Из цикла "Армейские черновики"
Сто лет назад в один прекрасный августовский день, в эпоху моей армейской службы в н-ской части близ станции Белинская недалеко от Лермонтовских Тархан, из меня, или через меня, единым духом выплеснулся изрядный стих (чуть ли не мини-поэма), который я спешно зарисовал торопливыми каракулями на полях двух газет, извлечённых из-за голенища моего сапога. Одна из них была центральным органом ЦК КПСС и именовалась «Правдой», другая представляла Приволжский военный округ и звалась «За Родину!». В ту пору я был агитатором взвода – и всегда располагал какими-нибудь пропагандистскими материалами, которые годились на самые разные цели… Пришлись они весьма кстати и при достопамятном внезапном приливе вдохновения. Впрочем, я не берусь назвать вдохновенным сочинительством мою тогдашнюю азартную «стенографию» на полях идеологических органов. Почему? Да потому что слова лились сами по себе – только успевай записывать. И я усердно и лихорадостно принимал ниспосланное… Нахлынувший стихопоток застал меня врасплох у одноэтажного учебного корпуса из красного кирпича, в котором располагались радиоклассы - ти-ти-та-та – точка, точка, тире, тире - тё-тя-ка-тя в напеве – или буква «ю» по-морзянски. Недолго думая, я склонился над подоконником ближайшего ко мне окна и застрочил (ручка или карандаш у радиста всегда при себе). Через 30-40 минут стих был закончен и тут же получил название «Лошадиная симфония». «Симфония» была посвящена России в образе музыкальной чалой кобылы и русской душе с её неизбывной печалью и забубённостью, проистекающими от переизбытка невостребованных творческих сил. Произведение с подоконника пользовалось заметным успехом у сослуживцев, но для советской литературы было более чем маргинальным (кстати, и написано-то оно действительно на полях), поэтому попыток издать его я не предпринимал. Однако на бис читал «симфонию» в разных аудиториях вплоть до студенческих лет включительно. Несмотря на успех, я время от времени слегка подправлял опус, шлифуя лексику, но не касаясь стиля и архитектуры стиха. Разноритмица и разностопица с консонансными обволакиваниями строк вместо рифм не смущали меня, потому что были органичны (так вылилось) и потому что как художественные приёмы ловко передавали противоречивость, непоследовательность и незавершённость русской натуры, сплетаясь и перетекая в гармоничную и благозвучную цельность. В дальнейшем я стал иногда прибегать к этим приёмам в совокупности и порознь в других стихах для оживления мелодии и ритма, для подчеркивания мыслей и в прочих целях, включая стилистические… Словом, по-настоящему я оценил и стал сознательно использовать возможности формы «симфонии» позднее. Тогда же она сложилась сама собой.
Долгое время пожелтевшие газетные полосы с исходной записью «симфонии» хранились среди моих дембельских реликвий. Но вот однажды, много позже описанного наития, после моего приобщения к христианским традициям, я обратил внимание на дату выпуска использованного мной номера «Правды». И что же? Газета вышла в Ильин день - 2 августа 1971 года, в понедельник. Восприняв нежданное открытие как некий знак, я внимательно перечитал рукопись. Припомнилось, что погода в тот далёкий день была по-ильински пополамная – летний зной до написания стиха и ливень к вечеру с последующей предосенней прохладцей. Вслушавшись в «симфонию, я понял, что она не закончена и требует завершения. У неё были только две части - созерцательные. Нужны ещё две – переход к движению и финал. За дело я взялся в ближайший же отпуск на даче. Вышло так, что работа над продолжением началась тоже в праздник пророка Илии, но 35 лет спустя. Первым делом я поправил название, отдав должное пророку и поставив его на первое место: «Ильин День, или Лошадиная симфония». Обновлённое заглавие задало тон. Работа была сделана в три недели. «Симфония» получила новое звучание, сохранив при этом и первоначальный строй и изначальную мелодику, включая частушечно-скоморошьи ритмические пассажи. В финале «духовые» протрубили готовность к началу движения в новую историю. События последующих лет и особенно последнего времени показывают, что желанное движение началось, но те же события порождают разноречивые прогнозы относительно вектора и скорости. Впрочем, одно лично для меня очевидно: как бы ни сложились обстоятельства в дальнейшем, возврата к прошлому не будет. Взбодримся посему. Предлагаю вам в Ильин день – Лошадиную симфонию, которой сегодня, 2 августа 2016 года, исполнилось 45 лет.
ИЛЬИН ДЕНЬ,
или
ЛОШАДИНАЯ СИМФОНИЯ
У причала
забытого
чалая
лошадёнка копытом
по корыту
стучала.
Музыкальная стерва!
Да вот хворостиной
мужичок нервный
обласкал скотину.
Отошла. Гривой
встряхнула. Раскланялась.
От обиды криво
сквозь слезу осклабилась.
Взглядом укорила.
И уже под занавес
деланно игриво
приосанилась...
А глаза печальные
с поволокою
смотрят с бабьим чаяньем
в даль глубокую,
целясь наугад
в муть начальную –
прямо никуда.
Что там, чалая?..
Пусто в небе блёклом —
ни точечки.
Хоть бы жеребёнком
дождь тощенький
принесла тишком туча
пегая
Где там! Сушь докучная.
