Глава 9. «Тридцать седьмая» и её экипаж
За путёвками на Селигер Тася поехала одна. В турбюро ей рассказали о маршруте, предупредили, что лодочная кругосветка не фунт изюма, и тем, кто никогда не занимался греблей и не умеет плавать, путёвку покупать не стоит. «Возьмите лучше стационарные, с проживанием в корпусах, на турбазе. Столовая, пляж, водные велосипеды в прокате, и лес рядом, за грибами ходить можно» - предложили Тасе.
От стационарных путёвок она отказалась наотрез. И оказалась обладательницей волшебных билетов в селигерскую кругосветку, на которых поверх зачеркнутых чьих-то фамилий фиолетовыми чернилами были вписаны – их с Машей.
Тася мимолётно пожалела бывших владельцев путёвок – может, заболели, или испугались «активного отдыха» и теперь жарятся где-нибудь на пляже, подставляя солнцу обгорелые бока. Тася не любила загорать, а отдыхать предпочитала до упаду. Если хотите, до изнеможения. Такой вот бзик. У всех же бывают – бзики.
И не утерпела – показала путёвки Павлу. Он рассеянно повертел в руках два картонных квадратика с фиолетовыми штампами и вернул их Тасе со словами: «Уезжаешь, значит? Всё-таки решилась… А я хотел в театр с тобой, в августе Мариинка на гастроли приезжает, слышала?»
О гастролях Тася не слышала, иначе не стала бы покупать путёвки на август. Мариинский балет был для неё чудом, вроде явления Христа, которого никто не видел воочию, только на иконах. Вот и она – только по телевизору, а «живыми» - ни разу…
- Говорят, классно танцуют, я сам-то не видел, думал с тобой пойти, - монотонно бубнил Павел.
- Но билеты… по три тысячи, наверное, а на хорошие места по пять, - зачем-то возразила Тася. Она была удивлена, что Павел помнит о её пристрастиях и готов заплатить за билеты, а цена-то сумасшедшая (желание увидеть – тоже сумасшедшее). Жаль, что она не сможет пойти. Но ещё больше удивило Тасю, что Павел даже не спрашивает, с кем она поедет на Селигер. Получается, ему всё равно? – кольнула в сердце обида. Так они и расстались – Тася улыбалась, стараясь казаться беспечной, Павел хмуро пожелал ей хорошей погоды и хорошо отдохнуть. И не скучать.
Последнее пожелание было напрасным: с Машей скучать не придется. Как и сама Тася, Маша была легка на подъём, обожала путешествия и приключения и с завидным постоянством влипала в истории, по прихоти судьбы всякий раз оказываясь в эпицентре событий. Так что скучать им придётся вряд ли, - с удовольствием думала Тася. И оказалась права. Ещё как…
Селигер ошеломил обеих сказочной красотой и необозримым простором. Первые два дня группа провела на турбазе: получали продукты, палатки, костровые принадлежности, походные разборные кровати и спальные мешки. И целый день учились грести. Как выяснилось, большинство из их группы не имело представления о том, как обращаться с веслами. Лодки были тяжёлыми, четырёхвёсельными, и грести полагалось парами. Народ бестолково махал вёслами, не попадая в ритм и загребая слишком глубоко. Рулевые не могли справиться с рулём, направляя лодку куда угодно, только не туда, куда надо.
К речным проблемам добавились сухопутные: палатки видели только в кино и не знали, что делать с колышками и зачем они вообще; костёр разводили полчаса; макароны переварили, и они превратились в жидкую кашу из теста и воды, которую, добавив сливочного масла, хлебали ложками вместо супа (суп жестоко пересолили, и его пришлось вылить), а вместо чая получился чифирь (бухнули в котёл пачку заварки и забыли снять с огня). Чай пили, морщась от горечи и на все лады ругая дежурных.
