Законы красоты в музыке, неизвестные музшколам-12
(English version of this Chapter is placed at the bottom of this page).
В 1941-м весь выпуск 1-го Московского мединститута, где учился мой отец, отправили вместо госэкзаменов на фронт. Друг отца Гоша Глухих оказывал помощь раненым под огнём. За это он был был представлен к награде и повышен в звании. Но получить награду он не успел, так как его расстреляли «за антисоветские разговоры» по доносу позавидовавших ему сослуживцев. Мать этого Гоши иногда жила у нас в семье и однажды очень насмешила меня и моих приятелей своим комментарием к моим занятиям музыкой: «Всё учится, учится, играет, играет, а на песню совершенно не похоже».
Через много лет после этого я стал студентом Москонсерватории и бесплатно выполнял обязанности охранника, когда артисты приезжали выступать в Большом зале консерватории. Я сопровождал из машины в зал и обратно Артура Рубинштейна, Ван Клиберна, Артура Бенедетти Микельанджели, и других знаменитостей. За это мне разрешалось слушать их репетиции и концерты.
Однажды утром я слушал репетицию С. Рихтера с К. Кондрашиным — концерт Грига. У Рихтера почему-то было настроение похулиганить на репетиции, чем он и занялся. Когда оркестр приготовился играть, Кондрашин поднял дирижёрскую палочку и воцарилась тишина, Рихтер как раз в этот момент «уснул» на нотном пюпитре рояля, улёгшись на нём грудью и плечами с головою на струнах. Кондрашин несколько раз спросил его: «Можно начинать?» Но сон Рихтера был «так глубок», что он не реагировал на вопрос. Кондрашин махнул рукой и дал знак литаврам, которые начали своё вступительное тремоло с громадным кресчендо. Рихтер продолжал «спать» по-прежнему.
И вот, когда уже всем было ясно, что кресчендо литавр слишком уж затянулось, плечи и руки Рихтера внезапно соскользнули с пюпитра, и он «вмазал» почти вовремя начальный ля-минорный аккорд, правда, не совсем по тем нотам, что нужно было. В таком же духе прошла и вся остальная репетиция, на которой пианист скорее «валял дурака», чем репетировал. Некоторые студенты просто ушли с этой репетиции, а оставшиеся разделились во мнениях: одни считали, что «Григ - не для него», а другие говорили, что Рихтер просто «не хочет перед вечерним концертом тратиться». Идти после такой репетиции ещё и на вечерний концерт, чтобы слушать то же самое, ни у кого желания не было. Решили сходить в кино.
По какой-то причине поход в кино сорвался, и я оказался всё-таки на этом вечернем концерте.
Но, в отличие от репетиции, это было такое захватывающее исполнение, такая замечательная, поистине великая музыка в исполнении действительно великих артистов, что я, даже не заметив этого, отбил себе до синяков ладоши.
Что меня больше всего поразило после этого концерта, так это полная потеря мною голоса — я не мог даже по телефону говорить, только шептал до следующего дня. Причём, «браво» и «бис» я точно не кричал. У меня нет роскошного баса, каким обычно перекрывают шквал аплодисментов мастера этого дела. А повизгивать в высоком регистре мужчине как-то не пристало. Я — точно не кричал, а голос потерял.
Это явление мне объяснили в Научно-Исследовательской лаборатории при Москонсерватории. Оказывaется, все слушатели ( а нередко и сами исполнители), если они полностью захвачены музыкой, то начинают воспринимать эту музыку, как песню и всегда невольно начинают ей подпевать (хотя бы «про себя», в душе) — это широко известное явление. Но если я это подпевание в себе подавляю (петь-то в зале вслух на фортепианном концерте неприлично), а связки всё равно пытаются петь, то я их таким образом перенапрягаю, и они теряют из-за этого свою работоспособность на какой-то период. Так что выражение «я потерял дар речи» может иметь и совершенно буквальное значение.
