Лика

27 ноября ...5года
Причиной моего внезапного появления на свет послужило несчастье; в тот злополучный день дождливого ноября матушке моей не посчастливилось. Резкий хлопок, оглушивший в час-пик площадь Сен-Жан в центре города, разбросал толпу, превратил бесцельно блуждающих и спешащих по делу людей в окровавленные останки. Когда приехали спасатели, сердце моё ещё билось, о чём и был уведомлён отец, вызванный в ближайшее к площади родильное отделение. Проводив одного члена семьи и встречая вечер с другим, не виданным им доселе, отец открыл эру нашей с ним совместной жизни.

Многие месяцы эти два события, которых многим бы хватило для заполнения целой жизни, так тесно соседствующие и так внезапно происшедшие, учились мирно уживаться в его голове.

17 ноября я надеваю белую рубашку. Я иду на кладбище, - это мой день рождения, мама. Я иду поздороваться с человеком, которого мне не суждено было увидеть, и который подарил мне жизнь. Дома меня встречает отец. Лицо его подёрнуто паутиной морщин, покрывшей его, пожалуй, слишком рано. Прямой твёрдый взгляд и всегда немного сжатые скулы и губы, - в отличие от меня, он знает, о ком мы скорбим. Её портрет висит в его спальне над изголовьем кровати. Он никогда более не женился; мне сложно представить женщину рядом с ним, и представить, какова была бы наша жизнь втроём с нею, то чувство, что было бы между нами, будь это просто фотокарточки, те, которые можно делать каждый день в каком угодно количестве. Но это были семейные реликвии, запечатлевшие ушедшее божество, существующее для меня в неизменном виде – пять поворотов головы, пять взглядов, пять очертаний небрежно растрёпанных ветром кудрявых волос.

17 ноября прошедшего года я встретил на кладбище Лику. Она разносит цветы к могилам тех, кого не могут посещать родственники. Странное знакомство; спустя несколько случайных встреч мы с Ликой стали встречаться нарочно в одном из кафе на площади Сен-Жан - отец уже сорок лет снимает здесь квартиру в третьем этаже.

Лика – коренастая белокурая девушка, на вид лет двадцати, не больше. Светлокожее лицо её обрамляют правильной формы локоны, делая её похожей на девочку из гриммовских сказок, этакая Гретель в современности. Большие голубые глаза её чуть бледноваты, оттого бывает сложно поймать их взгляд. Девушка довольно молчалива, и трудно выделить в ней определённые черты. Отчего-то меня с первого дня влекло к ней; я словно знал, что день за днём буду открывать для себя эти черты, всё новые, неизведанные.

Девушка кажется очень простой; дочка чьей-то кухарки, она училась в последнем классе лицея и не собиралась в институт. Необычный способ приработка ей подсказали соседи, - семья жила в пригороде, и цветов на огородах небогатых людей было больше, чем денег в их карманах.

День за днём мы с ней поздно завтракаем, пьём какао на полупустой площади, - нерадивая школьница и вечерний музыкант. Её самолюбию льстит знакомство со «взрослым» мужчиной, она чуть краснеет, здороваясь, становясь похожа на свежий букетик астр, лежащий тут же на деревянном столе.

Что влечёт меня к тебе, Лика? Играя каждую ночь в местном клубе, я не обделён вниманием девушек. Однако ни одну из них ещё мне не хотелось видеть изо дня в день, с неизменной улыбкой на лице, вглядываться в знакомые его выражения и угадывать ставшие привычными её вопросы.

Мы привыкали друг к другу. В какой-то день, - тогда уже почти наступило лето, - она повезла меня к себе в гости. Мы поехали, старенький трамвайчик неловко подскакивал на стрелках железных рельс, надтреснуто звенел колокольчик, когда мы на поворотах объезжали потоки гулко трещащих машин. Жёлтое солнце светило в раскрытые окна, косые зайчики носились по вагону, не в силах один другого догнать. Лика села у окна, и зайчики забавно скользили по её лицу, ото лба к носу и потом по плечу. Она вопросительно улыбалась, видя, что я этому смеюсь.

Не доезжая две станции до конечной, мы сошли. Улицы кругом уже шли просёлочные, одно-, двухэтажные домики приветливо глядели своими квадратными окошками, расчерченными белыми перегородками рам. Пройдя один, два, три дома, она, наконец, объявила, что мы пришли. Это был большой старый дом, выкрашенный белой краской; палисадник пестрел тёмно-синими ирисами. Если пригнуться и посмотреть на дом сквозь них, он казался волшебным.