Дежурные злились, потому что обед на двадцать восемь человек они варили впервые в жизни и не знали, чего и сколько класть. К тому же, макарон на всех не хватило, и дежурным пришлось ужинать кабачковой икрой в стеклянных банках, которую их группе всучили в турбазовском магазине и которую при других обстоятельствах они не стали бы есть даже на необитаемом острове.
Альберт Николаевич — инструктор и руководитель группы — разговаривал приказным тоном, требовал соблюдения дисциплины, а за неподчинение грозился снять с маршрута и отправить домой). На общем собрании группы, которое состоялось в Москве незадолго до отъезда, все дружно клялись, что умеют плавать, ставить палатки, разжигать костёр и держать в руках вёсла (умение грести и хорошо плавать было непременным условием участия в лодочной кругосветке – и народ беззастенчиво врал).
Отплытие пришлось отложить: грести учились до поздней ночи. Лодки были четырёхвесельные, сидеть в них полагалось спиной вперед, новичкам это казалось неправильным, но они не торопились озвучивать свои выводы, боясь рассердить и без того сердитого Альберта Николаевича.
Гребец, работающий с главными вёслами, назывался загребным и сидел в середине лодки, подгребной – позади него, то есть на носу. Сидящему сзади приходилось грести в ритме, задаваемом загребным: то есть наклоняться и выпрямляться одновременно. Стоило на секунду ослабить внимание и посмотреть в сторону - и толстые рукояти вёсел больно втыкались в спину сидящему впереди, оставляя кровоточащие ссадины.
Загребным это, как вы сами понимаете, не нравилось, и экипажи лодок переругивались и выясняли отношения на весь Селигер - по словам Альберта Николаевича, которого Альбертом никто не называл – его почётно именовали адмиралом их довольно большой (семь лодок, по четыре человека в каждой) флотилии. Альберт был польщён и против «адмирала» не возражал.
Тася с Машей были способными ученицами и слаженно работали вёслами, в такт с сидящими впереди загребными. Их лодка была под номером 37, остальные имели номера: 5, 21, 36, 76, 92 и 138. С пятой под девяносто вторую – деревянные, крутобокие, с острым килем (такая конструкция придаёт лодкам особую остойчивость: шторма на озере нешуточные, волна крутая, и лодки здесь мастерили особенные, с высокими бортами и глубоким килем) Сто тридцать восьмую – плоскодонную лёгкую дюральку – адмирал взял себе.
Тридцать седьмая лодка оказалась самой быстрой и неслась как стрела. К слову, неслась в произвольном направлении, пока они не научились управляться с тяжелым неповоротливым рулём… Красные от непривычных усилий Тася с Машей были довольны собой, чего нельзя было сказать об их соседях по лодке. Составы экипажей утверждал Альберт, пользуясь правом единоначалия. Сильная пара гребцов дополнялась слабыми подгребными, и наоборот – у подгребных «со стажем» загребными были неумехи.
Вот так они и оказались в одной лодке с тридцатипятилетним Муратом и двадцатисемилетним Антоном, которого Мурат на правах друга звал Тошей. Они вместе работали (в одной лаборатории, как туманно объяснил Мурат) и отдыхать тоже любили вдвоём. Между друзьями был разительный контраст: немногословный Мурат, чернобородый, горбоносый, с горящими глазами в угольно-чёрных ресницах – и круглолицый добродушный Тоша. Острая на язык Маша метко окрестила друзей Тотошей и Кокошей, и они с Тасей долго хихикали в своей палатке, укладываясь спать.
Как вскоре выяснилось, Мурат с Антоном вовсе не горели желанием провести отпуск в одной лодке с ними и просили Альберта дать им других подгребных – в группе хватало молодых спортивных девчат, и выбрать было из кого. Но Альберт своего решения не изменил: ребята были умелыми гребцами, вот и получили в напарники новичков – Тасю с Машей! И теперь сидели в лодке как два сыча и разговаривали только друг с другом.
