Деревня у нас хоть и небольшая, но дюже интересная, скажу я вам. Вроде бы ничего особенного, а присмотришься: мать честная!.. Взять, к примеру, что все жители вот уже много лет больны одной и той же болезнью. Болезнь не болезнь, а так, наваждение какое-то. Если, скажем, купил кто-то из деревенских машину или выиграл, не дай Бог, в лотерею, назавтра никто из ближних, по крайней мере, соседей с постели встать не может: болят все бока, настроение паршивое, аппетита нету, и разговор не клеится. И наоборот: если, положим, потерялась у тебя корова или захворал кто-то из домашних серьёзно, то соседи с утра встречают тебя с широкой радостной улыбкой и всё время норовят спросить эдак участливо: «Как дела? Как настроение?», предвкушая сладостный ответ страдальца. Люди готовы простить вам всё: кражи, прелюбодеяния и сквернословие, даже убийства. Всё – кроме успеха и удачи.
Болезнь неизлечимая, она только принимает всё более уродливые формы – прогрессирует, как сказали бы доктора. И чем больше денег витает вокруг, попадая в более удачливые руки, тем сильнее симптомы опасной этой болезни, что называется одним словом – Зависть.
Тётка Лукерья редко попадала на язык местным сплетницам – жила она давным-давно одна-одинёшенька, была приезжая, не из местных, а потому держалась в стороне от пересудов и распрей. Местные жили некими кланами – родственники и друзья стояли друг за друга горой, а вот приезжих не любили только за то, что они де чужие.
Лукерья была из западных, к которым у закоренелых сибиряков издавна было насторожённое отношение. В начале войны эвакуировали аж за Байкал с оккупированных немцами территорий часть жителей Украины и Белоруссии. После войны многие вернулись в родные места, а Лукерья осталась в Сибири, потому что здесь вышла когда-то замуж, здесь вырастила детей и похоронила мужа. На Западе у неё никого не осталось. Была одна сестра младше её на два года, да и с той разминулись при эвакуации: Галю в какой-то детдом отправили, а Лукерья была повзрослей и сама определилась на работу, жильём каким-никаким эвакуированных обеспечивали. Так и получилось, что доживать ей довелось в сибирской Николаевке. Секрет был в том, что её родная деревня на Украине называлась точно так же – Николаевка, потому и полюбила Лукерья с молодых лет эти края, ставшие родными, несмотря на косые взгляды новых односельчан.
В брежневские времена была такая блажь у местных властей – обеспечить всех животноводов и интеллигентов (сюда причисляли учителей, фельдшеров, завклубами и счетоводов) двухквартирными домами. Пролетариев (то бишь, местные промышленные предприятия) обязывали построить в год не менее двух-трёх домов для развития деревни.
И понастроили таких домов – не меряно. Нет, процесс сам по себе положительный и немало способствовал улучшению жилищных условий местного населения. Но, как всегда, власти не учли менталитет облагодетельствованных. Каждому человеку хочется иметь не просто жилище, но отдельный дом, где бы он мог чувствовать себя полным хозяином и не спрашивать у соседа, когда ему следует спать, а когда принимать гостей.
А тут – у каждого жителя вроде надзирателя: кто пришёл-приехал к соседу, сразу знает вся деревня, поругались муж с женой – всем известно, как он её обозвал, как она его величала. Петь и плясать в своём доме стало несподручно, на улицу тем более не выйдешь в сверхвесёлом настроении – того и гляди, в милицию заметут. Это раньше, бывало, возьмёшь в руки гармошку и айда по улице всей гоп-компанией с песнями плясками. Теперь не то.
Но вернёмся к разговору о Лукерье. Они с мужем получили квартиру в таком вот двухквартирном доме лет тридцать назад. Муж Семён был механизатором широкого профиля, Лукерья работала завсельмагом, так что семья на деревне была не из последних.
Во времена всеобщего дефицита завмаг на селе стал чуть ли не главной фигурой – к ней шли на поклон даже большие начальники, потому как этот самый дефицит шёл исключительно через лукерьины руки. Чего греха таить: привилегированное положение немного испортило её характер – привыкнув, что все перед ней лебезили, выпрашивая то и это, она не терпела в свою сторону никаких поползновений, привыкла говорить тоном, не терпящим возражений и поглядывать на односельчан чуть свысока, стараясь при этом не слишком задевать самолюбие деревенских строптивых сограждан.
