Прошлый пост я посвятила глубинной свободе, которую можно открыть в себе, извлекая ее из целебных состояний гармонии и покоя. Но что если у человека отсутствуют условия, в которых можно найти этот желанный внутренний покой. Что если внешние обстоятельства силой каких-либо причин сложились настолько неблагоприятным образом, что найти опору внутри себя не представляется возможным. Война, голод, тюрьма, смерть близких - то объективное страдание, в котором убрать ощущение себя жертвой обстоятельств крайне проблематично, а понятие наслаждения жизнью затмевается бесконечной борьбой за эту жизнь.
Я задалась весьма дерзким вопросом - можно ли взрастить внутреннюю свободу там, где что-то кроме вопросов выживания перестает быть актуальным. Надо сказать, что я верю в силу человеческой Души, в ее удивительную способность открывать резервы именно в тот момент, когда базовые потребности тела и личности жестоко ущемляются. Моменты физического страдания, об этом говорил и Достоевский, и Гоголь, и Чехов, и Солженицын - позволяют Душе возвыситься над мелочностью бытовой жизни и охватить философским взглядом всю картину человеческого бытия, начать мыслить более широкими категориями.
Поэтому я взяла с полки книгу Виктора Франкла "Сказать жизни - Да", выдающегося ученого, психотерапевта и философа, автора терапии смыслом, которому по какой-то страшной иронии судьба предоставила возможность в жутких условиях доказать действенность своего учения. В период Второй Мировой войны он попал в немецкий концлагерь и был вынужден каждодневно проверять на себе жизненность своих научных выводов. Интуиция меня не обманула - целая глава в книге была посвящена Внутренней свободе, которую Франкл считал необходимым условием выживания даже в самых невообразимых обстоятельствах.
Он задает себе знакомый всем вопрос - бытие определяет сознание или сознание бытие. В аду лагерной жизни своеобразная социальная среда принудительно определяет поведение людей, так как ломает в них всякие основы веры в справедливость, порядочность и добро. После некоторых отчаянных и тщетных попыток исправить свое положение, нарываясь каждый раз на унижение, грубость, побои, наблюдая вокруг только смерть и страдания, человек начинает бояться принимать решение за свою жизнь, смиряется с ролью игрушки в руках судьбы. В бесконечной схватке за крохи еды, сна и тепла, в нем просыпается равнодушие к своим и чужим страданиям. Но можно ли сохранить себя в условиях, в которые человек был насильственно ввергнут? И не просто сохранить, а взрастить в себе ощущение внутренней свободы?
Франкл убежден - можно. И он наблюдал множество примеров, которые показывают, что даже в подобных условиях ужасающей действительности человек может сохранить остатки внутренней свободы и противопоставить им свое духовное Я. Можно у человека отнять все - близких, одежду, уважение - но свободу относиться к обстоятельствам так или иначе отнять нельзя. То, что происходит внутри человека, то, что лагерь из него якобы делает - это результат внутреннего решения самого человека. И каждый час в лагере давал тысячу возможностей осуществить этот выбор - отречься или сохранить эту внутреннюю свободу.
Опыт Франкла подтверждает, что душевные реакции заключенных не были закономерным отпечатком телесных и социальных условий, дефицита пищи и сна. Внутренняя свобода, которую невозможно отнять у человека до последнего вздоха, дает ему возможность до этого же последнего вздоха наполнять каждую секунду своей жизни смыслом, некоей только его личной целью, которая приносит наслаждение.
Поразительно, как пирамида потребностей Маслоу полностью опровергалась самой жизнью узников. При полном отсутствии удовлетворения базовых потребностей (физиологических, социальных, творческих), необходимость в эстетике обнаруживалась даже в самые страшные мгновенья. Франкл рассказывает, как после тяжелого дня на холоде, изнывая от голода и болезней, люди тем не менее останавливались перед землянками и с упоением смотрели на закаты, постигая красоту природы нутром, всем своим существом, многократно острее, чем в обыденной жизни. А сколько подобных примеров у Солженицына, Гинзбург, Шаламова, когда сила литературного и поэтического слова успокаивала каторжников и мысленно уносила их прочь от тягот лагерной жизни, принося состояние относительного наслаждения.
К чему, собственно, рассказы обо всех этих ужасах? К тому, что жизнь большинства современных людей настолько далека от пикового состояния выживания, что в ней просто сам бог, что называется, велел найти внутреннюю опору, а вместе с этим и настоящего себя. Я бы даже сказала, что прислушаться к истинным потребностям своей Души нам в действительности мешают не чужие установки, массовое навязывание культов или отсутствие умения быть наедине с собой (хотя и это, безусловно), нам мешает избыточность возможностей, калейдоскоп отвлекающих дел, которые забавляют наш разум, но совершенно отвлекают от всякой работы Души.
Надо сказать, что Франкл, несмотря на то, что являлся верующим человеком, не был мистиком и многие вещи, как вкрадчивый и обстоятельный ученый, объяснял физиологией, не позволяя себе выйти за рамки объяснений физического мира. Однако в главе "Медитации в канаве" он фактически повторяет индуистские инструкции растворения в действии. Нет, он не предлагает наслаждаться взмахом кирки и ударами конвоира. Внутренняя жизнь узника в большинстве своем ретроспективна, душа человека почти полностью пребывает в прошлом. Но события прошлого, приносящие наслаждение - это, как правило, самые простые и привычные вещи. "Вот едешь в трамвае, вот приходишь домой, вот звонит телефон, поднимаешь трубку, зажигаешь свет.. Такие простые, на первый взгляд до смешного незначительные детали умиляют, трогают до слез". Это как у Бродского "Можно налить воды, позвенеть ключами" - чем не руководство в растворении здесь и сейчас, о котором писали еще 5 тысяч лет назад.
Напоследок приведу случай, который Франкл списал на галлюцинации умирающей женщины, мне же они интересны с эзотерической и духовной точки зрения. Перед смертью она сказала "Я благодарна судьбе за то, что она обошлась со мной так сурово, потому что в прежней своей жизни я была слишком избалована, мои духовные притязания не были серьезны". Затем она показала на каштан, видневшийся в окне. "Это дерево - мой единственный друг с моем одиночестве. Я часто разговариваю с ним". Предполагая, что это бред умирающей, Франкл тем не менее спросил, отвечает ли оно ей, и услышал ответ: "Оно мне сказало: Я здесь, я здесь, я жизнь - вечная жизнь"...
(с) Оксана Борцова, 2015