В Латвии в ночь с 23 на 24 июня прошел национальный и очень популярный праздник Лиго среди латышей по всей стране с песнями и гуляниями, плетением венков из дубовых листьев и полевых цветов, хороводами вокруг костра, перепрыгиванием через огонь, купанием голышом, поиском на рассвете цветков папоротника и угощениями домашним пивом и сыром с тмином. День до Лиго называется не только днём трав (Z;;u diena), поскольку, предполагается, что травы, собранные до праздника, имеют особую силу.
В связи с этим мне захотелось поделиться своими впечатлениями первого посещения в молодости сельского уголка Латвии в Яунауце накануне праздника Лиго.
Был теплый месяц июнь, много солнца, зелени, чистого-пречистого живительного воздуха, напоенного запахом цветущего многотравья, и, казалось, какой-то поющей, томной и завораживающей тишины. Я не ощущал присутствия людей вокруг. Редкие, не знакомые мне взрослые люди и дети необычно доброжелательно и певуче приветствовали меня словами: «Labdien» («Добрый день»). Это было непривычно для меня, приятно и радостно. Я от неожиданности сначала терялся, а потом вторил им вдогонку, пытаясь скопировать и повторить услышанное, ибо я тогда еще практически не знал ни одного слова по-латышски. Я уходил все дальше и дальше от бывшего немецкого поместья, где жила и работала в местной школе моя тетя со своими дочерьми, и за парком видел пустынную грейдерную, запыленную по обочинам, дорогу, широкие бескрайние, засеянные и засаженные чем-то поля, и макушки деревьев сливающегося с горизонтом леса за этими полями.
На следующий день после моего приезда и краткого знакомства Зелма Августовна объявила, что ей дали школьную лошадь, и мы едем все, в том числе ее младшие дочки Ария и Нелия, на сенокос, расположенный около авиаполигона за 6–8 км. Старшая дочь Тоня в это время жила уже в Риге у Екатерины Берг, жены погибшего в 1941 году дяди Эрнеста Августовича Преде, и работала сварщицей на Рижском вагоноремонтном заводе.
Лошадь была рыжей масти, массивного телосложения. Она спокойно стояла все время, пока ее запрягала хозяйка, а после того, как мы, усевшись в широкую и длинную телегу, поехали, лошадь по привычке на некоторых участках дороги бежала рысцой. Узкая проселочная дорога извивалась между зелени полей и перелесков. Наконец, приехали на наше поле. Сено было уже скошено ранее и подсохло. Наша задача заключалась в том, чтобы собрать его в одно место, уложить в большой стог и частично на телегу (чтобы отвезти домой). Невдалеке работали знакомые тете Зине учителя школы. Это поле было закреплено за школой и ее персоналом. Мы взяли в руки грабли и вилы и принялись сначала сгребать сено в параллельные длинные валки, а затем перебрасывать его к одному месту туда, где должен был вырасти стог. Поначалу работа казалась легкой и простой, но когда стали метать стог, то обнаружились моя слабость и неловкость. Оказывается, трехзубчатые вилы, не плоские, а в виде колокола, я впервые увидел здесь и понятия не имел, как ими пользоваться.
Младшая Нелия копнила стог наверху, принимая порции сена, утаптывала и равномерно распределяла его по периметру оголовка растущего вверх и вширь стога. Женщины по привычке ловко нанизывали на специальные вилы с длинными черенками огромные охапки сена и также ловко и легко, кажется, без особых усилий, кидали их на макушку стога. У меня же не получалось прихватить на вилы большую охапку, а когда в несколько прихватов появлялась охапка побольше, я не мог забросить ее наверх, так как был не в силах ее удержать, терял равновесие и падал вместе с этой охапкой на землю. Я смущался и не хотел выглядеть слабаком. Женщины мои, конечно, тайком посмеивались надо мной, но при этом все же терпеливо показывали и разъясняли мне приемы владения вилами и особенности работы на сенокосе.
Вскоре всем стало жарко, а мне в особенности. На потные и полуобнаженные наши тела набрасывались бесчисленные полчища мух и больших, безжалостных оводов (dunduri). Мы сделали перерыв для отдыха, попили из привезенной с собой на телеге канны (30-литрового бидона для молока) заранее приготовленную прохладную путру. Оказывается, латыши всегда на сенокос специально готовят этот утоляющий жажду напиток. Для путры накануне вечером варят перловую кашу и заливают ее потом простоквашей, либо обратом, получившимся после сепарации молока и прокисшим, как простокваша.
