1.
Не было нынче золотой осени. Не было прозрачного прохладного неба. Не было чистоты, свежести и тишины. И мысли не улетали куда-то далеко вслед за курлыкающими стаями журавлей. Да и стай этих – не было. Как не было шуршания павших листьев под неспешными шагами. А были тусклые бесконечные серые дожди. Да ветер. Резкий, порывистый, пронизывающий всё насквозь ветер. Дождь и ветер заполонили собою мир за окнами. Ветер срывал с деревьев лохмотья ржавых листьев, а дождь тугими струями вбивал их в раскисшую землю…
День от ночи отличался только тем, что днём за окном было чуть светлее. Но это не избавляло от необходимости даже днём жить при электрическом освещении. Отопление ещё не дали - рано, и в доме было промозгло и сыро. Сентябрь на дворе, а душе и телу кажется – ноябрь...
Тоскливо и распевно заскрипела входная дверь.
- Есть кто живой?
Сергей Николаевич отложил дратву и шило. Встал из-за стола, отряхнул фартук, вышел в коридор.
У двери, в прорезиненном дождевике и широкополой шляпе, топтался Иван Савёлов.
Старый знакомец и друг душевный.
- Здоров, Сергей Николаевич! В гости пускаешь?
Семёнов качнул головой.
- Не пусти тебя.
- Эт верно. Лучше пустить. Дешевле обойдётся, – Савёлов рассмеялся.
Сергей Николаевич принял от Ивана дождевик и приладил его на вешалке.
- Проходи, проходи в залу, не топчись в коридоре.
- Тепло у тебя, Николаич. Печь, что ль, топишь?
- Рановато печь-то. Плиту зажёг газовую. Духовку. А то пальцы стынут, работать не могу.
- Старьё подшиваешь?
- Да какое ж это старьё – только подошвы прохудились, а голяшки-то, как новые! Чего зазря деньгами-то сорить? - вот, подошью и моя ещё пару зим в этих валенках отбегает. Не на танцы ж в них. Хотя, почему бы и не на танцы...?
- Кстати, где она, хозяйка-то? Галина-то твоя где?
- К сыну пошла. С внучком посидеть. Сын с невесткой куда-то: то ли в гости, то ли по магазинам собрались. Не сидится им дома в такую погоду. По хозяйству б чего поделали, книжку умную почитали – не-е-ет, скучно им! Променад, видите ли, необходим! Чего смеёшься?!
- Понятно, почему Галина из дому подалась. Опять бубнишь. Ладно, зови к столу – я к тебе по делу.
- По делу так по делу. Располагайся. Сейчас чаёк сооружу, и начнём тары-бары.
Сергей Николаевич быстренько прибрал подшитые валенки в кладовую, инструменты со стола в ящик. Порядок, такое дело, он во всём должен быть.
Чай не заставил себя ждать, и десяти минут не прошло, как на столе парили дымком крутой заварки две огромные расписанных цветами кружки. Глубокая миска с картошкой в мундире и тарелка солёных груздей дополняли картину.
- К чаю по маленькой будем, или насухо обойдёмся? – Сергей Николаевич вопросительно взглянул на Ивана.
- По такой погоде и по маленькой не грех. Да и разговор долгий. Доставай, чего там у тебя…
- Казёночка у меня. Вроде хорошая. Хотя нынче иди, разбери, где она хорошая, где никакая…
Водочка на душу хорошо легла. Мягонько. Захрустели мужики груздями.
- А ты, Иван, чего один-то гуляешь? Александру бы привёл, посидели б под разговор…?
- Зазывал. Отказалась. Другие дела у неё, видишь ли…
Не смейся только, Николаич, тут такое дело, как и сказать-то не знаю – в церкву Александра подалась. Грехи вроде как замаливать… И где она этих грехов нахватала? Почему я о тех грехах ничего не знаю, или не понимаю чего? Может, ты мне растолкуешь? Ведь она всю жизнь свою ни в чёрта, ни в Бога не верила, а на старости лет – на тебе! – из церкви не выгнать. Богомолица, ити её…
Иван махнул рукой.
- Ну раз такое дело, давай ещё по рюмашке!..
- Погоди, успеется по рюмашке-то, я ведь к тебе не по этому делу. Я по делу серьёзному! На-ка, вот, почитай трезвым-то глазом. Может, чего интересного углядишь…
Савёлов вынул из кармана пиджака несколько сложенных пополам машинописных листов и протянул их Семёнову.
- Что это?
- Читай, читай. Там всё написано. Ты поймёшь…
2.
