— Куда-то уходишь?
Мой голос заставляет Пита вздрогнуть, заставший его за укладыванием вещей из шкафа.
Я и до этого за ним следила: он осторожно на цыпочках пошел ванную, где послышался плеск воды за дверью, а когда он вышел в спальню в одном полотенце на бедрах, другим вытирая сырые волосы, у меня сперло дыхание. Глаза жадно пожирали каждый участок оголенного тела. Но Пит стоял ко мне спиной, что никак не мог видеть то, как я бесстыдно его разглядываю. Зашуршал белой рубашкой, застегивая все пуговицы до единой, скрыв от меня прежний обзор. Накинул пиджак, застегнул молнию на брюках. Только с галстуком он возился дольше некуда.
— Да, я уезжаю.
Печаль на моем лице, разочарованный вздох — мельчайшие детали, которые не ускользнули от его внимания.
— Это займет несколько часов. Обещаю, вернусь ближе к ночи. Ты и не заметишь, что меня не было, а я уже буду лежать в нашей кровати и прижимать твое теплое тело к своему.
Подсознание вырисовывает ненужные фрагменты прежних проведенных ночей. Мы были с ним близки немыслимое количество раз.
Видимо мой выступивший румянец выдает с потрохами, раз Мелларк издает шальной смешок.
— Помнишь, как хорошо нам было познавать новые границы совершенного. Соединение, не разбираясь, где начинается, а где заканчивается каждое из тел. Твой томный вдох выбивал из колеи мое шаткое состояние. Как змеи, твои руки извивались, проскальзывали по местам, которые другим не доступны. Ты — мой наркотик. Мой личный сорт героина. Я зависим от тебя, как от глотка свежего воздуха.
Мне нечего добавить от себя, я лишь сжимаю пальцами простынь, не осмеливаясь отвести взгляд от него. Вылезаю из-под одеяла, оказываюсь перед его лицом, в руке комкая повязанный на его шее галстук.
— Неправильно завязал.
Он ожидал услышать совсем другое.
Пит словно не слышит меня, продолжая хищно смотреть на мои губы, при этом облизывая свои.
Моя очередь неровно дышать.
Приближаюсь, выдыхая на его губы, оставляю легкий невесомый поцелуй. Его, кажется, это не устраивает, поэтому он целует меня сам. Требовательный, жизненный, этот поцелуй распаляет потухшую страсть во мне. Мы растворяемся друг в друге, целуемся так, будто боимся, что больше не представится шанса увидеться снова, не будет шанса вновь прикоснуться. Боимся, что этот момент кто-то украдет, что он перестанет существовать для каждого из нас.
— Уже скучаю.
— Так я еще не уехал.
Его светлая улыбка. Мои губы складываются в грустную улыбку.
— Уедешь, — продолжаю гнуть я свое, — бросишь.
Последнее произнесла одними губами, вот только Пит услышал.
— И не собирался. Выкинь это из головы, и, пожалуйста, запомни: где бы я ни был, всегда вспоминаю твой голос, твою улыбку, невероятные грозовые глаза, теплые губы, которые дарят мне спокойствие среди сумасшедшего мира.
Пит без запинки выплескивает свои чувства в слова, которые лавой обрушиваются беспощадно на меня.
Блондин нервно поглядывает на часы, и, когда минутная стрелка «наступает» на цифру двенадцать, он говорит:
— Мне пора.
Долгий взгляд пронзительно голубых глаз.
— Прибуду, как смогу, любимая.
Не успеваю ничего ответить, лишь немой укор в моих глазах.
Нет, он не бросает меня.
…сложно…
Будто я падаю с высокой высоты. Я птица, но мне обрезали крылья. Вновь.
Он разворачивается ко мне спиной, дверь закрывается, разрывая зрительный контакт, парасимпатическую связь. Его торопливые шаги нарушают тишину, и через считанные минуты Пит уже отъезжает от дома.
Видно в отражение стекла разбитый, опустошенный взгляд серых туч. Он блуждающий. Непонятный.
***
Еще никогда я не чувствовала себя настолько беспомощной. Я стараюсь об этом не думать.
