной, чем трудные идеалы гиперборейцев. Фактически эта борьба двух идеологий переросла в борьбу добра со злом, хотя обе стороны искренне считали свои действия правыми. История этого антагонизма уходит  в очень далекую древность, когда мир был расколот на две противоборствующие цивилизации. Нетерпимость друг к другу должна была привести к вселенской катастрофе, но космос положил конец этому противоборству со своей системой приоритетов и идеалов. Катаклизмы космического масштаба положили конец  конфликту, обе цивилизации  исчезли в пучине морской. То ли гнев богов, то ли космическая лотерея положили этому конец. Осколки цивилизаций и после краха продолжали тайную войну, продвигая те или иные народы к вершинам прогресса, и одновременно пытаясь помешать развитию противоборствующих сил. Молодые народы земли представляли собой кипящий котел. Выживание носило бескомпромиссный характер с непредсказуемым результатом. Невидимая работа, проводимая отдельными субъектами исчезнувших цивилизаций, приносила плоды, порой совершенно неожиданные. Например, смена язычества на православие было сильным ходом идеологов атлантов и крахом планов  гиперборейцев. Однако, эта тактическая победа увела с исторической сцены лишь группу лиц, но не нанесла ощутимого урона этносу, воспитанному уже давно в духе гиперборейского образа мыслей и мировосприятия. Ассирийская цивилизация и древний Египет, пережив период расцвета и взлета, пришли в упадок под напором ничего не подозревающих диких племен и народов. Не смотря на непредсказуемость будущих событий, работу и тех и других сторон трудно назвать бесполезной. Капля за каплей в головы людей закладывались крупицы знаний и представлений о плохом и хорошем, добром и злом…

ВЕЛЕС ИВАНОВИЧ

     Ну, конечно же, он должен был материализоваться в куче навоза за овином. Вычистив сапоги, он взошел на высокое крыльцо ладно скроенного большого дома на берегу реки в обрамлении густого хвойного леса. Беглого взгляда было достаточно, чтобы отметить крепкий порядок и основательность хозяйства. Войдя в горницу, он увидел мощную фигуру хозяина, закрывающую собой угловое окно. Хозяин с семейством что-то ели из глиняных чашек. В доме стоял густой щанный дух и особое домашнее тепло, образующееся от ежедневно  затапливаемой печи. Все это создавало ощущение покоя и защищенности. Как и положено, Ойя поклонился в пояс, дойдя до матицы, и пожелал всем здоровья и благоденствия. Его зоркий глаз  отметил пустой красный угол и архаичную символику на скатерти и рушниках. Хозяин сурово взглянул на Ойю сквозь бахрому густых седых клочковатых бровей и с поклоном предложил сесть рядом с собой. Ойя знал, что отказ невозможен, поэтому послушно присел рядом с хозяином и ждал, пока хозяйка налила ему в миску духовитых щей, отрезала краюху пахнущего кислым хлеба, и положила перед ним деревянную ложку. Понимая, что за трапезой поговорить не удастся, Ойя углубился в процесс поглощения щей. Они были великолепны: густые, с белыми грибами, кислой капустой и мозговой костью. Наконец трапеза закончилась и, дав неспешные указания, Перун Иванович удалил домочадцев, которых Ойя не успел толком рассмотреть, а пялиться на хозяев было неприлично. За окном был XIII век. Ойя поблагодарил хозяина за трапезу и, увидев понимающий прямой взгляд, задал вопрос: «Как Вы думаете, учитель, христианство внесло что-нибудь полезное в историю этого народа?»

     «Нам не удалось сделать трансформацию нашей веры вовремя, что сделало бы невозможным приход православия. Вера, как и жизнь, должна эволюционировать вместе с эволюцией сознания. Мы этот момент упустили. Почему? Да очень просто. Вера это традиция и ее сложно изменить. Приход новой веры прибил целые поколения как град на огороде. Насильственная смена веры лишь частично была смягчена сохранением многих традиций, ритуалов и праздников. Надо отдать должное, церковь поступила весьма мудро, адаптировав старый уклад к новой вере. Атланты большие мастера по запуску в жизнь долгоиграющих проектов. Только победа им ничего не принесла кроме ухода с арены нас. Все остальные моральные ценности были использованы новой верой. Не пытаясь изменить русскую натуру, церковь ее использовала. Мы уже через поколение потеряли контакт с людьми, и всем нашим пришлось искать себе новое занятие».  «А почему Вы, великий и грозный Велес здесь, в крестьянской избе?» - удивленно воскликнул Ойя. Велес поднял на него свои бездонные глазищи, и Ойя увидел в них боль. Ему стало неловко за бестактный вопрос, и он извинился, вспомнив слова Горыныча.  «Ты знаешь, мой юный друг, - оттаяв, сказал Велес, - можно вершить судьбами людей. Это трудно и неблагодарно. Но вырастить свой хлеб и свою капусту – неведомое гиперборею счастье и удовольствие. Жить жизнь день за днем со своими детьми, заботами и хлопотами. Просто жить, это так сладко, что наш прежний хлеб, это хождение босиком по шипам каждый день и больше ничего. Страх и трепет, который ты источаешь, делает тебя одиноким во всей вселенной, это тяжело и не доставляет удовольствия. Когда все рухнуло, я почувствовал, что очень устал…» Он  первый раз улыбнулся и сказал: «Запомни, юноша, простую вещь: обычная жизнь – удивительно сладкая штука, это я тебе говорю, как второе лицо в пантеоне языческих богов».

     Ойя задумался  о жизни как таковой и, пожалуй, уловил глубокую правду в словах Велеса. Каждый день, прожитый вместе с планетой в лучах  Ярила в поте и трудах, в улыбках и разговорах, драгоценнее, чем власть и поклонение в тысячу крат. Он содрогнулся от той силы, с которой были произнесены эти слова, но до конца не поверил, точнее не осознал этой простой истины.
 
ПЕРУН ИВАНОВИЧ ГРОМОВ

     Ему долго пришлось выбираться из помойки на задворках столичного концертного комплекса где-то в конце двадцать первого века. Отряхнувшись и поправив галстук, он выбрался на асфальт среди старых контейнеров и, распугав каких-то сомнительных людей, вышел на цивильный тротуар большого города. Это была та же Москва, только, в отличие от той деревянной и полудеревенской, это был уже мегаполис, напоминающий сказочный барабан с блестками и безделушками. Кругом шум, огни, машины и толпы праздной публики, веселой, полупьяной. Ойя ощутил  сиротливость в этом огромном городе, шумном, нездоровом, крикливом и бестолковом. Для теплоты и душевности не оставалось места. Люди были похожи на кукол, которые выполняют бессмысленные команды с непредсказуемым сценарием действий и траекторий движения. Он остро ощутил в некоторых наркотический накал эмоций. Идя по мостовой, он остро осознавал свою чужеродность на этом празднике жизни. Только  праздник носил привкус бессмысленной экзальтации. Испытывая дискомфорт, он протиснулся к служебному входу в этакое сверкающее концертное великолепие, где должен увидеть великого Перуна.
 
«Вы к Перуну Ивановичу? - спросил охранник - Он говорил о Вас». И легко пропустил Ойю в артистические уборные. Ойя легко взбежал на второй этаж и, постучав в дверь народного артиста Громова, открыл дверь. За дверью уборной в мягком полумраке он увидел полулежащую фигуру.  Разряженная, как новогодняя елка, ассистентка лет двадцати пяти, увидев Ойю, выпорхнула ему навстречу, одарив ослепительной улыбкой и любопытным взмахом огромных темно-синих глаз в обрамлении каких-то сверкающих концертных ресниц. Ее платье постоянно меняло очертания и на мгновение становилось прозрачным. Ойя с пониманием подумал, что в этом мире женщинам все труднее завладеть вниманием мужчин. Перун вальяжно послал ей вслед воздушный поцелуй и вдруг, сбросив как маску с лица весь этот артистический камуфляж, вполне серьезно взглянул в глаза Ойи. Те времена, когда от взгляда матерого гиперборейца Ойю начинало мутить и штормить давно прошли, он с твердым, даже пытливым любопытством скрестился с ним взглядом. Что удивительно, Перун Иванович первым отвел глаза, а Ойя ощутил превосходство своей молодости и силы. Протянув руки над головой Ойя, он, просканировав его, начал сразу с главного: «В твоих действиях много разбросанности и мало цепкости. Твоя миссия очень важна и своевременна, и начинать надо было с меня, я хоть и артист, но чуть ли не ежедневно сканирую тысячи умов и хорошо знаю внутренние проблемы, интересы, страсти. Тебе может показаться, что мир движется к вырождению, это так и не так. Я знаю все, что ты уже собрал. Не скрою, впечатлен. Не смотря на молодость и недостаток эмпирического материала, ты мыслишь правильно, и тебя не сбивают всякие ничего не значащие факты. Вначале ты был как чистый лист, а теперь ты близок к выводам и экспертным заключениям».

«Почему Вы стали иллюзионистом?» - еле вставил в сплошной поток Ойя свой вопрос.
- «Если вдуматься, это очень близко к тому, что я делал до сих пор. Снизился градус серьезности, но зато повысился градус популярности».
- «Вам горько, что так случилось?»
-«Уже нет, но, получив, как в боксе нокаут, я долго не мог прийти в себя. Ты уже знаешь нашу патологическую ранимость».
«Ну и как, не скучно  Ваше новое занятие?» - допытывался Ойя.
- «Да нет, иногда даже забавно. Как-то мои недруги, коих всегда много вокруг меня, задумали меня провалить с треском на сцене. Весь мой реквизит оказался заклиненным перед выступлением. Публика просто озверела, а я чувствовал себя за одну минуту от полного провала. Когда мне уже стало все безразлично, я вспомнил молодость, метанул глазами пару молний и пролил весь зал ливнем с градом. Гром раздался такой, что я думал, не выдержат перекрытия. Переборщил, конечно, забылся, что дети в зале. Однако, именно детям фокус и понравился. Все остальные были в шоке.  Скандал был ужасный. Только директор Москонцерта меня в обиду не дал, хотя, по всем правилам, моя карьера должна была на этом закончиться. На профкомиссии все мои конкуренты вопили, что надо меня осудить и исключить, но директор сказал: «Факт вывода реквизита из строя установлен, кто сможет трюк Перуна Ивановича повторить с громом, ливнем, градом и всеми прочими эффектами, прошу. Я сам сниму пред ним шляпу и уволю с желтым билетом артиста Громова». Это был мой маленький триумф, все скисли и заскучали. У меня даже звание не отозвали. Теперь я выступаю с такой свободой выбора и с таким полетом фантазии, что получаю от всего еще большее удовольствие, а дети меня просто боготворят».
- «Неужели с громом и молниями?» - вклинился Ойя.
- «Нет, конечно, нет, но к моему артистическому образу примешался теперь  мистический трепет зрителей и это здорово», - Перун Иванович озорно хохотнул и с хрустом вывернул пальцы из суставов.

