Впервые я увидел Алису одним дождливым ноябрьским вечером в городском парке. Холодный ветер сдувал последние бурые листья с кленов, а мелкий моросящий дождь прибивал их к почерневшему асфальту. Серые тучи смешались в одну грязную небесную массу, столь густую, что солнце стало далеким летним воспоминанием. Пустой парк с пожухлыми цветами в клумбах напоминал заброшенный старый сад. Где-то поскрипывали качели, где-то просигналил автомобиль. Под широкой елкой одинокая ворона пыталась поднять промокший ломоть французского багета.
Алиса была одна. Она медленно прогуливалась взад и вперед по широкой площадке перед детской каруселью, иногда посматривая в сторону входа в парк. На ней был темно-зеленый плащ с широким капюшоном, из-под которого выбились темные волосы. Грациозная размеренная, но простая походка украшалась медленными легкими движениями рук, иногда поправляющих спадающий капюшон. Я не видел ее лица, но уже издали был уверен, что она красива.
Ведомый какой-то силой, я вошел в тень ели и остановился, наблюдая за молодой женщиной. Еще несколько раз она смерила шагами площадку и, постояв некоторое время в раздумье, направилась к карусели. Взойдя на круглую платформу, она откинула капюшон и медленно обвела взглядом своих черных оленьих глаз детский аттракцион. Назвать ее красивой было бы не сказать ровно ничего о ее внешности. На слишком круглом, но бледном лице растянулись неподходящие темные почти колкие глаза. Слегка вздернутый маленький носик разместился над пухлыми губами между такими же пухлыми щеками. Каждый отдельный элемент ее лица стал бы настоящим испытанием для пластического хирурга, но собранные вместе, обрамленные копной черных волос и украшенные ее задумчивым игривым шармом, они представляли миру необыкновенное произведение — влекущее и излучающее тепло.
Выбрав из всех фигур карету-тыкву, девушка села внутрь. Теперь мне был виден лишь подол ее плаща, спадавший из маленькой дверки кареты. И я решился.
Казалось, на детской карусели городского парка мы провели целую вечность. Все, что она говорила было неизвестными мне фактами, философским вызовом или осторожным советом. Мы переходили от белых фигурок лошадей с синими попонами к полукруглым золотым раковинам, от песочных верблюдов к красной имитации автомобиля сороковых годов, и вновь и вновь к розовой карете-тыкве с позолоченными колесами. Я не мог насытиться ее звонким смехом. Мне хотелось поймать каждое ее движение, каждый взгляд. Все в ней было досягаемым и при этом недоступным.
- Кто-то опаздывает к тебе ? - осторожно спросил я, заглядывая в карету через круглую дверцу.
Она внимательно посмотрела на меня и, улыбнувшись, кивнула. После долгого раздумья она сказала :
Мне почему-то всегда нравились тыквы... - она обвела взглядом небольшой круглый потолок тыквы, - но они никогда не были такими, какими мне хотелось : то, розовые, а я не люблю розовый, то без золота. А когда заглядываешь внутрь, то уже не видишь того, что тебе нравится.
Она вдруг вышла из своей « розовой » мечты, нежно провела по ней рукой и медленно пошла по платформе.
- Нас учат, что необходимо сделать один выбор. И вот мы ищем, ищем то, что лучше подходит под наши критерии. И когда не находим, то стараемся принять то, что в нашей тыкве не так, или же пытаемся изменить другого, а в конечном счете меняем себя...
- Это жизнь. Нельзя иметь все и сразу, - пожал я плечами.
- А что если возможно, - она задумчивым взглядом обвела карусель, - Что если возможно иметь карусель, а не фигуру. И пусть каждый элемент на этой карусели имеет свою единственную роль, - она весело взглянула на меня - Если тыква, так потому что это просто тыква – а они мне нравятся. А вот потом на лошадь, потому что она белая, а я люблю все белое. А затем на верблюда, потому что высокий...
Она остановилась и посмотрела на меня. Я не сразу нашел что ответить. Ее слова прозвучали убедительно, и одновременно всему моему существу хотелось протестовать. Что-то казалось мне противоестественным, противоречащим самой природе. Или я испугался в тот миг чего-то, какого-то ее заключения, решения.
- Ну, а как же для души ? - сопротивлялся я, - Ведь искренность невозможна на такой карусели?
- А для искренности будешь ты, - и она залилась своим звонким смехом.
***
Мы не виделись с Алисой до весны следующего года. Уходя, она назвала дату, время и, нежно поцеловав меня в щеку, исчезла за стеной моросящего дождя. Хотя я и не верил, что она придет, я не переставал думать о ней. Я ложился спать с ее лицом. Я обнимал женщин, но в моих руках была лишь она одна. Я видел ее повсюду.
Пятого мая весеннее солнце заливало оживающий городской парк. В клумбы были посажены новые цветы, явившие миру пестрый ковер. Клены покрылись молодой светлой листвой. Дорожки отражали яркий солнечный свет. Карусель медленно крутилась, напевая свою обычную мелодию.