Грести договорились по сорок минут: Тася с Антоном, Маша с Муратом. Мурат, которому Маша въехала-таки рукоятью весла в голую спину, процедил сквозь зубы: «По сторонам не смотри, на вёсла смотри, иначе всю спину мне ссадишь» Если бы он ругался, Маше было бы легче, а так – даже оправдываться не пришлось. Маша чувствовала себя виноватой и не поднимала глаз от вёсел. Через сорок минут менялись местами: Тася с Антоном садились грести, Маша с Муратом перебирались на корму. Мурат держал тяжёлый руль, Маше тоже хотелось подержать, но она стеснялась просить, а Мурат не обращал на неё никакого внимания и весело болтал с Антоном, словно они были вдвоём, а больше в лодке никого не было.
Маша, которой очень нравился Мурат, надулась и разобиделась, и даже предложила объявить ребятам бойкот, но Тася отказалась:
- Да брось ты, Машка, злиться! Ничего, стерпится-слюбится. Отпуск всё-таки… Не будем начинать его с бойкота. И потом, ты же говорила, что тебе нравится Мурат, вот и радуйся, что Альберт экипажи не поменял. Куда он от тебя теперь денется? Трое в одной лодке, не считая Тоши! – скаламбурила Тася, и подруги расхохотались.
Маша была в курсе их с Павлом отношений, которые и отношениями-то не назовёшь. Но Тася имела другое мнение: «Так что я тебе не конкурент и все женихи твои, - сказала Тася. – А я буду любоваться природой и отдыхать».
Назвать лодочную кругосветку по Селигеру отдыхом можно было с большой натяжкой: три дня гребли с утра до вечера, не считая коротенькой остановки на обед. Тем слаще были днёвки… Лето стояло жаркое, и купались практически круглосуточно (даже когда гребли – останавливались на песчаных мелях, бродили по твердому даже в воде песку и дойдя до конца подводной косы восторженно плюхались в воду).
По берегам густо росла черника, которой здесь было столько, что кружка наполнялась доверху уже через минуту. Черника была крупная и на диво сладкая, в подмосковных лесах такой нет. Мурат с Антоном ягоды не собирали, а днёвки проводили в лодке с удочками. Тайком от Маши Тася относила в их в палатку миску, до краёв наполненную сладкими ягодами. Утром она находила миску у входа в свою палатку.
Шли дни. Ребята привыкли к Тасе с Машей, которые молча выполняли всё, что от них требовали, и не лезли с разговорами. В первый же вечер днёвки Мурат смущённо поблагодарил Тасю за чернику.
- Ну зачем вы, девчонки… Неудобно даже, вы бы сами съели, а нам-то зачем?.. Так вкусно было! Мы с Тошкой сели и всю миску съели!
- Да мне не жалко, ягод целый лес, а делать всё равно нечего, - пробормотала в ответ Тася, радуясь, что уже темно и Мурат не видит, как она покраснела.
А ещё через три дня Тоша рассказал ей о случившемся с ними курьёзе, оттащив Тасю за локоть подальше от палатки (к неудовольствию Маши) и шепча прямо в ухо:
- Тут, понимаешь, история вышла… - ухмыльнулся Тоша. – Ты нам ягоды днём принесла?
- Утром, я с шести утра собирала, пока жары нет. И утром вам отнесла.
- Ну и вот! – радостно подхватил Тоша. – Утром! А мы с четырёх на рыбалку уплыли, а в обед некогда было, завтрак ели, нам дежурные оставили, и сразу обед, а потом сразу на рыбалку, и твоя черника весь день в палатке простояла, - возбуждённо тарахтел Тоша. – А жара градусов тридцать!
- Тридцать два, - машинально поправила его Тася, и Тоша радостно рассмеялся, повторяя своё «ну и вот!»
- Ну и вот! Тридцать два. А в палатке ещё больше, а ягоды весь день стояли! Понимаешь, о чём я? – хитро улыбаясь, шептал в тасино ухо Антон.
