Драма в трёх действиях.
СТАЛИН Иосиф Виссарионович. КОБА.
КУЗЬМА ПРОКОПЬЕВИЧ, часовой – истопник на даче Сталина.
ЕВДОКИЯ КУЗЬМИНИЧНА, повариха.
АДЪЮТАНТ.
ХРУЩЕВ Никита Сергеевич.
БРЕЖНЕВ Леонид Ильич.
НИНА, жена Хрущева.
БЕРИЯ Лаврентий Павлович.
МОЛОТОВ Вячеслав Михайлович.
МАЛЕНКОВ Георгий Максимилианович.
МИКОЯН Анастас Иванович.
ВОРОШИЛОВ Клемент Ефремович.
БУДЕННЫЙ Семен Михайлович.
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ.
ЯРМОВ, конвоир.
1-й АРЕСТАНТ.
2-й АРЕСТАНТ.
КИРОВ Сергей Миронович.
ГОСТЬ, голос за сценой.
ЖЕНЩИНА С РЕБЕНКОМ.
ДВОРНИК.
НОСТРАДАМУС
СУКИ;Н
ПУШКИН Александр Сергеевич
ГОГОЛЬ Николай Васильевич
ЛЕНИН Владимир Ильич
АКТ I
Картина 1.
Дача в Серебряном бору. Коридор уходит вглубь сцены. С одной стороны дверь в комнату Сталина, с другой — в зал. В коридоре за столом сидят двое: истопник — часовой и кухарка.
ЕВДОКИЯ. Кузьма Прокопыч, что–то весна ноне рано началась. Конец февраля, а снега мало осталось. Я слыхала, в это время года сердечники и легочники мрут уж больно.
КУЗЬМА. Кабы только они. С голоду и холоду не меньше умирает народу. Ученые говорят, что это катаклизма.
ЕВДОКИЯ. Кака така клизма? Энто что вставляют в зад что ли?
КУЗЬМА. Ну, ты загнула! Ка–та–кли–зма, говорю. Это значит — непорядок в природе. Ну, как бы нарушение распорядка.
ЕВДОКИЯ. А-а! Мне–то послышалось другое. Очень уж похожее…
КУЗЬМА. На клистир, что ли?
ЕВДОКИЯ. Ну да!.. А что это такое?
КУЗЬМА. Клистир–то? А это и есть твоя клизма, только по — научному клистирой зовется.
ЕВДОКИЯ. Ну, ты, Кузьма Прокопыч, прямо, ученый. Все–то знашь, во всем разбирашься.
КУЗЬМА. Сама видишь, с кем общаюсь.
ЕВДОКИЯ. Да уж. (в сторону) С кем поведешься…
Входит Хрущев. Завидев его, Евдокия Кузьминична быстро уходит.
КУЗЬМА. Здравствуйте, Никита Сергеевич! Доброго Вам здоровья!
ХРУЩЕВ. Здоровеньки булы, Кузьма Прокопьевич! Как ты–то поживаешь? С кем это ты тут беседовал?
КУЗЬМА. Евдокия приходила спросить: накрывать, аль нет.
ХРУЩЕВ. Значит, Хозяина еще нет?
КУЗЬМА. Нет, Никита Сергеевич. Ждем с минуты на минуту. Позвонили, что выехал.
ХРУЩЕВ. Так, так… Ну, я в зал тогда пройду. Отдохну малость.
Хрущев уходит.
КУЗЬМА. Хороший мужик, добрый, простой, не то, что некоторые.
пришла Евдокия.
ЕВДОКИЯ. Собираются уже?
КУЗЬМА. Фу, бесова баба, напугала.
ЕВДОКИЯ. Значит, накрывать пора?
КУЗЬМА. Погодь малость. Хозяин приедет, тогда поглядим, как у него настроение.
ЕВДОКИЯ. Ой! Кажется, приехал!
Уходит. Входят Сталин и адъютант.
КУЗЬМА. Здравия желаю, товарищ Сталин!
СТАЛИН. (адъютанту) Почему холодно? (прошел в свою комнату).
АДЪЮТАНТ. (подносит кулак к носу Кузьмы) Я тебе, бездельник, сейчас Кузькину мать покажу.
КУЗЬМА. (показывает на термометр, висящий на стене) Двадцать три градуса… Любимая температура Иосифа Виссарионовича.
АДЬЮТАНАТ. (шипит) Заткнись, а то я тебе… (подходит к термометру и стучит по нему пальцем). Может, термометр испортился?
КУЗЬМА. Никак нет. Не должон, товарищ полковник. Третьего дни новые повесили… Хотя, и старые исправны были.
АДЪЮТАНТ. Все–то ты знаешь, грамотей. Подтопи–ка малость, раз холодно. Это нам, молодым, жарко…
КУЗЬМА. Одну минуту. У меня все приготовлено. Только спичку чиркну… Правильно Вы сказали, товарищ полковник. Нам старикам надо почаще к печке прижиматься. Старые кости греть надо.
АДЪЮТАНТ. Что–то ты разболтался сегодня. Ты и себя что ли в старики записал?
КУЗЬМА. Конечно! Мне уж за шестьдесят перевалило на днях.
АДЪЮТАНТ. Тоже мне, старик нашелся. Иосифу Виссарионовичу семьдесят четыре в этом году исполнится.
КУЗЬМА. Так вот я и говорю — косточки–то греть надо на печи. Отдыхать пора человеку, а он, бедолага, все трудится, трудится. Не железный, ведь.
АДЪЮТАНТ. Стальной! Не даром Сталиным зовут!
Сталин вышел из своей комнаты и прошел в зал. Дремавший в кресле Хрущев быстро вскочил, и, подбежав к Сталину, отбарабанил руками по своей груди замысловатую чечетку, одновременно припевая:
ХРУЩЕВ. Тадада, тадада, тадада, та, та. Тумда, тумда, тадуда!
СТАЛИН. (сквозь зубы) Пшёл вон!
Хрущев быстро вышел в коридор.
ХРУЩЕВ. (адъютанту) Нездоровится,.. может врача ему вызвать?
АДЪЮТАНТ. Уезжаете, Никита Сергеевич?
ХРУЩЕВ. Да.
АДЪЮТАНТ. Я сейчас Вашу машину вызову.
ХРУЩЕВ. Спасибо! Я на дворе подожду. Жарко что–то. (уходит).
Картина 2.
Квартира Хрущева.
НИНА ПЕТРОВНА. А мы тебя к ужину не ждали… Что–то случилось?
ХРУЩЕВ. Нет, нет, ничего… Пожевать найдется?
НИНА ПЕТРОВНА. Пошли в гостиную.
Хрущев сел за стол, ткнул вилкой пару раз, махнул рукой и ушел в кабинет.
ХРУЩЕВ. (один) Как тяжело… С каждым днем все тяжелее и тяжелее притворяться и скрывать свои чувства… Постоянно смотрит и молчит… Как еще втереть ему мозги? Как еще вывернуться?.. (кричит) Чтоб ты сдох, сволочь!.. Сука!.. Сволочь! Когда же ты, наконец, сдохнешь?!
Вбегает Нина Петровна.
НИНА ПЕТРОВНА. Что с тобой? Ника, милый, что случилось?
ХРУЩЕВ. Все в порядке,.. все в порядке,.. все в порядке… (звонит телефон).
Супруги с ужасом смотрят на телефон, но не подходят.
Картина 3.
Дача. Сталин в своей комнате лежит на кровати. Адъютант приоткрыл дверь. Кузьма строго смотрит на адъютанта: открывать дверь без вызова Хозяина строго запрещено.
АДЪЮТАНТ. Спит. Уж не заболел ли? (звонит по телефону) Принесите ужин мне и часовому.