     Ойя знал, что популярность артиста иллюзионного жанра Громова так велика, что он устаёт купаться в славе, периодически  скрываясь от людских глаз, и где бы вы думали? Да у бабушки Ягнеды. Они, как два величайших мистификатора, тяготели друг к другу и с удовольствием общались по разным поводам.
-«Ну а что с русскими?» - задал дежурный вопрос Ойя.
-«Русских ничего не берет. Их неуправляемость феноменальна. Они, как мне кажется, совершенно интуитивно не поддаются никакому вилянию и живут свою жизнь по своим неписаным законам. Я думал, с победой новой религии они окажутся в другом лагере, и утрату нашего влияния на умы я считал катастрофой. Ничуть не бывало. Победа оказалось пирровой, а русские сохранили свои ценности в неприкосновенности. Новая вера прогнулась максимально и фактически создала гибрид двух верований, не будучи в силах что-то изменить в их укладе. Даже я, когда хожу в храм, чувствую себя вполне комфортно. Вопрос в другом, что ждет всех нас в будущем, которое закрыто. Эрозия и многофакторные наслоения размывают здоровую некогда основу. Праздность – самое трудное испытание, к которому люди оказались не готовы. Идет медленное разложение генотипа и разрушение психической стабильности. Им нужны испытания. Как учит новая религия – душа растет в горестях, а где они? Больше всего их структура разрушается из-за отсутствия ясного и понятного противника, конкурента, врага. Образ размыт и это самое скверное. Четкость, простота и ясность сменились сладким болотцем сытости, лени и комфорта. Бороться не с кем и незачем. Поэтому мое нынешнее ремесло весьма популярно. Безобидно, развлекательно и щекочет мистические рецепторы сознания».
 
     Ойя почувствовал дурноту. Приступ быстро прошел, но горечь и тошнота остались где-то в желудке. Он знал, что перемещения во времени влияют на физическое состояние абонента. Особенно оно вредно для взрослых особей. Теперь ему стало ясно, почему он сподобился роли эксперта, будучи самым молодым в группе. Высокий показатель интеллекта и молодость – вот качества, необходимые для выполнения миссии прикладного аналитика. В юности всем кажется, что наш ресурс бесконечен и, когда начинаешь чувствовать, что это не так, что еще пару перемещений и нужна серьезная реабилитация, наступает момент истины, и каждое перемещение стараешься дозировать максимально осмотрительно, чтобы успеть выполнить задачу. Ойя не видел серьезных ошибок в подборе встреч, но и не ощущал, что экспертное заключение уже завершено. В постоянно работающем сознании еще не сложилась кристально четкая мозаика мира и  динамика его развития. Еще оставались неясности, что будет дальше, хотя уже с полной очевидностью можно было заключить, что ресурс влияния на исторический процесс атлантов и гипербореев, вросших, казалось бы, в плоть и кровь земной жизни, полностью исчерпан. Они не в силах оказать влияние на этот ревущий неуправляемый поток времени. Попытки найти точки опоры в других, может более преуспевших народах, дали еще меньше надежд.   Продажность и управляемость этих народов местными элитами оставляли еще меньше надежд.  В русских еще жили зерна неожиданных поворотов, диких выходок, взрывных поступков, еще живы крупицы, заложенные Горынычем и другими, способные дать плоды, иные решения.  Разболтанность, нигилизм, неуправляемость русских совершенно неожиданно сыграли спасительную роль. Мечтательность, мистицизм, неожиданность взгляда на простые вещи сохранились. Пресс цивилизации не выгладил души русских как остальных, давно уже ставших двухмерными как лист бумаги, и это оставляло надежду. Падая в обморок, Ойя похвалил себя за эту мысль и потерял сознание…

     Липкая дурнота отпустила, Ойя открыл глаза и увидел над собой встревоженные незнакомые лица врачей. Увидев Перуна Ивановича, он все вспомнил и попытался подняться. Поняв, что может угодить в больницу, попросил Перуна Ивановича оставить его у себя.  Тот понял, переговорил со старшим,  они перенесли Ойю на диван и, сделав укол, тихо удалились. Ойя уже почувствовал себя окрепшим и с извинениями откланялся. Заглянув в глаза друг другу, они с пониманием улыбнулись и простились как старые товарищи. На прощание Перун Иванович наклонился и шепнул: «Надежда есть. Все будет неплохо, друг любезный, поверь моему опыту. Я этот народ нутром чувствую».

     Оказавшись на воздухе, Ойя присел на скамью и мысленно попытался привести себя в порядок. Сердце гулко бухало где-то под ребрами, и шум в ушах мешал сосредоточиться. Просмотрев хроноскоп, он убедился, что ресурс исчерпан, нужна реабилитационная пауза, иначе будет еще хуже. Он подумал, что можно отлежаться в какой-нибудь гостинице, но, оглядевшись на этот праздник жизни беспечный и пустой, затосковал. Опять потянуло к ней, в XV век. «Она бы меня мигом оживила» - мелькнуло в голове. «Была, не была» - уже чисто по-русски пробормотал Ойя, набрал заветный набор цифр и, теряя сознание, метнулся туда же в Москву, но только пятью веками раньше…

     Он материализовался там же, на задах Яузы, и, чувствуя себя изможденным старцем, вяло побрел в сторону Кремля. Перейдя мост в устье Яузы и вступив в Зарядье, он нос к носу столкнулся с усталым ратником, давеча уставившимся на него в толпе. Еще не очень понимая зачем, тот жестко схватил Ойю за плечо как  клещами. Ойя почувствовал силу воина и взглянул ему в глаза.  Видимо боль и немощь Ойи были так очевидны, что налившиеся кровью глаза парня помягчели и даже улыбнулись.
 
  Ойя слабо попросил: «Помоги, брат, подбрось, здесь недалеко, не знаю, как дойду, плохо мне».
«Да я вижу», - ответил парень с усмешкой, и как перышко подхватив Ойю за пояс,  вскинул на круп лошади позади себя.
 
Ойя благодарно обхватил его мощный торс двумя руками и, прильнув щекой к холодному металлу кольчуги, затих. Круп лошади размеренно раскачивал туловище, а спина воина, как ствол дерева, давала ощущение надежности и опоры. «Откуда путь держишь, болезный?» - спросил парень. Ойя пролепетал, что он княжич из Серпухова. Развернувшись, всадник протянул крепкую лапу и, поздоровавшись, представился, что он Никита из Боровска. Ойя был рад знакомству. От Никиты исходил здоровый положительный заряд энергии. Простота, с которой они сошлись, приятно его поразила. В этом тревожном мире, в этом неспокойном времени сходиться с кем- либо было трудно и даже опасно. Но Никита был из той породы сильных прямодушных людей, которые охотно с тобой сходятся, полагая, что если ты не враг, то значит друг. Эта особенность свойственна людям военным, сильным, уверенным в себе. Так, похохатывая и подтрунивая друг над другом, они доехали до Зарядья, и Ойя первый раз с подлинной искренностью обнял как старого друга Никиту и, пообещав обязательно его найти, в Боровске спешился и побрел к заветному дому в три оконца. Оказалось, что сил и на это не хватает, и он, держась за сердце, присел у обочины прямо в крапиву. Голова опять закружилась, замелькали эпохи, и сознание перестало ощущать реальность…

      Очнулся он на руках у Никиты, который краем глаза увидел, как его попутчик мешком повалился в крапиву, и вернулся. Теплые губы его коня ласково прикасались к бледному лицу Ойи. Никита, увидев, что Ойя пришел в себя, воскликнул: «Ну тебя и на минуту нельзя оставить, на ногах не стоишь! Куда тебя донести, болезный?» Ойя скосил глаза и показал заветный палисадник, едва выглядывающий из-за рябины. В голове шевельнулась мысль: «А ждет ли его здесь кто-либо?» Отогнав дурные мысли, он попросил Никиту отнести его туда. Ноги не слушались, и друг так и донес приятеля до заветного крыльца и постучал в оконце. Дверь распахнулась и бабушка с внучкой, заохав и заголосив, проводили гостей в горницу и общими усилиями уложили Ойю , который опять погрузился в забытье, на лавку. Никита, с любопытством оглядевшись, взволнованно рассказывал, как его приятель чуть не отключился в придорожной крапиве, так и не дойдя до дома. Все перекрестились на образа, благодаря Господа за удачное разрешение событий, и что больной наконец в доме и покое. Наконец Никита встал и, деликатно сказал, что ему пора уходить. Не тут-то было, повиснув на его мощных ручищах, женщины его не отпустили. Он сдался и уселся на лавку в красный угол. Моментально на столе появились припасы:  капустка, огурчики и горшок духовитых щей. Их густой, настоянный в печи дух, дополняя домашнее тепло, сделал уход гостя просто невозможным. Он с любопытством осмотрел типичное русское жилье с половиками, печью, рушниками и кружевными занавесками. Оторопело уставился в раскрасневшееся лицо девицы. Ее глаза горели, щеки пылали на фоне соломенно-желтых волос. Ее молодое тело упруго проглядывало сквозь посконный сарафан. И еще, он с грустью отметил, что ее сияющие глаза неотрывно глядят на бесчувственно бледное лицо Ойи.  Бабушка, тем временем, принесла из своих запасов какие-то настойки трав и, смешивая их у окна, готовила какой-то сбор для Ойи.

     Когда первый глоток эликсира растекся по телу, Ойя открыл глаза и удивленно огляделся. Увидев Стешу, он потянулся к ней, и она радостно устремилась навстречу. Присев на лавку, уложила его голову к себе на колени. Блаженная слабая улыбка так и осталась на его лице. Выпив ковшик бабушкиного зелья, он забылся сном. Бабушка тем временем устремилась потчевать гостя, не сомневаясь, что ее зелье поможет непременно.  Никита размяк, перекрестился, жахнул придвинутую чарку медовухи, и, вытерев ус, чинно и как-то церемонно начал есть щи. Женщина, и старая и молодая, замерли, подчиняясь русскому обычаю не мешать гостю насытится. И только когда тот довольно распрямил спину, забросали его взволнованными вопросами. Никита, размахивая ручищами, рассказал то немногое, что сам знал и видел. Женщины охали, всплескивали руками, жалостливо косились на Ойю, который уснул сном человека, добравшегося до дома. Наконец  Никита откланялся и ушел, пообещав, что завтра проведает больного друга.
 
