Все они солдаты... Киноповесть. Гл. 48

Надежда Андреевна Жукова
      КИНОПОВЕСТЬ  "ВСЕ  ОНИ  СОЛДАТЫ..."

      48.
      ДЕРЕВНЯ    АЛТУФЬЕВКА.  БАРСКИЙ  ДОМ.



      
      Через  внутренние  покои  барского  дома  в  Алтуфьевке  идут  быстрым  шагом,  только  сию  минуту  сюда  буквально  ворвавшиеся,  Велесов  и  Лелин,  за  ними  --  несколько  кавалергардов,  доктор  Степан  Петрович  из  имения  Добронравова  и  полковой  врач Кавалергардского  полка  Олег  Иванович.
      Разумеется,  впереди  всех  мчится  Манечка.
      Она  беспрестанно  вопит:
      --  МарьКирилна!  Барышня!  Любовь  Александровна!
      Служанка  исчезает  почти  моментально,  едва  успев  мелькнуть  перед  нашими  глазами.
      Комнаты,  через  которые  торопливо  проходят  герои,  носят  следы  жадного  и  торопливого  погрома.  Вокруг  всё  перевёрнуто,  растерзано,  истоптано...
      За  стенами  дома  сквозь  окна  видим  огни  факелов,  слышим  крики,  громкие  голоса  людей,  конский  топот  и  ржание.
      Вдруг  откуда-то  из  ближайших  внутренних  покоев  раздаётся  вопль  Манечки:
      --  А-а-а-а!  Нет!  Нет! Господи,  помилуй!  А-а-а-а!  Нет!.
      Офицеры,  как  и  все  следующие  за  ними  люди,  и  мы  с  вами  в  том  числе,  бегом  устремляемся  на  её  голос.
      Вбежав  в  очередную  небольшую  комнату,  неплохо  освещённую  светом  кенкетной  лампы,  стоящей  на  кем-то  суетливо  выпотрошенном  комоде,  мы  видим  распростертую  на  полу  фигуру  старенького  доктора  Платона  Спиридоновича  Спирина.
      Манечка  пытается  приподнять  его  и  перевернуть  на  спину,  вверх  лицом,  но  это  у  неё  не  получается,  она  рыдает  и  вопит.
      Вперёд  вырывается  поручик  Лелин:
      --   Молчать!  Пошла  вон!
      Он  отталкивает  Манечку,  и,  встав  на  колени  рядом,  осторожно  переворачивает  старика-доктора.
      Мы  видим  на  голове  Спирина  след  сильного  удара :  лоб  рассечен,  одна  сторона  лица  залита  кровью.  Поручик  приподнимает  лекаря  за  плечи,  устраивает  его  голову  на  своих  коленях,  щупает  пульс  на  шее,  и,  облегчённо  вздохнув,  укладывает  Спирина  аккуратно  назад  на  пол:
      --  Жив.  Без  сознания.  Олег  Иванович!  Распорядитесь,  чтобы  перенесли  куда-то,  уложили.  Окажите  первую  помощь.  Боюсь,  сильное  сотрясение  мозга!  Увезём  в  имение  Добронравова  чуть  попозже. Здесь,  боюсь,  ухаживать  за  ним  будет  некому.
      Услыхав,  что  старик  жив,  даже  не  дослушав  поручика,  служанка  ринулась  дальше,  в  другие  помещения,  взывая:
      --  Марья  Кирилловна!  Барышня!  Любовь  Алекса-а-…
      Внезапно,  как  споткнувшись,  Манечка  замолчала,  а  потом  раздался  её  вой,  но  сейчас  уже  буквально  страшный,  что  называется,  нечеловеческий,  полный  безысходной  боли  и  искреннего  страдания:
      --  А-а-а-а!  Барыня!  Марья  Кирилловна!  А-а-а-а!
      Офицеры,  оставив  раненого  заботам   Олега  Ивановича,  вместе  со  Степаном  Петровичем,  устремились  на  крики  девушки.
      Вместе  с  ними  и  мы  попадаем  в  одну  из  следующих  комнат,  отлично освещаемую  уже  двумя  лампами,  и,  как  натолкнувшись  на  преграду,  ударившую  прямо  в  грудь,  замираем  на  пороге.   