И вот на этом-то эффекте и основан успех великих артистов — они вовлекают в исполнеие всех своих слушателей, каждый в зале становится (пусть лишь мысленно) его участником, певцом, сливается душой и сердцем с общим потоком и настроением этого праздника музыки, а не остаётся лишь пассивным, сторонним наблюдателем. Мой учитель В.Нильсен говорил об этом такими словами: «Был праздник — был концерт. Не было праздника — не было концерта»
Если же слушателям петь не захотелось, значит, эта музыка их «не зацепила», оставила равнодушными. Кстати, в англо-говорящих странах что бы ты ни играл - всё равно называют песней («song»), пусть это будет хоть «Токката» Прокофьева
Огромная популярность русской музыки за рубежом в первую очередь объясняется именно тем, что она не то что похожа на песни, а просто состоит из песен. Это убедительно доказали американские композиторы, разворовав на «свои» песни чуть ли не все темы русских великих симфоний, опер , балетов и концертов. И теперь они уже на полном серьёзе и под угрозой судебного преследования требуют себе авторские отчисления за каждое исполнение «Улетай на крыльях ветра» Бородина (теперь это уже ”Strangers In Paradise”), 6-й Симфонии Чайковского (”Starry Night”), 5-й симфонии — ещё какая-то ”Night” , “Лебединого», «Щелкунчика», 2-го Концерта Рахманинова итд.
Когда я стал учиться у В. Нильсена, он немедлено посадил меня «на песенную диету» - Шуберт, Лист, Глинка, Балакирев и др., заявив мне, что пианист, который не может сыграть песню — гроша ломаного не стоит. «Как песню» он требовал играть и Моцарта, и прелюдии с фугами Баха. Правда, петь при этом запрещалось, хотя всемирно знаменитый исполнитель Баха Глен Гульд, например, просто не мог играть и делать свои записи без одновременного пения той же музыки своим голосом (и довольно громкого). Его «вокальную партию» так и не сумели убрать со многих его записей.
Нильсен точно так же считал и этюды Черни (на минуточку, ученика Бетховена) отличной музыкой и требовал играть их абсолютно всерьёз, и тоже «как песню». А недавно я узнал, что в какой-то период своей жизни одни только этюды Черни записывал (в течение нескольких лет) прославленный пианист Владимир Горовиц. Значит, и он считал их хорошей музыкой, в отличие от ленивых студентов и плохих учителей.
Кстати, знаменитый этюд Шопена Ми-мажор (ор.10 №3) поначалу был всего лишь началом следующего сейчас за ним бурного и стремительного этюда До-диез минор (ор.10 №4). И Шопен отделил его, сделав отдельной пьесой, лишь под давлением публики, которой хотелось этот этюд петь, а не просто слушать его в быстром темпе. Впоследствии Шопен всегда считал этот этюд самой лучшей мелодией из всего, что он написал.
В 1993-м году я подписал контракт с курортом «Сан-Сити» в ЮАР. Я должен был в их огромном «Хрустальном дворце» с замечательной акустикой на замечательном же рояле «Бёзендорфер» 6 дней в неделю играть для гостей со всего света «приятную, спокойную, расслабляющую музыку» в течении 6 часов, не повторяя при этом сыгранных мелодий в течение дня. Затем мне предложили играть не по 6 часов в день, а уже по 13 «на условиях, от которых не отказываются».
Я взялся за гуж и оказался бы дюж, когда бы у меня в памяти было достаточно «приятных, спокойных, расслабляющих мелодий» для 13 часовой смены (библиотеки и интернета тогда ещё не было). Не имея лучшего выхода из ситуации я принялся играть в качестве обещанных мною в контракте песен всё, что производило похожее на них впечатление, при проигрывании известных мне быстрых произведений в режиме «замедленной съёмки». - Никто не возражал.
