С англичанками была просто беда. Вот никак не задерживались они больше пары лет во время обучения Лиды Пановой в школе. Она еле дождалась своего перехода в 5-й класс, с которого в те годы начинали изучать сей «капиталистический» предмет, как презрительно говорила завуч, истовая коммунистка, вечно носившая кислотного цвета кримпленовые костюмы, размера на два меньше немалых телес, вырваться которым не давала только ткань, по крепости сравнимая разве что с кевларовой. А про кевларовую ткань, представьте, Лида знала не понаслышке, потому как ее дядька, работавший на оборонном предприятии, по весне привез целую бобину этой нити, которая была тонка до необыкновенности и так же прочна. Да еще и объяснил подробно, что из этой нити делают. Вещь была крайне полезна и необходима в хозяйстве. О, этой пуленепробиваемой ниткой зашивали колготки!
И Лида была вознаграждена за ожидание - первая англичанка была настоящим педагогом, с таким знанием предмета, что даже удивительно было для их рядовой школы. За год у нее заговорили и даже стали писать под диктовку отпетые двоечники, которые и на русском-то с трудом писали, а читали вообще по слогам. Зато Лида развернулась! Выпросив у отчима словарь, она к концу второй четверти перевела все упражнения в худом учебнике и с упоением составляла тексты. Учительница не могла нарадоваться на Лидочку и обещала на следующий год позаниматься с ней дополнительно, хотя репетиторством, по крайней мере, с однокашниками, не занималась.
Лето после пятого класса пронеслось, утаскивая за собой каникулы, как резвый мустанг всадника, выпавшего из седла и с застрявшей в стремени ногой. Этим летом Лида прочитала «Всадник без головы» и мыслила исключительно навеянными им образами.
А на сборе в конце августа классная буднично сказала, что у них будет новая учительница английского вместо старушки Шиманской, внезапно умершей в конце июля. Лида расстроилась до слез, причем чисто по-детски, когда не поймешь, кого больше жалко, то ли человека, то ли своих надежд на дополнительные занятия, которых теперь не будет.
Новая англичанка сразила наповал не только Лиду, но и всю школу. Это была ослепительная красавица лет тридцати, одетая с иголочки, причем не в кримпленовую роскошь тех лет, а какие-то дивные, совершенно не советского розлива вещи. Через неделю вся школа была в курсе, что муж у новой англичанки дипломат, получивший на пару лет назначение куда-то, где вроде война или еще какое безобразие, а после этой службы пойдет на повышение и увезет «Елену Прекрасную» в Англию, а может даже в США! Это логово империализма так пугало одним своим названием, что даже громогласно обсуждавшие эту тему учителя, приглушали регистр до шёпота.
Но, не прошло и месяца, как Лида разочаровалась в красивой учительнице английского. Даже самые туповатые ученики сообразили, что как преподаватель, она покойной Шиманской и в подметки не годилась. Еще Елена Прекрасная была злой, мелочной и придирчивой. Могла легко и очень оскорбительно унизить просто ради собственного удовольствия, вопросы по предмету, сверх предусмотренных темой урока, не терпела, да и детей она попросту не любила, что они сразу же просекли.
Из первых рядов любимых предметов, английский быстро скатился на предпоследнее место. Последнее, к слову, твердо удерживала ненавистная физкультура.
Но вот после майских, уже заканчивая 7-й класс, явившись на урок английского по расписанию, они увидели, вместо ухоженной и разодетой красавицы Елены, бесформенную женщину неопределенного возраста. Первое определение, что пришло в голову Лидке, было «неряха». Ее лицо с прозрачными глазами навыкате, унылым и повисшим носом, не пойми какого цвета бесформенной и мелко кучерявой копной волос, внушало бы страх, будь они помладше. Самым выдающимся на ее лице были хаотично разбросанные родинки. И это были не куртуазные мушки героинь Дюма, которого Лида зачитала до дыр, а самые настоящие уродливые бородавки. Ведьма, подумала Лидка, а самый отпетый хулиган и двоечник Валерка, сидевший неподалеку, презрительно и нарочито громковато бросил – Жидовка!
