Солнце поднялось выше кудрявой берёзки и осветило бельэтаж дворянского гнезда. Лучи, скользнув по капроновым занавескам, позолотили жёлтый шёлк портьер и весело запрыгали зайчиками по накрахмаленной скатерти круглого стола. Лёгкий ветерок шевелил берёзовую листву, заставляя солнечных животных скакать ещё резвее. Напольные часы в массивном деревянном корпусе, занимавшие почётное место в обеденной зале, пробили полдень.
В этом трёхэтажном особняке с белыми колоннами уже лет десять как благополучно гнездилось многочисленное семейство князя Рыскина-Тараканова. Цветущий вишнёвый сад обрамлял имение с юга-запада и придавал ему идиллический вид. С северной стороны за ажурной решёткой чугунного забора шелестела молодой листвой дубовая роща.
Июньский полдень разливал ароматы вишнёвого сиропа по всему дому. Домработница Глафира варила пьяное варенье из смеси вишни и черешни. Обворожительные запахи неминуемо поднимались вверх, бесстыдно разносясь по всему дому: в спальню и детскую, в библиотеку и гостиную, и, конечно же, в обеденную залу, где в кожаном кресле у окна сидел сам хозяин дома, князь Рыскин-Тараканов Апполинарий Игнатьевич, и читал «Ведомости».
Высокий кряжистый мужчина в зрелых летах, отец четверых сорванцов и двух чопорных отроковиц, подражающих взрослым дамам на балу, неспешно шуршал газетными листами и изредка крякал. Со стороны было непонятно, — то ли Апполинария Игнатьевича беспокоят печатные новости, то ли он вспомнил о чём-то важном и невысказанном и не с кем обсудить это, то ли виной тому была капризная неустойчивая погода. Слышны были глухие раскаты приближающегося грома. Но судя по тому, как князь цокал языком и теребил правый рыжий ус, княгиня Анна Пафнутьевна сразу поняла ход мыслей мужа, едва увидев его нервические телодвижения. Она только что быстро поднялась по лестнице и ещё не успела отдышаться в туго затянутом корсете.
— Дорогой, не прикажешь ли подавать обед? Глафира приготовила жульен, запекла утку с яблоками, а булошник привёз целый воз хлебов с твёрдой корочкой. Да и дети бегают голодные, кусочничают. Что молчишь, Апполинарий Игнатьевич?
— О, доброго здравия, душа моя! Зачитался я немного. Вы что-то сказали, Анна Пафнутьевна?
Княгиня умела держать удар и трезво относилась к безразличию князя ко всему, что не касалось его личных интересов. Она укоризненно показала на часы:
— Уж четверть часа, как наш турбийон пробил полдень. Отобедать не желаете, ваша светлость?
— Конечно же, княгинюшка. Только смею заметить, что «турбийон» — это всего лишь механизм, позволяющий часам компенсировать притяжение Земли и точнее отсчитывать время. Лучше сказать: «швейцарец с турбийоном из Биль-Бьенна», душа моя.
— Согласна, ваша светлость, пусть будет швейцарец. Хорошо, так вы с ним на диете или как?
— Мне кажется, я проголодался как волк. Да, кстати, с минуты на минуту должен подъехать гость, — доктор Фуфист Мюллер. А вот! Вослед за громовыми раскатами, чую дробный топот коней у ворот! Гляньте, княгиньюшка, не его ли экипаж?
Супруга нехотя подошла к окну, отодвинула газовую кулису, - мода на ткань из Газы обрела второе дыхание. Синева неба зябко куталась в бело-серую шаль из дождевых туч, стремительно несущихся с Атлантики. Где-то вдали, за кронами старых вишен, чиркали по кучевым облакам зигзаги огненно-рыжих молний. То здесь, то там, почти над самой землей, мелькали двухвостые ласточки; на бреющем полёте они усердно ловили докучливых мух. Ветер яростно раскачивал ветки цветущих лип, растущих по обеим сторонам от чугунных ворот. За ними резко остановилась повозка, и гнедые лошади незлобиво зафыркали и затрясли жёлто-сивыми гривами. Большими и тяжелыми каплями забарабанил дождь. Кучер, несмотря на непогоду, тут же откинулся на облучок и принял сонную позу.