У русских сегодня Щедрый вечер. Последний вечер уходящего года. Одна тысяча восемьсот шестьдесят первого от Рождества Христова. Русские ещё такой вечер Овсенем называют, а кто и Василёвым вечером. Вечер один, а имён у него много. Странные эти русские и всё у них странное: вера, одежда, еда, и праздники тоже странные. Завтра у русских Новый год наступит. У бурят до Нового года ещё далеко. У бурят Новый год в один и тот же день не наступает – в каждом году свой день для Нового года. Шаману верхние боги о таком дне говорят, шаман людям. И тогда наступает Новый год. У русских не так…
Праздник праздником, а на душе у людей тревожно. Ещё вечером 29 декабря, позавчера получается, Цаганская степь дрожать стала да гудеть тяжёлым нутряным гулом. Народ-то насторожился было, но к утру успокоился. Ну, качнуло и качнуло – первый раз что ли? Тридцатое-то спокойно прожили. Только после обеда дрогнула разок степь сильно, пошла волной, да и затихла. А сегодня вот, прямо с утра гул да трясение по степи. То с одного боку, то с другого. Не сильно так. Но всё одно на душе тревожно.
Страшно стало, когда ближе к полудню разом завыли собаки, замычали коровы, заревели быки, надрывно и безостановочно стали блеять овцы…
А затем, затем раздался громоподобный подземный гул, степь, насколько видно глазу, стала колыхаться и трескаться. Из трещин и провалов вытекали потоки грязи, гальки, песка вперемешку со льдом и водой. Люди не могли устоять на ногах – их бросало из стороны в сторону, дома кренились, сараи и амбары раскатывались по брёвнышкам. Срубы колодцев выбивало из земли кверху, а вслед за срубами из земли начинала бить фонтанами вода. И вода эта была до странности тёплая.
Клубился пар. Запахло серой. Из-за горизонта от Байкала на степь, на болота, на бурятские улусы, на юрты и охотничьи домики, сверкая колотыми краями, сметая всё на своём пути, двинулся высокий ледяной вал. Впереди вала, подталкиваемая им, вперемешку с грязью и снегом бежала, захватывая новые пространства, байкальская вода…
Антип Семёнов на праздник из Оймура к брату Савве в Кудару приехал. С гостинцами, с бочонком омуля солёного. Да и свежего омуля не пожалел, цельный мешок привёз. Уж больно девчушки, дочки братовы до рыбки охочи. У самого-то Антипа сыновья, шестеро, мужики, девок бог не дал, так он браткиных подарками баловал. Любили Саввины дочки дядькины приезды. Но в этот раз, вместо радостной встречи, обнимая, буркнул брат Савве:
- Не к месту приезд твой нонешний, братка. Сами на баулах да узлах сидим. Страх божий, что творится. Может с часу на час с места сниматься придётся. Прогневали мы чем-то батюшку Байкал. У нас-то на сопках ещё как-то, потрясёт-потрясёт да отпустит, а вот улусы бурятские в степи трясёт беспрестанно. И уж второй день вода из-под земли наружу хлещет, стойбища затапливает.
За ради праздника да приезда братова стол соорудили обильный: рыба, грибы, ягоды мочёные, пироги с капустой, баранина, настойки. По времени позднему под рюмку-другую, да закуску добрую все и успокоились. А уж когда самовар-то засвистел-закипел и разговоры потянулись, Савва гармонь растянул. Знатная у него гармонь, трёхрядная. Ни у кого такой боле в Кударе-то нет. В позапрошлом годе, на ярмарке, в Кабанске, за большие деньжищи куплена. Савва-то на гармони играть большой умелец, ничего что самоучка. Слух у него от бога. Бабы песни завели. Да на голоса!
Только вот недолго праздник длился – двух часов не прошло, гул да грохот сотрясли избу! Полетели на пол закуски, утварь, расхлобыстались окна, двери, люди на пол повалились…
Антип кое-как на карачках из избы выбрался, но и на воле устоять на ногах не мог. Земля тряслась, а по степи двигался водяной вал. Колокольня Кударинской церкви шаталась и кренилась из стороны в сторону, колокола звонили сами по себе. Потом и вовсе колокольня завалилась на бок, затрещала и рухнула внутрь церкви…
А тут и гул земной чуток позатих. Только ледяная волна всё также неумолимо и неспешно двигалась к подножью Оймуровской горы…
Обернулся Антип, конь его у коновязи в пене весь и листом осиновым трясётся.
- Ни чё, Серко, ни чё… Вишь, как оно. Потерпи. Я мигом, - и кинулся в избу.
Слава Богу, живы были все. Бабы на коленях перед образами, Савва брат у дверей с разбитым лбом – дверью прилетело.