     В полумраке комнаты, за неспешным разговором женщин о том, о сем, Ойя спал на мягких коленях Стеши, как никогда не спал в своей жизни. Словно прибой волнами проходил по его телу, вызывая головокружение и полный покой в душе. Сквозь калейдоскоп последних событий всплыли слова Велеса о том, что жизнь прекрасна сама по себе, без каких либо дополнительных бонусов…он это понял и ощутил и именно сейчас…

     На следующий день он проснулся и почувствовал, что ему чуть лучше. Жизненные силы постепенно аккумулировались в молодом организме. Он лежал один в горнице и перебирал в уме события последних дней.  Понимая, что еще не готов, что экспертный отчет лишен главного – вывода, за которым он, собственно и послан. Он понимал, что для того, чтобы сделать выводы, нужны документальные исследования, и тогда выводы появятся неизбежно. Его исследование – это всего лишь одиночный рейд по верхушкам событий. Что можно извлечь из коротких свиданий с одиночными экспертами, не имеющими возможности делать сравнительный анализ событий, перемещаясь во времени, так, как это может делать он. И все же, информация собиралась в мозгу, и ее количество рано или поздно должно было перейти в качество…

     В горницу впорхнула Стеша, засуетилась, напоила Ойю лекарским снадобьем и, пресекая какие-либо попытки встать, сказала, что сегодня к вечеру поведет его в баню, а пока пусть отдыхает. Ойя счастливо улыбнулся и блаженно задремал под нежное переливчатое пение многочисленных колоколен Зарядья, зовущих прихожан к заутрене. Выспавшись к полудню, он услышал возню за дверью и басовитый мужской говор. Наконец послышалось шарканье о половики и тяжелые шаги в сенях. В горницу ввалился Никита с лукошком земляники и белоснежной тушкой петуха. Веселые глаза, мощные руки и сильная шея придавали всему его облику основательность и чувство надежности. Похохатывая и покручивая усы, он вошел вместе со Стешей в горницу, отчего в той стало  как-то тесно и тепло. Поприветствовав болезного, он отметил ответный блеск в его глазах как хороший знак и поставил подарки на стол. Стеша засмеялась, мол, нечто мы петуха своего не найдем? Ойя был тронут вниманием и теплотой, исходившей от этих людей, еще недавно совсем незнакомых, а теперь кажущихся совсем родными. Попытался сесть, но Стеша решительно удержала его за плечи с характерным говорком: «Но, но, но!» Ойя вдруг почувствовал, что слезы, о существовании которых он только читал, вдруг неудержимо протекли куда-то к ушам. Они оба, смущенно похохатывая, повернулись к иконам и осенили себя крестным знамением. Вдруг в горницу вошла бабушка с двумя корзинками, из которых торчала зелень и всякая снедь. Поцеловав Никиту и усадив за стол, сказала, что скоро будем обедать. Ойя блаженно задремал и, почему-то вспомнив Бабушку Ягнеду,  подумал, как там она, и хорошо бы увидеть здесь и ее, в этом теплом доме.
 
     Вечером он проснулся и ощутил даже некоторый прилив сил. Волны прибоя уже не кружили голову. Женщины хлопотали у печи, и в горнице пахло черникой и ржаным хлебом. Ойя упивался этими запахами, не очень понимая еще их принадлежность. Стеша, усадив его на подушках, дала большую глиняную кружку с густым куриным бульоном и какими-то кореньями. Черный хлеб с бульоном показались божественными впервые в жизни. Он понял, что же такое волчий аппетит и почему он волчий. Стеша с ложки покормила его земляникой с молоком, и он чувствовал, как силы медленно, но верно возвращаются. Стеша напомнила, что следующий этап лечения у них баня. Они тихо прошли через двор и спустились к Москве реке. На берегу стояла неприметная избушка с мостками среди кувшинок. Войдя в баню, на него накатил шквал новых запахов. Сухие травы, березовые веники, полынь, чабрец, он и не догадывался, как много всего и как это все духовито источает запах в тепле предбанника с белыми досками пола и черными стенами. Он застеснялся раздеваться, но увидев Стешу, раздевшуюся до белой нижней рубахи, разделся тоже, оставшись в подштанниках. Надев на него шапку и на свои руки рукавицы, она втолкнула его в парную. Сухой жар заставил Ойю невольно втянуть голову в плечи. Она постелила прохладную кошму на верхний полок и, уложив Ойю на живот, присела рядом. «Грейся пока», - сказала Стеша и плеснула на раскаленные камни ковшик кваса. Жаркая волна почти обожгла плечи. Спасало только то, что лицо уткнулось в душистую свежую траву. Прохладное дыхание через траву и горячие волны по телу давали возможность блаженно расслабиться и не убежать. Он лежал в полузабытьи и краем глаза наблюдал за энергичными движениями Стеши по подготовке веников в кадушке и извлечению пара из камней, накидывая на камни квас, источающий хлебный аромат. Мысли кружились в пассивном танце, было невыразимо сладко и горячо. Сильное тело Стеши просвечивало сквозь рубаху и манило своими округлыми, полными здоровья формами. Пот струился по ее телу, проявляя подпрыгивающие упругие груди и торчащие соски. Она разрумянилась, волосы облепили спину.  В клубах пара она была похожа на колдунью, порхающую по тесной парной. Наконец она скомандовала, чтобы Ойя снял портки и лежал на полке, вытянув руки вдоль тела. Она поднялась над ним с двумя березовыми вениками и начала ими выполнять легкие подметающие движения. Ойя вжался в полок. Он впервые оказался в бане, хотя как Серпуховский княжич, должен был все хорошо знать. Стеша исполняла вениками какой-то ритуал, еще не прикасаясь к телу. Горячие волны гуляли по телу. Наконец, легкое касание и, уже поглаживающие ритмичные удары. Было жарко и сладко одновременно. Она приговаривала какие-то рифмованные то ли прибаутки, то ли заклинания и в такт всхлестывала вениками распластанное тело. Он потерял ощущение времени и пространства. Горячий пар, ритмичные удары и заклинания, исполняемые Стешей, вызывали ощущение  другого измерения. Он уже не понимал, жив или умер. В его слабом теле едва- едва пульсировала жизнь, и, как бы в невесомости, оно подчинялось только магическим взмахам веника в клубах горячего пара. Наконец, когда его вздохи готовы были перейти в стоны, Стеша его подхватила за талию и, набросив на свои плечи его руку, потащила к выходу, он едва перебирал ногами, повиснув на ее крепком плече. Они вывалились в дверь на улицу и с размаху рухнули в прохладу  реки. Его легкие, рискуя взорваться, глотали прохладу и воздух, а тело ожило и инстинктивно забарахталось в воде. Он почувствовал, что жизнь мощно вливается в каждую клетку тела. Рядом находилась Стеша и зорко наблюдала за состоянием Ойи. Она увидела признаки пробуждения жизненных сил и удовлетворенно улыбалась. Молодой организм, получив встряску, набирал обороты. Выскочив из воды, он понял, что совершенно голый и, засмущавшись, скрылся в бане под смех Стеши. Она вышла из воды вслед за ним и, скинув рубаху, растерла Ойю льняным полотенцем. Тело горело, Ойя очумело залюбовался ее близостью и наготой. Стеша заботливо, как ребенка, обтирала Ойю, приговаривая забавные прибаутки. Он чувствовал ее прохладное тело, вздрагивающие груди, мокрые волосы, облепившие спину, и плоть его восстала. Не зная, что делать, он растерялся, а Стеша радостно прижалась к нему, восхваляя Господа за то, что ее питомец выздоравливает и демонстрирует свои силы и энергию. Не дав ему опомниться, она быстро одела его и оделась сама. Он сидел на лавке, не в силах шевельнуться, блаженно улыбался, глядя на закат солнца, золотящий предбанник и куст крапивы за порогом. Он восхищенно глядел, как Стеша сушит волосы, наклоняясь поочередно, то на один бок, то на другой. Ему остро понравилась красота простых действий и вещей. Глобальные проблемы ушли куда-то, он наслаждался тем, что его мудрые собеседники называли просто жизнью…

     Дома их ждал попыхивающий самовар и неспешный говорок женщин о том, о сем. От горячего чая с медом он еще раз пропотел и, влюбленно глядя на Стешу, произнес слова благодарности за исцеление. Женщины радостно крестились и, благодаря Господа, обращали взор в красный угол, к образам. Ойе было непривычно это православное поведение, хотя органичность, с которой оно происходило, создавало иллюзию общения с Господом, и даже понравилось Ойе, хотя его симпатии были, конечно, на стороне Перуна и компании.
 
      Он не смог не отдать должное новой вере, преобразовавшей жизнь этого народа. Изменилась архитектура, образ жизни. К счастью, не изменилась ментальность и все лучшее, что в этот народ было заложено пантеоном старых  гиперборейцев. Несмотря на свою кажущуюся индифферентность, этот народ оставался самим собой, проходя сквозь века, перемены и испытания. Его самодостаточность поразительно противостояла множеству всевозможных искушений и слабостей, испытывающих любой народ на прочность фундаментальных понятий и истин. Атланты легко находили сторонников своей идеологии подавления, играя на  тщеславии и жестокости во имя власти. На эти искушения ловились все, и даже многие русские, но только они ухитрялись противиться порабощению одного народа другим. Даже осуществляя свою экспансию на восток, они практически ассимилировали  былых недругов и делали их друзьями. Они создали колоссальную империю, которая с годами должна была стать монолитом. И достигнуто это было практически полным отсутствием имперских рефлексий со стороны титульной нации – русских. Их простота и нетребовательность спасли от гибели не один народ. Все империи построенные атлантами: испанская, британская, голландская, португальская, английская рано или поздно распадались, потому что строились на том же принципе  порабощения и жестокости. Свойство русских оказалось уникально и неизменно.  Доброжелательность и толерантность  оказались для многих проводником в  будущее. Они это делали естественно, без какой либо натуги, и это работало. Не выпячиваясь,  творили вокруг себя иную реальность, которая, будучи до конца непонятной со стороны, многих просто раздражала.  Так, в сущности, сформировалась извечная неприязнь атлантов и гиперборейцев, проповедующих противоположные тактики успеха. Жаль, что мир оказался расколот на две части. В этом противостоянии атланты и гиперборейцы, израсходовав свои жизненные  ресурсы, оказались не в силах оказать влияние на судьбы мира, ставшего многоликим и неуправляемым.  Ойе не хватало последнего звена, чтобы поставить точку в своем исследовании. Он не мог ответить на главный  вопрос, отпечатанный в мозгу его учителями. Что будет дальше и есть ли выход. Найдет ли человечество верный путь к дальнейшей  будущности или прекратит существование, погрязнув в болезнях, вырождении, междоусобицах. То, что человек слабеет и разлагается от поколения к поколению, было довольно очевидно. Глядя на Никиту или Стешу, и на то, во что их потомки превратятся через лет пятьсот. В изнеженные, болезненные, хрупкие, а главное, психически уязвимые особи. Бесцельность и бесполезность, вот идеалы, во имя которых целые цивилизации готовы извести все ресурсы и все резервы.  Ум, который блестяще вывел людей из дикости, стал инструментом развлечения и онанизма. При этом мир  не стал безопаснее, угроз стало не меньше, а больше. Чувствуя опасность и ища выход, некоторые индивиды предлагали что-либо изменить, и это говорило об одном, что разум жив, но сила инерции сильнее. Нужна объединяющая все человечество идея, способная изменить ценностные ориентации людей пока еще не поздно. Этот поворот могла совершить, например новая вера или глобальный катаклизм, перед лицом которого каждый окажется на грани выживания. Дары и достижения цивилизации перестанут иметь значение. Ничего не сплачивает людей так эффективно, как общая цель и общие трудности. «Чепуха! - одернул себя Ойя, - нельзя заниматься пустыми построениями. Великий Потоп уже был и это уже не оригинально».