Из экипажа скоренько выскочило бесформенное существо, одетое в просторный тёмно-синий макинтош, болотные сапоги и широкополую шляпу-зонтик. Издали оно походило на мокрую птицу, растопырившую крылья. К приехавшим гостям уже спешила прислуга: немолодой дворецкий, размеренно шагающий под зонтиком так осторожно, чтобы не разбередить свой радикулит, и старший конюх с плеткой в руке. Княгиня усмехнулась:
— Похоже, — это действительно господин сумасброд, Фуфист Мюллер, с саквояжем и своими тараканами.
— Я рад, как там, у Карамзина, — рад вельми понеже. Анна Пафнутьевна, велите Глафире подавать блюда. Да, и пусть не забудет вишнёвый сироп принести на десерт. Я проснулся сегодня рано и чувствую голодные спазмы пошли в атаку, — князь перестал теребить ус, сложил газетные листы.
Но когда он елейно улыбнулся и оглянулся, то увидел лишь прямую спину княгини и её гордую лебединую шею, охваченную ниткой речного жемчуга. Тугой локон фривольно трогал овальные бусинки и спускался на грудь. Корсет, немилосердно стянутый китовым усом, обозначил талию жены в нужном месте, а фалды бирюзового платья сердито зашуршали по лестнице. На аппетитную складочку в декольте, увы, взглянуть можно будет в следующий раз! Уже снизу донеслось:
— Апполинарий Игнатьевич, не забудьте руки вымыть, горячая вода, — если не замёрзла за время беседы, — в кувшине рядом с рукомойником. Да мыла-то не жалейте, сударь!
— Вот так всегда, — пробормотал князь.
Он зажмурился несколько раз, пошевелил бровями, с силой потёр лоб и щёки, разминая затёкшие мимические мышцы, и отправился вслед за дражайшей половиной, — велено было вымыть руки. После чтения газет типографская краска крепко въедалась в кожу ладоней. Но Апполинарий Игнатьевич напрочь забыл о тонкостях общения с прессой, когда растирал лицо. Подойдя к рукомойнику, князь осторожно понюхал розовый кусочек мыла:
— Не воняет дёгтем, и то хорошо, — он тщательно намылил грязные ладошки, пропустил розовую пену между пальцев, поскрёб места под перстнями и кольцами. И оставшись довольным как-то выполненным долгом, вытер руки махровым полотенцем. В узкую полоску зеркальца смотреться не стал. — Женские вычуры!
С чувством собственного достоинства князь поднялся наверх, поздоровался за руку с чудаковатым гостем:
— Моё почтение, господин Мюллер! Прошу откушать с нами.
— Здрафстфуйте, Апполинарий Игнатьевич, и благодарстфуйте, я с удофольствием, — доктор поправил на носу пенсне и учтиво поклонился.
Князь сел во главе обеденного стола; младшие домочадцы с нетерпением ожидали, ёрзая на стульях. Он молитвенно сложил руки, строго оглядывая застолье:
— Благослови, Господи, принять тобою данную пищу! — дети скороговоркой повторили слова молитвы. Князь обратился к семейству. — Я очень рад видеть всё наше дворянское гнездо в добром здравии! Приятного аппетита, господин Мюллер и Анна Пафнутьевна, — он поцеловал ручку супруги, сидевшей слева, — приятного и вам, судари и сударыни, — кивнул детям.
Анна Пафнутьевна глянула на мужа, и, сдерживая хохот, взялась за ложку. Делать замечание о саже на лице хозяина дома в присутствии гостей и домашних она деликатно не стала. Дети перемигивались, шушукались и прыскали в кулачки, но за столом, как и положено воспитанным детям, к старшим не приставали. Семейство бойко застучало ложками. После жульена пришла очередь румяной утки с поджаристой корочкой и пирога с капустой и грибами. Глафира с помощницей Маняшей раскладывали по тарелкам печёные яблоки и куски птицы, щедро сдобренной душистым и чёрным перцем.
