Леночка

               
Восхитясь золотым ранетом,
Соскользну, не упав, в небо,
Став энергией, сгустком света -
И неважно, что скажут: "Небыль"...
                (Галина Кадацкая)


Наверное трудно мириться с неизбежностью. Не знаю, не узнаю уже никогда. Странно, что смотрю на всё происходящее со стороны, никак не связывая с собой. Как будто и не со мной это всё происходит. Было бы больше сил, наверное задумалась. Но сил нет. Они тихо истаивают, как последние, еле заметные краски в надвигающихся сумерках.
Не думаю о завтра. Не вспоминаю вчерашнее. Я ли это вообще, может кто-то другой, кто носит моё имя?
Леночка...Никто давно не назывет меня иначе. За моей спиной - взгляды, полные сожаления. При встрече - отведённые в сторону глаза, в них - чужих глазах - сожаление и боль.
Я не обращаю внимания ни на жалостливые вздохи, ни на тихое  перешёптывание -    
Ах, бедолажка! Уже светится вся, видать скоро уже...
Я прохожу мимо, не возмущаясь, не оскорбляясь, не реагируя. В душе - абсолютное спокойствие.
Абсолют - это тишина бесконечности. Это - смерть.
Моих сил хватает только на то, чтобы уделить хотя бы немного внимания моей маленькой дочке. Наверное, это ещё единственное, что удерживает меня здесь. Трудно сделать хоть что-нибудь по дому. Я почти уже и не выхожу на улицу. Только в магазин, до которого всего триста метров. Но преодолеть их - это подвиг для меня. Надо собраться внутренне, чтобы проделать эти бесконечные для меня шаги, чтобы принести доченьке молока.
Носится по комнатам, я не удерживаю её, маленькая... Маленькая моя! Всего два годика!
Слёз нет, просто любуюсь. Просто наслаждаюсь каждым мгновением счастья видеть эти прекрасные шёлковые колечки чёрных локонов, разлетающихся вокруг самого красивого для меня личика. Тёмные огромные глаза.
— Мамочка, ну поиграй со мной! Мамочка! Ну возьми меня на ручки! Ну мамочка!
Я только сижу и смотрю на неё, не прикасаясь. Если я схвачу её на руки, радостно закружась с ней по комнате - это будет последнее мгновение моей жизни. Руки безвольно опущены на колени. Просто смотрю и смотрю, не отрывая глаз от своего сокровища. Только и могу, что ласково-ласково, нежно-нежно, едва лишь прикасаясь кончиками пальцев, дотронуться до её чудесной головки, на краткий миг ощутив переливающийся душистый шёлк.
Промчалась мимо, унеслась беззаботно дальше, болтая без умолку, напевая, всё время что-то рассказывая, без остановки. Её рассказы звучат живыми красками в тишине, всё больше обступающей меня. Хорошо, что она нашла себе развлечение сама. Я с ней почти не разговариваю, экономя заканчивающиеся свои силы. Никогда она не узнает, почему её мама так редко прикасалась к ней. Да и стоит ли мне думать об этом, ведь она скоро меня забудет. Единственным её воспоминанием, пожалуй, будет сидящая посреди комнаты женщина со скрещенными на коленях руками, в неизменном белом лёгком платье, с распущенными по плечам чёрными, густыми, длинными, слегка вьющимися волосами, всегда молча безотрывно глядящая на неё.
Хотя... да нет, вряд ли вспомнит, ну только если вдруг когда-нибудь однажды...
Шумно хлопнула входная дверь. Резкие звуки. Слишком много резких звуков. Весёлые громкие голоса. Муж не один. С ним в комнату, в мою драгоценную тишину врывается чужая жизнь. Всё для меня чужое. Плотные крепкие руки, ноги, щёки, ярко накрашенные губы, запах резких духов, пота и алкоголя.
Муж опять не один. Сегодня с тремя подружками. Им весело. От их веселья мне негде укрыться. Мы живём в крохотном съёмном домишке из двух комнатёнок, из которых одна отведена под кухню. То есть моего личного пространства нет. Оно не предусмотрено. Оно не предусмотрено для меня.
В глазах вошедших - жаркая жажда жизни. Возбуждённые алкоголем голоса, сверкающие жаждой развлечений глаза. Слишком много жажды. Жадные Хищники. У мужа этот же похотливый жадный огонь.
— Кто это? Ты же говорил, мы повеселимся?
— А, это? Да не обращайте внимания, это никто, это не женщина, не человек, это призрак!
— Ха-ха-ха!
— Ну чего расселась, чума болотная? И сидит, и сидит вечно... Не видишь, что ли, у меня гости! Давай-давай, встала и - мухой в магазин! Пожрать что-нибудь принеси! Ну, там, колбасы, окорок, шоколад для девчонок! Да живо! Ууу, тварь, еле шевелится, падаль дохлая! —
— Девчонки, да не обращайте вы на эту никакого внимания! Да ну её ... Я ж говорю вам - она никто...жена, тоже мне, называется! Еле ходит уже, ссука! Еле ползает!
Ой, а мы щас повеселимся с вами! Ща, жрать только принесёт. А, класс, коньяк захватили! Классный коньяк, жаль тёплый.
—  Да нету, говорю вам, холодильника, нету! Так будем пить, ничё, пойдёт!
Звонкий хлопок по упругой заднице одной из обладательниц сверкающих похотливых глаз.