- Прокисли, что ли? – догадалась Тася.
- Да не прокисли, а забродили!! Ты же их сахаром посыпала, ну и вот… А мы вечером нашли, съели и «захорошели» оба… Будто спирта хлебнули. А Мурат, понимаешь, он вообще не пьёт, ну и вот… Ты бы его видела! – громким шёпотом рассказывал Антон, изнемогая от душившего его смеха.
А возле палатки изнемогала от злости Маша: шепчутся у всех на виду, как два голубка. Но Тайка-то какова… Я, говорит, поеду природой любоваться. Приехала! Любуется.
- Представляешь, что с нами после твоих бешеных ягодок было? – шептал Тоша. Тася фыркнула.
- Представляю, но… смутно. И что было?
- Ууу… Мурат песни пел. На каком-то языке. Утром сам не мог вспомнить, на каком. А я ему о своих амурных похождениях расказывал… - Тоша смутился и замолчал.
- Ну и как? Имел успех? – сдерживая смех, поинтересовалась Тася.
- Да я ему… с три короба наврал.
- А чего ты покраснел-то как рак? Ты же Мурату врал, не мне.
- А я разве покраснел?
- А то! – И оба долго хохотали, привалившись плечами к дереву с двух сторон и утирая слёзы от безудержного смеха.
С того дня Тася с Антоном стали друзьями. Нет-нет, не подумайте, просто друзьями, и обоим было радостно сознавать, что рядом есть человек, с которым можно поделиться и который тебя поймёт. Тоша оказался прирождённым рассказчиком, анекдоты и забавные истории сыпались из него как горох из дырявого мешка, и получалось так смешно, что 37-я лодка покатывалась со смеху, покачивая бортами.
- Эй, на тридцать седьмой! Перевернётесь! – кричали им с лодок. И с завистью поглядывали на экипаж тридцать седьмой, каждый день исправно помирающий со смеху…
Ещё Тоша прославился тем, что нашёл целый рюкзак сухарей.
Глава 10. «Тридцать седьмая» и сухари
О сухарях – отдельный рассказ. Ещё в Москве, на общем собрании группы, Альберт Николаевич велел всем сушить сухари. И народ радостно заржал, но оказалось, что Альберт вовсе не думал шутить. – «Плыть будем по территории Селижаровского природного заказника, населённых пунктов там мало, хлеб покупать негде. Группа большая, кто же нам столько продаст? С хлебом будут проблемы, – говорил Альберт. – На турбазе его много не возьмёшь, позеленеет, а без хлеба – проголодаетесь через час. А грести придётся до вечера. Так что сухари сушить придётся. Любые – чёрные, белые, кому какие нравятся.
Никто Альберту всерьёз не поверил, но сухарями запаслись, и каждый участник похода привёз с собой по маленькому мешочку. Их сложили в один из рюкзаков, выданных группе под продукты, и оставили на чёрный день как неприкосновенный запас (пометив рюкзак буквами «НЗ», жирно выведенными красным карандашом).
Продукты, полученные группой на турбазовском складе, – чай, кофе, сахар, сыр, муку, крупу, макароны, тушёнку, сгущёнку, кабачковую икру, икру минтая, ящик груш, яблочное повидло в жестяных банках, хлеб - двадцать батонов белого и десять буханок ржаного, и сливочное масло в жестяной квадратной коробке – тоже разложили по рюкзакам.
Когда распределяли продукты по лодкам, рюкзаки оценивали по объёму (поскольку вес значения не имел) Получив свою «долю» и ворча, что другим рюкзаки достались меньше, их плотно укладывали в носовой части лодки. Что где лежит – никто не смотрел.
На днёвках лодки разгружали, рюкзаки с продуктами сносили в «продуктовую» палатку, и при отплытии каждый экипаж забирал свои. Как вы уже догадались, рюкзак с пометкой «НЗ» волею судьбы попал в тридцать седьмую лодку и при укладке как нарочно оказывался сверху.Откидываясь назад при каждом гребке, Тася утыкалась в сухарный рюкзак, острые сухарные углы больно впивались в спину.