Сталин встает с кровати, подходит к окну, открывает форточку и прислоняется разгоряченной головой к стеклу. Немного постояв, с трудом доходит до кровати и ложится.
КУЗЬМА. (прислушивается) Опять не спит. Видно и вправду старость пришла. Вот и моя бабка, помню, встанет часа в три ночи и шастает по хате… Все дела какие–то находила… (прислушивается) Кажется, уснул… Видно, крепко устал. Да, и то сказать, такую страну вытащить из разрухи, такую войну выиграть. А кто помогал? Все — один. Он и генеральный секретарь, и премьер–министр… И швец и жнец! (на стуле, свесив голову на грудь, храпит адъютант) Во,.. и энтот тоже уснул… Телохранитель называется!.. Измучился, поди.
Картина 4.
Сталин бредит.
Полутемная изба разделена пополам. В одной половине на столе горит керосиновая лампа. За столом сидит щуплый фельдфебель. Рядом стоит солдат Ярмов. Во второй половине на соломе лежат два арестанта.
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ. Давай, веди…
Ярмов приводит арестованного, худого, обросшего щетиной молодого человека со связанными сзади руками, и швыряет его на табуретку посреди избы. Это Коба.
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ. Фамилия, имя, отчество…
Арестованный молчит.
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ. Фамилия, имя, отчество…
Арестованный молчит…
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ. (Ярмову) Давай!..
Ярмов со всей силы ударяет Кобу в ухо. Тот падает с табуретки. Его снова водворяют на место.
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ. Ярмо! Этот энтэлэгэнт нэ хочит с нами апшаца.
ЯРМОВ. Разрешите, Ваше благородие?
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ. Давай!..
Ярмов огромным кулаком бьет по лицу жертву. Коба отлетает к стене.
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ. (про себя) Зверюга. (Ярмову) Прибил, наверно… Что, если не очухается?.. Придется отчет составлять… Неприятностей куча… Посмотри, дышит, аль нет?
ЯРМОВ(нагнулся к жертве). Он железный… Про него все так говорят.
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ. Не железный, а стальной.
ЯРМОВ. Я слыхал, вроде, Сталин.
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ. Правильно, Сталин… Сколько у него еще этих кличек?.. Унеси!..
Ярмов легко подхватывает Кобу, несет в соседнюю комнату и бросает на солому между двумя арестантами.
1-й АРЕСТАНТ. Говорил я бесполезное это дело — побег. И ему досталось, и нам. Неопытный, вот и побежал.
2-й АРЕСТАНТ. Как это — неопытный? Он в «Петропавловке» сидел. Я это точно знаю. И еще…
1-йАРЕСТАНТ. Мало ли, что сидел. Главное — надо соображаловку иметь: откуда бежишь и куда. Здесь Сибирь. На тысячу верст, порой, ни одного человека не встретишь. С голоду подохнуть можно, и очень даже легко.
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ. Давай, Ярмо, приберись тут, а я пошел… Хорошо запер? Не убегут?..
ЯРМОВ. Не убегут, господин фельдфебель. У меня не убегут. (фельдфебель уходит) Зверюгой обозвал. А сам что, не зверюга?.. Ты у меня тоже как–нибудь получишь, если не отстанешь от моей Дашки… Тоже по мозгам вдарю…
2-й АРЕСТАНТ. И все–таки, как удачно все получилось. Какой снежище вдруг повалил. Конвоиры так и не поняли, куда он побежал. Пока нас везли в телеге, Коба приметил, куда надо бежать — к Енисею, по льду, на ту сторону реки… А там ветер все следы моментально замел…Не повезло ему: провалился в прорубь, где бабы белье полощут.
1-й АРЕСТАНТ. Ты–то откуда такие подробности узнал? Опять что ли фантазируешь? ФилосОф!
2-й АРЕСТАНТ. Ничего я не фантазирую. Слыхал, как конвоиры хвастались друг перед другом, как ловко они Кобу нашли. А помог им хозяин кабака, и то случайно.
1-й АРЕСТАНТ. Как, случайно?
2-й АРЕСТАНТ. Коба, когда провалился в прорубь, быстро выскочил из нее, а мороз моментально сковал одежду. На его счастье прямо не берегу, на краю деревни, стоит кабак. Туда Коба и проник. По стремянке влез на чердак, на горячем дымоходе просушил одежду, нашел какое–то тряпье, закутался и уснул…
1-й АРЕСТАНТ. Ну, а дальше?
2-й АРЕСТАНТ. А дальше вот что было. Хозяин кабака полез на чердак за вяленой рыбой и наткнулся на спящего Кобу. Быстро сообщил куда надо, и вот…
1-й АРЕСТАНТ. Что, вот?..
2-й АРЕСТАНТ. Вот он и здесь рядом с тобой. Солдаты скинули его с чердака и притащили сюда. Хозяин кабака получил благодарность за верность долгу, а мы с тобой — тумаков. Коба потом расскажет, что с ним сделали в соседней комнате.
1-й АРЕСТАНТ. Ладно. Давай спать. Прижмись к нему с той стороны, а я с этой. Надо согреть его.
Утром.
КОБА. (бредит) Это красное знамя!.. Какое оно большое!.. Это наше знамя!.. Нет, это огонь!.. Как жарко!.. Все сжигающий, все пожирающий, все очищающий!.. А вот и друзья–товарищи по нашему Великому делу!.. Но почему они такие скорбно–торжественные, и почему «Смело, товарищи, в ногу!» поют очень медленно?.. Опять огонь!.. Земля красная от огня!.. Но куда исчезли друзья? Почему стихла песня?.. (звучит «Лакримоза» Моцарта). Какая знакомая музыка! Как торжественно звучит она!.. Но это не гимн! Это же — «За упокой»!.. Почему мне «За упокой»? Я жить хочу!.. Ах, как сладостна, как прекрасна эта музыка!..
ГОЛОС. Коба!.. Ты тут, а твои товарищи на свободе… Их никто не бьет… Им тепло, и они сыты… Какого черта ты дал втянуть себя в эти дела?.. Сдалась тебе эта революция. И будет ли она когда–нибудь? А какие тебе задания дают? Все связано с воровством, бандитизмом, и прикрывается все это одним словом — экспроприация… Люди тяжелым трудом наживали, а ты у них отнимаешь… Экспроприатор!..
КОБА. Чей это такой знакомый голос? Кто может стоять в головах, если головы всех троих находятся около стены?.. Кто это?.. Кто ты?!
Картина 5.
Кунцево. Дача Сталина. В своей комнате лежит на кровати Хозяин. В коридоре Кузьма. На стуле спит адъютант. Приходит Евдокия. Собирает посуду.
КУЗЬМА. Потише греми, разбудишь…
ЕВДОКИЯ. Энтого?
КУЗЬМА. Нет… Хозяин спит.
ЕВДОКИЯ. Заболел что ли?..
КУЗЬМА. Не знаю. Никита Сергеевич тоже что–то про болезнь говорил. (прислушивается) Кажется, ходит по комнате.
Сталин встал с кровати, подошел к окну и прислонился лбом к холодному стеклу.
ЕВДОКИЯ. И ты слышишь?.. Я, вот, ничегошеньки не слышу. Наверно, тебе померещилось.
КУЗЬМА. Тихо, баба… Растараторилась… Хозяин отдыхает!.. Это священно для всех!.. Жизнь вокруг должна замереть!..
Входят Молотов, Маленков, Берия и Микоян. Адъютант вскакивает со стула.
АДЪЮТАНТ, КУЗЬМА (вместе). Здравия желаю!
МОЛОТОВ. Никита Сергеевич здесь?
АДЪЮТАНТ. Нет, Вячеслав Михайлович, он приезжал, побыл немного и уехал. Сказал, что Иосиф Виссарионович, вроде как, заболел.
