Последний солдат

Александр Итыгилов
Апрель нынче выдался ветреный и холодный, так что последние дни перед праздниками дед Елистрат занемог и почти не вставал с постели – кости и без того болели от старости и изношенности организма, а тут ещё простуда. Запивая аспирин молоком, Елистрат почти целыми днями лежал, думая о своём житье-бытье и теряясь в предположениях, сколько ещё ему осталось мыкаться на белом свете. Да хоть бы не мучиться при кончине, думал он, заснуть бы и не проснуться в один прекрасный день. Сам себе уже надоел, а людям тем более, думал старик, которому скоро должно уже было исполниться девяносто.

В деревне деда издавна называли просто Елистрат, хотя по документам он был Евстратий Якимович. Так получилось, что через шестьдесят лет после Великой Отечественной он остался последний солдат той войны в Сосновке, деревушке из трёх десятков домов невдалеке от Байкала.

Елистрат слыл угрюмым, прижимистым и нелюдимым стариком, не склонным к общению по душам, к тому же он был непьющим. А на непьющих в деревне всегда смотрели с подозрением. Внешность Елистрата была соответственная – густые, лохматые брови нависали над глазами, которые смотрели то ли насторожённо, то ли неприязненно. Из-за редких стрижек седые кучерявые волосы на голове торчали в разные стороны неопрятными клоками, а со лба до самого верха затылка блестела здоровенная проплешина. Складки морщин, изрезавшие лицо, и редкие, жёлтые от табака зубы дополняли облик этого одинокого, неухоженного человека.

Овдовел Елистрат лет десять назад, все трое их детей умерли раньше матери, правда, успев пережениться и народить шестерых внуков. Но внуки жили в далёких городах и никогда не приезжали к деду, разве что присылали ему раз в год открытки ко Дню Победы, и на том спасибо. Раз в год вспоминала о нём и местная власть, которую он по привычке называл сельсоветом, хотя она давно уже именовалась администрацией. В последние годы накануне девятого мая приезжал к нему сам глава и привозил приглашение на митинг по случаю праздника:

– Ты у нас на весь сельсовет один солдат остался, Евстратий Якимович. Так что обязательно ждём тебя, весь народ ждёт. Мы там тебе и подарок приготовили, – председатель подмигивал деду заговорщически, стараясь то ли приободрить старика, то ли заманить обещанием.

Нынче Елистрат возразил на привычное приглашение:

– Сам вишь, Михаил Лексеич, како здоровье у меня. Не знаю, если тока получче станет – приду. Машину-то пришлёшь за мной? А то у меня ноги совсем отказываются…

– А как же! Конечно! Давай только выздоравливай…

На праздники Елистрат надевал свой единственный выходной пиджак, на котором красовались три награды, полученные в годы войны: медаль «За отвагу», орден Красной Звезды и медаль «За победу над Германией».

Были у него ещё с десяток разных юбилейных медалей и даже ордена Отечественной войны, но их Елистрат не надевал никогда, просто хранил в коробочках вместе с удостоверениями. То ли считал их незаслуженными, то ли  стыдно было перед теми фронтовиками, которые не дожили до этих юбилеев и которым не достались такие награды, а особенно совестно было перед теми, кто погиб на фронте: уж они-то, считал Елистрат, трижды достойны всех этих наград.

Может, и прав был дед – его боевые награды, без окружения многочисленными новенькими медалями, смотрелись как-то внушительнее, несмотря на их малое число: каждый видел, что это настоящие фронтовые награды и невольно проникался уважением к ветерану.

…Очередное утро Елистрат встретил на ногах – в доме стало холодно. «Надо бы печь подтопить», - подумал старик и глянул на подтопочный железный лист: на нём лежала аккуратная кучка дров. Видно, его помощница, Лидия Макаровна, с вечера заготовила. Заглянул в печь – и там  наложены дрова, а промеж них – лучинки и скомканная старая газета для растопки, остаётся только чиркнуть спичкой. «Молодец», – мысленно похвалил он Лиду.
 
Эта женщина уже несколько лет была его помощницей от райсобеса, к пенсии ему делали доплату на работницу, которая мыла, стирала, убиралась в доме, готовила обеды и ходила в магазин за покупками. Елистрат ещё и от себя добавлял ей немного денег, потому как она и дров наколет, и в ограде уберётся, и в огороде весной картошку и кое-какую мелочь посадит.

