В пионерском лагере около Сталинабада (Душанбе) я уходил в горы, лазил по почти вертикальным скалам, цепляясь за лозы дикого винограда, которые рассекаясь на тонкие щупальцы, тонули в каменных трещинах. Только один раз решился подняться на самый верх – небольшое плато, поросшее коноплей и огромными, почти как деревья колючками. Порывы ветра – что хотели, то и делали с коноплёй. Колючки же на него, на ветер, не то чтобы плевать хотели, а слегка, вежливо раскланивались.
Завороженный смотрел на то, что открылось мне в первый и последний раз. Знакомое ущелье разглядывал чуть ли не с облака. То, что считал соседними вершинами, были почти такими же, как и это плато, только выше или ниже, дальше или ближе, больше или меньше. Они были разбросаны в пространстве и отгорожены друг от друга и от меня пропастями.
Чувствовал себя орлом, сидящим на скале под облаками. Вскинул голову и запел.: «Бе-са-ме…бесаме му-у-чо… тарам-тарарам-тарарам- тарарам- тара…». Мечтал, что сейчас услышит, прибежит, задрав голову станет меня слушать та самая красивая девочка в нашем лагере! Если не во всем городе! Да что там – во всем мире! Незадолго до лагеря увидел ее в театре. То и дело на нее оборачивался. Мефистофель, глядя на это – хохотал.
Все это время был словно околдованный, но расколдовавшись, оцепенел от ужаса, понимая, что надо как-то спускаться. О том, что не везде были лозы и придется надеяться на пальцы рук и босых ног – боялся подумать. Но слезать надо.
Через несколько лет прочитал «12 стульев» и очень хорошо понял того попа, с колбасой в зубах, на вершине горы.
В лет двенадцать, я переплывал, тогда еще бурный, только что вырвавшийся из ущелья Варзоб. Там тоже, полежав на горячем песке или огромном, раскаленном валуне, надо было возвращаться обратно, тем же путем.
Трудно сказать, что дал мне этот отроческий опыт. Всё это было очень давно. И для моей жизни, во всяком случае, теперь – может быть еще что-нибудь да значит. А может, уже и нет.