Пекло!
За грехи — и то б
чересчур,
лучше б уж потоп...
Чу!
Из тупого зноя —
перебранка вялая.
На пароме Ноевом —
бурёнка яловая,
бык рьяный,
кот пьяный,
гусь кальяном,
овод окаянный,
паромщик багряный
в поту пряном.
По курсу прямо —
крутояр бурьянный
одиноко высится.
Как на нём высадиться?!
Подают сходни —
помогли угодники!
Выгрузка-погрузка,
перегруз — утруска.
Будем живы — не помрём!
Вспять отправился паром —
напролом по жиже
и застыл недвижим
у косы песчаной.
— Гей, односельчане,
прыгай в воду —
брод не брод,
с бородами - без бород —
дайте ходу!
Вот народ! -
прёт паром, как самоход,
да по мелководью
тупым рылом водит —
чудо-рыба —
сом не сом —
эка глыба! —
сон не сон.
Чудеса в решете,
ещё те!
— Ешьте —
вот вам и уха!
День полмира отмахал —
даже не заметили
за делами этими...
Хорошо на свете —
весело!
Рыбачки сети
развесили,
как паруса
обветшалые.
Ветер,
повеса
шалый,
налетел-припожаловал,
обласкал моложавую,
взметнул юбки -
солёные шутки.
Таньки да Любки,
Тоньки да Машутки
Не тонкИ, не хрупки,
Не тОнки, да чутки —
покривили губки.
Эх, мои голубки!..
У хмельной халупки
на дырявой шлюпке
люд дрейфует хлюпкий,
головами вертит,
как на липкой ленте
мухи в лазарете.
— На слово поверьте...
— Сирому налейте!
Молит Лазарь третий:
— А не то — убейте!
Вывеска: «Пейте
Пиво и Воды»...
Гудок парохода —
по синему плёсу
бежит на колёсах
прошлый век беленький.
Две старухи веники
возле баньки вяжут,
разговоров пряжу
прядут, путая, —
память смутная
шалью кутает,
сны аукает...
На мостках перекошенных —
ох и шуму — сброшены
кружева роскошные —
радостью непрошеной
горожанки млечные
напоказ плещутся,
хошь — смотри — ух, женщины!
Не мерещатся ль?..
Мужичок усомнился,
сбил кепчонку набок,
чертыхнулся и смылся —
обнаглели бабы!
И опять дошлая
по корыту цокает.
На ветру истошная
песня рвётся, окает —
пьяная, с подскоками,
одинокая.
От тоски ль, от радости ль
в ней надрыв? Догадывайтесь...
В небе для парадности —
то летит, то складывается —
новый стяг полощется.
А под ним, на площади,
баба заполошная,
рдяная и мощная,
голосит да ойкает —
свадьба ли, попойка ли,
проводы ль покойника,
увели ль поклонника —
и обида горькая
на судьбину торкнула,
покатилась комом,
раскатилась громом,
выгнала из дому —
поманила в омут
грусть-тоска исконная,
маята оскоминная...
А внутри истома
и гитары стоны -
зарыдает, тронь-ка.
Эх, кабы на тройке!..
У застывшей стройки
торг идёт бойкий:
семечки калёные,
огурцы солёные,
яблоки мочёные,
и лещи копчёные,
да ещё картошка,
и грибов лукошко.
Чешуя, шелуха.
Чепуха.
Одурь.
Всё — как бы поодаль,
прикоснётся вскользь —
и пройдёт насквозь,
поведёт, закружит,
вывернет наружу,
танком проутюжит,
вознесёт — и в лужу...
А над всем этим суетным миром мерно, привольно,
отстранённо, на фоне
лошадиною болью
льётся симфония,
увлажняя глаза…
И не пьяный, вроде бы, —
ослепила слеза —
всхлипнул, чисто юродивый,
при честном народе —
оступился в броде —
перекрыл ток плотиной —
растопился льдиной —
вширь пошёл половодьем —
пробежал по угодьям,
как скакун молоденький,
лошадиной мелодией
преисполнен до оды,
словно вешними водами, —
затопил деревни,
городишко древний;
как по нотам,
потопом
докатил до столицы —
и на берег скалистый
валом вздыбленным двинул,
захлестнул — да и вымыл;
пенясь, с мусором схлынул;
душу облаком вынул —
и над твердью из глины
восклубился — и сгинул...
В синем небе точечка —
я вернусь дождичком,
надо будет — и ливнем,
на Ильи именины,
подгадаю, чтоб в четверг —
обещаний через верх.
Но единым росчерком
сбудутся пророчества:
бросит мытарь мыто,
станет мир умытым;
свет сойдёт по радуге —
милостью порадует:
с каждого — по дару,
всем — всего... и пару,
а с иных — по творчеству,
им - построчно почести;
лошадёнке чалой —
песню величальную
за глаза печальные,
да за муть начальную,
и ещё — за музыку,
что поила мускулы
светлого предчувствия
и, переча умствованиям,
нас звала к причалу —
начинать сначала,
вопреки отчаянью.
Всё,
конец,
отчаливаем!..
© В. Кривошеев
https://www.stihi.ru/avtor/vikriv
http://poetrank.ru/poets/author/krivich/