Не перечу. Молча выхожу из дома. Я не могу скандалить,ведь если я сорвусь на крик, сердце моё просто разорвётся.
Сердце. Сердце...
Вот в том и заключается вся моя беда. Я не тешу себя надеждами. Их просто не осталось. Их не оставили мне врачи. Приговор озвучен:
"Главное, не допускайте волнений, тогда вы проживёте ещё хоть немного. Думайте о ребёнке."
 На улице жаркий солнечный день. С тоской смотрю на поворот к магазину, до которого надо каким-то образом дойти.
Мухой! Ага, ползающей...
Хорошо, хоть ветерок. Свежестью прикасается к моему лицу. Что-то сегодня особенно плохо мне с утра. Еле удаётся удерживать равновесие, с трудом переволакивая непослушные ноги. Как же далеко до магазина! Где же мне взять столько сил?
Так, спокойно. Остановись, не бежать же, подождут. Им там так весело сейчас, что не сразу начнут возмущаться: "Чего это она там так долго шляется?"
Нет, что-то не так и мне это не показалось... Да будет ли когда-нибудь конец этой дороге?
Иду, считая шаги. Почти не чувствую своих ног. Они дрожат и я боюсь упасть. Пыльно. Платье белое. Упаду прямо в пыль сейчас. Перепачкаюсь...
Держись, ну-ка держись! Ну ещё пятьдесят метров! Не могу, дрожит всё внутри, взмокли ладони. Холодный пот струйками заливает глаза. Щипит, изменяет видимость расплывающегося, теряющего очертания пространства. Зябко. Ладони ледяные и мокрые. Сердце клокочет прямо в горле, вызывая явный вкус расплывающейся крови.
Ещё шаг. Не упасть, не упасть! На пустынной улице никого, кто бы мне смог помочь подняться. Я ведь ни за что не поднимусь сама. Что же мне, так и лежать потом, ожидая протянутой руки, о которую я смогла бы опереться - в пыли?
Ещё несколько шагов. Отдышаться. Ну же, вот только дорогу осталось пересечь, а там и магазин. С тоской смотрю на оставшиеся передо мной, ещё не сделанные, шаги к полукруглому крыльцу магазина. Свет нестерпимо режет глаза. Какой отвратительный розовый цвет побелки. Осыпающаяся кое-где рваными заплатками штукатурка. Выщербленные ступени.
И чего это солнце так немилосердно вгрызается в глаза? Закрыть их, успокоить дыхание, присесть прямо на ступени. Хорошо, никого нет - стыдно сидеть на грязном крыльце. Здесь только алкаши вечерком присаживаются, раскупорив своё пойло и опрокидывая его в щербатые, спёкшиеся, вонючие свои пасти.
Раз, два, третья ступень. Раз, два, три, четыре шага до стены рядом с дверью. Сейчас, сейчас... Прохладная поверхность под ладонью, приятно. Мокрое пятно от моей руки на стене. Оседаю, скользя ладонью, оставляя влажный след, медленно, не ощущая уже даже пальцев. Минуты растянулись во множестве пульсирующих мгновений. Взмокшие пряди упали на глаза. Я одна. Поднять меня некому.
Лёгкое участливое прикосновение к моему плечу. Чужие ласковые пальцы бережно приподнимают мне подбородок, заботливо отводят с лица упавшие волосы, мешающие разглядеть вторгшуюся в мой опрокинутый мир доброту.
Владимир Алексеевич?! Этого не может быть! Этого просто не может быть! Откуда ты здесь? Тебя ведь нет! Ты умер пять лет назад!
Оглядываюсь в недоумении. Он так же реален, как и залитая зноем улица, и это прохладное крыльцо, и колышащиеся листья на старом тополе возле входа в магазин. Рябь в глазах пропала. Всё абсолютно реально!