      Через  плечи   мужчин  созерцаем  страшную  картину : на  полу,  беспомощно  разбросав  руки  и  устремив  невидящий  взгляд  в  потолок,  лежит  хозяйка  поместья,  из-под  головы  которой  уже  натекла  большая  лужа  начавшей  застывать  чёрной  крови.
      На  груди  Магошевой  рыдает  упавшая  перед  ней  на  колени  Манечка.
      Констатировать  смерть  можно  без  врача,  но  Лелин  всё  равно
устремляется  вперёд.  Он  берёт  женщину  за  руку,  пытаясь  нащупать  пульс,  но  тут  же,  поняв  бессмысленность  этой  попытки,  отстранив  голосящую  Манечку,  аккуратно  кладёт  на  грудь  усопшей  её  бледную  беспомощную  руку  и  бережным  движением  закрывает  глаза  покойной.
      Велесов,  сохраняя  на  лице  какое-то  каменное  выражение,  обращается  к  двум  стоящим  за  его  спиной  кавалергардам  и  Степану  Петровичу:
      -- Поступаете в распоряжение  Манечки. Поможете  ей  сделать… всё…, что нужно…  теперь…
      Поморщившись  и  глядя  как-то  в  сторону,  добавляет :
      --  И  попытайтесь  её  хоть  как-то  привести  в  чувство… Успокоить…, что  ли…, немного… Мочи  нет  крики  слушать…
      И,  махнув  безнадёжно  рукой,  устремляется  дальше.
      Поручик  и  другие  кавалергарды,  кроме  двух,  оставшихся  теперь  рядом  с  горничной,  не  сразу,  но  довольно  скоро,  следуют  за  ним.
      Полковник  стремительно  проходит  через  внутренние  помещения  дома  и  первым  натыкается  на  запертую  изнутри  дверь.
      Он  и,  вскоре  подоспевшие  следом,  поручик и  два  кавалергарда  на  короткое  мгновение  сгрудились  у  двери.
      Из-за  неё  раздаётся  шум  борьбы  и  злой  молодой  мужской  голос:
      --  Сопротивляешься,  сука!  Барышня!  Святая  невинность!  Теперь  никто  не  прибежит  защищать!  Моя  будешь!  Ужо  отведаю  барского  тела  всласть!  Пряталась  она!  Не  найду,  думала!  Нашёл!  У-у-у,  сука!
      Женский  голос  в  ответ  звучит  невнятно,  как  бы  придушено,  он  произносит  что-то  похожее  на  слова:
      --  Нет!  пустите!  Нет!  Не  нужно-о-о!
      Велесов,  сохраняя  на  лице  всё  то  же  каменное  выражение,  отступает  от  двери,  молча  кивает  сопровождавшим  его  рядовым  кавалергардам,  и  один  из  них,  человек  мощного  телосложения,  настоящий  богатырь,  разбежавшись,  легко  вышибает  дверь.
       Сразу,  вслед  за  влетевшим  в  комнату  подчинённым,  туда  устремляется  и  полковник.
      Картина,  которая  предстала  перед  глазами,  заставляет  его  и  всех,  вбежавших  сразу  следом  за  ним,  невольно  на  мгновение  приостановиться.
      Комната  не  очень  хорошо  освещена  канделябром  с  двумя  свечами,  как  и  прежде,  стоящим  на  прикроватной  тумбочке. Поэтому  мы  не  сразу  признаём  ту  самую  спаленку  барышни,  которую  видели,  в  тот  вечер,  когда  она  болела,  когда  возле  Любы  суетились  мать  и  старичок-доктор.
      Девичья  светёлка,  так  же,  как  и  все  другие  помещения,  носит  следы  погрома. В  центре  её  на  большом  стареньком,  но  всё  ещё  красивом  ковре  борются  двое : Любочка  и  её  учитель,  семинарист  Иван  Сергеевич  Копейкин.
     Семинарист  навалился  сверху  на  девочку  и  одной  рукой  пытается  как  можно  крепче  сжать  ей  горло,  а  другой  задирает  подол  платья.
      Любочка  под  ним  вьётся  ужом,  силясь  выскользнуть  из-под  навалившегося  на  неё  тела,  отталкивает  насильника  обеими  руками. Они  так  распалены  борьбой,  что  не  замечают  ввалившихся  в  помещение  мужчин.
