Продолжая воспоминания о детстве, отмечу одну замечательную черту в характере своего единоутробного брата Мити – самостоятельность суждений. Он никогда не вписывался в общие, стандартные рамки поведения и менее всего был склонен к растворению или просто нивелированию своей личности в бездушном коллективе. И это – с самых нежных лет! Думаю, что независимость своего внутреннего склада он унаследовал от бабушки, которая была чужда советского духа.
Как-то в конце ноября мы с бабушкой вышли на прогулку из подъезда нашего дома, близ метро Профсоюзная. Митенька сразу обратил внимание на огромную блестящую правительственную «Волгу» иссиня-чёрного цвета, почему-то заехавшую в наш мирный двор. Машина стояла у подъезда во всём её великолепии. Сверкали хорошо вычищенные диски колёс, что, между прочим, и поныне говорит опытному глазу об особом уходе за автотранспортным средством, и не какого-нибудь частника, а определённой ведомственной организации. Шёл первый снежок, что создавало праздничное настроение, и наша чёрная гостья уже была покрыта тонкой пеленой девственных снежинок, с доверием приземлившихся на правительственный автомобиль. Недолго думая, братец, обладавший творческой натурой, подошёл к экипажу и единым движением указательного пальца оставил на багажнике свой автограф – «Митя», – снабдив его затейливым завитком… Тотчас из машины выскочил грузный водитель в белой манишке и чёрном костюме. Оскорблённый до глубины души мальчишеской вольностью, он подскочил к братцу и, ловко поймав его за ухо, потянул в свою сторону. Митенька заорал, что есть мочи! Тут уже наступил черёд бабушки, которая сначала лишь безмолвно наблюдала за стремительно разворачивающимися событиями. Она подскочила к дяде, схватила его за руку, как вторая Родина-мать, развернувшись к нему всем корпусом и гневно вопрошая:
– Как Вы смеете обижать ребёнка?!
Тот, совершенно не ожидав сопротивления, парировал вопрос своим собственным (отпустив, однако, Митенькино ухо):
– А Вы знаете, ЧЬЯ это машина?
Бабушка, никогда не питавшая симпатий к советской действительности, ибо родилась ещё при Царе-Батюшке, нимало не смутившись, громыхнула на весь двор:
– А мне наплевать на вашу машину, чья бы она ни была! Ибо никто не имеет права хватать за ухо малыша, допустившего невинную шалость!
У служителя ведомства уже не было в арсенале ни слов, ни мыслей, чтобы продолжать словесную дуэль. Он замолк… думаю, только потому, что в глазах доблестной Були не увидел никакого страха.
На такой-то яблоньке выросли достойные плоды. Действительно, и моей маме свойственна эта исконно русская честность и правдивость, неумение идти на компромисс; таков был и Митенька, всегда, по тому же свойству души, оказывавшийся в самой гуще всевозможных конфликтов.
Из недр памяти всплывает характерный эпизод. На дворе март. Ещё не начал сходить снег, однако весеннее тепло сделало его плотным и влажным. Наш первый класс под руководством строгой руководительницы Альбины Викторовны Повзнер отправляется на экскурсию в соседний квартал в какой-то дом-музей. По пути первоклашки, построенные парами, затеяли тайную игру в снежки. Когда несколько снежков пролетели мимо учительницы, возглавлявшей шествие, она обернулась и, сделав строгое лицо, громко приказала с металлическим напылением в голосе: «Всем бросить снежки! Говорю первый и последний раз!». Дух эпохи 60-х годов XX века был таков, что никто и не мог посметь ослушаться… Комки снега, уже запревшие в руках, сами собою вывалились из варежек, наподобие гитлеровских знамён, поверженных на Красной площади в 1945 году. Детская колонна продолжала кротко маршировать в неизвестном направлении, как вдруг... Альбина с чуткостью «вооружённого охранника» обернулась ещё раз – и увидела симпатичный белый снежок, доведённый до геометрического шарообразного совершенства… конечно же в руке моего милого братца! Такое преступление не могло быть забыто, прощено и оставлено без последующего наказания! Отвечать за недостаток смирения предстояло не только Митеньке, но и родителям...
Между тем, мы дошли до дома-музея. Оказалось, что в двухэтажном особняке (как и во многих других домах многострадальной столицы) успел побывать… Ленин. Мы вошли внутрь и устремили взоры, по указке экскурсовода, на почти что единственный экспонат музея – копию живописной картины «Ленин выступает перед рабочими, солдатскими и крестьянскими депутатами».
Выслушав благонамеренные речи музейного работника, сказавшего восторженные слова о главном «подвижнике» революции, мы было стали собираться восвояси, как наша классная руководительница уже помягчевшим тоном спросила с педагогической, утвердительной интонацией: «Дети, всем понравилась эта картина?». Смысловое ударение было сделано на слове «всем». Мы закивали головами и замычали, в знак признания высокой эстетической ценности полотна. И тут Митенька, почему-то один имевший право на собственное суждение, громко сказал: «А мне не понравилась. Какая-то мрачная…».
Не помню подробностей разбирательства дела, могу лишь завершить повествование печальным свидетельством. Мой брат так и не смог выдержать душной обстановки эпохи и того идеологического пресса, который обезличивал более покорные, чем у Мити, «смиренные» души. Он скончался тридцати лет от роду, в расцвете своего пианистического таланта, от внезапно посетившей его болезни, при ясном уме и твёрдой памяти, в детской надежде на милость Господа.
Верю, что его душа сейчас пребывает там, где сияет вечная правда и где нет места человеческому лукавству и лести…
(Глава из книги "С высоты птичьего полёта")