Мы поднялись по широкой винтовой лестнице во второй этаж. Ликина мать гладила белье на большой, широкой доске, напевая себе под нос что-то мелодичное. Её растрёпанные волосы небрежно были собраны в пучок на затылке, и многие пряди выбивались из-под резинки, падали на шею, уходя в ложбинку между лопаток. На ней было голубое платье на бретелях, простое хлопчатобумажное платье, а может, и ночная сорочка. Голубые светлые глаза, такие, как у Лики, казались необычно весёлыми и простодушными для женщины её лет. Беззаботный и как бы задорный их блеск освежал лицо, придавая ему выражение значительно более молодое, чем тот возраст, который я для неё предполагал.

-Здравствуй, мама! – окликнула её Лика. Женщина на секунду отвлеклась, замерев от неожиданности и остановив на мне свой удивлённый взгляд. Видно было, что мы внезапно прервали какую-то череду её мыслей. Она оглядела меня как бы смущённым, но непринуждённым и задорным взглядом своих светло-голубых глаз. Лёгкий хохоток вырвался у неё из груди, и она, наконец, поздоровалась. Шутливо извинившись за свой небрежный, однако неизбежно останавливающий на себе мужской взгляд наряд, она пожурила дочь за внезапность «такого приятного визита» и пригласила всех вниз, в гостиную, на чашечку кофе, куда и сама пообещала спуститься как только совершит «подобающий случаю» туалет.

Мы встретились спустя четверть часа. Она – ликина мать – очень была хороша. Лёгкий туалет – собранные в высокую причёску слегка вьющиеся пряди, крупное ожерелье на плавном изгибе молодой, свежей шеи, изящный вырез простого платья, струящегося до колен - как бы подчёркивал самоценную красоту её здорового, сильного тела. После, выходя с Ликой вечером на улицу, я из всех сил старался, чтобы она не заметила глубины моего впечатления. Я говорил развязно и много, но Лика смотрела под ноги, и, как обычно, была бесхитростно проста и спокойна в обращении.

За кофе ликина мать много болтала, то и дело упоминая своих приятелей, вечеринки и вино, которое плескалось на них в избытке. Она была весела, легка, с ней хотелось быть ещё и ещё; я чувствовал, что неотвратимо подпадаю под её очарование. Наконец, её болтовня остановилась на Лике. Она рассказала, как в восемнадцать лет, едва поступив на курсы для модисток, встретила «этого вертихвоста, франта, легкомысленного пижона» - одним словом, ликиного отца. Несмотря на насмешку, в её словах нельзя было уловить злобы, обиды, воззвания к справедливости. Это была женщина-праздник, женщина-веселье, игристое вино, призванное веселить и кружить голову.

Это лёгкое опьянение качало меня, как морские волны, когда мы с Ликой шли к трамваю по дороге, освещённой растущей луной. Лика, повторюсь, была – благодарение Господу! – не из тех, кто пристально следит за окружающими и тут же замечает малейшие перемены в них.

Ликина мать рассказала о своём молодом романе с ликиным отцом -  не первом, но головокружительном. Вихрь этого романа закрутил её и опустил на землю лишь в январе, когда ей едва минуло 19, а на руках, как якорь, прочно удерживая её на земле, безмятежно спала недельная малышка Лика. Беременная, она гуляла по вечерам, глядя на зажигающиеся в небе звёзды и мечтая: «Скоро зажжётся и моя звезда! Самая яркая! Самая светлая!». Пронзительный крик, раздавшийся седьмого января в палате родильного отделения, вернул её с небес на землю, насколько вообще можно было вернуть на землю такую женщину, как она.

Стоит ли говорить, что ликин папаша почти сразу исчез. Правда, она не сразу вспомнила о нём после родов и не сразу заметила пропажу. Заметив, она приняла её как свершившийся факт и его никогда не судила. Эта лёгкость, врождённая способность с благодарностью принимать и отдавать то, что посылает Господь, неотразимо влекли к этой женщине. Простота её наслаждения жизнью была благословенна.

Мы с Ликой молча шли по усыпанной шершавым щебнем лунной дорожке. Трамваи давно перестали ходить, - луна взошла, а на город спустилась ночь, ясная, майская, лунная. Лика проводила меня до поворота, за которым начинался следующий квартал, обняла и попрощалась. Пожелав удачного пути, она вернулась в дом матери. Та осведомилась обо мне, целуя дочь на ночь, а больше, кажется, во всю жизнь обо мне не справлялась.

Придя домой, я разделся и лёг в постель. Отец давно уже спал. Я не стал зажигать свечей, а просто лежал и смотрел в окно, в серое ночное небо, освещённое рядом газовых фонарей. Минувший день подарил мне галерею мечтаний, образов, видений; погружаясь в дремоту, я видел влажный блеск светло-голубых глаз ликиной матери, радостный и весёлый. Я глубоко вздохнул и не просыпался до утра.