      Одним  неуловим  порывом  Ярослав оказывается  рядом  с  борющимися.
      Легким  движением,  словно  пушинку,  он  за  шиворот  поднимает  Копейкина  и,  не  глядя,  ловко,  словно  тренировался  это  делать  множество  раз,  прямо  в  руки  отшвыривает  его  Владимиру,  который с  грацией  хищника, тоже,  как  бы  уже  давно  заученными  движениями,  принимает  и  валит  негодяя  на  пол  лицом  вниз,  моментально  скручивая  ему  за  спиной  руки.
      Последний  не  успевает  ничего  сообразить,  не  то,  что  оказать  сопротивление.  А,  когда  понимает  в  чём  дело  и  пытается  дёрнуться,  замирает  на  полу  после  мощного  удара  поручика  и,  молча,  сжимается  с  полным  ужаса  лицом,  сохраняя  этот  страх  на  нём  уже  до  самого  конца  всей  этой  сцены.
      Отшвырнув  насильника  Лелину,  Велесов  столь  же  ловким  и  быстрым  движением  подхватывает  с  пола  Любочку  и  прижимает  её  к  груди.
      Слова,  неконтролируемо  сорвавшиеся  с  его  губ,  свидетельствуют  о  том,  что  успокаивает  в  равной  мере  не  только  девочку,  но  и  себя:
      --  Успели!  Ну-ну! Всё-всё!  Успокойся,  маленькая!  Всё  уже  хорошо! Успели!
      Реакция  Любочки  потрясает  не  только  Ярослава,  но  и  всех  присутствующих  в  помещении  мужчин.
      Девочка  буквально  вцепилась  в  полковника,  прижалась  к  нему  и,  вся  дрожа  и  судорожно  всхлипывая,  заговорила  быстро  и  взволнованно:
      --  Папенька!  Папенька!  Вернулся!  Я  знала!  Знала!  Папенька!  Ты  не  мог  меня  вот  так  бросить  сейчас!  Папенька!  Папенька!  Не  оставляй  нас  больше  никогда!  Ты  же  не  покинешь  нас  больше?!  Не  бросишь!?  Папенька!
      Она  слегка  отстранилась,  взяла  обеими  руками  Ярослава  за  лицо,   наклонила  его  голову  к  себе  и  стала  покрывать  щёки,  лоб,  глаза… быстрыми  мелкими  судорожными  поцелуями,  потом  руки  девочки  начали  безотчётно  гладить  Велесова  по  голове…
      Истерика  у  барышни  началась  вдруг  и  внезапно,  в  тот  самый  момент,  когда  она,  казалось,  должна  была  бы  уже  начать  приходить  в  себя.
      И,  похоже,  истерика  была  следствием  именно  счастливой  встречи  с  тем,  кого  называла  отцом.  Сейчас  в  её  рыданиях,  кроме  слова  «папенька»,  решительно  ничего  невозможно  было  разобрать,  как  и,  кажется,  никогда  уже  невозможно  будет  оторвать  её  от  груди  полковника.
      Велесов  сражен.
      Он  и  сам,  похоже,  не  в  состоянии  оторваться  от  барышни. На  лице  героя  большая  гамма  чувств :  он  и  растроган,  и  потрясён,  и  покорён  этим  ребёнком  навсегда…  Не  меньше  и  растерян,  так  как  не  понимает  причин,  родивших  такую  бурную  на  него реакцию.
      Ярослав  не  представляет,  что  же  делать  дальше,  как  себя  вести,  но  реакция  девочки  покорила  его,  как  говорится,  навеки.
      Лелин  в  это  время  нечаянно  взглянул  прямо  перед  собой  и  увидел  на  стене  уже  известный  нам  портрет  отца  Любаши.
      Изображённый  на  нём  офицер  совсем  не  похож  на  Велесова,  но  его  форма,  так  же,  как  и  несколько  длинные  для  военного  той  поры  тёмные  вьющиеся  волосы,  заставляют  поручика  задуматься. Владимир  переводит  взгляд  на  Велесова,  прижимающего  к  себе  Любочку,  и  постепенно  на  его  лице  начинает  проступать  понимание.