БЕРИЯ. Что же он нам не сообщил? Я, ведь, ему звонил, но никто трубку не поднял. Где же он тогда?
МАЛЕНКОВ. А не дежурит ли он сегодня?
МИКОЯН. Точно!.. Он еще поменяться со мной хотел. Сказал, что важное что–то у него намечается, именно, сегодня.
МАЛЕНКОВ. Может, и нам уехать?.. Не стоит тревожить… Врач был?
АДЪЮТАНТ. Нет. Иосиф Виссарионович дал бы команду…
Те же и Сталин.
СТАЛИН (вышел в коридор). А–а!.. Собрались?.. Проходите в зал… Дуняша, накрой–ка нам стол.
ЕВДОКИЯ. Сию минуту, Иосиф Виссарионович!
БЕРИЯ. Как Вы, товарищ Сталин? Слух прошел — нездоровится Вам…
СТАЛИН. Все в порядке, Лаврентий… Непогода, наверно, виновата… Голова что–то… Пустяки это… А где Хрущев?
Сталин, Берия, Маленков Молотов и Микоян прошли в зал. Евдокия быстро накрыла стол.
МИКОЯН. По–моему,.. у него дежурство сегодня.
СТАЛИН. Да?.. Ну, ладно… Без него начнем.
После первого тоста Сталин приложил ладонь ко лбу, застонал, опустил голову на сложенные на столе руки.
МАЛЕНКОВ. Может Вам отдохнуть, Иосиф Виссарионович?.. Мы уж пойдем, пожалуй… Не будем Вас беспокоить…
БЕРИЯ. Пошли, товарищи. Пусть отдыхает товарищ Сталин… (все уходят) До свидания, товарищ Сталин!.. (адъютанту) Не тревожить!
АДЪЮТАНТ. Слушаюсь, товарищ маршал!
Молотов, Маленков, Микоян и Берия уходят.
КУЗЬМА. Может, все–таки, врача вызвать?
АДЪЮТАНТ. Команды не было! Не суйся не в свое дело.
ЕВДОКИЯ. А я стол накрыла. Как теперь? Убирать, аль нет?
АДЪЮТАНТ. Я тебе уберу!.. Убирайся отсюда!
Евдокия уходит. Кузьма возится с печкой.
КУЗЬМА. (рассуждает)Что за отношения у Берии со Сталиным?.. Вроде, друзья, да как–то официально Берия с ним обращается… А Сталин, наоборот, просто… Лаврентий, и все… Непонятно… Великий человек! А всем, как бы, наплевать… Учитель всех народов, и без всякой помощи… Никто не хочет помочь. Вот уж действительно — от великого до смешного один шаг.
АДЪЮТАНТ. Чего там бормочешь, филосоОф?
КУЗЬМА. А ты в двери засов.
АДЪЮТАНТ. Чего!?.. Поговори у меня!
КУЗЬМА. Ты что, сынок, разошелся–то? Боюсь я тебя что ли? Таких как ты тут каждую неделю по десятку меняют, а я восьмой год бессменный. Так–то вот, милок!
АДЪЮТАНТ. Ну, ладно, батя! Чего нам ссориться–то. Одно дело делаем. Извини.
КУЗЬМА. То–то и оно, что дело–то одно. Главное, чтобы Хозяину хорошо было, а все остальное… (прислушивается) Что–то мне послышалось нехорошее… Вроде, что–то упало…
Адъютант чуть приоткрывает дверь в зал и тут же быстро закрывает.
АДЪЮТАНТ. (по телефону) Товарищ маршал!.. На даче… у нас… приезжайте скорей… плохо у нас… Хорошо… Ждем.
Картина 6.
Сталин бредит.
Огромный полутемный кабинет. Сталин сидит за столом. Ждет «Гостя».
ГОЛОС. Дрожишь, сукин сын!..
Сталин резко поворачивает голову. Но чем быстрее он поворачивается, тем скорее исчезает «Гость». Это злит Сталина.
СТАЛИН. Кто же это?.. Какой знакомый голос. И никак не вспомню…
ГОЛОС. Что?.. Дрожишь?.. Сейчас я их приведу…
Кабинет начинают заполнять люди с лицами мертвецов. Впереди стоят Киров, Крупская, Горький, Бехтерев, далее генералы, маршалы, государственные деятели.
СТАЛИН. А–а! «Уржумчик»!.. Мальчик из Уржума! (резко поворачивается к Крупской) С–с–сука!
Все делают шаг вперед. Сталин прячется за стол.
СТАЛИН. Боже мой, как их много!.. Да ведь это цвет нации!.. Неужели это все я своими руками?.. (подходит к Бехтереву) Товарищ Бехтерев! Неужели ты прав? Может, я и вправду параноик? (идет к столу) Вообще–то, я всегда кого–то, и чего–то боялся. Я всегда боялся, что мне сделают больно, как тогда в «Петропавловке» (резко поворачивается и показывает в толпу). Вот он — надзиратель, детина с кривой рожей. Я и сейчас чувствую, как он каблуком огромного сапога топчет мою больную левую руку. У меня до сих пор эта боль не проходит…
КИРОВ. Попил ты нашей кровушки, вампир! Вот тебе остатки. По капле собирали мы ее для тебя.
Киров выплескивает из ведра Сталину в лицо холодную, липкую жидкость.
Картина 7.
Дача. Адъютант, Кузьма и Берия.
БЕРИЯ. Что случилось?
АДЪЮТАНТ. Лежит на полу, товарищ маршал. Не знаем, что делать. Хотел врача вызвать, но Вы…
БЕРИЯ. Молчи, полковник!.. Правильно сделал… (приоткрыл дверь и долго смотрит) До утра не трогать! Охраняй дверь, чтобы ни одна душа… Завтра утром приеду… (пристально смотрит на адъютанта) Смотри у меня… (уходит)
КУЗЬМА. Он что, на полу лежит?.. Может, на диван его положим?..
АДЪЮТАНТ. Заткнись!.. Ты что? Не слыхал, что было приказано: «Ни одна душа…» Хочешь без башки остаться, старый осел?..
Те же и Евдокия.
ЕВДОКИЯ. Может, чайку принести? Самовар только–что скипел…
АДЪЮТАНТ. Не хочу… Устал я сегодня… Пойду спать… (Кузьме) Смотри, чтоб ни одна душа… (уходит)
КУЗЬМА. Чтоб ни одна душа, чтоб ни одна душа… Эх, Евдокия, давай неси свой чай… Тошно мне что–то…
ЕВДОКИЯ. Сей момент, Кузьма Прокопыч! (уходит)
Кузьма подметает пол. Евдокия приходит с подносом.
ЕВДОКИЯ. Отдохни, Кузьма Прокопыч. Давай чайком побалуемся…
КУЗЬМА. Давай, Дуня… Неужто к власти рвется?.. А и то, пожалуй, верно… Ежова ведь он сожрал… Такую змею ядовитую заглотал, и не отравился…
ЕВДОКИЯ. Ты что, Прокопыч, бормочешь себе под нос–то?
КУЗЬМА. Да все никак из головы не выходит…
ЕВДОКИЯ. Что не выходит–то?
КУЗЬМА. Да вот, давеча Берия приезжал, посмотрел, посмотрел и уехал, а товарищ Сталин, ведь, на полу лежит безо всякой помощи…
ЕВДОКИЯ. Господи!.. Что ты говоришь–то такое?.. Давай на диван его положим…
КУЗЬМА. Тихо, ты, баба!.. Этот соратник не велел даже заглядывать в залу–то…
ЕВДОКИЯ. Это ты о ком?..
КУЗЬМА. Я ж тебе сказал, Берия был здесь…
ЕВДОКИЯ: Ай–ай–ай!.. О, господи!.. Ну и дела!..