     Стряхнув с себя тяжкие раздумья, он опять залюбовался Стешей, ловко орудующей у печи. Ее ловкие  движения и природная грация вызывали эстетическое удовольствие. Она пребывала в той поре взросления, когда юность дает толчок следующей жизненной программе.  Все ее жизненные силы, молодость и яркая красота ведут к одной цели – осуществлению репродуктивной функции. Острая жажда любви и ожидания чего-то нового делали ее невероятно привлекательной.
 
     Периодически приходил  Никита, с которым у всех сложились почти родственные отношения. Каждый раз он приносил то лукошко свежей рыбы, то зайца, то курицу. Женщины радовались мужской подмоге и моральной поддержке. Между делом, парни перекопали весь огород, починили кое-какое имущество и инструмент. Родители Стеши, жившие в селе Челобитьево, погибли от  очередного набега татар, и внучка с бабушкой коротали век вдвоем, благо Москва в то время была островком спокойствия в бурном человеческом море. Здоровье Ойи постепенно приходило в норму и, к началу зимы, он заметно окреп. С первыми морозами он впервые ощутил прелести русской зимы и не уставал удивляться  способности русских переносить холод. В отличие от всех без исключения народов только русские не испытывали  страха перед суровым климатом. Пытаясь понять это свойство, он пришел к выводу, что чтобы не испытывать дискомфорта по отношению к холоду, надо внутри иметь некий жизненный огонь. После сумеречных миров зима для Ойи казалась просто смертельным испытанием. Наблюдая, как люди, забавы ради купаются в проруби, он не уставал восхищаться той естественностью и легкостью, с которой это происходило.  Во время бани он и сам пробовал купаться в ледяной воде, но это всегда было преодолением и невероятным подвигом, после которого надо было долго отогреваться в парной. У них же это происходило радостно и просто. Он знал, что существуют приемы закаливания и методики привыкания к холодной воде, но массовым свойством не испытывать страха перед холодом обладали только русские. Этим, наверное, объясняется их способность осваивать полярные и приполярные территории. Присоединение Сибири русскими, а не китайцами имеет простое объяснение: одни считали эти земли непригодными для жизни и отгораживались от них Великой китайской стеной, а другие наоборот – их осваивали. Если для одних холод был чем-то враждебным, для других таковым не являлся. Тяга русских на север объясняется еще  их гиперборейской родословной. Когда ледник наступал, они перемещались на юг, вплоть до Палестины и Египта. Когда же он ушел за полярный круг, русские следовали за ним в безотчетной тяге к своей прародине. Выживание в приполярных областях сформировало менталитет, не похожий на характер жизни в жарком климате. Интенсивная работа коротким летом сочеталась с размеренной работой зимой. В результате зима стала почти праздничным временем года. Вся поэзия, лирика обращена к зиме, как к времени раздумий и лирических рефлексий. Привычка работать рывками и довольствоваться малым сформировала  характер, не склонный к роскоши и, при взгляде со стороны, довольно пассивный.  Только это ошибочное мнение -  пассивность в условиях севера грозит смертью. Поэтому за пассивностью стоит точный расчет об обеспечении необходимого оптимума. На роскошь и избыточность нет времени. Все или почти все должно быть произведено за теплый сезон. Романтизм в сочетании с созерцательностью и предприимчивостью сформировали уникальный тип с редкими качествами.  Этот тип идеален для условий выживания. В условиях сытости и праздности он может стать непредсказуем. Склонность к саморазрушению способна стать доминирующей чертой. Этим людям всегда нужна конкретная цель трудная, но выполнимая.

     Эти размышления никак не выводили Ойю на нужный ответ. Он чувствовал, что ходит кругами, а решения нет. Исподволь он ощутил, что ему нужен совет, и  этот совет может дать только мудрая Ягнеда. Только она держала в руках ниточку, соединяющую мир гипербореев с миром атлантов. Ниточка слабая, но в ней теплилась хоть какая-то надежда найти выход. Чувствуя себя достаточно окрепшим, он засобирался в путь-дорогу…

РОД

     Последним кирпичиком, окончательно прояснившим для Ойи картину разложения и деградации, стало возникновение  «Сублимата» или, в просторечии «Вторика». Сделав скачок в будущее, он встретился с легендарным Родом, прародителем всех славян. Тот поведал ему новости последних столетий.

     В соответствии с библейскими предначертаниями о том, что благими намерениями моститься дорога в ад и что образ царя тьмы явится в личине мирового блага и избавления, изобретение сублимированных продуктов питания было воспринято  именно так. Исчезновение нужды и голода, установление всеобщего благоденствия. Не тут-то было….

     Все началось с  изобретения, перевернувшего весь мир и, как казалось, изящно разрешившего две давно назревших проблемы: ликвидации свалок и проблему голода. Свалки в XXI веке уже готовы были поглотить, свести на нет усилия человека по созданию комфортной среды обитания.  Великолепные мегаполисы, красивые и удобные, кичливые и амбициозные, оказались в кольце банальных свалок.

     Человечество изобретало различные способы утилизации, но они оказывались каплей в море мусора, которое ширилось и разбухало, охватывая каждый мегаполис гниющим кольцом. И вот, как избавление, выход, озарение из, казалось бы, безвыходной ситуации  явилось изобретение биосублимационной технологии по переработке любых органических отходов, я не оговариваюсь, именно любых. Как известно, борьба с мировым голодом во все века сопровождалась расслоением мира на две части – голодающую и процветающую. Эта борьба всегда осуществлялась по остаточному принципу и результата дать не могла.  Процветающая часть мира, страдала от переизбытка производства.  Мегаполисы, уже выглядевшие вполне благополучно, оказались окружены плотным кольцом территорий, отравленных отходами. Объемы отходов росли, и природа была не в силах переработать этот объем экскрементов цивилизации.

     Когда Ойя добился встречи с Родом, он понимал, что это его последний бросок во времени и надо будет делать окончательные выводы.
 
     Род оказался серьезным индивидуумом с повадками хирурга и пронзительным взглядом. Глядя в пустоту, он ясно обрисовал невеселую картину наметившегося тупика. Человечество резко поделилось на две части: одну - процветающую, другую – деградирующую от голода.  Появление в Японии молодого амбициозного биохимика Або Таки с его гениальным методом биосублимации органики, было воспринято  как вселенское избавление от извечной зависимости человека от голодного существования. Этот метод на первый взгляд и вправду казался избавлением мира от голодной нужды.  Несбыточная мечта человечества, оказалось вдруг ощутима и достигнута.  Сытая часть мира, страдающая от перепроизводства чего-либо,  нашла элегантный метод избавления от каких-либо отходов, а неблагополучная  - получала из этих самых отходов сублимированный белок. Всевозможные экспертизы показали, что разложение отходов до исходных молекул с последующей сортировкой, очисткой и обогащением витаминами, минералами и прочими ингредиентами, позволяет создать продукт, ничем не уступающий обычным продуктам питания. Этот метод блестяще подтверждал идею о том, что все в мире состоит из единого набора элементов из молекул, аминокислот,  атомов  все тех же первичных кирпичиков таблицы Менделеева. Надо только их разложить и заново сублимировать, очистив от нечистот.

     На гениального изобретателя обрушилась лавина наград и званий. Он стал именоваться спасителем человечества. Род горько вздохнул и сказал, что все так и было. Только отдельные, как казалось всем, чудаковатые философы, теологи и поэты продолжали брюзжать, что из мертвой материи не получить животворный продукт. Вспоминали предания про живую и мертвую воду и другие мифические источники. Их поднимали на смех, людям нравилось кичиться новым уровнем знаний и технологий.   Эпитеты равенства человека с божественным звучали все чаще. Самый строгий экспертный анализ сублиматов показывал их безупречное качество и энергетический уровень, превышающий уровень традиционных продуктов. Голод был побежден, а  органические отходы жизнедеятельности  стали стремительно исчезать с лица земли.
 
     На фоне всеобщей эйфории  незаметно пошли на убыль объемы производств традиционных продуктов питания. Не выдерживая конкуренции в затратах на их производство, объемы падали, а цены поднимались. Сублимат, как более технологичный и универсальный продукт, постепенно вытеснял архаичные технологии. Однако  состоятельная прослойка общества не спешила отказываться от традиционных изысков, подчеркивая тем самым свою избранность….

     Так постепенно  стало происходить  расслоение продуктов питания на элитные – доступные самым высшим слоям общества и сублиматы – доступные всем остальным.
 
     На фоне этих событий как-то незаметно прошла информация, что Або Таки ушел из жизни, сделав себе харакири, а прощальная записка, в которой он просит у неба прощения, вообще не была никем понята. Между тем мир стремительно распадался на две части. Одна часть  стала еще более  аристократичной, а вторая – динамичная и энергичная в первой фазе, оказывалась лишена   стратегической цели во второй. К тому же со сменой нескольких поколений стало очевидно, что потребители сублимата проживают жизнь, существенно отличающуюся от традиционной. Их жизнь, пережив бурный подъем в активной фазе, быстро идет на спад во второй. В то же время, «традиционалисты» проживали жизнь в полтора-два  раза большую и практически в едином жизненном ритме.  Это устраивало одних и совершенно не устраивало других. Вопиющее неравенство должно было закончиться взрывом и ничем другим. Опять проснулись философы и в полный голос заговорили о том, что кроме безупречного химического состава сублимата, он лишен  животворной энергии жизни, что совершенно понятно поэтам и художникам, но совершенно непонятно прагматикам от науки, ведь с точки зрения структуры, молекул, связей и цепочек  все оставалось безупречно.