Но вот однажды группа людей, явно искушённых в музыке, уселась вокруг меня (попросили прислугу принести им стулья) и стали понимающе улыбаться, глядя мне в лицо. Сидели так часа два, затем подошли и спросили, знаю ли я — кто они? Представились — профессора Мадридской консерватории. Я ничего не ожидал от них, кроме суровой профессиональной критики. Но вместо критики они дали мне стодолларовую бумажку и бутылку вина со словами, что даже представить себе не могли, какое можно получить удовольствие от этюдов Шопена (я играл почти все 24, кроме самых драматических) в «темпе Адажио» (очень медленно).
Кстати, за мою быструю технику я получил немало оваций, цветов, криков «Вау!» и даже поцелуев. Однако все деньги, что мне дали благодарные слушатели за всю мою жизнь, - они были только за медленную музыку. Если кто-то ещё не стал миллионером — имейте в виду.
Сегодня я всегда стараюсь, чтобы моя и моих учеников музыка была похожа на песню, и другим советую.
Для тех, кто не говорит по-русски - внизу мой перевод на английский язык.
And does it sound as a song?
In 1941, the entire senior year of the 1st Moscow Medical Institute, where my father studied, was sent to the front instead of state exams. A friend of my father Gosha Glukhikh helped the wounded under fire. For this hero action he was presented to the award and promoted to the rank. But he did not have enough time to receive the award, since he was executed "for anti-Soviet conversations" by denunciation from his colleagues who envied him. The very old mother of this Gosha sometimes lived in our family and once very amused me and my friends with her comment on my music studies: "He is studying, studying, playing, playing, however his music does not sound like a song at all".
Many years after that I became a student of the Moscow Conservatory and served as a security guard when the artists came to perform in the Great Hall of the Conservatory. I accompanied from the car to the hall and back Arthur Rubinstein, Van Cliburn, Arthur Benedetti Michelangeli, and other celebrities. For this I was allowed to listen to their rehearsals and concerts.
One morning I listened to S. Richter's rehearsal with K. Kondrashin. It was Grieg's concerto. For some reason, Richter had the mood to hang on to rehearsals, which he did. When the orchestra prepared to play, Kondrashin raised the conductor's baton and silence reigned. Richter just at that moment "fell asleep" on the music stand of the piano, laying on it chest and shoulders with a head on the strings. Kondrashin asked him several times: "Can I start?" But Richter's dream was "so deep" that he did not react to the question. Kondrashin waved his hand and gave a sign to the timpani, who began their introductory tremolo with a huge crescendo. Richter still continued to "sleep" as before.
And then, when it was already clear to everybody that the timpani had been too long, the shoulders and Richter's arms suddenly slipped from the music stand, and he "smeared" the initial a-minor chord almost on time, though not exactly for the notes that were needed. In the same spirit, all the rest of the rehearsal passed, on which the pianist rather "fooled" rather than rehearsed. Some students just left this rehearsal, and the rest were divided in opinions: some thought that "Grieg was not for him," while others said that Richter simply "does not want to spend himself before the evening concert." No one had desire to go to an evening concert after such a rehearsal. All decided to go to the cinema.
For some reason, the trip to the movies broke, and I was still at this evening concert.
But, unlike the rehearsal, it was such an exciting performance, such a wonderful, truly great music performed by really great artists, that I, without even noticing it, bruised my hands.
What struck me most after this concert was my complete loss of voice - I could not even talk on the phone, only whispered until the next day. And I did not shout "bravo" and "encore" at all. I do not have a luxurious bass. A squeak in the high register of a man somehow does not fit. I did not shout for sure, but I lost my voice.
This phenomenon was explained to me at the Scientific and Research Laboratory of the Moscow Conservatory. It turns out that all the listeners (and often the performers themselves), if they are completely captured by the music, begin to perceive this music as a song and always involuntarily begin to sing along with it (at least "inside of themselves", in the soul) - this is a widely known phenomenon. But if I suppress this singing inside of myself (singing in the hall aloud during a piano concert is indecent), and the ligaments still try to sing, then I over-stress them in such a way, and they lose their working capacity because of this for a certain period. So the expression "I'm speechless after your performance" can have a completely literal meaning.
