Когда мне было лет двенадцать-тринадцать, в мою деревню привезли фильм "Вий".
Сельчане кино любили, ходили на сеансы с удовольствием, потом, назавтра, обсуждали увиденное накануне, делились впечатлениями.
Кино смотрели в "летнем" кинотеатре - помещении без крыши, под открытым небом.
В этом, с позволения сказать, кинозале у каждого было своё любимое место, люди усаживались, доставали семечки, и начинался сеанс.
Сначала шел "журнал". Это был какой-нибудь документальный фильм, как правило прославляющий труд советского человека, которому живётся радостно и свободно в огромной советской семье.
Люди привыкли к этим сказкам и обреченно ждали конца журнала, вполголоса переговариваясь с соседями по скамейке. Журнал заканчивался и начинался фильм. В процессе просмотра иногда рвалась плёнка, и тогда "зал" наполнялся возгласами типа "кинщика на мыло", "соплями клей", "сапожник" и т. д.
Плёнку киномеханик склеивал, фильм продолжался, и народ успокаивался.
Итак - "Вий". Надо сказать, что при всей убогости жизни в то время, люди прекрасно знали произведения классиков. Все в школьные годы проходили творчество Гоголя, а потому многие читали "Вий" и знали, что сюжет содержит интересные моменты. Понятия "фильм ужасов" тогда не было, просто говорили - "страшное" кино. На "Вия" собралось почти всё село.
После треска, мигания и каких-то закарлюк, на побеленном экране появилось изображение. Зрители окунулись в "увлекательное зрелище" - журнал.
На этот раз диктор с воодушевлением рассказывал о выращивании яблок в какой-то из республик Советского Союза. Бодрая музыка сопровождала такое же бодрое повествование, народ щелкал семечки и обреченно ждал окончания документальной прелюдии. Но не тут-то было. Диктор повествовал о яблочном саде, он подробно рассказывал, как нужно ухаживать за деревьями в первый год их роста, как их спасать от зимних заморозков, как обрезать и окапывать на второй год...
Журнал несколько затягивался. Обычно он длился не более десяти - двенадцати минут, но сейчас "яблочные страсти" перевалили за получасовой барьер.
Диктор повествовал о трехлетнем саде, когда в зале раздался голос дяди Жени,
- Третьий год сидим, а кина нету!
Кто-то засмеялся, а дядя Женя встал и ушел. Все прекрасно понимали, что он вернётся, что вышел он по одной из двух причин: выпить сто грамм, или в туалет.
И вот журнал закончился. В зале облегченно вздохнули, на экране замелькали какие-то иероглифы на белом, в черточку фоне и - о чудо! - начался фильм...
А начался фильм мрачноватой музыкой, которая сопровождала появление на экране удручающего зрелища. Там висела паутина в какой-то нереально старой церкви, и пока шли "буквы", люди притихли, сосредоточились, стали реже щелкать семечки.
На экране появилось зловещее ВИЙ!
Я не стану пересказывать содержание фильма, всем оно известно, но реакция народа на первый отечественный фильм ужасов заслуживает особого внимания.
Народ молчал. Никогда в зале не было подобной тишины. Даже в самых душещипательных моментах индийского кино в зале слышались негромкие реплики острословов или тихие всхлипывания сердобольных доярок и телятниц. Сейчас же в зале стояла удручающая тишина. И потому звуковое сопровождение фильма казалось громче обычного... Дети на передних скамейках жались друг к дружке, прикрывали глаза ладошками и сквозь пальцы подсматривали за происходящим на экране, где Хома Брут читал молитву по усопшей Панночке. Женщины крестились меленькими судорожными движениями и во все глаза глядели на текущую по щеке героини, кровавую слезу...
Мужики на последней скамейке в процессе просмотра потихоньку попивали самогон, и курили папиросы чаще обычного. Лицо Панночки белело на экране, наводя ужас ожидания чего-то необъяснимо жуткого и неизбежного...
И вдруг! Глаза Панночки открылись! Зал оцепенел! В жуткой, мёртвой тишине, способной вызвать нервный срыв у зрителя, раздался возглас дяди Миши с задней скамейки:
- Ё.. твою мать!!! - он сказал это хрипловатым басом, тем самым добавляя ужаса в происходящее на экране.
Все синхронно вздрогнули и затаили дыхание. Панночка села в гробу. Несколько подростков побежали к выходу, бабка Матрёна, неистово крестясь, захромала за ними, повторяя "свят, свят...", Зинка - бригадир - голосила каким-то чужим,не знакомым голосом,
- Да что ж это делается в свете..?!!
...И тут порвалась плёнка...
Такого презрения Коля-киномеханик не мог себе даже представить. Он, слегка пьяненький, сам натерпелся страху, находясь в кинобудке один, и обрыв плёнки вывел его из состояния ступора. Но угрожающее негодование народа вселило в него страх иного толка. Коля понял, что могут побить. Дрожащими руками он судорожно клеил треклятую плёнку, и шепотом повторял,
- Минутку, сейчас..!
Экран вспыхнул и действо продолжилось. Зрителей явно поубавилось. На улице курили пацаны и мужики, живо обсуждая происходящее, но возвращаться в зал не спешили. А там уже летал гроб по церкви, и народ пригинался к скамейкам всё ниже и ниже. Дядя Миша протрезвел и с открытым ртом и круглыми глазами похож был на Хому Брута.
- Бля...,бля..., - повторял он полушепотом, не отрывая взгляда от экрана...
Кино закончилось. Коля включил свет, люди выходили из летнего кинотеатра, возбуждённые и радовались, что ужас наконец-то закончился. Водиночку идти домой никто не рискнул, дети прижимались к родителям, старшие парни хорохорились, но тоже шли кучками. Было темно, далеко за полночь, и где-то на окраине уже пели первые петухи... Я тоже спешил домой, а в голове моей звучало " Поднимите мне веки...".
Было лето, я был пацаном, впереди была целая жизнь. Стрекотали сверчки, и, чем ближе к дому, тем смелее я себя чувствовал. Подумаешь, какой-то там Вий..!