Наконец меня разбудил шум трамваев и крики за окном. Солнце стояло уже высоко, и жизнь на площади била ключом, ни на секунду не замолкая. Лика, её имя не выходило у меня из головы. Её образ, простой, как полевой цветок, стоял у меня перед глазами, возвращая то равновесие, из которого лёгким прикосновением вывела меня вчера её мать. Было что-то невыразимо спокойное, доверительное, вызывающее самую глубокую привязанность в её простоте, которая не надоедала, а всё прочнее входила в мою жизнь день ото дня.

Лика. Нас так странно объединяло наше детство. Услыхав историю её появления на свет, я как бы посмел рассказать ей свою. Она не была желанным ребёнком своего родителя; моё же появление на свет и вовсе стало трагедией. Не много сходства у этих историй, однако оно изменило моё отношение к Лике.
Я трудно сходился с женщинами. Женщина для меня изначально была как будто божеством; я с детства слушал истории отца о матери. Он тщательно пересказывал одни и те же истории, с каждым разом вкладывая всё больше значения в каждую деталь. Они, повторяемые из раза в раз, приобретали оттенок священного мифа, - чего-то большего, чем просто история, которая могла пойти и другим путём. Я не был близок с Ликой как с женщиной; но она всё больше значила для меня. Она входила в мою жизнь как нечто неотъемлемое, словно бы без неё и новый день начаться не мог.

Я задавал себе вопросы, ответов на которые не находил. Что дальше, говорил я себе? Не разочарую ли я её, пойди всё так дальше? Ведь женщина ждёт своего счастья, как цветок, которому ко времени нужно распуститься, думал я. Я разыгрывал в голове десятки сценариев; шурша осенней листвой по тротуарам, я часами бродил, заложив руки за спину и задумчиво глядя перед собой. Прохожие улыбались, завидев меня, - мою манеру уже узнавали.

Мы сидим с Якобом в баре, у окна; Якоб – мой лучший друг. Мы пьём виски, а за окном идёт дождь. Темно, и тротуары сверкают, как отполированные. В этом золоте отблесков город кажется рождественской сказкой. Что делать, Якоб? Как быть?
18 мая ...7 года
Спустя два года я вновь открываю свой "бортовой журнал". Он немного полинял от яркого солнца, под лучами которого я оставил его на подоконнике, спешно покидая отцовское жилище.

Почти два года назал я понял, я внезапно осознал, что не хочу далее оставаться вечерним музыкантом, "вольной птицей" - а на деле рабом своих страстишек. Нежелание рано просыпаться по утрам не играло более решающей роли в моей судьбе, и я, не мешкая, собрал чемодан и первым утренним поездом умчался в соседний Анри поступать в институт - учиться на анестезиолога.

Я сижу напротив раскрытого окна ординаторской, уже стемнело; у моего ментора нынче дежурство, а я учусь ассистировать на операциях. Наше дело - отправлять людей в небытие, временно, а потому законно.

Занавески плавно колышатся, нежно убаюкивая меня. Мне вспоминается поезд, которым я вернулся в Анри накануне. Долгое время я не посещал родной город, и вот наступило время навестить родных. И Лику, конечно, тоже.
Она не много изменилась. Разлуку приняла спокойно, - последовать за мной она не могла. С трудом я могу назвать этому причину; но то, что не подлежало сомнению для неё, обсуждению не подлежало.

Когда я подошёл к её дому, она развешивала на балконе бельё. Спокойная и деловитая, она чуть надвисала над ним полной грудью, а на лоб ниспадали белые, как лён, её локоны. Я на минуту залюбовался ею. Сирень, зацветающая под окнами, чудо как шла к ней. Поставив чемодан на землю, я, наконец, окликнул её.

Милая, она чуть вздрогнула от неожиданности и выронила прищепку вниз. Я ловко подхватил её и тут же бросил ей обратно. Я так ясно запомнил все эти детали, что, кажется, перескажу их с лёгкостью и через год. Мы с Ликой сели пить чай у неё в саду под старыми липами. Деревья скрипели от порывов ветра, весенний воздух был чудо как хорош, а главное, чудо как хороша была Лика. Мы не виделись долго, как я уже говорил, но Лика - бесхитростное существо - почти совсем не изменилась. Такой же простой, милый и близкий мне человек.

Занавески колышатся всё сильнее, образы в моей голове перестают быть чёткими. Наконец, всё расплывается в золотистом мареве, и я просыпаюсь от резкого выкрика моей фамилии. Пора идти, ментор не станет звать меня дважды.
23 июня ...8 года
Я впервые самостоятельно ассистирую на операции. Случай знаменателен не только этим: на операционном столе передо мной лежит Лика. Да, я опять надолго запустил бортовой журнал, и не упомянул наши летние и последующие встречи; а впрочем, пусть читатель додумает сам, - у нового лица, вскоре появившегося на руках у Лики, - моя фамилия.