Светило яркое апрельское солнце. Из-за жёстких соломенно-жёлтых занавесок упрямо пробивались его косые лучи. Арсений Иванович сидел на кухне, но чаю он не пил. Табурет под ним - коричневый плетёный табурет, круглый четвероногий стол, люстра, да и, кажется, всё вокруг Арсения Ивановича куплено было и принесено в этот дом десятилетия два с лишним тому назад. Сейчас все эти предметы, как и хозяин, населяющий этот дом, прочно покрылись слоем седины: влажную уборку делал Арсений Иванович редко.
Впервые он переступил порог этого дома двадцать шесть лет тому назад. Двадцать семь, уже двадцать семь, вздохнул Арсений Иванович. Рано овдовев, он привык спокойно и как бы бесчувственно отсчитывать пролетающие мимо годы. Они не приносили ему ни радости, ни чувства сожаления об уходящем времени.
Двадцать семь лет назад в этой квартире было шумно. Арсений Иванович (тогда ещё просто Сеня), его молодая жена и сын Володя с энтузиазмом заезжали в долгожданное жилище. Их сын очень радовался новому дому, в котором можно было играть и шуметь, не думая о соседях. Жена, наконец, почувствовала себя хозяйкой в доме. Сам Арсений чувствовал радость, спокойно наполнявшую его при виде счастливых родных.
Этому счастью не суждено было длиться вечно. Однажды сырой осенней ночью Арсений с Володей остались одни. Наутро белые лучи негреющего солнца равнодушно смотрели в окно Арсения и Володи, и дни потом дни потянулись такие же блёклые и бесцветные.
По прошествии времени боль утраты у Арсения утихла, но вместе с ней ушло и какое-то из ощущений жизни - как будто дышишь, но запахов не ощущаешь. Ровно, изо дня в день Арсений жил своей жизнью и растил сына. Он просто принимал тот день, который приходящее утро ему посылало. И больше существенных потрясений в жизни Арсения Ивановича не произошло. Вот только...
Вчера была суббота. Не ранним, но всё же утром, Арсений Иванович сидел на табурете и пил чай. Солнце, как и сегодня, скользило по стенам кухни неуловимыми жёлтыми пятнами, задевая, то и дело, лицо Арсения Ивановича. Он ощутил какое-то приятное, распирающее чувство, вырастающее в груди по мере того, как он вдыхал этот свежий весенний воздух. Арсений Иванович чувствовал себя хорошо.
Внезапно зазвонил телефон. Пронзительная трель телефона всегда неожиданна, а Арсению Ивановичу, к тому же, давно никто не звонил. Володя предпочитал появляться лично.
- Алло? - чуть растерянно зазвучал в трубке голос Арсения Ивановича.
Это был Володя.
- Папа, - Володя также волновался, - папа, я завтра приду не один.
В холостяцкое жилище Арсения Ивановича редко заглядывали гости. Или, лучше сказать, никогда.
Арсений Иванович невразумительно помычал в трубку. Он был растерян, но, конечно, рад, "разумеется, приходите" - означали его слова.
И тут трубку у Володи выхватила Ниночка.
Арсений Иванович, извините! - с полухохотом звонко произнесла она. - Володя никак не решится! Это я, я завтра приду к Вам с Володей на чай. Я его невеста, а он никак не осмелится Вам сказать.
Арсений Иванович запнулся на вдохе и никак не мог заставить свои лёгкие размеренно работать, подталкивая воздух к губам и помогая ему превращаться в слова. Он ничего не видя обводил глазами пространство вокруг и беспомощно шевелил губами.
- Арсений Иванович? Арсений...
На том конце провода послышался шум. Ниночка растерянно растягивала слова и пожимала плечами.
- Папа? - Володя выхватил трубку у невесты. - Папа, ты слышишь меня?
-Да! - отец наконец совладал с непослушным дыханием. - Да, сынок, я очень рад!
- Вот видишь. Я говорил тебе, какой это будет для него удар! - выговаривал потом Володя Ниночке. Она растерянно хлопала глазами и, разводя руками, выгибала брови дугой.
Арсений Иванович был выбит из колеи. Его словно сорвало с места порывом сильного ветра, и весенний ураган с силой тряхнул его тихую теплицу.
После смерти жены с Арсением Ивановичем старались не говорить о женщинах. Сначала его это задевало, он начинал нервничать, потел, порывисто тёр под очками глаза. Друзья как бы невзначай, приглашая его в кафе, брали с собой незамужних подруг; те прихорашивались, волнуясь, размазывали перед зеркалом на губах помаду, хлопали глазами, подводя тушью ресницы, но всё напрасно. Случался "внезапный" звонок, с холодом в ногах ожидаемый дамой, и друг поспешно исчезал, увлекаемый срочным ночным поручением. Дама и Арсений Иванович оставались одни, поднимались со стульев кафе, роняя салфетки с колен, и направлялись к выходу, к одной из аллей парка. На ходу Арсений продолжал одну из начатых с приятелем тем, дама, улыбаясь, поддакивала, но уже через сотню шагов он сбивался на свои мысли, едва слышно бормоча, закладывал руки за спину и продолжал прогулку, не видя никого вокруг. Когда растерянная дама осаждала его вопросом: "Уже сумерки, и куда же нам дальше идти?", Арсений не всегда мог понять, кто перед ним стоит, а когда понимал, сильно конфузился, вызывал такси и отправлял даму домой, не прекращая извиняться до тех пор, пока не захлопывалась дверца машины. Дама выдыхала с выражением облегчения и назавтра пускалась в новые поиски, а Арсений Иванович возвращался домой и наутро начинал день, который ничем существенно не отличался от предыдущих.