Лида покраснела, а сердце болезненно сжалось. Ей мучительно стыдно стало за свою «ведьму», а уж за Валеркино изречение так и совсем неприятно. Слово было, безусловно, знакомое, хотя и не употребляемое в их семье. Мама объяснила еще маленькой Лиде, что это «плохое, ругательное слово», и послушная Лидочка его никогда не говорила.
Учительница еле заметно дернулась, но сделала вид, что ничего не услышала. Как все новые учителя, она взяла мел и написала на доске – Роза Соломоновна Гольдблюм. Тут уже весь класс дружно подключился к перешептываниям и обсуждениям. Лида сидела как на иголках, с одной стороны женщина ее пугала, но с другой, ей было гадко от бесцеремонности одноклассников и стало жалко новую учительницу. Ведь они ее совсем не знали и что, неприятная внешность и еврейская фамилия, а подростки уже для себя решили – не любим и не надейся.
К учительнице намертво прицепилась кличка Гольблюмша – именно с нарочито пропущенной буквой «д», причем с легкой руки (а скорее грязного языка), той же «кримпленовой» особы и ее приспешниц. Оставшиеся две недели учебы Лида промучилась от такой вселенской несправедливости к, пусть необаятельной и некрасивой, но очень профессионально-толковой и незлобивой учительнице. В одиночку робкая Лида и помыслить не могла встать хотя бы словесно на защиту Розы Соломоновны, поэтому страдала тихо угрызениями совести и иногда робко улыбалась, встретив англичанку в коридоре один на один. Удивленная этим проявлением симпатии, от явно не дружественно настроенных к ней детей, англичанка устало выдавливала из себя полуулыбку.
Но тут учебный год внезапно окончился, и лето закружило радостных школьников. Лида с упоением читала, открыв для себя приключения героев Майн Рида, Жюль Верна и, откопав на антресолях припрятанный от нее нравственной мамой, томик Мопассана с совершенно «неприличным» романом «Милый друг», погрузилась с головой в страдания буржуазии, почему-то вызывавшие в ней и симпатию и сочувствие. Лиде было почти 15 лет, и тема отношений между полами встала перед ней в полный рост.
А первого сентября того злополучного восьмого класса, вместо обычных, хотя и слегка придурковатых, на взгляд Лиды одноклассников, явилась толпа плохо управляемых исключительно гормонами подростков. Изменения Лиду удивили и озадачили, зато она вдруг узрела, как вырос за лето ее худой и нескладный одноклассник Виталик, вдруг превратившись в высоченного юношу с красивой фигурой. Встретившись взглядом с парнем, Лида застеснялась до спертого дыхания, а когда всмотрелась в пронзительно голубые глаза, то с ужасом поняла, что сейчас безудержно начнет краснеть, выдав себя с головой. Не успев осмыслить случившееся, она вместе со всем классом переключилась на новенькую, которую приволокла на первый урок классная руководительница. Знакомьтесь, дети, это Аня Гольдблюм, а для тех, кто еще не понял, противно слащавым голосом добавила - дочка вашей англичанки. Все 35 человек уставились на девочку, выискивая сходство со своей мамашей. И Аня оправдала ожидания. Девочка была фамильно рыхловата, обладала такой же копной курчавых волос и прозрачными глазами, как у матери. Но, вместо родинок имела редкие веснушки, в прозрачности глаз угадывался серый цвет, а волосы были светло-рыжими. Выражение глаз было затравленно-сонным и то ли испуганным, то ли не особо дружелюбным. Улыбка отсутствовала совершенно.
Ничего удивительного, что имея в родительницах мало того что училку, так еще и препротивную, на взгляд большинства одноклассников, Гольблюмшу, Аня начала год в новой школе не радостно. Если про учительницу говорились гадости за глаза и шёпотом, то Аньку шпыняли и обзывали все кому не лень. Да тут еще пронырливые девчонки подслушали на перемене очередное перемывание костей Розы Соломоновны в учительской. Взрослые тетки, не стесняясь, громко обсуждали, что Гольблюмша родила Аньку без мужа, будучи уже под сорок годков, чтобы «не остаться одной в старости», что они очень странные евреи, без родни и бедные как церковные мыши, хотя «евреи обычно богатые», дальше шло уж такое злопыхательство, что и пересказывать не хочется.