And here the success of great artists is based on this effect- they involve all their listeners in performance, everyone in the room becomes (albeit only mentally) its participant, singer, everyone merges with the heart and soul with the general flow and mood of this music festival, and not remains only a passive, outside observer. My teacher V.Nilsen spoke about this with these words: "There was a holiday/festival - there was a concert. There was no celebration - there was no concert "
If the listeners did not want to sing, it means that this music "did not catch" them, left them indifferent. By the way, in English-speaking countries, whatever you play, it's still called a song ("song"), even if it's "Prokofiev's" Toccata ".
I bumped into this fact, when I start my performances in Sun-City (the most luxurious resort in the world at that time. Republic of South Africa). Each evening guests from around the globe asked me the title of the last SONG I played. The same SONG instead of PIECE I hear everyday around me in the most international country - Canada.
The huge popularity of Russian music abroad is primarily due to the fact that it is not something that sounds like songs, but simply consists of songs. This was convincingly proved by American composers, stealing almost all the themes of Russian great symphonies, operas, ballets and concertos for "their own" songs. And now they are already seriously and under threat of prosecution demanding royalties for every performance "Fly on the wings of the wind" Borodin (now it is
called "Strangers in Paradise" The 6th Symphony of Tchaikovsky ("Starry Night"), the 5th Symphony - again some kind of "Night", "Swan", "The Nutcracker", the 2nd Concert Rachmaninov, etc.
When I began to learn from V. Nielsen, he immediately put me on a "song diet" - Schubert, List, Glinka, Balakirev, etc., telling me that a pianist who can not play a song is not worth a penny. "As a song," he demanded to play both Mozart and Bach's Preludes and Fugues. It was forbidden for me to sing at the same time, although the world-famous Bach performer Glen Gould, for example, simply could not play and make his record without simultaneously singing the same music with his own voice (and quite loud). His "vocal part" was never possible to remove from many of his records.
Nielsen likewise considered the etudes of Cherni (a pupil of Beethoven) excellent music and demanded to play them absolutely seriously, and also "as a song." And recently I learned that (at some period in his life) only the etudes of Cherni were recorded by the famous pianist Vladimir Horowitz. Hence, he considered them to be good music, in contrast to lazy students and bad teachers.
By the way, the famous Chopin's Study in E-Major (op.10 №3) at first was just the beginning of the next rapid Study, C-sharp Minor (op.10 №4). And Chopin separated No 3, making it a separate piece, only under the pressure of the public, who wanted to sing this Study in their souls, and not just listen to it at a fast pace. Subsequently, Chopin always considered this Study in E-Major the best melody of all that he wrote.
In 1993, I signed a contract with the resort "Sun City" in South Africa. I had to play in their huge Crystal Palace with wonderful acoustics on the wonderful "Boezendorfer" grand piano 6 days a week playing for guests from all over the world "pleasant, quiet, relaxing music" for 6 hours without repeating the played melodies in the course of the day. Then I was offered to play not for 6 hours a day, but already for 13 "on conditions that can not be refused."
However, I did not have enough "pleasant, quiet, relaxing melodies" in my memory for a 13 hour shift (there was no library and internet at that time). Not having a better way out of the situation, I started playing the fast works known to me in the "slow-motion" mode. - No one objected.
But one day a group of people, obviously experienced in music, sat around me (they asked the servants to bring chairs closer to my piano) and began to smile looking me in the face. They sat there for about two hours, then came and asked if I knew who they were? They introduced themselves to me - the professors of the Madrid Conservatory. I did not expect anything good from them, except severe professional criticism. But instead of criticism they gave me a hundred-dollar bill and a bottle of wine with the words that they could not even imagine how enjoyable can be the Chopin's Studies(I played almost all 24 but the most dramatic ones) at the "pace of Adagio" (very slowly).
By the way, for my fast technique I received many ovations, flowers, screams "Wow!" sometimes, even kisses. However, all the money that I received from my grateful listeners in my entire life - they were only for slow music. If someone else has not become a millionaire - keep in mind.
Today I always try, that my and my students' music sounds like a song, and I advise others to do the same.