Алиса шла мне навстречу в воздушном шифоновом голубом платье с маленьким букетом ландышей в руках. Она вся светилась и, подходя ближе, она уже нежно улыбалась мне. Никогда она не казалась мне такой очаровательной, какой я увидел ее в тот день.
Стала ли Алиса такой после нашей встречи в тот дождливый день или же всегда была такой, но она была особенной. У нее не было ни возраста, ни пола, ни характера. Она находила общий язык с любым, возможно потому что она мало говорила и много думала. Ее интересовало все и ничего. Алиса любила начинания, но не ставила целью заканчивать. Все, что она делала, получалось у нее с душой. Она ничего не боялась, ничего не требовала, ничего не просила и ничего не ждала. Она умела одной нежной улыбкой своих налитых жизнью губ прогнать грусть, одним долгим глубоким взглядом заставить сомневаться в давно устоявшемся мнении, одним добрым словом сделать дождливый унылый день приятно пастельным и романтично свежим. Она всегда была спокойной, вежливой, готовой слушать.
Я никогда не был уверен, был ли я влюблен в Алису. Но было в ней что-то необыкновенное, что-то настолько притягательное для мужчины, что когда она исчезла из моей жизни, я почувствовал, что я вовсе перестал жить. Порой мне казалось, что я знал ее всю целиком, знал все ее секреты. Порой я смотрел на нее и видел нового незнакомого мне человека.
Я проводил с ней часы своей жизни в этом зеленом парке и прогуливаясь по нешироким стремящимся вверх улицам Женевы. Мы говорили обо всем, от последних мировых новостей до ботанических тонкостей прекрасной голубой орхидеи в витрине магазина одежды, но особенной нашей темой была Карусель Алисы. Пожалуй, она интересовала меня более, чем другие. Я никогда не спрашивал Алису, хотелось ли ей об этом говорить. Но она говорила, рассказывала мне все подробности созданной ею « системы отношений », как она ее в шутку назвала.
- Моя карусель, - сказала как-то Алиса, - как волчок, может крутиться вечно, пока я не устану ее заводить.
- Но я думал, что тебе нравится это разнообразие - удивленно ответил я.
- Нравится. Но и разнообразие бывает утомительно, когда находится в своем акме.
Разнообразия у карусели Алисы было не занимать. На каждую отдельную потребность ее души на карусели существовал своей « удовлетворитель ». А если бы он постарел, устал от своей роли или нашел бы лучшее применение себе и своим чувствам, он несомненно был бы заменен другим. С Алисой и ее каруселью, я открыл для себя целый человеческий мир, который не замечал раньше. Наполненный огромным количеством, объединяющим всего несколько качеств, этот мир был дробью, где менялся числитель, но знаменатель оставался единым.
Был на ее карусели русский иммигрант – Андрей, немного худощавый, русоволосый, сероглазый молодой человек. Андрей был мыслителем или правильно было бы сказать « думальщиком ». Он был философ – любитель, и с ним она могла говорить, спорить и соглашаться обо всем, что только существовало в мире. Андрей был зеркалом ее сознания, глубиной ее мысли. Он создал из запутанных нитей ее знаний прекрасный, отливающий остроумием ковер речи. Их беседы были всегда серьезными, наполненными фактами и мнениями о познанном, непризнанном и риторическом. Он не был творцом, но был влюбленным в творения. Не был он писателем, но читателем - внимательным, понимающим. И хотя Бог не наделил его видимыми талантами, он наделил его великолепной памятью и отсутствием критики. Андрей не смотрел на Алису влюбленными глазами, не делал ей жестов, которые показали бы ей его чувства. И все же он любил ее, пожалуй, больше всех других. Но томился он в одиночестве, под громкие размеренно-торжественные звуки первого концерта Чайковского, глядя как тревожится ветром зеленая вода канала Роны.
Противоположным концом нити Алисы был итальянец - сицилийский художник Витторе. Вторя своему имени, Витторе считал себя победителем, не просто способным, но достойным великого. Он был немного агрессивен и слишком горделив. Он не умел слушать, но много говорил. Его искусство было уродливо, и все же оно нравилось: оно притягивало. Он был непостоянен, неустойчив. Он мог разразится слезами, а затем зло и с ненавистью смотреть на мир. Он мог признаваться Алисе в любви, и на следующий день быть с другой. Но вновь и вновь он приходил к ней, чтобы смотреть на нее томными глазами. Она не злилась на него. Ее забавляла его слабая натура, принимающая форму его героев, которую он даже не мог как следует сыграть. « Он мой шут » - , говорила она почти с нежностью,- « Без него мне было бы скучно ».
Третьей фигурой Карусели Алисы был некий видный богатый человек, о котором Алиса говорила мало. Он был серьезен, холоден. Они редко виделись, но цветы от него приходили регулярно. Богач приглашал ее в великолепные рестораны, часто дарил подарки. Он неоднократно приглашал ее на вечера и вернисажи, но Алиса отказывалась – ведь для этого на карусели был шут, окруженный восторженной публикой. Он звал ее в поездки, но и это место было занято.