     «Я полагаю – сурово сказал Род – что из ученых это первым понял Або Таки и ушел, осознав, какую необратимую реакцию он запустил в мире. Что-либо остановить он уже был не в силах. Возможности человека в очередной раз оказались ничтожными в сравнении с глубиной процессов, происходящих с живой материей».

     Род грустно вздохнул, и посмотрев на Ойю, мечтательно сказал: «Детство человечества было прекрасно в своей наивности и искренности, а теперь оно несется куда-то все быстрее и быстрее». Ойя,  похолодев, наблюдал, с какой душевной болью он это произнес. Пот проступил на насупленном лбу.  Мрачная сосредоточенность не скрывала, что этот, некогда Великий Род всех славян,  растерян, подавлен и не знает что делать. Ойю опять залихорадило как прежде…. Он обнял этого сильного Гиперборейца и поспешно откланялся, отметив про себя его странный наряд, являющийся воплощением новейших технологий. Он окрашивался синхронно испытываемым эмоциям в различные цвета и оттенки. В момент прощания этот цвет был депрессивно серым…

     «На что тратятся силы и ум людей», - горько вздохнул Ойя, и, чувствуя, что силы уже на последней точке, полетел по зову интуиции туда, где ему могли дать совет.

ЯГНЕДА

    Лес из солнечного бора незаметно превратился в дремучую тайгу. Ойя ощутил  момент, когда был впущен за заветную черту, охраняемую заклятьем Ягнеды. Никита проводил его до заветного поворота, со дружеской теплотой понимая, что если что, Ойя не сможет защититься от  нападения лихих людей. Наконец из-за густого лапника проглянула избушка, и Ойя вышел на поляну, сплошь покрытую грибами. Ягнеда ждала его на пороге и глаза ее светились улыбчивым теплом. Он с особым теплом прижал к груди ее хрупкие плечи и неожиданно троекратно поцеловал. Она растрогалась и даже прослезилась. Они сели напротив и, с улыбкой глядя друг на друга, обменялись сумбурными фразами типа: «Ну как ты? Ну что ты?» и так далее. Наконец Ойя произнес: «Бабушка, мне нужен твой совет и твоя помощь». Она посерьезнела, ощутив внутренний груз  своего правнучка. «Слушаю, мой хороший», - напевно произнесла она на старый гиперборейский манер, глядя ему в глаза.
 
       Ойя начал издалека. Рассказал вкратце  историю, противоборство двух конкурирующих рас. Она слушала и проникновенно кивала, отмечая ключевые моменты рассказа в знак согласия. С особым интересом она слушала неведомое ей будущее. Когда все было рассказано, он почувствовал, что Ягнеду пронял драматизм ситуации. Подняв на него ясные свои глаза, она только спросила: «Неужели все так плохо?» Ойя только горестно кивнул. Тщательно взвешивая слова, он сказал, что, как он понимает, единственный выход из тупика – прекращение вековой конкуренции и совместные усилия по поиску выхода, и что это может сделать только она. Она вздрогнула и задумалась. «Как можно призвать атлантов к сотрудничеству? Это же невозможно», - в раздумье произнесла она. «Это возможно только при одном условии, – возразил Ойя – если не объяснить им, что мешая друг другу, мы только ускоряем агонию. Совместными усилиями мы сможем повернуть мир в нужном направлении. Нужна сила, способная объединить всех, устранив какие-либо внутренние конфликты и противоречия ради общей цели». Ойя видел, как глаза Ягнеды, став свинцово-серыми как бы затвердели под влиянием этих слов.
 
     Она выпрямилась и жестко сказала Ойе: «Мне надо встретиться с Кащем.  Я сумею ему внушить крайнюю степень нашего общего положения, а он сможет принять необходимые меры по приведению в чувство своих соплеменников». «Мы все заигрались, мешая друг другу! - горько воскликнула она – он умный, умнее многих своих, он поймет».

     «Ясно, что надо собрать коалиционный совет по чрезвычайной ситуации, совет старейшин, выработать меры и прекратить вековую распрю. Только крайняя ситуация может всех объединить, не смотря на вековую борьбу, такой момент наступил» - жестко молвила Ягнеда и, на глазах у Ойи, ее облик преобразился. Она как будто выросла, распрямилась. Ее лицо, не смотря на возраст, стало благородно прекрасным благодаря уму, силе мысли, которую оно излучало. Глаза сверкали энергией и мудростью, их цвет как будто менялся. Ойя замер, пораженный, до него только сейчас дошло, какими могучими были его пращуры. Он опять ощутил волну дурноты от близости с мощью  истинного гиперборея. Ягнеда, тем временем со словами: «Жди меня здесь», как бы растворилась, оставив после себя свежесть озона и разряды статического электричества.

     Присев на лавку, он с любопытством оглядел убогое жилье сказочной Бабы Яги. Тот образ, какой она оказалась на самом деле, его просто потряс. Такой женской стати и красоты он еще не видел. «Как же трудно, - подумал он – ходить под личиной старой бабки, будучи прекрасной интеллектуальной женщиной». Невольно он думал о ней с возрастающим уважением, с трудом избавляясь от привычного образа сказочной бабульки, божьего одуванчика. Невольно он перелистывал в памяти всех тех, кого узнал, мотаясь по шкале времени. В этом ряду Ягнеда ощущалась настоящей глыбой среди горстки камней.  Душа его переполнилась гордостью за своих пращуров, делающих каждый свое незаметное дело. Кодекс чести не позволяет им опускаться до вульгарного менторства, и они вынуждены веками исподволь и незаметно вести свою просветительскую работу. Любой народ может сломаться, если узнает, что его кто-то пестует как  малое дитя. Вот и приходится работать почти на уровне клоунады, закладывая в неразумные головы крупицы каких-то истин. Ойя невольно поежился, представив подвижническую деятельность этих людей на протяжении тысячелетий. Неудивительно, что многие, устав от тщетности своих усилий, результаты которых проявятся, бог знает когда, а то и никогда, уходят в сторону временно или навсегда и погружаются просто в жизнь, в ее сладкое течение. Ойю не покидало чувство, что он верно поставил на Ягнеду, сам того не сознавая. Она как великая женщина могла сделать невозможное, и она единственная имела мосток в тот лагерь. И только она могла преодолеть вековой антагонизм двух концепций. Как женщине ей было легче подняться выше амбиций, для мужчин почти всегда непреодолимых. Убогая утварь лесной избушки теперь воспринималась Ойей как блистательно срежиссированный антураж, и он удивлялся, что и сам все принимал за чистую монету. Неприятно кольнуло чувство собственной наивности и ощущение себя экспертом еще «в коротеньких штанишках».
 
     Наконец пахнуло свежестью и перед ним материализовались две фигуры. Легким взмахом Ягнеда раздвинула пространство и три фигуры, включая Ойю, уже стояли в центре зала на дивной красоты ковре. Стены где-то поодаль тонули во мраке. Кащ приветствовал Ойю вежливой улыбкой, хоть и церемонно, но как своего. Ойя зорко сосканировал перемены, произошедшие в мимике и глазах. Ягнеда, зная, как к ней относится Кащ, как будто исполняла некий магический танец, от которого Кащ находился как будто под гипнозом. Она была прекрасна той властной красотой и грацией, которая доступна только людям, наполненным внутренней силой и магической властью. Она, непринужденно смеясь и демонстрируя полную безмятежность, тем не менее, чутко контролировала реакции и действия Каща. Кащ, как сомнамбула, двигался, не спуская восхищенных глаз с Ягнеды.
«Ягочка, - неожиданно робко тронув ее за рукав, сказал он – можно я задам несколько вопросов нашему юному другу?» Она, сверкнув глазом, промолвила: «Мы за тем сюда и прибыли, мой дорогой». Немного наклонив голову и заглядывая в глаза Ойе, он спросил: «Так Вам показалось, что все так плачевно или есть сомнения?» Ойя, глядя в его бездонные черные зрачки, прокрутил выжимки из своего доклада, сакцентировав внимание на перечислении всех болевых точек человечества в последний период. «Экстраполяции он должен сделать сам, и конечно их сделает» - подумал Ойя. Ему даже показалось, что на мгновение в его черных глазах мелькнул ужас. «Да, - вздохнул Кащ – еще немного, и все может кончиться, это вопрос времени». «Ну, еще век, ну полтора» - пробормотал он. Ягнеда исподволь наблюдала за их информационным обменом и, казалось, уже все знала, хотя Ойя так подробно ей не открывался. В ее прекрасном лице отразилось так много, что Ойя и Кащ не могли отвести глаз. «Мой дорогой, - серьезно и внятно промолвила Ягнеда, глядя уже прямо в глаза Кащу – или ты потрудишься и спасешь ситуацию или это уже не сделает никто. Время взаимных уколов и пикировок надо забыть, хотя бы на время, а лучше навсегда». Она как будто накачивала его энергией, вбивая каждое слово как гвоздь. Ойя невольно залюбовался своей бабушкой. Она еще долго что-то бормотала, и это бормотание превратилось в поток информации, в котором отдельные слова были неразличимы. Наконец он, вскинув голову, заговорил, да так быстро, что Ойя не смог вычленить ни слова из этого информационного потока. Ягнеда снисходительно, но внимательно слушала, и вдруг, взмахом руки остановила Каща. Сказав, что это уже детали, она погладила его по голове и, сказав, какой он умный, произнесла: «Нам надо избрать совет, в который войдут самые трезвые люди. Мы должны изобрести нечто такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Повернуть эту лавину заклинаниями и заговорами уже невозможно. Нужны не отдельные умы, а их сумма. Надо найти простой, некровавый, изящный и остроумный способ поменять менталитет людей. Я берусь вместе с внуком собрать внеочередной сход, тебе  надо собрать своих. Мы изберем самых умных и займемся разработкой конструктивных предложений». Кащ согласно кивал головой, но было видно, что он уже погрузился в размышления: «Где собираемся?»
«Не беспокойся, я думаю,  в тоннеле, – ответила Ягнеда – вне временных и пространственных рамок всем будет удобнее. Доклад сделаем мы с тобой на основе отчета Ойи».
     Кащ согласно кивнул и, попрощавшись, исчез. Ягнеда устало присела на лавку, и они снова оказались в избушке, пахнущей пылью и чабрецом. Она с усталой улыбкой потрепала Ойю за вихры и сказала: «Ну вот, внучек, замутили мы с тобой кашу нешуточную и теперь надо ее умело сварить, а то, знаешь этих  басурманов атлантов, да и наши мужики заносчивы, сил нет. А разнимать их придется мне». Ойя с любовью приклонился к ее плечу и промолвил: «С тобой мы всех победим». До него дошло, что самая незаметная и безобидная Ягнеда оказалась самой что ни на есть великой гиперборейкой, и именно она – залог успеха! «Нужны идеи, иди и думай, ты хоть и малец, по сравнению с нами, но, с другой стороны, кому как не тебе искать новое?» «Почему бы и нет? – подумал Ойя, и перед его внутренним взором пронеслась череда гиперборейцев, с которыми он встречался. Каждый из них мог выдвинуть новую идею. Их будет немало, но победить должна только одна. Кроме всего прочего, антагонизм между атлантами и гиперборейцами на данном этапе перерастет в войну идей и это лучшая форма любого антогонизма.