- Ой, опять! У меня, наверное, уже вся спина в синяках, - жалобно говорила Тася. И приступала к ставшему уже привычным допросу. – Кто нос укладывал (имеется в виду носовая часть лодки)?
Мурат с Антоном, в обязанность которых входила «доставка» из продуктовой палатки закреплённых за ними рюкзаков и укладка багажа, пожимали плечами и кивали друг на друга.
- Кто мне под спину сухари положил?! – бушевала Тася. – Больно же!
Лодку перегружали заново, чертыхаясь и ворочая тяжеленные рюкзаки с консервами и крупой. В конце концов Марату с Тошей надоело это увлекательное занятие, и злополучному рюкзаку с надписью раз и навсегда определено было место на корме. Но он и там мешал и вечно попадался под ноги сидящему на корме рулевому.
Отодвинуть рюкзак рулевой не мог, поскольку обеими руками держал неповоротливый и капризный руль, а отпустить его было нельзя: лодка молниеносно меняла направление и неслась на всех парусах в другую сторону. И приходилось просить…
- Да уберите же кто-нибудь этот чёртов рюкзак! Все ноги об него оббил, - под общий смех объявлял рулевой.
В тот день рулевым была Тася. Она злобно пнула ногой рюкзак и просительно посмотрела на Тошу, сидящего рядом на корме. Тоша передвинул рюкзак себе под ноги (поскольку другого места на корме не было) и сунул в него любопытный нос.
- Ого! Сколько насушили… И белые, и чёрные, и бородинские! На выбор. Ты какие больше любишь? – предложил он Тасе. Этого Маша вынести уже не смогла.
- Что значит, на выбор? Их для тебя, что ли, сушили? Это же "НЗ", вот кончится хлеб, тогда и будете выбирать, а сейчас нельзя.
- А почему нельзя, если хочется? Тут много, никто и не заметит. М-ммм, вкуснотища! - Тоша аппетитно захрустел сухарём.
- Да хватит нам хлеба, - поддержал друга Мурат, которому тоже хотелось сухарей, да и вообще – есть хотелось, завтракали-то – когда… А обед – за горами за лесами, когда ещё будет…
- Хлеба нам хватит. Его во всех деревнях, во всех посёлках продают. Альберт вчера на тот берег плавал, целый рюкзак привёз, буханок восемь, я сам видел. Может, купил, может, на тушёнку обменял. У нас тушенки много, а хлеба мало, вот и поменял, - с жаром заговорил Мурат. Маша притихла – спорить с Муратом ей не хотелось, да и рассуждал он вполне логично.
Тоша тем временем копался в сухарном рюкзаке, выискивая сухарики «пожирней-погуще», и вдруг присвистнул от восторга:
- Ребя-аата! Я с изюмчиком нашёл! Кто ищет, то всегда найдёт. А пахнут как, м-ммм, - замычал Тоша, отправив в рот сухарик «с изюмчиком». – Из чего, интересно, такие получились?… Это же булочки! Калорийки! Кто-то додумался, калорийки порезал и насушил, а я нашёл, - разорялся Тоша. – Я такие вещи нюхом чую. Живё-ооом!!!
Он протянул Тасе промасленный пакетик, она сунула в рот сухарь и зажмурилась. И тут не выдержал Мурат – переметнулся «в стан врага».
- А совесть у тебя есть? Мы с Машкой на вёслах карячимся, а вы сухарики хрустите! – игнорируя грамматические формы взревел Мурат на весь Селигер. И был немедленно заткнут (в буквальном смысле) сдобным сухарём. Маша гребла «насухую» - Тоша не мог до неё дотянуться, передать пакет тоже не мог – в руках у Мурата были вёсла. Маша попросила тоненьким голоском: «Мне оставьте один!» - Да что один, тут знаешь, как много…» - был ответ, прерываемый дразнящим сухарным хрустом.