КУЗЬМА. Ладно охать. Давай чай пить…
На полу стонет негромко Сталин. Кузьма и Евдокия прислушиваются.
КУЗЬМА. Живой, ведь…
ЕВДОКИЯ. Ну, и, слава богу!..
Картина 8.
Дача. Зал. Сталин лежит на диване. Консилиум врачей. Хрущев, Маленков, Ворошилов, Каганович, Берия.
БЕРИЯ. (подошел к дивану) Товарищ Сталин!.. Здесь находятся все члены Политбюро… Скажи нам что–нибудь.
Сталин тихо стонет. Все присутствующие радостно восклицают: «Живой!» Из врачей никто не хочет ставить диагноз. Каждый боится ошибиться. Ошибка чревата страшными последствиями.
БЕРИЯ. (подходит к врачам) Смотрите за ним. Если что случится… (долго смотрит на врачей, затем идет к членам Политбюро). Пошли, товарищи. Не будем мешать нашим врачам. Они все сделают, как надо.
Картина 9.
Полумрак. Мавзолей. Сталин принимает Первомайский парад. На Красной площади появляется огромный сапог. В него, один за другим, входят демонстранты. Сапог растет в размере.
СТАЛИН. Стойте! Что это за безобразие? Откуда взялся этот сапог?
Сталин сбегает с трибуны, поскальзывается и падает на брусчатку. Сапог делает шаг, и завис над лежащим человеком. Вот–вот опустится и раздавит.
СТАЛИН. (проходящей мимо женщине) Женщина, па–ма–ги!.. Па–ма–ги!!
ЖЕНЩИНА. (прижимает к себе ребенка) А ты мне помог, когда я ползала у твоих ног, умоляя тебя за мужа, которого ты отправил в лагерь. Тьфу тебе в рожу, изверг!
Раздается страшный хруст костей черепа. Мозг на холодной, мокрой брусчатке. Он продолжает свою работу. Он думает.
СТАЛИН. (звучит «Лакримоза» Моцарта) Как жарко было тогда!.. Какое горячее пламя революции сжигало все вокруг!.. Как холодно было мне, когда ЭТИ — СЕРЫЕ выплеснули на меня свою кровь… А–а! Я вспомнил твой голос!.. Это ты, Троцкий!.. Злой гений!.. Как сладостно звучит эта музыка!.. Как громко звучит она!.. Это гимн!.. Это мой гимн!.. Мой!.. Мой!!! Как мне плохо сейчас… Какой ледяной холод… ПА – МА – ГИ – ТЕ!!!
АКТ II
Картина 10.
Кремлевская стена, где захоронены государственные и партийные деятели. Сталин и Молотов беседуют. В стороне стоит кучка партийных деятелей. У Сталина на голове фуражка с белым чехлом, из–под которой видны густые волосы неестественной белизны. Белые китель и брюки. Черные, до блеска начищенные, ботинки. Левая рука полусогнутая держит курительную трубку. Пальцы правой руки заложены за борт кителя между пуговиц.
СТАЛИН. …Товарищи доверили мне высокий партийный пост. Уже тогда я стал подумывать о преемственности деяний Петра Первого, а потом почувствовал себя Иваном Грозным.
МОЛОТОВ. А Берия у Вас был за Малюту Скуратова?
СТАЛИН. На эту должность я многих перепробовал.
МОЛОТОВ. Ну, как же, помню. Сначала Ягода, потом Ежов, и, вот, Берия.
СТАЛИН. Я хотел жить и работать спокойно, но не получалось. Вот и вынужден был искать...
МОЛОТОВ. Загребали жар чужими руками. Они, мол, виноваты во всем, а я не я, и лошадь не моя.
СТАЛИН. Ну, ты, товарищ Молотов, что–то через чур, разошелся.
МОЛОТОВ. Ничего я не разошелся. Вы, товарищ Сталин, ушли, а нам долго еще пришлось за Ваши дела расхлебываться.
СТАЛИН. Моих дел не так уж и много. Это вы все подписывали смертные приговоры во время дежурства в Кремле. Ваши подписи и комментарии хранятся в архивах. Моих нет.
МОЛОТОВ. Ловко Вы с нами обошлись.
СТАЛИН. Я всегда верил в существование Великого там наверху. Он ревностно следит за каждым шагом любого существа на земле. И кто больше всех причиняет зла, того он быстрее прибирает к себе на суд.
МОЛОТОВ. Постойте! Значит Ленин, Свердлов, Рыков…
СТАЛИН. Правильно мыслишь, товарищ Молотов! Перечислять долго придется. Крови на их руках в связи с Октябрьским переворотом по локти. Всю Россию разорили. Мне одному пришлось восстанавливать. Помошнички из вас аховые.
МОЛОТОВ. Вот тебе и на! Вкалывали, вкалывали, и все, значит, напрасно?
СТАЛИН. Ну, не все, конечно. Ты, например, неплохо мне помогал. За это тебе спасибо и от меня и от Великого.
МОЛОТОВ. Не верю я в вашего Великого.
СТАЛИН. Напрасно… Возьмем университет. Декан биологического факультета дает студентам задание к дипломной работе. Кому–то достались мыши, кому–то кошки, собаки, птицы, даже насекомые не забыты. Каждый студент проводит опыты над своими подопечными. Все тщательно записывается. Потом идет защита дипломов. И все это только первая стадия в науке.
МОЛОТОВ. Низшее звено что ли?
СТАЛИН. Ну, да! За их работой следили кто? Аспиранты. Они обобщали материалы и готовили диссертации для защиты кандидатской степени. Вот тебе второе звено. Третье — это кандидаты наук…
МОЛОТОВ. Я понял Вашу мысль, Иосиф Виссарионович, кандидатам надо расти…
СТАЛИН. Правильно! Они стремятся стать докторами наук. Для этого они обобщают материалы нескольких кандидатских, и вот уже готовые доктора. Это уже четвертое звено в науке. Далее идут члены корреспонденты, затем академики.
МОЛОТОВ. Пять, шесть…
СТАЛИН. Что — пять, шесть?
МОЛОТОВ. Пятое звено, шестое…
СТАЛИН. А, ты об этом… Перебиваешь все время меня… Раньше с тобой такого не было. Разболтались без меня совсем. От рук отбились… О чем я?..
МОЛОТОВ. На академиках остановились.
СТАЛИН. Над ними стоит президент академии наук.
МОЛОТОВ. Вот и все. А Вы говорили, что звеньев десять, а их всего семь…
СТАЛИН. Разве я говорил — десять?
МОЛОТОВ. Не говорили, а хотели сказать…
СТАЛИН. А кто дает задание академикам, над чем надо работать в данный период времени?.. Партия!.. А кто во главе партии?
МОЛОТОВ. Вы, товарищ Сталин!
СТАЛИН. Вот видишь!.. А кто надо мной?.. Он!.. Великий!.. Кто–то его богом назвал. Ну, да это их дело. Как говорят на Руси: «Хоть горшком назови, только в печь не ставь».
МОЛОТОВ. И какая же у Вас связь с этим Великим? Как вы общаетесь?
СТАЛИН. Ты же знаешь, товарищ Молотов, что я учился в духовной семинарии. Там нас и научили общению…
МОЛОТОВ. С богом…
СТАЛИН. Да, с богом. Но я не люблю этого слова. По мне лучше — Великий.
МОЛОТОВ. Конечно! Вы и сами стремились стать Великим. Даже титул себе придумали — Великий учитель всех народов!
СТАЛИН. Не иронизируй, товарищ Молотов. Народ мудрее нас с тобой, и он рассудит со временем «кто есть кто».
МОЛОТОВ. Правильнее — кто был кем.
СТАЛИН. Ну, что ж… Пусть так…
Подошли к кучке людей.
МОЛОТОВ. Вы, Иосиф Виссарионович хотели стать хозяином всей земли. Не так ли?
