Глава 18. Чёрный вечер и белая ночь
Как давно это было… Вроде и недавно, а кажется – сто лет прошло. Тася с усилием вынырнула из воспоминаний – словно очнулась от тяжёлого кошмара. Стоило ли вспоминать – в день рождения? Тася захлопнула дневник и сунула его обратно в рюкзак. Блокнот со стихами читать не стоит – там то же самое: сверкающие мечты, обманутые надежды, боль расставания и светлая вера в счастье. Тогда она ещё верила в счастье.
Может, пойти покататься? – Тася глянула в окно – всё та же метель и тусклый свет фонаря в наплывающих сумерках. Какие лыжи! Может, завтра пойти?
Тася стояла у окна и смотрела в ночь – или это был вечер? Чёрный, метельный, недобрый, с белыми космами снега. Такой чёрный вечер уже был в её жизни.
Тогда она бесцельно сновала из комнаты в кухню, из кухни в коридор, из коридора в комнату, и по старой детской привычке считала шаги: если чётное количество, всё будет хорошо, если нет…
Выходил всякий раз нечёт. С дивана, где лежала Тасина мама, не доносилось ни звука: мама всегда молчала, когда ей было плохо – не хотела её пугать. Ведь всё обойдётся, не в первый раз…
- Мама, ты как там? Тебе лучше? – не выдержала Тася. Она никогда не любила молчания. Вопреки известной поговорке, за молчанием обычно скрывают ложь.
- Да вроде, получше… Или нет? Не пойму.
Ноги вдруг сделались ватными, и на них было странно идти. Но она дошла – до телефона, непослушными пальцами набрала «ноль-три». Набрать получилось не сразу: пальцы срывались с диска.
- Ждите. Машина будет, - безразлично пообещали на том конце провода. Тася стояла в тупом оцепенении и слушала короткие гудки – ту, ту,ту,ту, жду, жду, жду, жду…
На цыпочках подошла к дивану. Мама, казалось, спала, но это был не сон – забытьё. Тася не помнила, сколько времени просидела возле неё. Наконец мама открыла глаза.
- Я спала? Так хорошо поспала… Вроде, мне полегче стало. А ты чего сидишь?
- Да я так… Услышала, что ты проснулась, и подошла, - сазала тася стараясь, чтобы голос звучал беспечно.
- А мне папа приснился! Будто мы костюм ему покупали в универмаге «Московский». Сколько он их перемерял – и все плохо сидели! Пиджак впору, а брюки висят. А поменьше размером – брюки сидят идеально, а пиджак маловат, - рассказывала мама, и Тасе казалось, что костюм покупали на самом деле, а остальное – мамина болезнь, и забытьё, и ожидание скорой, которой всё нет, - остальное всё сон. Мама доскажет свой сон, и они будут пить чай с вареньем. Надо бы поставить чайник.
- И знаешь, что я сделала? – приподнявшись на локте, с улыбкой продолжала мама рассказывать свой сон. – Отнесла в примерочную два костюма разных размеров и там поменяла: пиджак взяли пятидесятого размера, а брюки сорок восьмого. И никто не заметил, и на кассе пробили и дали нам чек! И папа сказал, что мы сделали финт ушами.
Тася помнила это папино любимое выражение, означающее – то самое, что они проделали в универмаге «Московский».
- А потом что было? – спросила Тася.
- Потом… Я на работу собралась ехать, а он мне говорит: «Ты забыла, что сегодня воскресенье?». А вроде пятница была. А он упёрся, воскресенье – и всё тут! Ну, и поехали домой. А на станции вспомнили, что хлеба дома нет, я домой пошла, а он за хлебом, я, говорит, быстро, - скороговоркой бормотала мама. – Суп надо разогреть, он придёт сейчас…
Что она такое говорит?! Хорошо, что во сне они расстались, и папа отпустил её домой. А сам остался. Не взял маму с собой. Значит, мама останется с Тасей. Значит, поправится. Вот тебе и чёт-нечёт, - обрадовалась Тася. Тишину пронзила резкая трель звонка: приехала скорая!
- Это папа. Иди, открой, - сказала Тасе мама. – И суп выключи.
Тася ужаснулась и побежала открывать, и пока врач хлопотал вокруг мамы, отрывисто отдавая приказания медсестре, - ещё на что-то надеялась…
- Ваша фамилия, имя, отчество? – зачем-то спрашивал маму врач.
- Некрасова, Лидия Васильевна, - медленно выговорила мама, словно сомневаясь в сказанном.
- А как зовут вашу дочь, помните? Назовите полное имя.
Он что, с ума сошёл, этот врач? Спросил бы у Таси. Но упрямый врач снова и снова задавал маме этот несложный вопрос, а мама молчала.