Свидания становились всё реже, новых знакомых Арсений не заводил, а старые приняли его странность. Он, пожалуй, и не заметил исчезновения "свиданий", едва ли он думал о них вообще.
Володя поступил в институт и, переехав от отца в общежитие, с головой погрузился в студенческую жизнь. Влюблялся, встречался с девушками, расставался, горевал и снова встречался. Его юная натура тянулась к любви, как растение к солнцу, тем более, что женской любви он с детства на себе не ощущал.
Однако с отцом он избегал говорить на эти темы. Зная, как тот теряется и уходит в себя при попытках заговорить о женщинах, он не упоминал своих романтических приключений. Но время шло, и на смену лёгким увлечениям пришло глубокое чувство к девушке Нине. Володя сделал ей предложение, которое Нина приняла, и дальше скрывать их отношения от отца стало невозможным. Володя решился их познакомить.
Впервые встретившись с Арсением Ивановичем, Ниночка очень смущалась. Она видела в его глазах изумление, не могла не понять, что он видит в ней женщину, и как будто впервые за много лет. Он не мог её игнорировать, общаться отстранённо, как с коллегами. Она пришла в его жизнь как невеста сына, и отвести глаза в сторону решительно было нельзя.
Арсения Ивановича поставили перед фактом, и будто держали за подбородок, не давая отвернуть лицо. Женщины по-прежнему существуют. Они всё так же прекрасны. Он вспомнил покойную жену, их влюблённость, и ему снова защемило сердце.
Он не часто вспоминал о ней. Многие думали, видя его отшельнический образ жизни, что он тоскует по ней непрестанно, что её образ не выходит у него из головы. Но нет. Он очень любил её, и её уход нанёс ему удар, который едва не стал сокрушительным. Однако затем её образ как бы уснул на дне его души, возможно, спасая её тем самым от гибели. С тех пор на месте его любви к ней царил штиль, спокойный иногда до тошноты.
Внезапное пробуждение от десятилетней спячки сильно потрясло Арсения Ивановича. Он не ходил на работу два дня, сказавшись больным. Ни малейших подозрений у коллег он тем самым не вызвал - за все годы работы нареканий к нему не было никогда.
Наконец, в среду, когда от субботы прошло три целительных дня, состояние Арсения Ивановича можно было назвать удовлетворительным, и он решился-таки покинуть дом. Раннее утро приятно бодрило своей зеленью, сочная, едва распустившаяся зелень деревьев, радуя глаз, ярко светилась на солнце. По сухому асфальту мягко растекались солнечные лучи. Позже, к девяти, появятся пешеходы, подымут пыль и заслонят своим мельтешением прелестное весеннее утро. Но сейчас - сейчас оно принадлежало Арсению Ивановичу безраздельно.
Он вдыхал полной грудью этот свежий, чуть суховатый воздух. Гулко стучали его башмаки по мостовой, пустые улицы разносили эхо этого мерного ритма. И даже такой нехитрый звук отдавался в душе Арсения Ивановича неведомой музыкой - отрывки где-то услышанных мелодий, лейтмотивы из старых, странных и смешных фильмов детства. В мозгу проплывали комические сцены из этих кинолент, и наш герой невольно улыбался, порой начинал жестикулировать и смеяться, как бы рассказывая невидимому другу шутку, внезапно пришедшую на ум. Порой он вздрагивал и осматривался - нет ли свидетелей его беспричинному веселью? Но потом снова забывался, и, светясь проступающей улыбкой, продолжал свой путь.
Прежде, идя по улице, Арсений Иванович не замечал лиц проходящих мимо людей. И даже в этот ранний час, когда редкий прохожий вносил разнообразие в безмятежный, напоенный штилем пейзаж, Арсений Иванович ощущал вокруг куда более человеческого присутствия, чем обычно. Он украдкой вглядывался в лица, стараясь не привлекать к себе внимания и не вызвать беспокойства у проходящий мимо людей. Как же, где же он был все эти годы, когда жизнь текла своим чередом, и каждый день был не похож на предыдущий и на последующий, а он едва мог вырвать у памяти пару моментов, которые хоть чем-то выделялись из череды однообразных серых дней? Он ясно помнил жизнь двадцать с лишним лет назад, когда они с женой и Володей ездили летом отдыхать - к бабушке на море или просто по соседним городам, он с лёгкостью мог перечислить, что они делали в те или в другие каникулы. Но потом? Сколько лет прошло? Он не считал их.
Пролистав календарь, мы увидим, как из сотней оживших вокруг него лиц Арсений Иванович однажды встретил то самое; как каждый день стал снова не похож на предыдущий, и побежали дни куда быстрей. И как первый снег, падающий на пожелтелые листья наступившей через полтора года осенью, - такой же белый, как седые виски Арсения Ивановича, тихо ложился на воздушную фату его счастливой невесты.