СТАЛИН. Верно мыслишь, товарищ Молотов.
МОЛОТОВ. И для этого убирали со своего пути всех, кто умнее Вас. Так?
СТАЛИН. Ну–у…
МОЛОТОВ. Так, так, товарищ Сталин! От этого никуда не денешься. Всем это известно.
СТАЛИН. Не об этом я сейчас… Ты, товарищ Молотов, сказал — «хозяин». А ведь об этом мечтал Ильич. Вот я и стремился осуществить его мечты. К сожалению, не так все удачно получилось, как мечталось…
БРЕЖНЕВ. Так Вы считаете, что НАТО продолжает Вашу идею объединения?
СТАЛИН. Идея у них неплохая, и если они ее осуществят, то многим агрессивным народам из южных стран придется нелегко.
БУДЕННЫЙ. А, почему из южных?
СТАЛИН. Я не имею в виду юг нашей страны. Бери южнее. Персия! И не в том виде, как сейчас, а как во времена, когда она включала в себя Афганистан, Пакистан, Ирак, Турцию и многие другие государства Ближнего Востока, а также Азербайджан и некоторые автономии Северного Кавказа. Мусульманское братство сильно, и как бы они не ссорились между собой, всегда сплотятся при наличии общего врага… Пока, правда, враждуют друг с другом из–за клочка земли. Народы юга континента тупы от жары, и помыслы их низменны. Народы центральной полосы прогрессивны и высококультурны. Если южане не хотят окончательно затормозить свое развитие, уподобившись дикарям, то им придется начать с того, что, войдя в помещение, надо снимать головной убор… Тем более, в театре или музее.
ВОРОШИЛОВ. Театр начинается с вешалки.
СТАЛИН. Вечно ты лезешь с цитатами и перебиваешь!
БРЕЖНЕВ. Но, ведь, НАТО — агрессивный блок!
СТАЛИН. Это ты всегда так думал и считал!.. Не был ли ты сам агрессором?.. Что тебе надо было в Афганистане?.. Зачем полез в Чехословакию?.. Что надо было вам с Хохлом в Венгрии, в Польше?.. А Куба для чего понадобилась?.. А?..
БРЕЖНЕВ. Это я–то агрессор?.. Да я продолжал Вашу политику — «расширять и укреплять»!
СТАЛИН. Расширять!.. Укреплять!.. Я там многое передумал (показал глазами вниз). И тебе не мешает подумать.
БРЕЖНЕВ. Но НАТО расширяется, чтобы продавать свое оружие!
СТАЛИН. Если б не было таких, как ты…
БРЕЖНЕВ. И таких, как Вы!
Сталин сунул пустую трубку в рот и « затянулся».
БРЕЖНЕВ. У меня тоже не все получилось. Не хотят многие народы объединяться под эгидой России… Где–то мы ошибку допустили.
СТАЛИН. Что?.. На меня намекаешь?.. Меня поставят в один ряд с Петром Первым и с Иваном Грозным!.. Вот увидишь!.. Дай время!.. Они тоже наломали дров!.. Ой, сколько!.. Но я, как и они, всю свою жизнь стремился расширять границы России, и укреплял государство!..
Раннее утро. Дворник подметает аллею. Проходит мимо стоящих «теней». Метла упирается в невидимое препятствие.
ДВОРНИК. Каждый раз одно и то же, и на одном и том же месте.
Закуривает.
АКТ III
Картина 11.
Подземный грот. В полумраке ходят неясные тени. На переднем плане Нострадамус сидит на большом валуне. Рядом стоит Сукин
СУКИН. И как же Вы оказались здесь? Я–то, понятное дело, попал сюда после смерти, а Вы?
НОСТРАДАМУС. А я что, хуже тебя что ли? Со мной то же самое произошло, правда, в отличие от тебя, меня поставили на должность помощника Иисуса. Слышал, может, когда–то Минос был поставлен руководить вратами Ада?
СУКИН. Постойте! Кажись у Данте в «Божественной комедии» об этом написано.
НОСТРАДАМУС. Ну что ж, хорошо, что ты читал Данте. Хотя, и до него об этом знали много тысячелетий тому назад, и переходили рассказы об этом из уст в уста. Минос при жизни своей был справедливым царем, и правил на Кипре много лет. Законы, изданные им, почитались и строго исполнялись населением страны.
СУКИН. Все правильно, но почему боги превратили его в дьявола, коль он такой хороший был?
НОСТРАДАМУС. Это для острастки душ, попавших в Ад. Уже при входе во врата Ада заблудшая душа должна была трепетать и мечтать о снисхождении при назначении круга Ада.
СУКИН. Чем ниже круг, тем страшнее наказание, кажется, так у Данте?
НОСТРАДАМУС. Совершенно верно. Долгие годы занимался таким распределением Минос, когда на смену ему пришел Иисус Христос, который много столетий вершил справедливый суд между грешниками, пока не назначили меня на эту должность.
СУКИН. А почему Вас не превратили в сатану, как Миноса?
НОСТРАДАМУС. Времена меняются. Даже Иисуса не стали превращать… Так и оставили в облике человеческом.
СУКИН. По блату что ли?.. Везде, видно, нужен блат. Действительно времена изменились… Я никак не мог дочитать «Божественную комедию» Данте. Несколько раз пытался, и, как только доходил до «Чистилища», интерес к поэме пропадал. А почему, не знаю.
НОСТРАДАМУС. Тебя больше интересовали грехи, описанные автором. Это естественно. В театре бывал?
СУКИН. Ну!
НОСТРАДАМУС. «Ну» — это значит бывал. Так вот. Вспомни, какие роли тебе больше запомнились? Отрицательные. Не так ли? А почему?
СУКИН. Вы хотите сказать, что в людях течет кровь прародителей?.. Ева с Адамом согрешили, съев запретный плод с яблони, и теперь людей тянет на греховные дела? Так что ли?
НОСТРАДАМУС. Всех людей, что пошли от Адама и Евы, Господь убрал с земли, устроив Всемирный потоп. На ковчег, что построил Ной, было разрешено взять трех сыновей Ноя с женами, и свою жену. Вот и всё, что осталось от человечества, а нынешнее население земли происходит уже от Ноевого племени.
СУКИН. По–вашему выходит к Адаму и Еве нынешние люди никакого отношения не имеют? Но, ведь, Ной именно от прародителей и происходит. «Адам родил Сифа, Сиф родил Еноса, Енос родил Каинана, Каинан родил Малелеила, Малелеил родил Иареда, Иаред родил Еноха, Енох родил Мафусала, Мафусал родил Ламеха, Ламех родил Ноя»! Так–то вот, светлейший Нострадамус!
НОСТРАДАМУС. Ну, ты и сукин сын! Надо же, как ловко меня подловил!
СУКИН. А откуда Вам известно, что меня так прозвали?
НОСТРАДАМУС. Мне все известно о каждой душе, попавшей сюда. Я даже знаю, что ты не Су;кин, а Суки;н: от слова сук, а не сука. Правильнее было бы назвать тебя Сучко;в, в конце концов, коли уж ты мужского рода. А вот еще один сукин сын идет.
Те же и Пушкин.
ПУШКИН. Вы, кажется, обо мне говорили?
НОСТРАДАМУС. Правильнее будет — заговорили, как только увидели Вас.
ПУШКИН. Было такое, назвал меня Александр так.
СУКИН. Какой Александр?
