4. Барток напоминал ей кузнечика. У него длинными были и руки и ноги. Лицо умное, посадка головы какая-то птичья, вон он оглядывается, легка склоняя её набок, словно галка. Чистая кожа, он много проводит времени на свежем воздухе, а вот нервность движений все же выдает в нем человека , занимающимся скорее умственным, чем физическим трудом. Он часто разминает пальцы на руках, едва удерживаясь, чтобы не кусать ногти – то поднесет их ко рту, и быстро отдернет. Была у него, видно дурная привычка в детстве, ногти кусать. А не ногти, так заусеницы – от этого он так и не отделался.
Барток, казалось, глубоко погрузился в свои мысли. На экране перед глазами Хартлей прходило множество лиц, женщин и мужчин.. Мужчин? А ну ка, интересно… Чаще всего она видела одно лицо – молодого брюнета с чистым открытым лицом, кажется его партнера по теннису. Очень молод, раскрасневшийся, он бегает по корту, отбивая мячи с грацией молодого льва. Вон, и грива волос у него тоже рыжая, прямо как у льва! Вот он наклонился за упавшим мячом и ягодица его рельефно обозначилась под натянувшимися шортами. Так пристально не смотрят на друга или брата, такие детали замечают только любящие глаза. Это уже – обожание, а там и до вожделения не далеко! Знал бы Барток, что она сейчас это видит – точно сквозь землю бы провалился. Да, этот агрегат может стать опасным оружием!
Хартлей поежилась.
Барток несколько раз начинал печатать на компьютере, да все время стирал написанное. Скаджит так ни к чему еще и не притронулся . Оба они устали и проголодались. На ум больше ничего не приходило – мозг пожирал калории со страшной силой.
Скаджит остановился прямо перед камерой и замахал поднятыми вверх руками, пытаясь, таким образом, привлечь к себе внимание наблюдателей. Как ему казалось.
- О чем это он? – поймала Хартлей пробегавшего сотрудника. Он кивнул на монитор:
- Он просит « дозу»!
И впрямь, на мониторе она прочла его мысли:
« Включите D major» Майкла Торки!
- Что-то она слышала об этом композиторе, кажется это тот, что слышит музыку в цвете. Мозгу Скаджита, явно, была нужна подпитка.
Позже она сказала Груберу:
- А вы уверены в правильности вашего выбора? Мне кажется, что из Бартока получился бы неплохой репортер, но не писатель. Он посильнее в хронологии событий, и, похоже, не пытается инвестировать себя самого, свои эмоции, чувства. Я наблюдала, как он роется в своей памяти. Он более логичен в своих поисках – он пытается найти тему, которая бы захватила читателя больше всего – что- нибудь ужасное, кровавое, насильное, что сопровождается больим выбросом адренолина в кровь, и, при этом и допомина. Как ни странно, люди почему-то получают удовольствие( может и неосознанно) при виде страданий кого-то другого! Потому наверное, казни на плщади были так хорошо посещаемы - никто ни за что не пропустил бы дармового зрелища, к примеру, отрубания чьей-то головы! Страшно, но притягивает, а главное, не твоя собственная голова на этой, вонючей и пропитанной кровью плахе.
Но достаточно ли того, чтобы вот так отстраненно описать что-то, не пропуская через себя себя? Через свой собственный катализатор понятий, суждений, эмоций? Вот Скаджит , мне кажется, совсем иной. Несмотря на его кажущуюся сдержанность, я чувствую в нем силу свернутых в клубок чувств, которые, если уж и выльются, то будут подобны резкой и внезапной атаке удава, настолько непредсказуем и противоречив он сам.
Грубер внимательно посмотрел на Хартлей:
- Уж не увлеклись ли вы им? Смотрите, такие люди могут принести горе. Причем, чем глубже их сущность, тем изощреннее будет пытка и глубже – падение. Такие не останавливаются на пол-пути, уж если падать, то в бездну, а если изваляться в грязи, то по самую макушку. Я встречал людей, подобных ему, они, порой, и сами себя боятся, потому что не могут знать, что они совершат в следующую минуту. Непредсказуемые, они каются потом, когда все уже завершено, причем, искренне, но такие не способны балансировать на краю, такие и не повернут обратно, прекрасно зная, что может все это кончится трагично, потому что нечто подстегивает их изнутри-. Что? Они ломают над этим голову – уже потом, когда поступок уже совершен и исправить ничего нельзя. Это , почти детское, любопытство и подстегивает их – пойти дальше, почувствовать – глубже, даже если это и сопряжено со смертью, своей ли… Чужой ли…
- Балансировать на краю… Мне и самой знакомо это чувство.. Переступить черту – так страшно, и так прекрасно.. Потому что только это дает возможность испытать никем не испытанное, описать никем не описанное.. Потому что не конечная цель интересна, а сам процесс падения , когда уже не за что ухватиться руками и восторг неизведанного рвет душу..
- Я вижу в вас что-то сродни ему. От всей души желаю , чтобы ваши пути никогда не перекрестились. Можете таких дров наломать..
Говоря это, Грубер был совершенно серьезен.
*****************************************
Мозг никогда не спит, даже когда его хозяин и погружен в глубокое забытие. Хартлей хорошо помнила эти слова Грубера.
Интересно, кто кому – хозяин? Мы привыкли думать, что , поскольку мозг – внутри нас, часть нашего существа, то мы- его хозяева. Но ведь на самом деле наши поступки мотивированы, продиктованы нашим разумом, сознанием, значит наш мозг и есть – наш хозяин.
Она понимала, что самих « испытуемых» она не увидит с домашнего компьютера, но сама трансляция не прерывалась ни на миг. По словам Грубера и его команды, когда человек спит и не утружден решением поставленных себе задач, мозг, предоставленный самому себе, проигрывает миллионы комбинаций, что-то сопоставляя, предполагая, соединяя события, ощущения, запахи, вьет своего рода веревку на которой подвешено наше сознание днем. Потому-то «вдруг» нас, подчас, осеняет по-утру. Отсюда и поговорка» утро вечера мудреннее». Эврика! А никакая и не эврика, просто мозг « додумался» до того, чего не мог в течение дня, перегруженный разноречивыми задачами, котрые мы задаем .
В кубе Скаджита разливались прохладные звуки, подобные горному, очень
студеному ручью.
В углу монитора было указано, что по его требованию , там транслируется музыка Русского композитора Рахманинова, третий концерт для фортепиано с оркестром. Зеленый цвет заполнил собой весь экран. Потом он сменился на интенсивно синий, послышался тихий, почти детский смех, кажется, той самой Алинки.
Судя по звукам в кубе Бартока, тот был погружен в глубокий сон. Мысли у него были тяжелые, грязноватого цвета. Иногда какие то тени, как крысы, шмыгали по экрану взад-вперед, а порой толстые, как пиявки, другие мысли, казалось , ползут по стенке стеклянной банки. Глядя на это, почему-то ей припомнился мерзкий Дуремар из детской сказки.