 — Откуда ты здесь, Владимир Алексеевич? Тебя же нет! Тебя же нет давным давно! —
А сама боюсь произнести: "Умер"
— Дай руку, я помогу тебе подняться.
 —Нет, нельзя, ведь ты...
— Не бойся, я тебе не сделаю плохо. Вставай, пойдём.
— Да не пойду я с тобой никуда!
— Не бойся. Меня. Теперь уже не бойся. Теперь тебя никто не сможет обидеть, бедненькая ты моя.
Ласково гладит меня по голове, утешая, как маленькую девочку.
На нём - светлый костюм из очень плотной ткани (в такую-то жару), ослепительно белая, абсолютно новая рубашка, чересчур накрахмаленная, кремовые туфли.
— Ну пойдём же со мной, прошу тебя. Нам пора. —
Недоумённо оглядываюсь на переулок - туда, где остался мой дом. Я уже понимаю, что произошло.
— Да не смотри ты туда. Пойдём, ты там никому не была нужна. Не беспокойся ни о чём, о тебе скоро все забудут. Да-да, и дочь тоже, и не смотри так на меня.

В душе удивительное спокойствие. Моя ладонь - в его руке.
— И куда мы?
—Ко мне. Я покажу тебе наш мир.

Вот никогда не думала, что летящие на картинах Шагала люди - это реальность. Другая реальность. Меня забавляли и возмущали изображения летящих в небе людей. Нарисованные юбки на женщинах не свисали складками, а оставались в том же положении, топорщась бумажными треугольниками, как рисуют дети, как если бы они стояли вертикально.
Делаю последний взгляд по сторонам, перед тем как, и...мы поднимаемся, держась за руки прямо вверх, всё выше и выше, чуть меняя наклон, одновременно делая поворот для того, чтобы описать прощальный круг над городом, который мне предстоит покинуть навсегда.
Один круг, затем другой, гораздо шире. Меня разбирает любопытство - неужели никто не видит двух пролетающих прямо среди бела дня по небу людей?
Может быть мы слишком высоко и нас уже не видно? Да нет, вон ведь внизу люди, не так и далеко, только никто не поднимет голову. Жаль...почему-то сейчас так хочется, чтобы хоть кто-нибудь увидел, что я - ЛЕЧУ!!!
Ух ты, как здорово! А красота-то какая сверху! Ой, а платье у меня сейчас, прямо как на картинах Шагала - таким же нелепым колоколом неестественно застыл подол.
Последний круг, самый широкий. Мы уже очень-очень высоко. Город далеко-далеко внизу. Затем наши тела снова обретают вертикальное положение. Замираем на мгновение, затем - немыслимый, уму не постижимый резкий стремительный взлёт вверх. Скорость настолько высока, что под нашими ногами исчезает не только город, но и Земля.
Странный полёт! Головы запрокинуты вверх, руки вытянуты вдоль тела. Никаких взмахов руками, никаких телодвижений. Мы в абсолютном покое,только простанство перемещается мимо нас, проносясь беззвучно, обтекая нас сжатыми струями...