ТОННЕЛЬ

     К счастью, ни та, ни другая сторона не потеряла мобильности и четкой организованности. Когда Ойя увидел полный зал людей, каждый из которых являл собой яркую личность со своей энергетикой и индивидуальностью, ему стало понятно, почему они тонким слоем размазаны во времени и пространстве. Вместе это было бы непереносимо. Ойя опять ощутил волну дурноты, мешающую сосредоточиться. На этот раз она была мощнее, многократно. Но и Ойя был уже другим, не таким слабым как прежде. Ягнеда, великолепная в каком-то гиперборейском сарафане, управляла этой массой как дирижер оркестром. Зал стих и Ойя отчетливо увидел и  идентифицировал две группировки. У одной превалировали черно-синие лаконичные одежды с вкраплением белого, у другой – красные, коричневые и голубые. Представители разных кланов держались с чопорной предупредительностью. Кащ взмахом руки в черном балахоне призвал всех к молчанию и произнес короткую речь на своем языке. Мыслительный ряд был понятен и представлял собой пересказ доклада Ойи. Ягнеда чутко ловила настроения в зале и, когда он закончил, тут же подхватила рассказ. В ее изложении Ойя увидел очень эмоциональную  творческую переработку своего  материала. Она осветила эмоционально технологическую сторону разложения и деградации. Ее сообщение было настолько глубоким и тонким, что Ойя невольно оценил  ум и талант, способный в столь короткий срок переварить  сухой материал совершенно по-своему. Именно эмоциональные краски, как ему показалось, произвели особо сильное впечатление на публику, и ту и другую. Особенно проняло атлантов, не привыкших к излишней эмоциональности, но сегодня это сработало.
 
     Начались выступления, Кащ и Ягнеда еле успевали регулировать потоки информации. Все  фиксировалась биороботами, напоминающими кальмаров в стеклянных сосудах, которые впитывали получаемую информацию, через странные преобразующие устройства.
 
     Проблема задела всех.  Предложения закрутились вокруг мировых катастроф, либо перевода человечества на ручной режим управления, но это означало паралич воли людей. Все предложения вели к глобальным  событиям, после которых горстка людей должна выжить, и их можно наставить на некий путь. Ойя видел, как злится Ягнеда, как нервничает Кащ, так созгнающие, что настоящего мозгового штурма не происходит. Страсти накалялись; от эмоций и страстей становилось темно в глазах. Кальмары в своих сосудах конвульсивно дергались с выпученными глазами. В полуобморочном состоянии, неожиданно для себя,  он поднял руку и вышел на освещенное место. Его юный вид как будто отрезвил всех, и на фоне мертвой тишины он заговорил: «Коллеги, я повинен в нашем собрании.  Убедившись, что выхода нет, я пришел к многочтимым Ягнеде и Кащу для консультации. Они меня поняли, и поклон им низкий. Я дольше других размышлял о рецепте спасения и давно понял, что всякого рода космические катастрофы, глобальные повороты земной оси – это лишь следствие стереотипности мышления. Я убежден, нам нужен более тонкий, изящный ход, достойный наших великих предков. Я встречался с глубокоуважаемым коллегой Горынычем, психоаналитиком, мистиком и ученым. Он натолкнул меня на некую гипотезу, которая способна решить проблему. Гипоталамус человека имеет нераскрытый ресурс, раскрыв который, проблема решится сама собой. Даже собаки обладают обонянием в тысячу раз более тонким, чем у людей. Тибетские монахи умеют при помощи тайных способов активизировать многократно работу гипоталамуса и, в том числе, центры обоняния. Если люди  начнут ощущать зло, агрессию, грязную, некачественную экологически, зараженную пищу, плохой воздух, плохие продукты с биологически вредными добавками, они начнут расслаиваться на людей, ведущих праведный и неправедный образ жизни. Если люди, при помощи обострившихся органов чувств, научатся отличать плохое от хорошего в самом прямом смысле – проблема решится, и решится безболезненно для всех».
 
     В зале повисла мертвая тишина, затем все оживленно заговорили. На сцену вышел атлант в одежде тибетского монаха. «Досточтимый Нимус» - представил его Кащ.
 
- Я пробовал это средство на себе и, должен сказать, юноша прав, в нем, возможно, решение проблемы. Когда мои чувства обострились, я ощутил, что неправедные люди невыносимо смердят. Благоухают только ведущие соответствующий образ жизни: чистоту в мыслях и умеренное здоровое питание. Сначала я подумал, что на меня сошло просветление, однако все оказалось проще, как объяснил гуру – органы чувств обострились многократно и картина мира вдруг преобразилась. Однако ненадолго, утром все было по-прежнему.
 
     Ойя наблюдал, как его идея, захватив умы,  обрастала  деталями. Рецептура и композиция из трав, не смотря на секретность, оказалась не такой уж сложной. Наконец Кащ взмахом руки  пригласил подняться великого алхимика Парацельса с вопросом, возможна ли разработка такого или аналогичного средства в солидных масштабах. В круге света появился седовласый ученый в черной мантии, это был легендарный, гениальный Парацельс: «Теоретически  разработка препарата возможна, надо только изучить гималайский рецепт, вычленить инициирующее вещество, а разработать его химический аналог не представляется невозможным. Но количество? Боюсь, производство препарата в глобальных масштабах окажется невозможным».

     Тем не менее, это было уже что-то, и все постановили срочно проработать рецептуру средства. Ойя оглядел всех присутствующих и с удовлетворением отметил, как  сплотила всех общая задача. Ягнеда с удовлетворением глядя на Ойю, делала Кащу знаки по переходу к следующему вопросу, выбору Совета координаторов. После долгих дебатов избрали Перуна, двух атлантов, Парацельса, Горыныча и Каща с Ягнедой. Задачей Совета была разработка и реализация плана по осуществлению проекта.  Мало изобрести средство, как его внедрить, сделать массовым? На этот счет Ойя интуитивно полагал, что достаточно перековать одних женщин и передел мира произойдет сам собой. Скоротечность действия  существующего препарата тоже беспокоила, так как решение задачи требовало непрерывное действие в течение целой жизни. Оставшись один, в кругу Каща и Ягнеды, они горячо обсудили все аспекты проблемы и сформулировали техническое задание на средство воздействия.
 
     Разговаривая с Ойей на равных, они как бы подчеркивали его  роль в этом проекте. Ягнеда со смехом сказала: «Если бы не ты, милый мой, мы бы договорились до Потопа или поворота земной оси, что уже в истории бывало.  Все уже устали от ломовых решений». «Кто знает? – подумал Ойя – Может, так и было на совете каких-нибудь лемуров или циклопов». Кащ, влюбленно глядя на Ягнеду, промолвил: «Если бы не ты, Ягочка, не получилось бы ничего». И это была чистая правда…. Яга нежно обняла Ойю и сказала: «Почаще бы отцы посылали из сумеречных миров толковых ребят, мы бы уже жили, не тужили в своих веках». Ойя расцвёл от такой похвалы и ответил, что он всего лишь скромный приготовишка, а вот чего он не мог ожидать, так это того, какие мощные индивиды работают на линии времен. «Про тебя и говорить не буду, ты стоишь их всех» - сказал он, преклоняя голову перед Ягнедой. Та удовлетворенно хмыкнула и, потянувшись, сказала, что давно так интенсивно не работала, и надо бы отдохнуть….

     На следующий день Ойя, как технический куратор  исполнения проекта, навестил Парацельса и, вникая в технические детали, спросил, что ему уже удалось понять по затронутой проблеме. Тот недовольно букнул, что трудно забегать вперед нерешенной задачи. Ясно одно, что тибетский сбор крайне мал и редок, поэтому всемирной панацеи из него не сделать, а вот понять механизм открытия нужной чакры можно, и он над этим работает. Стало понятно, что это композиция летучих веществ с феромонами, и если ее детально изучить, то можно подобрать аналоги химическим путем. С пониманием, что он только раздражает ученого своими преждевременными вопросами, Ойя удалился. Размышляя о том, что если завтра эликсир будет найден и можно будет организовать его в производство, он задумался, как его внедрить глобально и  пришел к выводу, что, скорее всего это должна быть вода, необходимая всем и всегда. А еще лучше, если это будет штамм вируса, способный заразить всю планету в кратчайший срок. Не смотря на кажущуюся простоту первичной идеи, ее реализация в таком масштабе превращалась в еще более серьезную проблему, ведь штамм должен дойти до каждого. Голова шла кругом, но надежда оставалась,  что в процессе работы решение найдется. Ясно, что достаточно «просветлить» одних женщин и селекция произойдет эволюционным путем. И еще надо обеспечить, чтобы «просветленность» передавалась генетически….
 
СОВЕТ СТАРЕЙШИН

     Совет в первый раз собрали вскоре после собрания. Председательствовал Горыныч. Ойя и Парацельс присутствовали в качестве приглашенных. Горыныч, как истинный аналитик, гораздо четче, чем это представлял Ойя, осветил все аспекты проблемы: научный, организационный и технический. Парацельс более подробно осветил научно-технический аспект. В процессе исследования гипоталамуса, оказалось, что активизировать нужный его участок можно как точечно нейроизлучением, так и фармакологически, по аналогии с тибетским методом. Однако  массовость мог обеспечить только метод волновой обработки масс излучением особой частотности. В дискуссию оказались вовлечены все присутствующие, и каждый предлагал свой способ. Вода, воздух, золото, серебро, хлопок, даже наркотики и алкоголь, и, наконец, вирус, как перенос нужного заряда. Парацельс много говорил, постоянно зарываясь в технические детали. Наконец, все сошлись, что универсальным носителем гена является воздух и вода.  Посреди дискуссии Парацельс глубоко задумался и, не попрощавшись, исчез. Все недоуменно переглянулись, но списав исчезновение на эксцентричность гения, продолжили разговор. Ягнеда умело блокировала взаимные нападки, а ее волшебные глаза и манеры укрощали самых колючих и держали под контролем Каща.
 