Работала Лида добросовестно, только, как почти у всех жителей деревни, у неё была непомерная страсть к водке, так что она могла день-другой и прогулять. Но при этом не забывала проведать старика – мало ли что может понадобиться. Елистрат сильно не придирался, потому что в деревне найти непьющего помощника было просто нереально. Для порядка иногда журил Лиду, и та извинялась, но обещаний никаких не давала, потому что хорошо себя знала.

Елистрат чиркнул спичкой, полюбовался, как споро язычки пламени обнимали полешки и весело потрескивали, увлечённые своим привычным делом. Укрощённый огонь – не стихия, смотреть на него приятно и бесхлопотно, жар струится в комнату как из камина. Минуту-другую старик постоял у печи, потом прикрыл дверцу и вернулся на кровать. Укрывшись одеялом, согрелся и задремал. Пару раз просыпался и вставал, чтобы подбросить в топку дрова, и снова ложился спать. Часа через полтора в доме стало тепло и уютно, кости прогрелись, и тело перестало ныть. Тут и горячий чай подоспел, после которого дед почувствовал себя почти совсем здоровым.

Лида в этот день не пришла. «Обойдусь как-нибудь», - подумал Елистрат. Перед сном выпил рюмку водки, в задумчивости посмотрел на отрывной календарь над столом и сорвал листок – завтра уже восьмое мая. Обычно лист отрывал он утром следующего дня, а тут, видно, в ожидании Дня Победы хотел, чтобы быстрее проходили эти тягостные будни накануне главного праздника в году. Лёг спать рано, но сон всё никак не приходил – мысли крутились вокруг будущего митинга, потом память унесла его в далёкие военные годы, снова и снова Елистрат переживал тяготы и ужасы войны и никак не мог избавиться от этих воспоминаний…

Вдруг за окном послышалось гудение машины, потом пьяные голоса, и следом раздался стук в дверь. Дед лежал, не собираясь вставать и встречать незваных гостей. Горницу освещал лишь тусклый свет ночника у изголовья кровати. Стук становился всё настойчивей, из-за двери кричали: «Открывай, всё равно сломаем дверь!». Старик молчал и не знал, что делать, потом встал, приподнял матрас и вынул оттуда черный целлофановый пакет с чем-то увесистым. Шагнул за печь, где у него стояло ведро, выполнявшее функции ночного горшка, который стоял на узеньком магазинском ящичке из-под фруктов, сунул пакет в ящик, затем вернул ведро на своё место. На всё про всё ушло полминуты. Дед вернулся на свою постель и стал ждать развязки…

Дверной крючок от ударов и пинков ногами подпрыгивал и шатался, но держался в железной петельке, пока, наконец, новый сильный удар не заставил его выпрыгнуть, и тут же дверь распахнулась. На пороге стояли трое пьяных парней. Все, как один, бритоголовые, в куртках с капюшонами, спортивных брюках и кроссовках. Тот, что постарше, обратился к Елистрату:

– Ну что, дед, к празднику приготовился? Накрывай поляну! Ты же ветеран, поди. Значит, деньги хорошие получаешь?

Елистрат молчал. Тот, что поменьше ростом, с глумливой рожей, заглянул в холодильник и обнаружил там лишь полбутылки водки, кусочек сыра и немного варёной колбасы:

– Негусто, хозяин. Ты чо такой бедный? Или скупой?

Дед молчал. Третий парень, совсем молодой, бледнолицый, старался не смотреть на деда, отводя глаза в сторону и не поддерживая разговора.

Старший открыл шкаф и вынул оттуда праздничный пиджак деда:

– А чо у тебя, дед, так мало наград? Плохо воевал, что ли? Или ты эти медальки купил на базаре? Ты смотри – «За отвагу», а это «Красная Звезда»… Какие такие подвиги совершил, а, дед?

Елистрат не отвечал – что тут скажешь? Что он в их годы бил фашистов, что медаль получил за то, что вынес с поля боя под обстрелом фрицев своего боевого товарища, что орден получил за форсирование Днепра и занятие с группой бойцов плацдарма на вражеском берегу?