*
...Странно, однако. Вид здания мне совсем не понравился. Просто четырёхэтажный старый, очень запущенный дом. Облупленные стены фасада. Ободранные, не видевшие ремонта  уже десятилетия стены подъезда. Поднимаемся по немытым уже целую вечность ступеням на четвёртый этаж. На площадке - четыре обшарпанные двери с вырванными замками, зияющими круглыми отверстиями выдернутых ручек. Входим в правую дверь, распахивающуюся вовнутрь. Внутри на удивление огромная комната, в которой - только шеренги одноместных железных кроватей. Мебели никакой вообще, только эти кровати, застланные одинаково коричневыми покрывалами. Между кроватями - строго отмерянное пространство.
— Ну вот мы и пришли. Это мой дом. Осматривайся пока, а я пойду, позабочусь о том, чтобы тебе было выделено место. А моё - вон там — указвает он мне на одну из кроватей в центре комнаты. —
— Я пока оставлю тебя, можешь располагаться.
Уходит. Я остаюсь совершенно одна, в комнате в это время никого нет. Раскрытая дверь ведёт в соседнюю комнату.
Вхожу. Там нет вообще ни кроватей, ни мебели. Наглухо закрытое окно, которое вряд ли вообще когда-либо раскрывалось, занимает полстены, стёкла, похоже, не мылись вообще никогда. Интересно, а что там, за этим окном, из которого льётся незнакомый серый свет.
Здесь вообще всё почему-то серое: серые стены, серый пол, серое, сумеречное освещение.
Подхожу к окну. Жаль, далеко не разгядишь, не видно, что за окном - только небо, такого же унылого цвета, как всё вокруг, только светлее значительно. Окно не поддаётся, закрыто наглухо. Хоть бы распахнуть его, хоть бы впустить в пыльную комнату свежий воздух, выглянуть, свесившись, за подоконник - а так обзор ограничен. Прижимаюсь лбом к стеклу, вытянувшись до предела, поднявшись на цыпочки. За окном - огромное дерево, настолько огромное, что кроме его ветвей ничего не видно. Концы ветвей скрючены, как у иссохшего вяза, напоминая крючковатые костлявые кисти рук. Кора свисает грязными серыми лохмотьями. Вместо листьев - длинная бахрома чего-то белесоватого, напоминающего то ли водоросли, то ли лишайники.
Ни единого зелёного пятнышка! Ни единого золотистого лучика солнца.
Солнце? Да кто говорит о Солнце в месте, где его просто не может быть - нашего, родного, доброго земного жёлтого Солнышка.
Это не Земля!!!
О, ужас - это не Земля! Мозг обжигает эта страшная мысль, это осознание, что данная реальность - уже Навсегда.
Я в отчаянии. Теперь до меня доходит весь ужас свершившегося.
Этот стройный ряд кроватей так напоминает расположение могил на кладбише. Я в пустой комнате? Так это же свежеразмеченный участок для захоронений и здесь я буду первая, здесь будет стоять моя железная койка, как и у всех, с таким же, как и у всех коричневым покрывалом, так как предыдущая "комната" уже укомплектована. Пока единственная "новенькая" - до последующих подселений.
И это-не подлежит изменению!
Это - Навсегда!
Я только сейчас по-настоящему осознала, что я попала сюда не в гости.
Я  У М Е Р Л А...