Горящее масло из опрокинутой лампадки пролилось и весёлыми огоньками растекалось по полу…
3.
Савва Семёнов, не смотри что семья одни бабы, слыл мужиком зажиточным. Все дочери его, да и жена красавица, носили только немецкие платья, а которые дочки старшие по зиме обряжались в штофные голубые шубки. Жена же носила малиновую, русского кроя. Такие шубки по местному наречию «пальтами» называли. Благодатные места для скотоводства и хлебопашества позволяли мужикам, которые с руками у места да головой, жить безбедно и, как говорили, «цивильно», ничем не хуже тех, что жили в центральной России. Да и Антип, брат Саввы, не бедствовал. Да и то сказать, стыдно при байкальской-то рыбе в бедности прозябать.
Братья Семёновы утра ждать не стали, благо трясение земли чуток затихло. Савва коней в сани впряг, да прямо к дверям избы и подогнал. В эти-то сани всю ночь при свете факелов узлы с нажитым грузили. Бабы хоть и тряслись, подвывали от ужаса происходящего, мужикам не перечили, узлы вязали шустро и сноровисто. Что взять не смогли в избе и оставили, чужой не тронет, а что батюшка Байкал приберёт – с него не спросишь. По светлу уж в Оймур-то к Антипу на постой и подались…
Да и не они одни – практически все русские семьи, побросав в полуразваленных избах большую часть добра, взяв только самое необходимое, ведя в поводу коней и коров, уходили к далёкой высокой оймурской горе.
Тем, у кого избы в низине стояли, повезло меньше. Те выбирались к суше на лодках. Благо в каждой семье лодка была, а у которых и по две имелось. Лодки хоть и большие, морские, да много ли в них добра-то зараз поместится? Живность всю бросить пришлось. Мужики ещё как-то крепились, бабы же в голос ревели, не желая расставаться со своими Бурёнками да Ночками…
Такая вот беда…
Оймур – село русское, на границе тайги и степи ставлено первыми поселенцами. С бурятского-то языка название Оймур как «тропа лесная» переводится.
До сего дня и была тропа лесная, да стала берегом морским. В одночасье…
Да и другие соседние сёла тоже прибрежными к утру первого января оказались. Дубинино, к примеру, Инкино, Шерашево…
Всю новогоднюю ночь, а потом и день, да почитай всю неделю принимали эти сёла утопленцев. Вой стоял до небес…
Выли да молились. Иконы из церквей вынесли наружу. Колокола не умолкали. Землю продолжало трясти.
А вода всё заполняла и заполняла низины. Залесённые крутояры тех низин стали плавучими островами – водой землю из-под них вымыло и держались они на своём месте только корнями деревьев и кустов. Кое-где и посреди этих островов вода стояла, как в колодцах. Большие-то деревья в воду ухнулись, а вот ивняк да некрупные берёзы переплелись между собой корнями и держались крепко. И на всех этих плавучих островках люди, люди, люди…
А среди воя да слёз шепоток нехороший, мол это божье наказание братским, за жадность их, за то, что по старым-то временам к царю Петру жалится ходили на русских, что селятся они в степи Цаганской. Пошёл царь у братских на поводу, да и приказал – исконные земли бурятские от русских освободить и поселенцев туда не селить! Вот за ту жадность, мол, господь и затопил улусы, путь-де не достанется это место ни кому. Да ладно бы русские так перешептывались, буряты местами своих же к себе на постой не пускали – утопленцы-то верхними богами наказаны, как бы чего и с нами не случилось. Ну, их, от греха! Проваливайте, проваливайте! Конечно, пресекали старейшины родов такое дело, да как говорится, на чужой роток не накинешь платок…
Старейшины-то, дай бог им доброй памяти, и приняли на себя воз забот по обустройству и спасению. Уж января второго дня, стали снаряжать они людей на лодках к местам затопленным – тех спасать, кто сам не смог выбрался. Да и скарб, какой можно ещё на высокую землю вывезти…
Вдоль всей оймурской горы костры горели, шаманы камлали. Каждый каждому помогал, как мог…
4.
Тот, кто не терял всего, абсолютно всего – нажитого и прожитого, вряд ли поймёт, как это - начинать жить сызнова. Когда годов позади оставлено немеряно, когда впереди уже видны всполохи последнего костра, у которого собрались для встречи с тобой давно ушедшие к верхним богам родственники. Когда и они, и ты видите друг друга. Предки призывно машут тебе руками...