Надо сказать, Гольдблюм - младшая отлично и легко училась, и этот факт не добавлял ей симпатий, ибо «ишь ты какая умная, скромнее надо быть со своей жидовской рожей и не высовываться». Лида предпринимала несколько попыток наладить общение с нелюдимой одноклассницей, но от того ли, что была не очень настойчива в своей стеснительности, или от Аниного нежелания идти на контакт ни с кем из класса вообще, то даже подобия общения у них не вышло. Тем более что переглядывания с одноклассником перешли сначала в отнимание карандашей и тетрадок на уроках в беготню на переменах с дерганием Лидкиных богатых кос, а чуть погодя, к вполне себе взрослым провожаниям со школы домой. Дальше этого ничего не происходило, вечерами и в выходные Лида гуляла по-прежнему с подружками, потому как Виталик был подающим надежды волейболистом, пропадающим все свободное время на тренировках.
Так пролетели две четверти, а с ними и новогодние каникулы. Третья, самая длинная и противная четверть началась с напоминания классной руководительницы, что их ожидают экзамены, и она просто не дождется их результатов, чтобы выставить большую часть своих учеников в пресловутые ПТУ, где, по ее просвещенному мнению, им самое место.
Через много лет Лида никак не могла вспомнить, с чего начался тот взрыв ненависти к учительской дочке, которую уже длительное время даже и не обзывали, а просто игнорировали как пустое место. Может катализатором послужила победа Анны на городской олимпиаде по русскому языку, что дало повод безграмотному большинству начать завистливо бубнить, видимо повторяя за кем-то из взрослых, что евреи уже и русский язык присвоили. Или это была открытка на 23-е февраля с признанием в симпатии, анонимно подаренная первому красавчику класса Гере, и которую приписали Аньке, якобы узнав ее почерк! А может, это было новое и красивое пальто бирюзового цвета, в котором под конец зимы внезапно пришла в школу Аня, одевавшаяся обычно хуже всех девчонок? Кто знает, что двигало переполненные желчью массы одноклассников, но в один день, придя в школу, Лида услышала перешептывания на тему, что «эта жидовка» совсем зарвалась и пора бы ее «проучить». Лидка стала выяснять подробности и ее просветили, что сегодня после уроков, они хотят в раздевалке, которая располагалась в школьном подвале, устроить Аньке «темную». На Лидино возмущение вдруг последовала резкая и испугавшая ее реакция. Вдруг в один момент ставшие чужими одноклассники, которые километрами списывали у Лиды все 8 лет, жестко предупредили, что она может не принимать участие в «опускании» Аньки, но ежели только попробует доложить кому из взрослых, то узнает, как поступают со стукачами и предателями. Лидин мир перевернулся. Она судорожно стала придумывать, что можно предпринять для спасения Аньки, при этом, не попав самой в жернова «коллективного» разума, больше похожего на стайный инстинкт хищных животных. Виталика не было в школе с начала недели, потому как умотал он на сборы в другой город. Подруга ее оказалась еще более трусливой, чем Лида и категорически отказалась что-либо предпринять, мол, это естественный отбор и не надо вмешиваться в процесс эволюции таким хомячкам как они. Уроки пронеслись под горькие Лидкины думы в одно мгновение, и темный вечер наступил совершенно неожиданно. Учились они во вторую смену, а в тот день еще и уроков было пять, которые заканчивались, когда по всей школе насчитывалось не больше двух-трех учителей, да вахтерша. Гардеробщица уходила в пять вечера, оставляя открытыми «клетки» с вещами второй смены. Пока Лида соскребала свои учебные принадлежности, коих у нее было немерено, да продолжала наивно размышлять, может, обойдется и все закончится только сотрясением воздуха обычными оскорблениями.