     Когда Парацельс возник снова, все уже изрядно притомились, а дискуссия, лишенная технических деталей, приобрела этико-схоластический характер. В обстановке всеобщего ожидания он, встав гоголем,  сказал: «Нашел! Неземные вы мои! Мы в нескольких точках земли инициируем средство при волновой поддержке.   В дальнейшем носителем заряда окажется воздух и вода. Кроме всего прочего, надо будет создать трансконтинентальный концерн по продаже ароматизированной воды с зарядом, способным запустить механизм раскрытия чакры гипоталамуса. Только совместное воздействие всех методов обеспечит инициацию в должном масштабе. Люди будут в шоке и ужасе, они не смогут общаться, их будет воротить друг от друга. Должен появиться авторитетный НеоПророк, который объяснит правила новой жизни, обеспечивающие всеобщее благоухание. Дурные мысли, плохая еда, вредные привычки – все станет невыносимо даже самим носителям. Это будет новая эра!  Только праведный образ жизни станет единственно возможным и социальным. Для дурных людей и дурных мыслей не останется  возможности существовать. Все, что считается плохим, станет невыносимо смердить, и так оно в сущности было всегда, только человеческие органы этого  не распознавали. Новую эру мы назовем «Эрой Благоухания».
 
     Все замерли, а потом загалдели, как стая воробьев. Ойя радостно улыбался, но в глубине сознания его свербела мысль: «Не слишком ли все гладко?  В результате какого-то нюанса что-то сместится, и всеобщее благоденствие обернется чем-нибудь неожиданным?! Нельзя воздействовать на одну точку гипоталамуса, не задев другие?  Активизация обоняния может вызвать какой-нибудь побочный эффект?» Уповать оставалось лишь на точность и гениальность авторов метода.
 
     Когда на следующем совещании Парацельс с присущей ему безаппеляционностью заявил, что метод разработан и остается только механизм глобального внедрения, Ойя позволил себе публично усомниться. Парацельс категорично заявил, что если он сказал, значит все. Ягнеда бросилась разнимать спорщиков и заявила, что никто не подвергает сомнению гениальность Парацельса, но всякий новый метод требует проверки на контрольной группе особей. Кащ незамедлительно поддержал Ягнеду, и совет порешил, что будет справедливо прокрутить опыт  на контрольной группе. Против здравого смысла и Парацельс ничего  не мог возразить. Все участники сосредоточились на том, где взять среднестатистических особей, сколько и каких: мужчин, женщин разного возраста, детей; где проводить контрольное испытание; как обеспечить чистоту эксперимента? Где-то на изолированной площади, лучше острове, где демографический состав представляет собой общество в миниатюре, решено было подобрать группу накануне природной катастрофы, в результате которой она должна погибнуть. Такая группа недалеко от Суматры была подобрана. Небольшой остров накануне цунами, где проживало пятьдесят семей, был один священник и обсерватория.
 
     Оказавшись на острове накануне, Ойя  наблюдал  жителей, их темперамент, и в целом убедился, что на среднестатистическую модель общества все вполне подходит. Парацельс на вершине горы организовал пункт управления. Не найдя никаких замечаний, комиссия дала отмашку и Парацельс начал действовать. Ойя, как главный наблюдатель, остался на острове, чтобы испытать опыт на себе.

     Вначале все почувствовали дурноту, особенно дети, за ними женщины, особенно пожилые. Ойя ощутил лишь легкое беспокойство и покалывание где-то в затылке. Островитяне отдыхали, основная часть находилась в церкви. Вдруг он увидел, что из церкви народ выбегает на воздух. Многим стало плохо. Через какое-то время все как будто нормализовалось, но на смену страху и беспокойству пришла какая-то эйфория и безотчетное веселье. Ойя ощутил приступ безотчетного веселья тоже. Когда веселье превратилось в массовое сумасшествие, он забил тревогу и мысленно вышел на контакт с Парацельсом. Изложив свою реакцию и ощущения, он высказал предположение, что произошел перебор и оказались затронуты другие центры мозга. Парацельс задавал вопросы и требовал точных ответов, как изменился вкус, цвет, запах, какие появились акценты и т.д. Ойя охотно отвечал, но пока не мог сказать о главном, видит ли «третий глаз» токсины, зло и т.д. Для этого он вышел на улицу и окунулся в повседневную жизнь.  Сразу стало очевидным, как отдельные люди невыносимо пахнут. Дурные намерения торговцев и прислуги, их намерения и просто тупое раздражение и злоба. Приближаясь к отдельным особям, он различал их эмоции, точнее их тональность.

     Гениальный Парацельс оправдывал свое звание, однако Ойя  ощущал, что поиск еще не окончен, и сам испытывал то безотчетную радость и смех, то дурноту и злобу. Ощутив злобу, он увидел, как от него шарахнулись окружающие. Все говорило о том, что после оптимизации режимов воздействия, все должно заработать как надо. Например, он увидел, как люди обходят мясные ряды и супермаркеты, наполненные товарами с консервантами. Ойя понимал, что эксперимент  может удастся после отладки и шлифовки. Еще он начал понимать, как многое должно измениться в людях и их взаимоотношениях, прежде чем общество придет в равновесие. Фактически это будут другие люди и другое общество с совершенно иным устройством. Огромный информационный пласт из скрытого станет прозрачным, да еще и будет сопровождаться невыносимым запахом. Благоухание помыслов приобретут почти божественный смысл и вкус. Проходя в толпе, он это особенно остро ощущал. Не смотря на сумятицу в людях, их умах и чувствах, довольно четко было видно наметившееся расслоение. Одни дурно пахли, другие благоухали. Женщины резко отличались от мужчин, хотя дурные помыслы были свойственны и тем и другим. Ойя плыл в этом море как Колумб по неизведанным водам. Недоумение, растерянность, страх вспыхивали в толпе, вызывая волну раздражающего запаха. Зайдя в буддийский храм, Ойя внезапно испытал отдохновение,  царящее среди молящихся под сводами храма. Буддизм среди других религий отличается философским, спокойным отношением ко всему, что встречается в земной жизни. Эти люди почти не ощутили открытия в себе нового органа чувств.  Верующие, выполняя заповеди и ритуалы, пережили  переход значительно спокойнее.  Среди людей, ведущих обычный, обывательский образ жизни, происходили  перемены. Дурные мысли, злоба, зависть вызывали у окружающих  резкую реакцию отторжения и неприязни. Браки, лишенные искренней привязанности, стали невыносимы. Ойя почувствовал, что цепочка последствий еще не дошла до своего логического конца, еще могут случиться сюрпризы, которых никто не мог ожидать. Внезапное прозрение людей через органы обоняния сулило непредсказуемые последствия. Временами казалось, что люди сделались невыносимыми друг для друга. А если так, что из всего получится?  А дети? Проблема отцов и детей приобрела  нетерпимые для обеих сторон формы. Ему вдруг начало казаться, что мир готов рухнуть со всеми своими заморочками. Все стало слишком прозрачно. Стыд, как христианское понятие обнаженности перестал существовать. Стыд мыслей перекрыл остальное. Люди невыносимо друг для друга смердили и этот запах дурных помыслов был очевиден. Внешний вид перестал иметь значение, как хорошие или плохие манеры. Люди распознавали друг друга сразу, на более глубоком уровне, и все говорило, что  перемены  неизбежны.  Пока шел эксперимент в масштабах небольшого острова, все было понятно,  но  представить, как это может сказаться на цивилизации в масштабах планеты, не мог. Ягнеда и Кащ выглядели тоже встревоженными и растерянными.
 
     На совете  Кащ долго говорил об  угрозах распада, деградации. Все слушали молча. Ягнеда, как бы подводя итоги, заявила, что эксперимент себя не оправдал, хотя опыт был интересен и поучителен. Всякое вторжение в эмоциональный  строй жизни людей может обернуться катастрофой. Надо что-то изменить в эксперименте и очень серьезно, иначе эффект будет катастрофичным. Слово попросил Горыныч. Смущенно, и как бы размышляя, он пробормотал, привычно повесив нос на указательный палец: «Так господа ничего не выйдет, люди выживали тысячи лет, шлифуя свой генотип; путем селекции выводились в человеческой природе самые ценные качества. Я полагаю, что к селекционной функции ближе всего стоит женщина и ее надо вооружить инструментарием нового типа для правильного подбора спутника, а все остальное сделает природа, путем тиражирования и селекции. Все скверное отомрет само. Выжить должны лучшие».
 
     Все одобрительно закивали. Ойя  отдал должное таланту ученого и экспериментатора. Да, да, да, как он сам предполагал, все надо сделать чуть тоньше и только подправить механизм эволюции. Нужно наделить транслятора большей чуткостью и проницательностью. Женщины, выбирая себе пару для продолжения рода, всегда пытаются распознать качества потенциального отца, и это ключ. Достаточно их сделать более проницательными и чуткими, как задача начнет решаться сама собой. Каждое поколение будет становиться все лучше. Зловонные, с грязными мыслями индивиды вымрут как мамонты.