Алиса путешествовала лишь с Николя - сухим, жилистым альпинистом, покорителем вершин и глубин. Он занимался фотографией и печатался в National Geographic уникальными снимками дикой природы. Он был довольно слаб в истории, но это сполна компенсировал Андрей, который « инструктировал » Алису перед каждой поездкой, указывая то, что ей было необходимо знать и увидеть.
Я никогда не понимал, зачем она была с Франсуа. Он был невысоким, смазливо неприятным человеком. Он, словно крот, зарылся в свои многочисленные принципы и, слепо бродя по неосвещенным коридорам жизни, искал идеальное. Он был жадным или слишком расчетливым, нелогичным или запутавшимся, пустым или ленивым. Он чаще делал ей неприятно, чем жизнь давала ему возможность сделать обратное. Франсуа был испорченным ребенком, часто говорившим о своей матери с благоговейной чувственной нежностью. Он любил зеркала, и перед ними он переодевал себя словно куклу. Как-то Алиса сказала мне : « Я понимаю их всех. Всех, кроме него. Я не могу дать ему имя, найти для него фигуру на моей карусели. Возможно, он просто слишком маленький, возможно он ребенок, которому поздно жить».
Наконец, на карусели Алисы был Он. Ее тыква - розовая тыква без золотых перил. Молчаливый, спокойный, выдержанный. Он приходил, молча прижимал ее к себе, чувственно, горячо. И он уходил тихо, без улыбки. Он казался хмурым, скучным, но был он уставшим от жизни, лишенным мечт, или возможности мечтать. Он был замкнут в собственные старые неверные шаги, в чувство ответственности и во что-то еще, что было известно лишь ему. Он был обречен метаться между своей слишком земной вроде бы невинной женой, маленькой дочкой и очаровательной улыбкой Алисы. Ей было хорошо, когда она была с ним и когда она не думала о нем. Но присутствовал он в ее жизни всегда в виде маленькой занозы ее сердца.
- Он ведь приносит тебе боль, Алиса, - как-то острожно сказал я.
- Он прекрасный любовник, - холодно ответила она.
- Но разве ты не можешь найти кого-то другого для этого ?
- Это то место, где я могу быть только с тыквой... пусть даже розовой - с улыбкой ответила она.
Я долгое время считал, что был особенным для нее. Ведь я был единственным, кто знал о ее Карусели и с кем она делилась своими мыслями. Но со временем я понял, что был лишь одной из фигур ее жизненного аттракциона. Возможно, я и был тем, кто крутил эту карусель, кто когда-то посадил на нее маленькую девочку и смотрел, как она крутится, и развлекается, и растет. А когда она выросла, она спрыгнула с нее и исчезла, словно дымка от костра. А я остался в своем созерцании там же, где и был, когда впервые увидел ее.
В один из дней, Алиса не пришла в парк в назначенный час. Я ждал ее часами, крутясь, подобно потерянной верной собаки вокруг карусели. Каждый день в течении недели я приходил туда в надежде, что перепутал день. Но она не появилась.
В часах ожидания я думал о ней, о ее карусели, думал обо всех нас. Мы были такими разными – фигуры ее карусели-, но в одном мы были сходны : все мы были мужчинами, любящими одну женщину, но не в состоянии сделать ее счастливой.
Через некоторое время после внезапного исчезновения Алисы мне пришло письмо без обратного адреса, но со штампом Бразильской почты.
« Дорогой мой друг !
Прости мне мое исчезновение. Не злись, что я не сказала тебе « Прощай ». Но это было бы нечестно, потому как ты найдешь меня вновь – в этом я не сомневаюсь : слишком близко идут наши пути, и, когда мне будет нужен новый виток, ты вознесешь меня на него.
Я оставила свою карусель, познав ее, поняв ее. Теперь не кусочек мира, а весь он целиком манит меня. И я хочу дойти до недр его, как дошла до самого ядра мужской души.
Я много путешествую, меняю страну за страной, пояс за поясом. Я вижу древнее и новое, дикое и обузданное, прекрасное и уродливое. Я проникаю в глубины того, чем я создана и что оставлю после себя.
Теперь я развиваю свой разум физикой и химией : я читаю, и в каждое новое путешествие меня, словно « мой сурок », сопровождает моя маленькая переносная лаборатория. Я развиваю свою душу музыкой : играю на фортепиано, без которого не снимаю ни одно свое жилье, и много слушаю... слушаю великих мира сего. На моем столе всегда лежит Ницше или Конфуций – мои верные учителя. И многое другое есть в моем ежедневном списке занятий. Я расту, друг мой, и для этого роста мне нужны подходящие мастера.
Одного мне лишь не достает – Тебя. Тебя, кто знает все, что есть во мне. Но мы обязательно встретимся, и тогда я расскажу тебе, какие места теперь есть в моей душе.
Будь счастлив ! Вечно твоя, Алиса.»
Торопливо, но с наслаждением дочитав письмо, я не удержался от улыбки. Вновь закрутилась карусель Алисы, но теперь она поднимала ее по спирали в новые высоты. И мне было не угнаться за ней.