Детей у них с мужем не было, единственный сын умер в младенчестве от дифтерии, а больше Бог не дал им потомства. Семён скончался, едва уйдя на пенсию, так и осталась Лукерья доживать свой век в одиночестве.
Оставшись одна, Лукерья не раз вспоминала свою младшую сестру Галю, пыталась найти её даже через телепередачу «Жди меня», каждый выпуск которой смотрела с надеждой на чудо. Но шли годы, а телевизор молчал об её потере, зато вдоволь наплакалась Лукерья, глядя на встречи других людей, через десятки лет нашедших друг друга.
В один прекрасный день двухквартирный дом, где жила Лукерья, покинули соседи – молодая пара завербовалась на севера, продали квартиру пожилой женщине, приехавшей откуда-то из Заполярья. Многие годы она работала бухгалтером на каком-то руднике и, видимо, подкопила изрядно деньжат, потому что купила квартиру, не торгуясь, хотя приехала с одним чемоданом. Всю обстановку приобрела на месте, даже купила козу, чтобы пить ежедневно свежее и полезное молочко. Кроме этих скудных сведений да имени Галина о новой жилице Лукерья ничего не знала, да и не особенно пыталась узнавать, потому что невзлюбила соседку сразу – всё по той же причине зависти: новая соседка приехала при деньгах и никому не кланяется.
Может, из вредности, а, может, случайно соседка назвала свою козу Лушкой – так в детстве звали Лукерью. Из-за этой козы и получилась у двух соседок настоящая война. Нет, не из-за имени: однажды эта Лушка перемахнула каким-то чудом через забор и оказалась в соседском огороде, где успела навести свои порядки на грядках и отведать несколько капустных кочанов, дело-то было в конце лета.
Лукерья, как увидела в окошко незваную гостью, аж зашлась от ярости – схватила толстую жердину и давай лупить козу куда попадя. Однако Лушка увёртывалась умело и при этом продолжала топтать грядки самым нещадным образом. На шум и лукерьины маты выскочила из дому Галина и, вместо того, чтобы урезонить свою животину и увести домой, принялась отбирать у Лукерьи её увесистое оружие. В схватке соседки наставили друг другу синяков и утихли лишь когда обеих покинули старушечьи силы, а коза Лушка, так ничего и не поняв, продолжала угощаться с соседского огорода. Наконец, Галина ухватила свою Лушку за ошейник, потащила в свой двор и привязала верёвкой к столбу посреди огорода – вот, мол, тебе пастбище. А сама поспешила писать заявление в милицию о нанесённых ей и козе увечьях, самыми серьёзными из которых были пара синяков на руках Галины и ушибленная нога у козы, животное стало прихрамывать.
Соседка тоже не теряла времени даром: накатала жалобу участковому и перечислила нанесённый ущерб да описала свои синяки и ссадины.
Не прошло и месяца, как обеих соседок вызвали в суд. За долгую жизнь обе были в таком учреждении впервые и изрядно оробели при виде судьи-женщины в мантии и с деревянным молоточком в руках.
Первой с места подняли Галину:
– Фамилия, имя, отчество – полностью? Год рождения? Где и когда родились?
– Я Стецько Галина Серапионовна, тысяча девятьсот тридцатого года рождения. Родилась в селе Николаевка Сумской области, на Украине…
Лукерья подскочила с места:
– Так я тоже Стецько – Лукерья Серапионовна, родилась в двадцать седьмом году в Николаевке, эвакуирована из Сумской области Украины…
Обе женщины заплакали и обнялись. Судья, оценив сложность момента, постучала молотком по столу и объявила:
– Перерыв на тридцать минут.
Перебивая друг друга, Галина и Лукерья задавали вопросы, отвечали невпопад и делились воспоминаниями, пока их снова не пригласили в зал суда.
Судья, не садясь в кресло, провозгласила постановление:
– Штраф обеим по пятисот рублей, Галина Серапионовна Стецько должна возместить ущерб Лукерье Серапионовне Матвеевой (Стецько) в размере трёхсот рублей. Постановление получите позже. Все свободны.
Судья нарушила неписаный закон о беспристрастности и посмотрела на обеих сестёр с некоторым участием и состраданием.
Наверное, в первый раз в судебной практике был случай, когда обе истицы были довольны приговором и ничуть не возражали – ещё бы, ведь суд вернул их друг другу через шестьдесят с лишним лет. Так что спасибо суду, козе и огороду. Правда, всего этого могло бы и не быть, если б с самого начала соседки поговорили по душам.