Бессчетное количество блужданий по обширному дому. Я научилась лучше ориентироваться, чтобы быстро находить нужные комнаты.
Во всех комнатах изысканность, палитра страсти на стенах темно-красных тонов. Лишь одна отличается от всех своей простотой: не заправленная односпальная кровать у небольшого окна. Рисунки разбросанные по столу и полу — их множество. Протягиваю руку и беру один из них. Моему удивлению нет предела.
На меня смотрела с бумаги девушка, очертаниями похожая на меня: темные волосы по плечи завились в кудри, выразительные светло-серые глаза и ее улыбка. Такая светлая и беззаботная, отчего у меня щемит сердце.
Кто же она?
Неужели я так мало знаю о Мелларке? Раз только сейчас впервые вижу, что он умеет рисовать.
Могу ли я вообще после этого полноправно называться его девушкой?
Ответа не имеется.
Сердце рвется на части.
Ревность?
Хочу засмеяться, но мне не до смеха, поскольку подавляю внутри рыдания.
Хочу убежать отсюда, но ноги приросли, и не имею способности двигаться.
Мой взгляд застревает на изображение торчащего из открытого ящика стола. Вытягиваю.
Вновь та девушка, только на вид старше и вместо улыбки печальный полон скорби взгляд.
Оказывается, к нему прилагается письмо. Разворачиваю его кончиками пальцев и вслух прочитываю:
« Дорогой, Пит.
Я пишу тебе за тем, что нам нужно расстаться. Не пойми меня неправильно, с тобой были эти дни прекрасными, но я нашла того, кто по-настоящему понимает меня. За это время я многое поняла, осознала.
Я люблю тебя. Люблю, но как друга, возможно, брата.
Прости, если для тебя наши отношения были серьезнее, чем я об этом полагала. И прощай.
P.S. Я не хотела принести тебе боль, но и лгать больше тоже не могла».
Значит, Пит сильно любил ее.
Но любит ли до сих пор?
Он ни разу не упоминал о ней.
Не хотел затронуть мои чувства?
И я снова чувствую себя опустошенной. Ни ревности, ни чего-то подобного. Совершенно ни-че-го.
Должно быть мне стыдно, но и этого не происходит. Вступила на чужую территорию притом шарю по чужим вещам.
С потупленным взглядом разглядываю разбросанные рисунки и среди прочего хаоса, к удивлению, нахожу один единственный не похожий на другие портрет. На нем я.
Такой, как на этом листе бумаги, я себя ещё не видела: пушистые черные волосы, обрамляющие лицо, в серых глазах горит огонь, платье цвета кораллового рифа придает телу обтекаемую форму, плавные изгибы. Будто и вовсе не я.
Значит, в таком свете он меня представляет в своем воображение.
Выступивший на щеках ярких румянец не мог скрыть даже легкий свежий загар. Когда Пита и поблизости нет, он все равно умудряется засмущать меня.
«Почему ты так на меня действуешь, Мелларк?»
Смущенная с толикой нежности глупая улыбка расползается по лицу, а в мыслях прокручивается знакомый мне мотив песни:
She knows what I think about,
Она знает, о чём я думаю,
And what I think about,
А всё, о чём я думаю, это:
One love. Two mouths.
Одна любовь. Наши губы.
One love. One house.
Одна любовь. Один дом.
No shirt. No blouse.
Ни рубашки. Ни блузки.
Just us. You find out.
Только мы. Осознай это.
Nothing that we don't want to tell you about, no.
Нам нечего скрывать, нечего.
— Nothing that we don't want to tell you about, no, — певучий голос разрезает грань бесконечной тоски в бестактной тишине.
Вначале голос охрипший, ведь я давно не пела, но вскоре он обретает силу, крепчает. Распеваюсь, не замечая влагу под глазами — слеза стекает, оставляя мокрый след по щеке. Кусаю губы, не хватало еще сопли развести, одним разом смахиваю подступившие слезы.
Бесхарактерная.
При Гейле и одной то слезинки не было, а тут море слез от увиденного портрета.
С чего вдруг я стала такой мягкотелой?
Мне вдруг вспомнились его слова, когда проводили ночь при слабом свечение догоравших угольков у камина.