ПУШКИН. Царь наш Александр Первый. Как–то на очередной попойке сочинил на него эпиграмму, а «доброжелатель» какой–то донес, ну и пришлось поутру ползать у царя в ногах и просить прощения. Наврал я ему тогда с три короба, но он не поверил. Правда, рассмеялся и сказал: «Ай да, Пушкин! Ну, и сукин сын!». А, вообще–то, еще в лицее, где мы с будущим царем учились, кто–то из преподавателей на уроке назвал меня так, когда я, не зная предмета, чего–то наплел, да так складно, что все лицеисты расхохотались, а преподаватель… Ну, в общем, понятно. Частенько я слышал в свой адрес: «Ну, Пушкин!..»
СУКИН. А меня по другому поводу так назвали. Фамилия у меня такая — Суки;н.
ПУШКИН. Вообще–то, человек раб своей фамилии. Ты не ссучился, случайно? Хорошо себя вел там наверху?
СУКИН. Да, вроде, нормально… В школе это было. Там ученики всем прозвище дают. На уроке литературы, когда проходили материал о Вас, учитель рассказал, как царь обозвал Вас сукиным сыном. Вот и приклеили мне сразу эту кличку. Сначала я обижался, даже в драку лез. Потом отец меня успокоил. Сказал, что и его так называли. «Не обращай внимания, сказал, чем больше злишься, тем сильнее разжигаешь у ребят желание позлить тебя».
ПУШКИН. Вот и со мною то же самое было. Только я не стал реагировать на это, и желание у ребят само собой отпало.
СУКИН. Ну, положим, Вас–то не стали бы так дразнить: слишком уж Вы уважаемый, не то, что я — простой плотник.
ПУШКИН. При чем тут профессия? Если ты профессионал в своем деле, то тебе цены нет. Не каждый сможет искусно топором работать, хотя, махать им каждый горазд, особенно, тать разбойный.
СУКИН. Верно Вы подметили, Александр Сергеевич. Сколько домов я сложил за свою жизнь, и ни разу не слыхал от людей упреков в свой адрес. Все хвалили, и до сих пор вспоминают, наверно, добрым словом. От этого мне даже приятно как–то здесь.
ПУШКИН. А я, наоборот, неуютно себя здесь чувствую. Задиристый был, многих обижал, а все из–за пьянок постоянных.
СУКИН. Что Вы говорите, Александр Сергеевич! Зачем напраслину на себя возводите!
ПУШКИН. Совсем и не напраслину. Это вам в школе про меня учителя хорошо говорили, да в учебниках добрым словом вспоминают. А, на самом деле, разный я был, и плохого во мне, наверно, все–таки больше было, чем хорошего. Близнец я по гороскопу, а близнецам характерно постоянно менять свое настроение. Только что был веселым, и на тебе — уже грустный. Только загрустишь по–настоящему, как тут же веселиться хочется.
СУКИН. Так это хорошо! Нельзя же долго сердиться на что–то. Эдак и заболеть недолго какой–нибудь паранойей. А вот веселым быть — это прекрасно. Как хорошо Вы сказали: «Мороз и солнце — день чудесный!», или «Друзья, прекрасен наш союз!» Только веселый и счастливый человек может так сказать.
ПУШКИН. Были минуты в моей жизни веселые и радостные, но это были минуты, а остальное время не хочется вспоминать, хотя и не выходит оно из головы, и держит, и тянет назад, и говорит: «Не уходи. Сначала покайся в грехах своих. Посмотри, скольких людей ты обидел за свою жизнь». И никто не сосчитал, сколько раз меня обижали за мою короткую жизнь! Я из жизни–то как следует не ушел. Так глупо все получилось, даже вспоминать тошно.
СУКИН. Вы имеете в виду Дантеса, ранившего Вас в живот?
ПУШКИН. Э, брат! Да ты, оказывается, ничего про меня не знаешь. Не при чем тут Дантес. Не стрелял он в меня. Пуля из его пистолета просвистела в сажени от моего плеча. Не хотел он в меня стрелять, чем еще более разозлил, распалил мою душу. Я долго и тщательно целил ему в сердце, и надо же, угодил прямо в пуговицу. Как возликовал я, увидев его шатающимся от удара свинца. Но врач, присутствовавший на дуэли, осмотрев Дантеса, объявил, что пуговица спасла его от неминуемой смерти. Всю дорогу домой я крутил в руках дамский пистолет, который всегда был при мне. Я всё думал — застрелиться или нет. Позор был мне обеспечен. На одной из ухаб, коих немало на дорогах российских, кибитку так тряхнуло, что я невольно спустил курок, направленного в грудь, пистолета. Выстрел пришелся в живот, и вот я оказался здесь.
СУКИН. Господи! Ушам своим не верю!
НОСТРАДАМУС. Да, голубчик, так оно и было. Целиком подтверждаю рассказ Пушкина. Слово в слово — всё правда. Ему сейчас скрывать нечего. А что касается народа, то Пушкин останется любим в народе на многие века. Всё же нелёгкая жизнь им прожита была. А русский народ всегда встанет горой за обиженного. Таков уж характер у народа русского, и в этом отношении Пушкину повезло. Вот поэтому и не попал он ни в один круг Ада. Вот поэтому и смущает он себя без конца обидами, нанесенными другим людям. Этим он, как бы, вымаливает прощение у них. И не только это, он еще без конца твердит одну и ту же фразу: «Ай да, Пушкин! Ну, и сукин сын!»
СУКИН. Чудеса!.. У меня из головы не выходит, как же тогда Дантеса обвинили? Он что, не знал, что не попал в Александра Сергеевича?
НОСТРАДАМУС. Александр Сергеевич договорился с секундантом, который провожал Пушкина домой. «Скажи, говорит, что меня ранил Дантес на дуэли». А Дантес и взаправду думал, что подстрелил Пушкина. Он же стрельнул не целясь.
СУКИН. Ай да, Пушкин! Ну, и сукин сын! Мы–то верили, что Дантес и, правда, ранил его.
НОСТРАДАМУС. Вот видишь, каким «шутником» был при жизни этот сукин сын.
ПУШКИН. Да уж, любил я похохмить. Помню, играли мы как–то в прятки. Около села Михайловского было болото, заросшее мелким березняком. Все попрятались, кто за дерево, кто за кочку. Я тоже было, хотел за кочкой прилечь, да увидал столько спелой брусники, что плюнул на «прятки», и стал жадно поедать спелые ягоды, стоя на коленях, которые утопали в мягком мхе. Все собрались вокруг водящего, а меня никак не могли найти. Через некоторое время стали кричать, звать меня. А я никак не мог оторваться от спелой брусники. Наконец, мне надоело слушать, как кричат: «Пушкин, где Вы?» Ну, я и ответил: «во мху я по колено». Потом в анекдот это превратили.
СУКИН. Ну и ловко Вы, Александр Сергеевич, пользовались словосочетаниями, Я еще одно помню, только не знаю, Ваше оно, или нет.
ПУШКИН. Какое?
СУКИН. Якобы в прятки играли у Вас дома. Вы залезли под стол, и за скатертью Вас не было видно. На вопрос водящего: «Пушкин, где Вы?», последовал ответ: «Ем бумажку под столом».
ПУШКИН. Было такое, когда мне было девять лет. Я, действительно, взял в рот сладкую бумажку от конфеты, и фраза эта непроизвольно вырвалась наружу…
СУКИН. И стала анекдотом.
ПУШКИН. Частенько случалось со мной: ляпну чего–нибудь, а потом думаю… Язык всегда опережал мысль.
СУКИН. Ну да, поэтому и рождались у Вас гениальные мысли, потому что язык хорошо был подвешен.
ПУШКИН. Верно подмечено. А, вообще–то, язык мой — враг мой.
НОСТРАДАМУС. Вот и еще один сукин сын идет к нам.
Те же и Гоголь.
ГОГОЛЬ. Тиха украинская ночь…
СУКИН. Но сало надо перепрятать.
ГОГОЛЬ. Верно! А откуда Вам известна эта фраза? Я нигде не говорил ее вслух. Только подумал однажды.