Вскоре, утолив первый голод, мужчины приступили к застольной беседе. Между делом, Фуфист Мюллер, поправлял пенсне и как врач обстоятельно всматривался в лицо князя.
— Я думаю, фи-и слишком много работаете и читаете, Апполинарий Игнатьевич, и меньше меньшего бываете на свежем фоздухе?
— О, да! Так уж, получается, пока насладишься чтением, уж сумерки подступают. А ещё я пишу мемуары, когда домочадцы засыпают. Какой там гулять!? Сложно исполнять ваше предписание, — он смачно обсосал косточку и отложил её на край тарелки. — А вы, господин Мюллер, всё также прилежно занимаетесь селекцией поющих тараканов?
— Фи не поверите, сударь, но я хотел бы показать результаты моих опытов. Я недаром захфатил с собой сакфояж, там, в баночках из тёмного стекла, ожидают демонстрации удифительные гибриды. Я вывел цвай, то есть, две разные линии тараканоф. На свету одни поют, а другие танцуют. Только нужна лупа.
Собеседники замолчали и перешли к пирогу с капустой и грибами. Князь облизал серебряную вилочку и обернулся к гостю:
— Интересно-интересно. В прошлый раз, для укрепления нервной системы, вы советовали купить подзорную трубу и смотреть на звёзды, находя в небе Гиады и Плеяды. А сейчас требуется лупа, и хотя она лежит в библиотеке, мне сдаётся, что вы прибыли с новой методой лечения, я прав?
— Угадали, я нашёл чрезвычайно приятное упражнение для мужских глаз. Видите ли, с фозрастом глазные нервы и мышцы ослабефают и нуждаются в регулярной гимнастике.
— Неужели всё так запущено в моём образе жизни?
— О, не стоит фолноваться, сударь, хорошо фиглядите. Аполлон позавидует! С фашего изволения, Апполинарий Игнатьевич, более полную картину я сообщу после медицинского осмотра, в тихой обстановке и без свидетелей, так сказать, тет-а-тет.
— А вот и десерт! — с детским восторгом произнёс князь, завидев Глафиру с вазочками мороженного и вишнёво-черешневого сиропа. — Отведайте, господин Мюллер, райское блаженство умеет делать наша повариха.
Краем уха Глафира услышала похвалу и немного зарделась от смущения:
— Полноте, господа, лишь бы на здоровье вам! — она поставила перед ними любимый десерт.
Доктор Фуфист Мюллер салфеткой протёр стекла пенсне, съел ложечку мороженного и окинул взглядом изумительно пышные верхние и нижние формы Глафиры, все её женские округлости и мягкости почти Рафаэлевской мадонны:
— Фи правы, сударь, — это точно райское блаженство! — и мечтательно вздохнув, налег на сладости.
Послеполуденный отдых князь Апполинарий Игнатьевич и доктор Фуфист Мюллер решили провести в библиотеке. Гостю не терпелось показать научные достижения, — плод бессонных ночей и гениальных прозрений. Он достал из саквояжа первую баночку с надписью «Soundtrack-1» и уже хотел было вытащить таракана на свет, но понял, что на свободе насекомое тотчас сбежит. К счастью рядом с графином оказался гранёный стакан из толстого стекла. Доктор надел резиновые перчатки и, бережно открыв крышку, выудил толстопузого усача из заключения, поместил его в стакан. Мужчины вооружились широкой лупой в предвкушении маленького спектакля.
— Не дышите на него, Апполинарий Игнатьевич, — почему-то шёпотом сказал Фуфист Мюллер.
— Почему же?
— У моего подопечного очень тонкий нюх. Если ему не понрафится запах, то он не захочет петь. Как это сказать по-русски? Творческие натуры такие ранимые и капризные. Кстати, его зофут Лоретти. Я долго фыбирал ему имя, это единственное, на что он откликнулся. Амбиции, знаете ли!?