– Чо молчишь, старый хрен? – Вопрошал незваный гость, тот, что постарше, снимая награды с пиджака и пряча их себе в карман. – Говори, где деньги, мы возьмём и уйдём. Тока не ври, что у тебя их нет…

Елистрат сидел на своей кровати, и предательская слеза катилась по его щеке. Даже когда хоронил жену, он не плакал, хотя было очень горько. А тут от обиды за свою беспомощность и наглость этих, по сути, внуков-правнуков сердце не выдерживало, и не было сил терпеть дальше это издевательство:

– Уходите, – тихо прошептал Елистрат.

– Мы уйдём, давай деньги, сволочь старая!

 Один из парней держал деда за руку, а главарь бил старика по лицу  кулаками. Наконец, эта экзекуция надоела им, и они бросили Елистрата на пол. Приподняв матрас, бандиты обнаружили там белый целлофановый пакет и в нём сберкнижку на тысячу рублей, паспорт, ещё какие-то документы и несколько сотенных ассигнаций.

– И это всё, что у тебя есть? Ни за что не поверю! – Главарь стал пинать ногами лежащего на полу старика.

Младший в это время налил себе рюмку водки и залпом выпил её, затем вытер рот листком календаря, который дед с вечера оставил на столе.

Обыскав шкаф, буфет, холодильник, бандиты не нашли больше ничего ценного.

– Ладно, смываемся, - скомандовал старший. – Дед, видно, надолго отключился…

 Утром Лида, придя в дом Елистрата, обнаружила там лежащего на полу хозяина – лицо его было в синяках и ссадинах, изо рта выбежала струйка крови и застыла на подбородке. Тело было уже холодным, и Лида в ужасе бросилась звонить в милицию. Вскоре нагрянули три сотрудника, Лиду и её соседку Катю взяли понятыми, и обе присутствовали при осмотре тела и жилья ветерана. Пакет с документами валялся на полу. Милиция изъяла бутылку с остатками водки и отпечатками пальцев, сняли отпечатки пальцев на дверцах шкафа, холодильника и буфета.

В доме больше ничего не было, кроме нескольких стульев и большой рамки со старыми фотографиями на стене. В подполье тоже ничего не нашли, кроме проросшей картошки и нескольких свеколок и морковок. Помойное ведро и его содержимое не заинтересовали милиционеров, и вскоре тело Елистрата увезли на экспертизу. Лида повесила замок на двери и ушла к себе – сотрудники сказали, что привезут Елистрата только после праздника, десятого мая.

День Победы был испорчен произошедшим событием. Праздника не получилось. Скорее, его можно было назвать поминками по последнему солдату Сосновки. Возмущались все, клеймили позором преступников. Прошёл слух, что заезжих криминальных гастролёров уже поймали, но денег при них не нашли, изъяли только награды Елистрата.

Тело ветерана привезли сразу после праздника. Администрация взяла похороны на себя, а Лиду и её подружку Катю упросили обмыть Елистрата и одеть во всё чистое. Подруги попросили мужиков положить деда на пол, а потом мы, де, сами управимся. Мужики сели на солнышке погреться и покурить, а Лида с Катей принялись за дело. Лида на правах хозяйки, пусть и временной, заглянула за печь, сняла со стены полиэтиленовый оранжевый тазик и налила туда холодной воды.

– Ведро-то, поди, надо вынести, – сказала Катя. – Пахнет от него нехорошо. Да и ящик этот тоже выбросить надо.
 
Она приподняла ящичек, и оттуда выпал чёрный пакет с чем-то увесистым:

– Глянь-ка, Лида, чо я нашла! Это же деньги! И много!..

– Тише ты, дура! – прошептала Лида. – Молчи! Всё – пополам, поняла?

Катя кивнула головой. Молча рассовали за пазуху, в лифчики по пять пачек тысячерублёвых купюр.

– Это же целый миллион! – не могла успокоиться Катя, сроду не видавшая таких денег.

– Да заткнись ты! – оборвала её Лида. – Давай мыть Елистрата и одевать, долго он у нас так лежать будет раздетым?

Без обычных причитаний и разговоров о бренности бытия провели они скорбную процедуру, вынесли ведро и ящик с пустым пакетом на помойку за сараем, и Лида скомандовала мужикам:

– Заносите гроб и укладывайте Елистрата!

Похоронили последнего солдата без особых почестей, помянули в его же доме, который после поминок Лида закрыла на амбарный замок.