Фото автора
Выйдя на высокий берег речки, Емельяныч осмотрелся. Справа в двухстах метрах по мосту мчались грузовики и легковушки. Вокруг плешивая лужайка со следами прошедших пикников: бутылки, одноразовая посуда, салфетки и скатерти с остатками пиршества. За спиной – сотни дачных домов, огороженных заборами, ставшие чужими друг другу люди.
Четверть века назад будущие садоводы собирались у костров – заборов и домов еще не успели поставить. А через несколько лет, когда все это появилось, каждый сам себе подобрал компанию для приятного проведения вечернего досуга. Частенько собирались у Ефимыча. Целыми днями громкий голос его жены пищал и звенел, внушал окружающим нормы и правила поведения. К вечеру женщина замолкала, и несколько соседей, захватив небогатые дары своих шестисоточных участков, заваливались в открытую калитку. Но однажды эта женщина завела маленькую остроносенькую сучку. Та, видимо, безо всякой злобы истерично облаивала всех прохожих. Даже, если кто и намеривался зайти к Ефимычу, ощущал психологический барьер и поворачивал к Емельянычу, в калитку напротив. А он и рад был гостям! Работа тогда была прибыльная. С пятницы до понедельника ящик шампанского гости опустошали, сотню песен перепевали под гитару.
Пока шел от бережка до дома, потемнело, ветер поднялся. Прилег Емельяныч, свет включил и телевизор, чтобы не так одиноко было. Однако как всегда в непогоду электричество отключили. Из приоткрытого окна слышался одинокий лай. Припомнил Емельяныч поименно всех ушедших сверстников и теплый июльский вечер – года три тому.
Пришли в тот вечер Ефимыч, что с участка напротив, и Мишка, давний приятель Емельяныча с дальней улицы. Шампанского давно не водилось, но самогона в подвале предостаточно прохлаждалось. Под редисочку с укропчиком выпили по сто граммов. Умные разговоры, рокоток и тихий смех Мишки с Ефимычем клонили ко сну. Но вдруг:
- Емельяныч! Еще бутылка есть? – Ефимыч теребил соседа за плечо и приблизил к нему раскрасневшуюся физиономию, - самое интересное пропустишь!
- Сейчас принесу, - взбодрился старик, - а вы тут о чем?
- Неси! О собачках мы…
- А! Это здорово! Я в рекламе слышал: «Собаки делают нас лучше».
Когда принесенная из подвала бутылка начала интенсивно потеть, Мишка, протягивая к ней руку, затребовал:
- Теперь твоя история о собачках, Емельяныч. Только не надо про тещу, которая померла и не гавкнула. Это мы помним.
Емельяныч слыл хорошим расказчиком, но слушатели частенько подсмеивались над мудреносстью его речи – чудак одним словом.
- А вот, совсем свежая, - Емельяныч хотел было рассказать, как на него с утра напали маленькие собачки, но не стал, поскольку точно такая же злющая малявка была у жены Ефимыча, - я сегодня часов в десять с байковым одеялом устроился на травке у реки. Мусор убрал, чтобы не попачкаться. Лежу. Солнышко жжет - еле успеваю переворачиваться. Глаза приоткрыл – надо мной две женщины, молодые, лица у них ухоженные, но какие-то непроницаемые. Случись описать или опознать, не смог бы. Вгляделся. Одна блондинка, видимо, немного переусердствовала, делая свою фигуру – тощая. У другой шатенки - все ровно, как надо, ничего лишнего. У обеих манеры, одежда безукоризненны – явно их мужики из правящего класса.
- Емельяныч! О бабах после второй, рано еще, - Мишка улыбался, разливая самогон по стопкам, - что еще за правящий класс?
- Видать с министерских коттеджей, что у озера, - высказал догадку Ефимыч, знавший иерархию не понаслышке, - давай дальше.
- Слушайте! Я привстал и увидел совсем рядом двух собак, которые сопровождали молодых леди. Блондинка удерживала на длиннющем кожаном поводке огромного московского сторожевого кобеля. Шатенка на точно таком же – бойцовую сучку ротвейлера. Поверите, мужики, я ощутил некую прозрачную, но непроницаемую стену между мной и женщинами с собаками. Шатенка, положив собачий поводок на траву, раскрыла свой маленький рюкзачок. Я успел только заметить, как сине-зеленое покрывало заняло площадь метров двенадцать-пятнадцать. Обе женщины отцепили поводки, взяли собак за ошейники и спустились на пляж, позвали к реке своих четверых малолетних детей. Пляж вокруг них опустел. Без единого звука покорная толпа уплотнилась на малюсеньком кусочке песчаного берега. Дети и собаки немного порезвились в воде. Леди находились рядом, но ног не замочили. Тут со стороны людской толпы появился серый…
- Волк, - захохотав, высказал догадку Мишка, - и всех съел.
- …нет, не волк, а серый кот. Он медленно подошел на безопасное расстояние и замер в боевой стойке: выгнул спину, поднял правую лапу и зашипел. Сука та, что ротвейлер, начала к нему приближаться, а кобель почему-то стал прилаживаться к ней сзади, с явным намерением спариться. Кот точно все рассчитал и, когда расстояние сократилось до длины вытянутой лапы, нанес суке скользящий удар когтями по носу. Поверженные псы побежали искать защиту у хозяек. Через минуту вся компания уже торопливо шла по тропе вдоль реки, покидая место народного купания. Кот полакал воды из речки и исчез. Люди возвратились на пляж. Скорее всего, никто кроме меня не видел этого короткого боя.
- Как тебе не стыдно, Емельяныч! У Саши сердце больное! Ему нельзя пить! – кричала жена Ефимыча, подгоняя мужа домой, в соседнюю калитку.
«Я ему в глотку не заливал, - оправдывал себя Емельяныч, - откуда я знаю, у кого сердце, у кого желудок…»
Почти полная бутылка самогона стояла на столе. Мишка уже засыпал, положив под голову ладони. Емельяныч, поднял Мишку, обнял правой рукой, подставив плечо:
- Пошли! Еще и Верка меня стыдить будет.
- Интересно, - заплетавшимся языком проговорил Мишка, еле передвигая ноги, - что б их, этих правящих…сучки задами вертят, по носу получают и, ведь, лезут…
Три года прошло, а мельчайшие подробности того солнечного дня и теплого вечера не давали Емельянычу заснуть. Часам к четырем увидел сон, будто жена его еще молодая медленно уходит куда-то от него. Мишка с Ефимычем, весело подталкивая друг друга локтями, спешат за ней, зовут с собой Емельяныча. Он бы и рад, но прозрачная стена не пускала его. Проснулся от ударов капель в стекло. Начинался дождливый день. « Вот уж – сон в руку, - соображал Емельяныч, - этой зимой Мишка помер, два года назад Ефимыча не стало, а жена уж восемь лет как ушла. Надо до церкви дойти, помянуть, свечки поставить…»