НОСТРАДАМУС. Ваши мысли так чисты и понятны, что народ сразу подхватил их.
ГОГОЛЬ. Шутите?
НОСТРАДАМУС. Нисколечко.
СУКИН А за что Вас, Николай Васильевич, сукиным сыном обозвали?
ГОГОЛЬ. «Ревизора» моего читали?
СУКИН. Конечно! Об этом можно и не спрашивать. По–моему, каждый житель нашей страны знаком с этим произведением.
ГОГОЛЬ. Ну и как, смешно?
СУКИН. Не то слово!
ГОГОЛЬ. А мне, брат, было не до смеха. Каждый чиновник, к кому приходилось обращаться, считал за честь всячески унизить меня своими действиями. Словом — не решались, а делом — сплошь и рядом. Да еще за спиной каждый норовил прошипеть: «сукин сын».
СУКИН. Да уж, насолили Вы чиновному люду изрядно… А вот еще один сукин сын.
Те же и Владимир Ильич Ленин.
ЛЕНИН. Ба! Знакомые всё лица. У вас сходка или маёвка здесь? Нельзя ли полюбопытствовать, какие проблемы решаете? Может на митинге нужно выступить? Так я завсегда готов.
СУКИН. Нет надобности, Владимир Ильич. У нас тут диспут на тему — «Кто из сукиных сынов самый–самый».
ЛЕНИН. Ну, в России–то мне равных нет.
СУКИН. Это точно. Три столетия страной правили Романовы, а Вы за каких–то полтора десятка лет расшатали царский престол и разрушили могучую империю до основания…
ЛЕНИН. А затем…
СУКИН. Да, уж! «Кто был ни чем, тот станет всем». Это мы много раз слышали из любимого Вами «Интернационала».
ЛЕНИН. А что? Справедливые слова, батенька. Каждая кухарка смогла управлять страной. Вот что значит народная власть!
СУКИН. Да, уж! Кухарки эти с четырьмя классами образования довели страну до ручки.
ЛЕНИН. А что мне было делать? Где взять грамотных людей из простого народа? Вот и приходилось ставить на высокие должности товарищей с четырьмя классами образования. Интеллигента с высшим не поставишь: народ не поймет.
СУКИН. У меня другая мысль по этому поводу. Сталин не любил, когда кто–то умнее его оказывался рядом. Вот и Вы, Владимир Ильич, придерживались такой же тактики.
ЛЕНИН. Правильнее — Сталин перенял у меня этот приемчик.
СУКИН. Что и говорить. Оба вы стоили друг друга. Оба стремились уничтожить русскую нацию.
НОСТРАДАМУС. Ну–ну, петухи, давайте не ссориться, а не то переведу в другой круг Ада. А тебе, Суки;н, скажу одно — не читал ты библию. В ней сказано: «И пал Аврам к ногам бога. И сказал Господь: будешь ты отцом множества народов. И не будешь ты больше называться Аврамом, а будет у тебя имя — Авраам. И произойдут от тебя народы и цари. И буду я твоим Богом, и у потомков твоих после тебя. И дам тебе и потомкам твоим всю землю в вечное владение. Да будет у вас обрезан весь мужской пол. Необрезанный же мужского пола истребится из народа своего, ибо нарушил он завет Мой». Первая книга Моисеева. Глава 17.
ПУШКИН. Во, чешет! Словно всю жизнь на паперти стоял.
ГОГОЛЬ. Или сам библию писал.
ПУШКИН. Верно! Как я раньше не догадался. Он библию под себя и писал. Ведь он же еврей по национальности, вот и воспевает свое братство.
НОСТРАДАМУС. Хватит вам там шушукаться. Да, еврей я. Ну и что? Да, правил я библию. Разрозненная была она, не четкая. А теперь читается, как по маслу. Зато все поверили, что всё и вся произошло от евреев. И Бог, значит, тоже еврей. И молятся все на земле этому Богу.
ГОГОЛЬ. Так что же выходит? Всучили нам Бога — еврея, а сами молитесь Иуде? Вера–то у вас иудейская! Ну, ты и сукин сын, Нострадамус! Ну, и хлюст!
НОСТРАДАМУС. Давай, потише! Ишь, разошелся! Смотри, живо отправлю в преисподнюю.
ГОГОЛЬ. Во–во, правда глаза колет. Как чуть, так сразу преисподняя. Вот и поспорь с таким.
НОСТРАДАМУС. Ты еще скажи — «Истина рождается в споре». Это там наверху, может, и рождается. А здесь одни мертвецы, а от мертвецов, как тебе известно, ничего не рождается.
ЛЕНИН. А от меня и «наверху», как Вы говорите, ничего не родилось.
НОСТРАДАМУС. Это потому, что по проституткам бегал, будучи в эмиграции. Вот они тебя и заразили сифилисом.
ЛЕНИН. А откуда Вам это известно?
НОСТРАДАМУС. Мне все известно о каждом человеке, попавшем сюда.
СУКИН. Так вот почему Вы, Владимир Ильич, приказали в Нижнем Новгороде арестовать двести проституток и расстрелять. Вам ненавистен был этот клан жриц любви.
НОСТРАДАМУС. Это верно. И умер–то он от сифилиса мозга.
СУКИН. А откуда Вы это знаете? Простите, забыл, что Вы прорицателем были при жизни.
НОСТРАДАМУС. Никакой я не прорицатель.
СУКИН. Ну, как же, Вы столько напрорицали, что на многие века вперед открыли тайны будущих событий.
НОСТРАДАМУС. Так это ты вон о чем. Тогда слушай. Так и быть расскажу. Хотя, некоторые, что поумней, давно догадались, в чем заключается моя хитрость.
ПУШКИН. Хитрость, говорите? Ну–ка, расскажите. С удовольствием послушаю. Мне в жизни своей частенько приходилось хитрить, и даже казалось, что хитрей меня на свете никого нет.
ГОГОЛЬ. Это Вам, Александр Сергеевич, только так казалось. Я тоже себя хитрецом считал, не менее Вашего.
ЛЕНИН. Ладно, ладно, друзья! Давайте послушаем, в чем заключается хитрость Мишеля.
НОСТРАДАМУС. Вы слушать будете, или болтать?.. Прежде всего, я был врачом, и врачом бесплатным.
СУКИН. Ну да, как наши участковые врачи.
НОСТРАДАМУС. Правильно. Но участковый врач приходит к тебе домой, а я принимал пациентов у себя дома. Денег за лечение никогда не брал, но у меня было одно условие: каждый пациент должен был рассказать о каком–нибудь событии с ним случившимся, или с кем–то другим, или, вообще, что–нибудь историческое, чего я не знал. Все рассказанное я записывал в тетради, и их набралось очень много. Затем я тщательно проанализировал рассказанное за многие годы, суммировал события, и понял одну истину — все на Земле повторяется, сделав оборот иногда в год, иногда в столетие, а иногда и в тысячелетие. Таким образом, я составил прогноз для многих стран, континентов, и, даже, правителей некоторых государств. Причем, так завуалировал все записи, что любое прорицание можно применить в любое время к любому событию, или к человеку в любой стране.
ЛЕНИН. Ну и сукин же Вы сын, Мишель. Только еврей может до такого додуматься.
НОСТРАДАМУС. А ты что, не еврей разве? Дед твой Бланк был чистокровным евреем. Мамаша твоя тоже еврейка. Разве ты никогда не чувствовал, что в тебе текла кровь еврея–авантюриста? Кто были твои друзья, соратники по партии, жена, наконец? То–то!
СУКИН. Уж как верно Вы сказали. У него в правительстве ни одного русского не было. А партии организовывали только евреи. Русским партии не нужны были. Впрочем, и теперь в России партии создают одни евреи. Им всегда хочется объединиться в какую–нибудь силу. По одиночке они не способны на великие дела… А вот и еще один великий деятель идет. Правильнее было бы сказать «Великий сукин сын».