Мои старания были не напрасны, я постепенно научился накалывать на вилы большие охапки сена и закидывать их наверх, на макушку стога. Под конец мы таким же образом набросали большой стог сена на телегу. Потом туго его прижали посредине длинной жердью, забрались на воз, погрузили вилы, грабли, наполовину опустошенный бидон и с облегчением, удовлетворенные проделанной работой, поехали домой. Воз был высокий и широкий, мы удобно лежали на мягком душистом сене, и мне казалось, что на следующем повороте дороги телега обязательно перевернется и все грохнутся на землю. Хорошо, что я не высказывал свои опасения вслух, ибо для моих спутниц, как сельских жительниц, такая поездка была привычной.
В усадьбе мы заехали через широкие и высокие ворота прямо в скотный сарай, и там выгрузили сено под крышу на сеновал. Я сразу же объявил, что буду спать на сеновале, и получил на это согласие своих хозяев. Спать в душистом сене, как я предположил, намного приятнее, чем в душной комнате нагретого летним солнцем дома. О том, что при этом могут появиться какие-либо курьезы, причем очень впечатляющие, я и не подозревал. С момента моего приезда прошла неделя. Была суббота.
Каждую субботу в местный дом культуры приезжала на полуторке кинопередвижка. сельский ДК совсем не то, что в городе. Здесь, на селе, это деревянное одноэтажное здание, в одной половине которого расположены административно-бытовые помещения: кабинет администрации, библиотека, туалет и другие подсобки, а в другой - большой зал прямоугольной формы с отдельным входом многофункционального назначения. Здесь проходят колхозные собрания, выборы, праздничные мероприятия, показывают фильмы и устраивают танцы, называемые по местным обычаям довольно возвышенно и трепетно словом «бал». Моя двоюродная сестра Ария в то время была заведующей этим ДК, а заодно библиотекарем и сельским культпросветителем.
Местные сельчане, и, прежде всего молодежь, ждут приезда кинопередвижки, ведь можно посмотреть какой-нибудь трофейный фильм и потанцевать. Заранее вывешиваются объявления с названием фильма, указанием цены входного билета, временем начала сеанса и напоминанием о том, что после кино состоится бал с участием оркестра. До начала запланированного мероприятия девушки-добровольцы во главе с нашей Арией украшают зрительный зал душистыми зелеными березовыми ветками. На импровизированной сцене разворачивается белый экран, окна затеняются, в середине зала расставляются рядами длинные деревянные лавки. Примерно в 19 часов начинается кинопоказ. Но иногда происходит задержка, так как кассеты фильма привозят в район в одном экземпляре, крутят его по очереди в соседних селениях района, и машина может по каким-то причинам опоздать. Зрители, они же и участники бала, приходят нарядные, веселые и радостные, так как могут увидеться в этот вечер со многими своими знакомыми в непринужденной обстановке. Днем все заняты на разных участках большого колхозного хозяйства, да и живут они по хуторам, разбросанным друг от друга на большом удалении от центральной усадьбы. Киномеханик переносит из грузовика в зал штатив с кинопроектором и до десятка круглых стальных коробок с бобинами (по количеству частей фильма). По завершении показа одной части на белом экране мелькают повторяющиеся черные диагональные кресты, затем в зале зажигается на некоторое время свет, в течение которого киномеханик вытаскивает из аппарата прокрученную ленту и заправляет в проекционный киноаппарат новую - следующей части фильма. Зрители в это время крутят во все стороны головами, ища глазами среди присутствующих своих знакомых, и, увидев, помахивают и приветствуют их поднятыми руками. В зале слышатся говор и смех присутствующих.
После киносеанса лавки стремительно растаскиваются с середины зала к стенам, у сцены появляется местный импровизированный оркестр из 3–4 музыкантов. В состав оркестра обязательно входит аккордеон, с ним может быть скрипка и другие инструменты. В этот раз помимо скрипки была труба, на которой играл учитель физкультуры Силиньш из местной школы. Он, видно, недавно принялся учиться играть на этом инструменте, поскольку на протяжении всей недели моего пребывания в Яунауце я постоянно утром перед обедом слышал, как из окон школы раздаются похожие на писк или стон звуки, какие выдает еще неопытный горнист на пионерском сборе. Но для танцев у него, по всей вероятности, были в репертуаре уже разученные и не в первый раз исполняемые им популярные мелодии. Оркестр начал играть известную всем задорную мелодию народной латышской песни, и зал сразу же ожил и заполнился танцующими парами. Все народы любят танцевать и делают это везде со своим национальным колоритом. В танцах латышей присутствуют, мне кажется, больше элементов от вальса и польки с добавлением ассиметричного притопа, или аритмии шагов с подскоком и эдакого маятникового покачивания корпусом в виде поклонов во время кружения пары. Сначала я смущался, но меня подбадривала Нелия и ее подружка по школе Инта, и латышские танцы стали у меня получаться.