Когда Лида рванула, наконец, в школьный подвал, она еще на подходе к их гардеробному отсеку услышала шум, выкрики, звуки невнятной возни, причем очень приглушенные, видать сообразили заговорщики, что громкий ор услышит вахтерша и явится разбираться, разогнав их как шелудивых котов.
Пробившаяся сквозь плотное кольцо одноклассников, Лида увидела прижавшуюся к стене Аню - ее щека была расцарапана, обычно стянутые в пышный хвост волосы растрепаны, а белый кружевной воротничок, наполовину оторванный, болтался по плечу, как сломанная ромашка. Больше всего Лиду поразили ее одноклассницы. Да, не все, но большая часть их, топтала ногами, пытаясь еще и порвать обувью, новое Анино пальто, чей бирюзовый цвет почти не угадывался уже, а нежно-серая опушка рукавов была похожа на половую тряпку школьной уборщицы. Но и это было не самое страшное. Закаменевшая Аня не издавала ни единого звука, она даже не дышала, казалось. Вглядевшись в пустые Анькины глаза и, обезумевшая от неверия увиденного, Лида тонко закричала: Что же вы делаете, ребята?!
За что тут же получила тычок в бок и шипение на ухо, не пойми от кого: Только попробуй, доложи, такое же тебе устроим, Панова!
Вырвавшись из кольца еще недавних «друзей», Лида пронеслась вверх по лестнице, столкнувшись на первом этаже с учительницей биологии, дежурившей в тот вечер. Она даже не успела ничего объяснить, потому что задыхалась от бега и переживаний, но та по перепуганному лицу девчонки определила наличие непорядка в гардеробе и побежала вниз со всей возможной скоростью.
Поняв, что Аню сейчас отобьет биологичка, Лида, плюнув на свое пальто, побежала домой как есть, в школьной форме и кофте.
Естественно, что после такого забега по морозу и вьюге, да еще и рыдая при этом, а может от последствий перенесенного кошмара, на следующий день уже был вызван врач, а Лиду с температурой под сорок и диагнозом ангина, оставили дома на ближайшую неделю – две.
Через неделю к ней пустили подружку, которая поведала, что с того мероприятия смылась еще до начала, припрятав в туалете первого этажа верхнюю одежду и ускользнув домой как только все пошли в подвал. Аня в школу не ходит, и все молчат, как воды в рот набрали. Роза Соломоновна продолжает преподавать, только ее спешно перевели учительствовать в другие классы, и она бывает в школе только с утра. Лида опять было распереживалась за Аню, но тут подруга подбросила просто бомбу, сообщив ненароком якобы, что Виталик-то не вернется больше. На последних сборах его заметили тренеры из столичной школы олимпийского резерва и предложили переехать в Москву, суля большие перспективы.
Еле дождавшись ухода «лучшей» подруги, Лида расплакалась. Она плакала долго и отчаянно, пытаясь смыть слезами свою первую любовь и пустое выражение Аниных глаз, когда над ней глумились одноклассники. А еще Лида хотела избавиться от постоянно звучавшего в ее температурящем мозгу уже неделю, того страшного, отвратительного, зловонного слова – жидовка…
Вернувшись после трехнедельной болезни в школу, она вообще не заметила никаких перемен в поведении одноклассников, все вели себя так, будто и не было того страшного вечера. Лиду никто не трогал, но она и сама не жаждала никакой близости с народом. Ни Ани, ни ее матери больше в школе не было. На робкий Лидин вопрос, классная скупо бросила: Переехали они, квартиру получили в другом районе.
А в 9-м ее, как единственную отличницу, перевели в сборный класс «А», где не было ни одного человека из старого класса. Особо выдающиеся личности даже покинули школу, рассосавшись по тем ПТУ, которыми запугивала их классная руководительница.
Надо ли добавлять, что окончание школы стало для Лиды одним из самых счастливых событий в ее жизни.
Став взрослее и уверенней в себе, темноволосая и кареглазая Лида частенько слышала бесцеремонный вопрос, а не еврейка ли она? На что Лида, вздернув повыше подбородок, гордо и уверенно отвечала: Да.