М.М.КИРИЛЛОВ
НОВЫЙ ИЕРУСАЛИМ
Очерк
Август 1989 года, Подмосковье.
Люди меняются, страна меняется, причем, что и во имя чего меняется, не вполне ясно. Консерватором быть не модно. Сам процесс перестройки становится более важ¬ным, чем ее смысл. Копирование европейского, глумление над отечественным. Убеждаю себя — нужно быть только са¬мим собой. Никчемность копирования, шутовского театра, маски рано или поздно обнаружится. И это будет обнаруже¬нием пустоты.
Посетили Новый Иерусалим под Москвой. Какая пре¬лесть экскурсовод! Все о керамике и о керамике: и гроздья там и тут, и лепестки, и изразцы, и изгибы, и перлы (жемчу¬жинки). Она, кажется, готова рассказывать о шедеврах ке¬рамического декора и его создателях часами. При этом иногда неожиданно смеется. Можно же в этой сырой каме¬ноломне, получая 110 руб., оставаться счастливой и оттого, при всей обыденности, удивительно обаятельной. Зачем ее перестраивать? Она — сама собой хороша.
А вот храм Воскресенья, или Новый Иерусалим, — не более чем театр христианства. Самое удивительное, что эда¬кую сложную и нестандартную (для храмов русской право¬славной церкви) махину собрали на русской бескаменной Московии, с русскими изразцами и рисунками («павлинье око»), под русские дожди и кваканье лягушек.
Зачем было копировать то, что скопировать нельзя? С пустым гробом Господнем. Когда-то в Иерусалиме прозву¬чал предсмертный крик хорошего человека, задавленного властью, а на Руси храм этому крику спустя 17 веков пона¬добился. Два человека замыслили эту идею: царь Алексей Михайлович и Никон.
На картине Никон властен, умен и мужиковат. Евангели¬ческого в нем — ничего. Такому впору рыбными складами заведовать... Так неужели искренняя вера руководила им? Или необходимость в материальном обеспечении веры дру¬гих? Ну, поставил бы светлую колокольню — белокамен¬ную — среди берез. Красотой устремился бы вверх. А то построил невидаль: подземную церковь, террасы крыш и куполов — вроде это город Иерусалим, а вокруг подобие Палестины. Куда ни повернись — заморские святыни, точно по Библии. Крестясь, лоб расшибешь!
Инициатива Никона имела деловое значение: самоутверж¬дение русской православной ветви, возвращение к чистоте догматов, освобождение от наслоений и разноречий, пере¬хват паломничества, а, следовательно, средств. Храм должен был давать доход. Возможно, что в конце 17-го века это имело и историческое значение для упрочения государства москов¬ского. А вот духовного значения строительство храма не име¬ло. Нельзя канонизировать время, пересаживать его на не¬привычную почву. Голгофа может быть только одна, Храм над ней — только один. Театр церкви недопустим. Театр христианства, торжество формы веры без исторического и физического первородства — спорно, отталкивает.
Так и наши партийные обряды в прошлом — не что иное, как фор¬ма принадлежности идее, которая хоть и не исключает са¬му веру в нее, но утомляет и кое-кого даже отпугивает. Сколько лжи, фарисейства и предательства скрыто за формой пре¬данности идее или вере!
Повторение истории — всегда фарс. Конечно, монастырь жил своей жизнью 300 лет. И эта его собственная жизнь интересна: трагедия Никона, малоизвестные страницы дея¬тельности Софьи, жестокость «тишайшего» царя Алексея, стрелецкие бои у стен монастыря, искусство зодчих, гибель почти всего, что было, в 1941 г. от рук фашистов.
Кто теперь должен восстанавливать этот памятник хри¬стианской вере? Её фетиш? Только церковь. И успешно делает это. Но, а как быть с никонианской историей церкви? Не зря о Новом Иерусали¬ме к 1000-летию православия на Руси стараются не упоминать. Демон¬страция подробностей Догмы не убеждает и слишком разоб¬лачительна. Прекрасно сшитая копия костюма лишь под¬черкивает отсутствие Господа. Православные верят по-свое¬му и чуждая им ноша отторгается. А была бы церковь сама по себе, без претензий — это и ценилось бы.
Это – отрывок из моей книги «Перерождение. История болезни» ( Саратов, 1999 г.).