Те же и Сталин.
СТАЛИН. Что–то ты, Суки;н, разошелся нынче. Больно разговорчивый стал.
СУКИН. А что мне тебя бояться–то? Что ты мне сделать–то можешь? Там мог, а здесь — кукиш тебе в нос.
НОСТРАДАМУС. Ну, я кого–то сегодня точно в преисподнюю отправлю. Совсем оборзели.
ЛЕНИН. Правильно, товарищ Суки;н. Уж этот–то настоящий великий сукин сын. (Сталину) Здравствуй, отравитель ты мой разлюбезный!
СТАЛИН. Здравствуй, сифилитик разнесчастный!
ЛЕНИН. Ну, что уж ты так–то? Я к тебе ласково обращаюсь, а ты…
СТАЛИН. Знаю я твою ласку. Заставил меня яду тебе достать, а теперь попрекаешь.
ЛЕНИН. Да это я так, к красному словцу. Не обращай внимания, Ёся. Делить нам теперь нечего.
СТАЛИН. А ты больше не напоминай мне об отравлении. Это было единственный раз в моей жизни. С тех пор я сам боялся, что меня кто–нибудь отравит.
СУКИН. Владимир Ильич, а почему Вы товарища Сталина Ёсей назвали? Соратники его звали Сосо, Коба, Иосиф, наконец.
ЛЕНИН. Ёся — это еврейское имя.
СУКИН. А, разве, Сталин еврей?
ЛЕНИН. А как же? Конечно, еврей! Неужели думаешь, я приобщил бы его к нашему делу, не будь он евреем. У меня в правительстве и в руководстве партии одни евреи были. Встречались, правда, русские, но это были люди необразованные или с четырьмя классами образования.
СУКИН. Кухарки, что ли?
ЛЕНИН. Правильно! Они самые! Они делали все, что я ни захотел. Любую бумагу, любой декрет подписывали своими каракулями.
СУКИН. Ну, что сукин сын Вы, Владимир Ильич, это нам известно. А что Вы можете сказать про Иосифа Виссарионовича? Ведь у него мама была грузинкой.
ЛЕНИН. Зато папа еврей–сапожник. У меня наоборот — мама еврейка. Вот мы и «сроднились» с Ёсей.
СУКИН. Значит, Вы намеренно взяли власть в России в еврейские руки? Это же настоящий сионизм получается.
ЛЕНИН. Голубчик, тебе же Мишель говорил про библию. Что там сказано? «И сказал Господь Аврааму: Будешь ты отцом множества народов…»
СУКИН. «И дам тебе и потомкам твоим всю землю в вечное владение». Это мы уже слыхали.
ЛЕНИН. «…И произойдут от тебя народы и цари…» Вот в этой фразе и кроется суть, батенька. Вот поэтому–то и руководители высокого ранга в России все, как один, от авраамового племени.
СУКИН. Ну, хорошо. Вы, Владимир Ильич и Иосиф Виссарионович авраамового, как Вы говорите, племени. А как же с Брежневым быть?
НОСТРАДАМУС. У Брежнева папу знаешь, как звали?
СУКИН. Илья, судя по отчеству Леонида Ильича.
НОСТРАДАМУС. Правильно. А папа Леонида Ильича по отчеству был Иосифович. Илья Иосифович.
СУКИН. То–то под старость Леонид Ильич похож был не то на еврея, не то на китайца.
ПУШКИН. Интересные дела в России происходили после моей смерти. (Гоголю) Слушай, Коля, а ты случайно не еврей? Больно фамилия у тебя какая–то странная.
ГОГОЛЬ. А сам–то, посмотри на себя. Я что–то не припомню ни одного русского с такими кудрявыми волосами.
ПУШКИН. Но фамилия–то у меня Пушкин. Какой же я еврей?
НОСТРАДАМУС. Самый, что ни на есть. Сравни: Ленин, Сталин, Ханин, Юдин, Фрумкин, Фрадкин…
СУКИН. Хватит, хватит. Значит, и я еврейского племени. У меня, ведь, фамилия тоже на ин оканчивается: Суки;н.
НОСТРАДАМУС. «И сказал Господь Аврааму: И произойдут от тебя народы и цари…» Так в библии сказано, или нет?
СУКИН. Вроде, так.
НОСТРАДАМУС. Еще вопросы будут?
СТАЛИН. Будут. Мне, порой, стыдно за мою грубость, несдержанность, за обиды, причиненные людям.
НОСТРАДАМУС. Это приятно слышать, хоть и позднее раскаяние. Ну, продолжай.
СТАЛИН. Так почему же меня не отправили в преисподнюю за все мои прегрешения?
НОСТРАДАМУС. Дело в том, что ты людям никогда не грубил, кроме жены, да еще однажды Крупской. Но это мелочь, на которую здесь не обращают внимания. А вот то, что ты сваливал вину своего режима на других, подписывающих документы на уничтожение людей, вот это тебя спасло от строгого наказания.
СУКИН. Загребал жар чужими руками, так что ли?
НОСТРАДАМУС. Совершенно верно. В этом и заключалась его хитрость. Только еврей мог до такого додуматься.
СУКИН. Так у него в правительстве одни евреи были. Они дураки что ли? Не соображали, что делали подлость.
НОСТРАДАМУС. Ну, не только евреи были в правительстве, но, тем не менее, боялись не подписывать. За это можно было и самим загреметь.
ПУШКИН. Ну и дела!
ГОГОЛЬ. Жаль, что не дожил до этих пор. Было бы о чем написать. Было бы над чем посмеяться.
СУКИН. Это Ваше счастье, Николай Васильевич, что не дожили до этих времен, когда за любой анекдот надолго сажали. А уж за Ваш юмор–то долго пришлось бы по лагерям шататься. Впрочем, с Вашим–то здоровьем Вы и года не прокантовались бы где–нибудь на Колыме.
ПУШКИН. Нас цари за многое прощали. Особенно меня. Так что мы с тобой, Николай Васильевич, как ни странно, в счастливые времена жили.
СТАЛИН. Но почему тогда Ленин здесь ходит, а не там в преисподней? Ведь это его идея взять власть в свои руки.
ЛЕНИН. В наши руки, батенька! В наши! Триста лет немцы верховодили в России. Пора и честь знать. Вспомни, как нашего брата зажимали, затирали. Одни лозунги «Бей жидов – спасай Россию» чего стоили. Забыл? То–то! Нельзя было больше этого терпеть. Вот мы и взяли власть в свои руки, причем, надолго. И я об этом неоднократно говорил с трибуны. А как взяли власть, сразу перетряхнули Россию, как замызганную скатерть «До основанья, а затем…»
НОСТРАДАМУС. Пока вы делали, как вы говорите — «а затем», другие страны шагнули далеко вперед, и Россия, как бы она ни пыжилась, угнаться теперь за ушедшими вперед странами…
СУКИН. Неужели никогда не догонит?
НОСТРАДАМУС. Ну, почему же? За следующее столетие Россия под эгидой «Свободы, Равенства, Братства» объединит все страны и континенты в единое целое. Вот тогда наступит «Золотая эра» на Земле, а еще через пару столетий на Землю прилетит из Космоса корабль для установления дипломатических связей, и с этих пор планета Земля перейдет в новую стадию развития, и начнут люди летать в гости на другие планеты.
СУКИН. И как только выйдет землянин из космического корабля, так сразу на него укажут пальцем, и скажут: «Посмотрите, сукин сын прилетел»!
НОСТРАДАМУС. К тому времени все сукины сыны переведутся. Уж я об этом позабочусь! В преисподней места много. Всем хватит!
Занавес.