С того дня тридцать седьмой лодке «жить стало лучше, жить стало веселей», как объявил когда-то своей стране товарищ Сталин. Втихомолку от других лодок, тридцать седьмая весело хрупала сдобные рассыпчатые сухарики, которых оказался целый мешок… Но как говорится, сколько верёвочку не вить, а кончику быть. Пропажа обнаружилась, когда хлеб закончился и Альберт принёс из продуктовой палатки рюкзак с буквами «НЗ».
Сухари выложили на стол, вынимая из пакетов, мешочков и коробочек, и каждый выбирал по своему вкусу – белые, ржаные, нарезанные кубиками, квадратиками и длинными ломтиками.
- Ух ты, бородинские, с кориандром! – восхитился Альберт. – Порадовали, ребята….
- А я сдобных насушил, с изюмом и орехами, - похвастался кто-то. – Сейчас найду, они в мешочке полотняном, голубеньком, я помню. Только… их почему-то нет. А где ж они?
В голосе говорившего звучало искреннее недоумение. Сдобные сухари искали всей группой, перетряхнув содержимое сухарного рюкзака, но голубой мешочек как сквозь землю провалился. Наконец все глаза обратились к экипажу тридцать седьмой лодки, за которой числился рюкзак «НЗ». Тридцать седьмая сделала непонимающий вид…
Лодок в группе было семь, экипажи именовались по номерам лодок, дежурства по лагерю (разведение костра, приготовление завтрака, обеда и ужина и охрана лагерного имущества) устанавливались в соответствии с номерами, по возрастающей: в первый день дежурила о лодка под номером пять, во второй - двадцать первая, потом тридцать шестая, тридцать седьмая, семьдесят шестая, девяносто вторая и сто тридцать восьмая, далее снова дежурила пятая лодка – и так все 15 дней, до конца похода.
Последнее дежурство оказалось лишним, и Альберт во всеуслышанье объявил, что дежурить будет экипаж, который последним покинет стоянку (при отплытии с места днёвки) – то есть самый недисциплинированный. Таким образом, лишнее дежурство станет справедливым наказанием. С того дня экипажи оказывались последними с переменным успехом, и только тридцать седьмая лодка со всех стоянок отплывала первой, что всегда было в группе поводом для шуток: первыми отплывают самые ленивые.
И теперь двадцать четыре пары глаз на экипаж тридцать седьмой и ждали, что они скажут в своё оправдание: сухари-то ведь слопали, в тридцать седьмой всё время что-то жевали! Весь день жевали и хохотали тоже – весь день.
Тридцать седьмая, вопреки ожиданиям, оправдываться не спешила. Мурат невозмутимо глядел своими чёрными глазищами и жевал еловую веточку. А может, сосновую. Тася и Маша молчали и глупо хихикали. Тоша, глумливо ухмыляясь, вывернул карманы джинсов - жестом заправского фокусника, и проделал то же самое со штормовкой. У него это получилось красиво и артистично.
- Факир был пьян, и фокус не удался, - прокомментировала Тася, и оба радостно заржали.
«Виновны!» - вынесен был вердикт. Но доказательств не было, поскольку их съели. Тасе до сих пор было стыдно вспоминать…
Что бы там ни было, но сухари, съеденные тридцать седьмой лодкой втихомолку и без особых угрызений совести (ну, съели, ну и что? Сухарей целый рюкзак, не убудет, а им постоянно хотелось есть. Мурат с Антоном на днёвках уплывали на рыбалку и появлялись в лагере только вечером, Тася с Машей с утра уходили в лес, забывая позавтракать, да и зачем? В лесу ягод полно… Сколько они пропустили завтраков и обедов, никто не вспоминал, а сухари им припомнили…) – сухари стали их общей тайной и скрепили тридцать седьмой экипаж крепче цемента.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2016/07/26/1492