А ты… Ты в последний миг поворачиваешь обратно. Чтобы жить. Чтобы дать шанс сохранится роду твоему. Дать шанс закрепиться на этой земле молодой поросли нового поколения. Чтобы не прокляли тебя за слабость и малодушие давно канувшие в бесконечность…
Он уходил последним. По ещё тонкому, но уже крепко схваченному морозом байкальскому льду. Мимо вмёрзших в этот лёд туш коров, овец, домашней утвари, мимо выглядывающих изо льда, припорошенных хрустким снегом, крыш юрт и домов. Мимо торчащих из ледяного крошева огромных рогов – рогов быков стоя вмёрзших в ледяной панцирь провала…
Внезапно старый шаман, главный шаман рода, самого древнего рода Цаганской степи, остановился…
5.
- Ну, что скажешь, Сергей Николаевич?
Семёнов снял очки и чуть отодвинул от себя рукопись.
-Скажу? Скажу, не думал я, Иван, что ты так складно можешь излагать мысли на бумаге. Да ещё и с экскурсом в историю…
- А это не я – Савёлов хитровато улыбнулся – Не моё это сочинительство.
- У нас, что сегодня – день удивительных открытий?
- Почти. Года три назад, попросил я ребят из выпускного класса, что-то типа трактата о родном крае написать, и не общими фразами, а так, чтобы и родные их в тех трактатах упоминались. Что-то вроде истории рода. Для музея школьного. Ну, написали. Постарались. Пухлые такие томики почти у всех получились. А по наполнению, так, из серии – вот, давно мы тут живём. А ничего такого чтобы зацепило, в тех томиках нет. Такое вот дело. И только один мальчишка в половину тетрадочного листочка уложился. А ученик один из лучших, если не самый лучший.
На моё удивление, как же так? Ведь ты неплохо пишешь, да и корни рода твоего из самых глубин нашего края – история-то его богатая, а ты её, историю эту на пол листка? И знаешь, что он мне ответил? – именно потому, что история рода богатая, и история края нашего интересная, я не могу уложиться в недельный срок. Я напишу, обещаю, только не торопите. Ну, а что я? Задание было не для оценки, вроде как факультативное, требовать чего-то, если мальчишка не восхотел выполнить задание, глупо, я и ответил – буду ждать.
- И..?
- Три года прошло. Дождался. Бандероль сегодня получил. Прочёл. И к тебе.
- А ко мне-то какое отношение это писательство имеет?
- Прямое. Племяш твой писал. Санька. Александр Семёнов. Студент третьего курса факультета журналистики Новосибирского университета. Потому к тебе и пришёл я. Вашего-то рода эта история напрямую касается. Глубоко копнул Сашка, ой, глубоко. О нашем-то провале чего-то только не говорят, а оно видишь, как было. Волосы дыбом! Видать много документов переворошил студент. Как только во всём разобрался, так слово-то и сдержал. Точно, Семёновская порода. Ваша. У вас ведь без спешки. Всё обстоятельно. Основательно. Под каждый пункт – документ.
- Оставишь?
- Ну, так, а зачем бы я это тебе приносил? Ты ведь смотрю только так пока, по верхам пробежался. Так что ты читай, внимательно читай. Твоё. Сашка обещал ещё материалов подослать. Видать крепко его это тема зацепила. Как пришлёт – я опять к тебе. Может, что из этих писаний и для твоего музея сгодится…
6.
Из глубины чистого, как слеза байкальского льда на старого шамана смотрели девичьи глаза. Тонкие и до боли знакомые черты впаянного в лёд лица не оставляли сомнений, смотрела на шамана из бездны провала первая красавица улуса Болут Тыржу…
Вот, значит, кого Байкал забрал себе. Стариков не взял, детей и старух пожалел, сильных и статных батыров не взял – взял только первую красавицу…
Старик, свернув калачиком ноги, опустился на лёд. Он долго смотрел на спокойное лицо девушки, потом стал раскачиваться из стороны в сторону. А затем, затем над неохватными просторами провала, сначала тихо и неразборчиво, а потом всё сильнее и чище зазвучала то ли песня, то ли молитва…
Старик пел о том, что всё будет хорошо, что ты Болут Тыржу, уже никогда не станешь старой и некрасивой, ты никогда не умрёшь, и красота твоя будет всегда с тобой, и будут о тебе слагаться легенды и песни, в которых ты будешь жить вечно. И будет смуглолицая девушка в этих песнях скакать на длинногривом скакуне по степным просторам, и будет жить в груди красавицы большая любовь. Искры этой любви будут вспыхивать по ночам посреди степи, и наполнять своим огнём сердца молодых. И никогда, никогда любовь Болут Тыржу не покинет людей. Согретые этой большой любовью люди всегда будут помнить о той неземной красоте, которую Байкал забрал себе…