— Э-ээ, кхм. Наш певец давно ел, может покормить чем-нибудь, я крошки от пирога захватил, вот они в кармане, а?
— Ни ф коем случае, иначе Лоретти спать ляжет. Русский дух и прифычка дают о себе знать и ф тараканах.
Князь навел лупу на насекомое. Таракан встал на задние лапки, приосанился, выпятив грудь колесом, а передними лапками он разгладил зелёную галстук-бабочку на короткой шее. Артист поднял голову вверх, на зрителей и замер.
— Господин Мюллер, он молчит, не поет! — разочарованно прошептал князь.
— Он ждёт наших аплодисментоф, — и доктор начал тихонько хлопать в ладоши.
Таракан прочистил голосовые связки и начал распевку:
— Ми-ми-ми-и, ма-ма-ма-а, ма-ми-мо… Мио-о! О солее, о солее мио…
Князь разглядывал таракана Лоретти через лупу. Наблюдал, как тот тщательно открывает рот, выводя кукольным альтом итальянские слова, и не верил своим ушам.
— Доктор Мюллер, вы лучший естествоиспытатель в мире! И галстук-бабочка, и сценические манеры и правильные ноты. Как вам это удалось? Правда, голос меня смущает, слишком кукольный.
— Селекция, Апполинарий Игнатьевич, как известно, — фещь далеко не простая. Я скрещивал тараканоф и со сферчком, и с саранчой, и с гомункулами, прежде чем просто догадался вживить этой особи голософые связки.
— А кукольность голоса откуда? — не унимался князь.
— Ф этом виновата гелиевая атмосфера ф том аквариуме, где жифёт фся эта поющая линия. Я хотел услышать итальянскую оперу.
Таракан Лоретти допел песню и под дружные аплодисменты благодарных зрителей раскланялся. Доктор Мюллер заключил певца обратно, а из другой баночки вытащил таракана-танцовщицу. Вооружившись лупой, князь и доктор, по очереди могли лицезреть индийский танец. Апполинарий Игнатьевич с удивлением обнаружил у тараканьей танцовщицы женский бюст, обтянутый прозрачным сари. Сквозь нежную ткань органзы просвечивали крохотные ягодки интересных форм, достойные кисти живописцев эпохи Возрождения. Мужчины восхищённо цокали языками, шипели друг на друга и дрались за обладание лупой, пока не закончился танец. Они зааплодировали.
— Что ж, господин Мюллер, чувствую, ваша метода пошла мне на пользу. Кажется, острота зрения восстановилась.
— Фо-от и правильно, сударь. Это не только лечебное, но и приятное упражнение для мужских глаз. А теперь идёмте на прогулку, и захфатите подзорную трубу. Нас ждут звезды!
***
Когда силуэты папеньки и доктора скрылись за деревьями. Четверка отважных озорников, под предводительством Василия, старшего сына князя Рыскина-Тараканова, проникла в библиотеку. За обедом дети слышали обрывки разговора старших, и конечно же, тоже захотели взглянуть на поющего таракана. Они открыли обе баночки с тараканами и выпустили их погулять по письменному столу. Ожидания оправдались. Лоретти спел ещё раз «О, соле мио!», а тараканиха в сари станцевала индийский танец. Дверь приоткрылась, и в комнату на цыпочках прокрались сёстры Мила и Дарья.
— Вы не послушники, Василий, и будете наказаны вечером, — ехидным тоном сказала Мила. — Ой, что это?
— Поющий таракан и танцорка. Смотрите сюда, — он и братья захлопали в ладоши.
Таракан Лоретти раскланялся и затянул «О, солее мио». А после песни тараканиха снова, на бис, показала индийский танец. После седьмых по счёту аплодисментов, оба таракана упали на четвереньки и лихо поползли к краю стола, спрыгнули вниз.
— Ловите их, олухи! — крикнула Дарья и первой полезла под стол. Вся ватага кинулась искать беглецов. Они исползали весь пол, заглянули под шкафы и кресла, под ковровые дорожки, секретер и бюро, — тараканов и след простыл.