     «Опять встает вопрос, как реализовать такой проект?  - веско заметила Ягнеда, глядя на Горыныча - Как  это сделать избирательно для женской части общества?» Молчание Парацельса и всех членов совета было красноречивым и безнадежным. Тогда Ягнеда предложила: «Женщина, как базисный репродукционный компонент, здесь занимает ключевую роль. Именно она ведет отбраковку кандидатов, опираясь на свое чутье. Именно она оказывает каждодневное воздействие на ребенка и поэтому сможет влиять на потомство и его нравственные качества. Чтобы наделить ее «третьим глазом», как выразился коллега, нужен некий нестандартный ход. Надо искать  средство, которое используют именно женщина в пору полового созревания…»

     Все удрученно молчали, не понимая, даже приблизительно, как это можно сделать. Помада, прокладки, лифчики, зеркальца и гребешки – вот весь невеликий набор чисто женских штучек. Ойя ощущал холодную безнадежность. Шевельнулась мысль про первый поцелуй, который инициирует «третий глаз», но как это сделать? Он представил, как некий вирус в слюне мужчины вызывает цепную реакцию в организме женщины и происходит прозрение, и усмехнулся. Ягнеда внимательно наблюдала за присутствующими. Все молчали, осознав, что не слишком хорошо знают специфику женских особенностей и по этой причине не в силах найти точку, место, контрапункт, единственный и неповторимый, воздействуя на который, произойдет поворот. «Эх, мужчины, мужчины… - снисходительно произнесла Ягнеда – все же очень просто, в нужный день и час это происходит в каждой женщине уже много тысяч лет, и всегда вовремя, заметьте. Надо лишь инициирующим носителем сделать кровь». Парацельс тут же подключился, оторвавшись от своих размышлений: «Кровь, как носитель виброимпульса, самая лучшая среда». Ягнеда удовлетворенно подхватилась: «Что и требовалось доказать, пасьянс сходится, господа! Сколько, уважаемый коллега Парацельс, Вам понадобится времени, чтобы разработать метод воздействия на кровь?» Парацельс взволнованно затараторил, что надо спуститься до Х хромосом и сделать кровь женщины таким носителем. Ойя слушал происходящее, не понимая, о чем идет речь. Он попросил Ягнеду объяснить все до конца. Она засмеялась вместе с Парацельсом и, как ни странно, с Горынычем. Кащ и остальные напряженно молчали. Ягнеда попросила тишины и произнесла: «Гениальному Парацельсу надо разработать механизм включения «третьего глаза» в результате первого менструального цикла, контакта плазмы крови и девственной плевы. Этот контакт происходит с каждой особью в 13-14 лет. Если в последующий период она будет жить, руководствуясь своими органами чувств, уверяю вас, человечество переменится за 3-4 поколения и будет благоухать как цветочная клумба».
 
     Все повернулись в сторону Парацельса, который что-то писал в блокноте. Спустя гнетущую паузу, он произнес, что, говоря без технических деталей, такой вариант возможен, но пси-излучение может инициировать многое другое. Человек слишком сложен и взаимосвязь его структур очень и очень тонки и зависимы друг от друга, а надо из комплекса вычленить одну прямую связь: кровь – плева – импульс – воздействие на мозжечок. Как замкнуть цепь и не затронуть что-то еще, пока не ясно. Ойя наконец понял и радостно зааплодировал, глядя на Ягнеду. Та ласково потрепала его кудрявую голову и сказала: «Вы, коллега, еще слишком молоды, что, на мой взгляд, достоинство, а не недостаток, так что не переживайте, эти знания еще придут». Ойя смущенно и благодарно поклонился Ягнеде и всему почтенному собранию.

ЭПИЛОГ

          - Мне кажется, мой друг Эл, что люди индиго появились не случайно, а в результате некоего божественнго вмешательства. Ведь весь ход земной цивилизации поменялся в течение одного-двух поколений. Обострение органов чувств как взрыв преобразило все. Города, механизмы,  самокаты вдруг стали не нужны. С открытием Астрала, для людей все поменялось, как и они сами… Люди индиго – это совершенно  новый тип и совершенно иной способ существования в  мире.

     - Все так, мой друг, только  все это результат  закономерный и даже неизбежный. Когда цивилизация уперлась в тупик, сработал механизм самосохранения, открылись чакры и пошла лавина причинно-следственных изменений, противостоять которым оказалось  невозможно. Я знаю, есть версия о неких гуру, учителях и наставниках, которые правили миром не одну тысячу лет. Но где они были во времена Вавилона или Египта? Знания то у них уже были, а что мешало? Мифы это все и сказки. Смешно сказать, что инициаторами последних эпохальных перемен могут быть какие-то атланты и гиперборейцы. Они жили среди нас тысячи лет и что им мешало?  Теперь они заметны среди нас как белые вороны. Еще пятнадцать тысяч лет назад ими пугали детей, и эти сказочные персонажи вдруг произвели революцию генотипа?! Не смеши меня, я и так переливаюсь всеми цветами радуги. Только вдумайся, что ты, Сим Великолепный, обязан своим появлением на свет в качестве высшей формы жизни на Земле не кому-нибудь, а именно Кащею Бессмертному, Бабе Яге и Змею Горынычу…. И он засмеялся, смешно подпрыгивая, переливаясь и подергивая всеми своими псевдоподиями….

                * * * *

     Снова сумеречные миры. Тихо, рассеянный полумрак, все как прежде без цвета и запаха….               
     После сдачи отчета Ойя оказался предоставлен самому себе. Точнее говоря, его действия на Земле вызвали гнев и  раздражение Отцов. Точнее, это была не волна, а целое цунами. «Мальчишка перебаламутил весь реальный мир, объединил Атлантов с Гипербореями, что является грубым нарушением кодекса, вторгся в естественный ход истории, и т.д. и т.д.» Преступлений хватит на несколько гиперборейских судеб. И что с ним делать? Распылить, стереть, заточить, приковать к скале???

     В результате Ойя был разжалован из экспертов и изгнан навсегда из каких-либо исполнительных органов по профнепригодности. Поначалу он был возмущен, раздосадован и обижен. Но, посидев в одиночестве, приведя в порядок записки о проделанной работе, постепенно осознал всю глубину своего заблуждения. То, что казалось там, на Земле действием,  исполненным остроумия и креативности, здесь представлялось безумным авантюризмом и безответственностью. Даже Бату, с его буддистским спокойствием и всепрощением приснился Ойе с укоризненно покачивающейся головой и грустью в глазах, на которые наворачивались слезы. «Сын мой! Ты едва не привел в движение саму Шамбалу! Разве я тебя не учил  осторожности? Не навреди,  не мешай течению жизни. Слава Небу, равновесие сохранилось!» Ойя испытывал жгучий стыд за свою опрометчивость, такую очевидную здесь и теперь….

     Стыд жег,  не позволял показаться кому-либо на глаза, хотелось убежать  к динозаврам…. После всего мир так изменился, что ни Гиперборейцам, ни, слава Небу, Атлантам влиять на  историю стало невозможно. Люди стали иными, а мы, не люди, превратились в белых ворон, пришельцев иных миров. Парацельс хватался за голову,  реакция вышла из под его контроля, люди поменялись настолько, что мы, их наставники и тайные кукловоды стали видны как на ладони. Они совсем поменялись. Обоняние вскрыло небывалые ресурсы мозга, активно включился цвет как информационный канал. С досады Парацельс навечно залез в свое средневековье и превратился в саламандру, которую можно увидеть только раз в году на цветение папоротника…. Все попрятались кто куда, в добрые древние века, где еще можно было жить среди людей.

     Бабушка гладила Ойю по голове и напевала неслыханные древние колыбельные о ласковых мамонтах и маленьких мамонтенках, разбегающихся как мыши между пальцами.
 
     От обиды  на  весь мир, он решил уйти в свой любимый пятнадцатый век к Стеше.  Он знал, что она его примет, и они проживут счастливую длинную жизнь, оставив кучу чудесных ребятишек. Но что-то подсказывало, что это попытка убежать от самого себя, спрятаться от чувства, именуемого у людей совестью. Он знал, что Стеша его ждет, но он же и прекрасно понимал, что Никита своего добьется, если Ойя уйдет с дороги. Никита и Стеша – прямая органика той жизни и того времени, прекрасная основа целого рода, которому жить из века в век. Скрепя сердце он сдался и стал думать, как освободить Стешу,  подтолкнуть ее к Никите, который за нее готов был сдвинуть горы. Ойя это видел очень хорошо, только Стеша была слепа.
 
      Он связался с Горынычем и попросил его что-нибудь посоветовать. Горыныч сразу дал два рецепта: надо, чтобы Никита спас Стешу,  и надо, чтобы Ойя исчез из ее жизни навсегда. Ну, срежиссировать нападение на Стешу, в момент, когда поблизости будет Никита, несложно, а вот  как может исчезнуть Ойя? Здесь надо было подумать. Бабушка думала недолго, в ее палитре страшилок было много: от кощея до кикиморы болотной. Ей  было больно смотреть, как Ойя мучается, но своим гиперборейским умом она понимала, что он решил правильно, по-мужски. Нельзя бесцеремонно врезаться в самую мякоть жизни, создавая новые генетические возмущения. Да и по совести, Ойя просто пытался спрятаться от самого себя. Из этого счастья не слепишь, а возмущения разлетятся далеко по генетическим цепям….

     Когда Ойя снова возник у заветного крыльца, ему все уже было ясно.  Он вместе с Никитой, которого специально вытащил из Боровска, уговорил Стешу в поход за грибами в  леса Замоскворечья. Она охотно согласилась и, поцеловав бабушку, выскочила на улицу. Утренний дождичек сулил грибное изобилие, и все трое, пересмеиваясь и перешучиваясь, побежали через низкий мост на ту сторону, где сразу за Москвой-рекой начинались перелески. Углубившись в лес и изредка перекликаясь, Ойя с грустью и тоской ждал начала инсценировки.
 
     Наконец раздался истошный крик Стеши. Прибежав почти одновременно, Никита и Ойя увидели нечто лохматое и страшное, затаскивающее Стешу в небольшое болотце. Ойя бросился первым и был отброшен сильным ударом. Никита был гораздо ловчее и, запустив пальцы в глубокие глазницы кикиморы, моментально вытащил Стешу из цепких ручищ. Падая, она в ужасе глядела, как скрюченные пальцы, ища потерянную добычу, ухватили бездыханного Ойю и потащили его за собой. Другой рукой Никита получил такой удар, что замертво грохнулся оземь. Еще мгновение, и болото с чавканьем поглотило Ойю.  Стеша осталась над бездыханным телом Никиты. Сердце девицы готово было выскочить из груди от ужаса случившегося. В растерянности она оттащила Никиту подальше от страшного места, и дико заголосила, упав на грудь парня. Огромный пузырь смачно чавкнул в болоте, еще раз заставив содрогнуться бедную девушку….

     Через некоторое время, Никита подал признаки жизни и, слабо застонав, начал приходить в себя….

     Ничего не понимая,  оглушенные непоправимым горем, они побрели домой ….

     Как и предполагалось, через год состоялась свадьба Стеши с Никитой и все было как водится в таких случаях.
 
     Внезапно, в разгар веселья, появилась пожилая  женщина необычайной красоты, которая представилась приемной матерью Ойи из Серпухова и в дар невесте подарила  перстенек с черным алмазом….

     Невиданная вещица завораживала Стешу своим удивительным цветом и игрой. Она никогда с ней не расставалась и любила в свободную минуту полюбоваться игрой чудо-камня.

     В фиолетовых всполохах черного камня ей виделся Ойя ….