Иван Калашников стоял у входа в блиндаж. Внизу, у подножия высоты закончил боевой путь Ёська Гершензон, одноклассник и сосед по двору, с которым ходили в одной пионерской дружине, вместе вступили в комсомол, вместе подали заявления на фронт. Теперь он лежит внизу, вечно созерцая небо и пытаясь его охватить, а рядом с ним верный карабин. В пулемётном гнезде фриц молча лежит на бровке, отсюда видна только каска, да протянутые руки, вцепившиеся в землю мёртвыми пальцами. Только в этом блиндаже ещё остались живые немцы, других не видать. Да и наших тоже — Иван тут один. В ППШ осталось с пол-диска, одна лимонка, одна трофейная «колотушка», две тридцать третьих. Живыми не сдадутся — не выпущу.
— Эй, фашист, сдавайся! -
— Это не я фашист. Это ты фашист. А я воин сфетта и демократтии, я защищщаю сфободу. -
— Ты чего, совсем обурел, Ганс?! -
— Эта ваша пропагандистская машина промыла вам мосск. За нами всё мировое соопщество. Мы защищаем цивилизованный мир от москофского варварства, и американцы нам дадут кредит и оружие. -
— Ганс, ты того, шапку зря не надевал — мозги сильно застудило… -
— У меня всё в порядке с мозгом. У нас честная геббельсовская журналистика. Ваше руководство насквозь профоровалось, Сталин награбил уже всё, что мог, вы ему больше не нужьны. Возфращение Сталинграда и Кафказа — вопрос времени. И тебе нужно будет крепко затумацца — что будет с тобой. Русской нации нет, это миф, есть только великая германская нация. И мы будем мстить тем, кто сопротифляется нам, ибо мы доплестные революционеры революции пива… -
— Да, это не лечится… — Иван бросил РГДшку в блиндаж; внутри рывком хлопнуло, синий дым взвился над входом, визгнула в воздухе пара осколков, и светоч мира и демократии умолк навсегда.
Более всего Иван хотел, чтобы на этой земле больше не гремела война. Но мира здесь хватило на семьдесят лет...