- Лидия Васильевна, вы меня слышите? Как зовут вашу дочь? Не помните?
Мама наконец заговорила, словно в бреду произнося слова.
- Мою дочь? Мою дочь зовут… Та… Тася.
- А полностью как? – допытывался врач.
- Не помню. Я… не знаю. Тася… Нет, не помню…
Тася вышла в коридор и зажала руками уши, чтобы не слышать, как мама не может вспомнить её имя. А потом из комнаты вышел врач и, глядя куда-то в сторону, развёл руками… Значит, папа всё-таки пришёл. Хлеба купил и пришёл, и сейчас – где-то там, далеко, - они сели обедать. А новый костюм, аккуратно выглаженный, висит на плечиках в шкафу. Тася его уже не увидит, в новом костюме, а мама увидит.
Мама, папа, вы любили меня по-настоящему – такую как есть. И я вас любила и сейчас люблю. Так куда же вы ушли? Так хорошо было – всем вместе. А теперь я даже день рождения отмечаю одна. Никого не хочу видеть.
… За окнами бесновалась метель, улицы, дома, деревья, фонари – растворились в белой мути, и на всей земле ничего не осталось.
Давно уже стемнело, и в темноте всё падал невидимый снег, и темнота была белой. Хотелось плакать, но не было слёз. Наверное, слёзы замёрзли где-то у неё внутри, как снег, - думала Тася. Пусть бы позвонил – хоть кто-нибудь. Пусть бы ошиблись номером, и она убедилась – что мир существует, что она не одна.
В ответ на её невысказанную просьбу телефон разразился настойчивыми звонками. Один, два три, четыре… Кто-то невидимый на том конце провода хотел сломать стеклянную стену между ней и миром, от которого она больше ничего не ждала и который ничем ей не обязан...
Двенадцать, тринадцать… Пусть звонят, она не снимет трубку, исчезнет для всех, растворится в белой мгле за окном. Все и всегда в конечном итоге прекрасно обходились без неё. Стена.
Пятнадцать, шестнадцать… За стеной немного одиноко, но к этому можно привыкнуть и не замечать. А к неправде привыкнуть нельзя, раны от неё не заживают, ноют к непогоде, не дают спать ночами, царапают где-то внутри и ищут выхода, а выход остался в прошлом.
Восемнадцать, девятнадцать… Кто ж такой настойчивый? Она никому не позволит разрушить свой уютный мирок, в котором так легко – возвращать прошлое, когда она ещё верила… Прошлое, в котором можно верить. И ждать – того единственного, кто скажет ей слова любви. Его нет в настоящем, не будет в будущем, а в прошлом он непременно есть. И он непременно её найдёт и скажет… Жаль только, что мама об этом не узнает, не порадуется за неё, не будет нянчить внуков...
Телефон всё звонил и звонил, требуя от неё невозможного – снять трубку. Звонки гулко раздавались в пустой квартире. Тася на цыпочках вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.
...
Стихи из Тасиного блокнота
Silentium
Прихожу с работы в дом,
Где никто меня не ждёт.
Только одинокий вечер,
Бесконечный словно год.
Я зажгу на кухне свет,
На плиту поставлю чайник.
Не нарушит он молчанья -
В нем свистка в помине нет.
Мир сомкнулся тишиной,
В нём в узор сложились части.
Наслаждаюсь тихим счастьем,
Словно дорогим вином.
Сяду рядом с тишиной
По-турецки на диване
Пусть мелькает на экране
Бесконечное кино.
В титрах рамочки стоят…
Нет в живых его артистов.
Черно-белой чьей-то жизни
Черно-белый маскарад.
О далёких берегах
Потихоньку помечтаю.
Только сердце не растает:
В нём метели и снега,
Берега твоих надежд,
Берега моей печали…
Ни песчинки не осталось.
Нас с тобой там больше нет.
Чайник выкипел до дна…
Ничего. Поставлю снова
Вечер тянется дремотно,
Словно продолженье сна.
Не смолкает телефон…
Трубку я снимать не стану,
Я от всех уже устала,
Кто звонит - мне всё равно.
Без тебя так больно жить!
Ты не хочешь меня видеть,
Целовать и ненавидеть,
Ненавидеть и любить.
Так похоже на тебя
Одиночество – жестоко.
От его нотаций строгих
Двери петлями скрипят…
Смотрит на меня оно,
Подперев рукою щёку.
В черноте оконных стёкол
Фонарей горят глаза.
Ты как этот свет далёк,
Как чужой весёлый праздник!
Подожду…
Быть может, счастье
Забредёт на огонёк.
НАЧАЛО - http://www.proza.ru/2016/07/20/1283