— Папенька теперь всех накажет, — сурово заключила Мила. — Думайте, господа проказники, как исправить всё.
— Как, как. Надо наловить тараканов на кухне, — авторитетно сказал Василий. — Пошли, каждый должен поймать по паре штук, отберём самых крупных и отправим их в банки.
— Но они петь и танцевать не будут, — простодушно заметил самый младший Рыскин-Тараканов, тряхнув непослушным белокурым вихром.
— Да мало ли, друг мой, они устали, сердешные. Напелись, голос сорвали, проголодались или спать захотели, — сказал Василий. — Быстро все на кухню! А вы, сударыни, отвлеките Глафиру, чтобы не прогнала нас…
***
Небо озолотилось закатными красками. Природа оживала и расцветала после дождя. Осока и камыш потянулись вверх, наполняясь живительными соками. Закрылись до утра бело-жёлтые гелиотропы, распустили бутоны лазоревые граммофончики ночных вьюнков. Вечерняя роса посеребрила листья одуванчиков и пырея. Сладкие арматы поплыли над полем медоносных трав. В небе зажглись первые звёзды, показался новорожденный серпик Луны. Князь Апполинарий Игнатьевич встал с пригорка:
— Невооружённым глазом вижу Сатурн, близ Луны, господин Мюллер. А вооружённым, — он глянул в подзорную трубу и другие звёздочки.
— Так-так посмотрим, их на небесной карте, — доктор Мюллер развернул звёздный атлас на коленях. — Я очшень рад, милостивый сударь, чшто хотя бы сегодня фи правильно проводите сфой день.
Когда Солнце скрылось за лесом, и даже последние лучи растворились в чернильном небе, мужчины пошли домой. Шли неходко, беседовали о превратностях развития паровых машин в Европе и России, о судьбах великих людей, затем о соседях, и наконец, о женщинах. Огни дома они заметили далеко загодя, и прибавили шагу. Залаяли чуткие собаки, домашние и соседские. Печной дым из труб деревенского люда напомнил о горячем ужине.
— Господин Мюллер, не останетесь ли на ужин? Глафира обещалась кулебяку испечь и заливное из судака сделать.
— Благодарстфую, Апполинарий Игнатьевич. Хотя поздний приём теста и не очшень полезен для желудка, но я фсё-таки не откажусь. О да, фаша пофариха карашо готовит!
Они зашли во двор через заднюю калитку, и пошли мимо окон прислуги. Вот и окно комнаты Глафиры. Женщина переодевалась к ужину. Сменяя одно платье на другое, она меняла и нижнее бельё, испачканное вареньем. Князь остановился и инстинктивно прильнул к подзорной трубе. Доктор не стерпел и отобрал у него оптический прибор, сам стал любоваться:
— Сахарные формы, у фрау! Вот, князь, чшто я говорю? Фам нужно чаще посещать картинные галереи и рассматривать полотна прерафаэлитов. Желательно миниатюры.
Распрощавшись с доктором после обильного ужина, Апполинарий Игнатьевич вновь поднялся в библиотеку. Баночки с тараканами по-прежнему стояли на письменном столе. Он зажёг свечи и открыл одну из них, глянул в лупу.
— Не понимаю, абсолютно ничего, — он подвинул стакан и вытряхнул таракана.
Таракан метался по дну, галстука-бабочки на нём не было. На задние лапки не вставал, и на аплодисменты насекомое не реагировало. Таракан из другой баночки тоже был нагишом без одежды, хороших манер, и не хотел танцевать. Возмутительно! Он сгрёб обоих тараканов в баночки и рысью побежал в детскую:
— Сударь, Василий и господа шалуны, не соблаговолите ли ответить на один риторический вопросик, — князь из-за спины вытащил руку с баночками и потряс ими перед носом старшего сына. — Чьи это тараканы?
— Это тараканы Рыскиных-Таракановых, — хором ответили сорванцы и опустили взгляд долу.