«За столько дней, кажется, я выучил каждую клетку твоего тела, твоей души. Стоит пальцем прочертить по налившейся груди, ты прерывисто вдыхаешь. Непосредственно бедрами движешься навстречу, если пальцами потру возбужденный бугорок клитора. А когда я внутри тебя, твоё тело бьется в экстазе. Такая ненасытная, такая требовательная. Одним слово — моя».
***
Отрываюсь от очередной телепередачи, которая идет только днем, из-за настырного звонка в дверь. Дабы удостовериться, что реально кто-то названивает, убавляю звук у телевизора. Нет, это не слуховая галлюцинация.
Пит?
Он обещал приехать только ночью.
Неизвестность вгоняет меня в ступор, а известность вообще запугивает.
Кто же это мог быть?
Волей неволей тащусь к двери, и в который раз проклинаю себя за неосторожность.
— Милая, а я скучал. А ты не скучала по папочке?
Его приход застал меня врасплох, загнал в угол, словно хищник запуганного зверька.
— Пошел к черту, — хочу хлопнуть дверью перед его носом.
— Фи как дерзко, ну ничего, я ещё научу тебя вежливости, — одной рукой он отталкивает меня внутрь, другой захлопывает за собой дверь. Он перегородил единственный выход.
Последний шаг всегда за мной.
— Пит!
— Не надо разыгрывать сценку. Я видел, как Мелларк уехал, меня не провести, — облизывает губы, попутно показывая хищный оскал.
Гейл продумал все до мельчайших деталей, на десять шагов вперед.
Он протягивает в мою сторону ладонь. Неужто думает я приму ее? Отпрыгиваю назад, пока спиной не чувствую холодную стену. Он надвигается на меня, и я срываюсь на бег; по левую руку находится лестница, ведущая на второй этаж.
Забегаю в маленькую комнатку.
— Кис-кис мы же не маленькие дети, чтобы в прятки играть. Выходи, дорогая, рано или поздно я найду тебя. Зависит от тебя, выбирай: или я тебя с силой разыщу, или ты добровольно выйдешь. Себе же во вред делаешь, думая, что скроешься от меня. Ты ведь прекрасно знаешь, убегать от меня бесполезно.
Дрожащей рукой беру сломанный стержень от карандаша и вывожу на клочке бумаги:
«Прости Пит, но нам лучше не видеться.
P.S. Навсегда твоя Китнисс».
— Вздумала меня провести?
Вздрагиваю всем телом, он ближе, чем есть на самом деле.
Его взгляд серых глаз метнулся на руку держащую бумажку.
— Отдай, Китнисс, то, что держишь в руке, — голос полон холодной стали.
Во мне вскипает буря противоположных чувств.
— И не подумаю.
— И ты имеешь смелость дерзить мне? — за его словами следует удар, отчего отшатываюсь назад, крепко сжимая клочок, пока не белеют костяшки пальцев.
— Ты не исключение, чтобы к тебе относились так же, как и ты ко всем.
Слышу, как шестеренки медленно начинают крутиться в его голове. Желваки постепенно скрипят, мышцы твердеют, а взгляд яростный с примесью привычного безразличия.
Проскальзываю мимо него, но в последний момент он умудряется схватить меня и швырнуть в сторону стены. И мой прежний гнев постепенно сходит на нет. Одна боль, остальные чувства отключаются.
До моего слуха доходит звук рвущейся бумаги.
— Походу ты не усвоила, проживая со мной в одном доме, что по совместительству ты еще считаешься моей законной женой.
— Если я уйду, ты не тронешь его?
— Не могу ничего пообещать. Ты дала мне усомниться в тебе.
И я это знаю.
Глотаю подступившие слезы.
— Можешь больше не сомневаться — теперь он не захочет меня видеть.
Гейл зло усмехается, хватает своей рукой меня за волосы и тащит из дома к машине.
— Давно должна была понять: ты только моя собственность. Моя поломанная кукла.
Безвольная марионетка в руках кукловода, который умеет дергать за нужные ниточки.
Перед временем мы никто, только оно имеет право изменять окружающее. Ничто не вечно.