Я не стал ожидать окончания бала и в темноте пошел на сеновал, где мне была приготовлена постель. Немного полежал в темноте, перебирая в голове подробности прошедшего дня, и задремал. Не знаю, сколько прошло времени, но неожиданно я проснулся от внутреннего возбуждения и беспокойства. Глаза мои оставались закрытыми, так как было страшно пошевельнуться и обнаружить свое присутствие на сеновале. Я медленно приоткрыл один глаз и ничего не смог увидеть, так как вокруг была кромешная темнота. Открыл второй глаз, пытаясь вглядеться в темное пространство. По-прежнему я ничего не видел перед собой, но вообразил, что что-то живое, объемное и волосатое с красными, вытаращенными и всевидящими глазами, отвратительно тихо и упорно ползет ко мне снизу. Я стал покрываться мурашками от животного страха, пронизывающего и парализующего все тело. И вдруг осознал безвыходность ситуации, ибо сзади меня была высокая отвесная стена из спрессованного сена. Площадка же шириной около двух метров, на которой было устроено мое спальное ложе, образовалась оттого, что сеновал еще не был полностью забит сеном, и она уступом на высоте трех метров возвышалась над перекрытием сарая. Я надеялся, что звероподобное существо в такой кромешной темноте не совсем видит меня, также как и я его. Может быть, оно приближается и бесшумно ползет, чувствуя запах моего тела. Инстинктивно, боясь издать малейший шорох и выдать свое присутствие, я начал медленно поднимать голову, а затем и спину.
Невидимое существо между тем упорно, удивительно тихо и медленно приближалось. Я стал подтягивать коленки к животу, пытаясь отодвинуться от него, но сзади преградой была стена из сена. От ужаса и темноты я вдавливался в эту стену, пытаясь втиснуться в нее, не понимая, что это невозможно. Наконец, невидимое существо приблизилось настолько, что я стал как тепловизор, ощущать излучаемое им тепло. Вот-вот оно коснется меня. Внутренним зрением я видел перед собой уже протянутые его волосатые конечности, готовые схватить меня и впиться в мое полуголое тело. Когда оставались, как мне казалось, доли сантиметров от него до меня и считанные доли секунды наступления этой невероятной развязки, пронесшейся в моем взбудораженном до предела мозгу, не помню, каким образом я нашел в себе силы, злость и ярость. Неожиданно для себя я стремительно приподнялся на ноги и с криком: «Ko tev vajag?!» («Что тебе надо?!») бросился на это существо. Мой рывок оказался, по счастливой случайности достаточно точным, так как я мог промахнуться и скатиться с высоты трех метров на землю, не известно, с какими для себя последствиями. Однако мои руки попали точно на конечности этого существа. Они были, в самом деле, голыми и волосатыми. После моего истошного крика и прыжка неведомое существо вдруг обмякло, как воздушный шар, и затихло. Потом в наступившей тишине раздался человеческий голос. Я узнал голос учителя физкультуры Силиньша. Он еле слышно начал бормотать что-то на латышском языке. Я не все понял из его непродолжительной речи, так как знал тогда только пару латышских слов. Главное было то, что он просил извинения у меня за произошедшее.
А причина того, что он полез на сеновал, была совсем банальная. Оказывается, он после бала выпил самодельного деревенского пива с кем-то из друзей и, вероятно, с избытком. После этого решил попугать молоденьких девушек, Неллию и ее подружку, маленькую, невысокого роста Инту, которые еще раньше до меня спали на сеновале в этом сарае, и Силиньш об этом знал. Но в этот вечер вместо них на сеновале решил поспать я, и со мной произошла такая досадная нелепость. Я не стал вести беседу с Силиньшем, поскольку не знал ни его, ни латышского языка; слез с сеновала и пошел спать в дом к своим родственникам.
Вот такая приключилась со мной сюрреалистическая история в Латвии на селе при первом моем приезде в Яунауце. Для меня поездка в латышское селение была просто экскурсией, а для моих родственников это была повседневная жизнь, связанная с жизненно необходимой и важной работой по заготовке сена для лошади, коров и овец на весь год до следующего покоса. Воспоминания об этом эпизоде остались для меня незабываемыми на всю жизнь.
Юрий Эглескалн 23 июня 2016 г.