Маша

Лауреаты Фонда Всм
ГРАФОМАН СЕБАСТЬЯН - http://www.proza.ru/avtor/megasebastyan - ПЕРВОЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "ЖИЗНЬ В ТРАНСПОРТЕ" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ

***
Автобус подъехал к повороту. Скоро из-за пушистой ели покажется поляна с очередным произведением искусства.
Маша почти каждый день видела эту поляну из окна автобуса и не переставала удивляться фантазии неизвестного художника. Несколько дней подряд ей приветливо улыбался собранный из хвороста и сена лось (с настоящими лосиными рогами, примотанными к каркасу головы), потом лось исчез, а на смену ему пришел лис, сосредоточенно ссутулившийся над кочкой. Лис был сделан из тряпья и не имел даже глаз, но вся поза его показывала, как зорко он следит за мышиной норкой.
 Сегодня экспозиция вновь поменялась. Маша с восторгом увидела огромный мухомор, сделанный из выкрашенного белой краской бревна и старого пляжного зонтика. Вокруг ножки гриба толпились деревянные же букашки, с надеждой выглядывали из-под шляпки: не прекратился ли дождь?
А дождь и в самом деле шел.
Усталая Маша улыбнулась, мысленно поблагодарив художника за эту случайную радость. Работы сегодня было много, автобус долго стоял в пробке, а сейчас надо забежать в магазин, забрать сына из садика… Возможно, стоит позвонить мужу, чтобы встретил у подъезда и помог донести пакеты. Лифт, наверное, все еще не починили, а у Маши, как назло, болело колено.
Маша вытянула шею, чтобы еще раз увидеть мухомор, но его уже скрыли деревья.

***
Маша почти уснула, прижавшись лбом к стеклу. День выдался сумбурный. На работе завал, проект стоит, у Гриши внезапно поднялась температура… Остаться с ним дома Маша не могла, пришлось накормить с утра парацетамолом и отправить в садик. Завал почти удалось разгрести к обеду, когда Маше позвонили из садика и сообщили, что сын себя плохо чувствует. Видимо, действие парацетамола прошло. Маша наврала, что Гриша плохо спал, и пообещала забрать его пораньше, но потом проект сдвинулся с мертвой точки, Маша увлеклась и не только не ушла раньше обычного, но даже задержалась на полчаса. Сейчас придется идти сначала в аптеку, а потом уж в садик. Завтра Маше никак нельзя сидеть дома, дедлайн слишком близко.
Маша виновато заерзала на сиденье, затеребила перчатки, поймала на себе показавшийся обвиняющим взгляд какой-то старушки и снова отвернулась к окну. И вовремя: как раз проезжали поляну, освещенную двумя низенькими фонарями. На ней сегодня красовался соломенный человечек, одиноко сидящий на огромном чемодане. Человечек подпирал щеку рукой и терпеливо кого-то ждал, а на него падали мелкие-мелкие ноябрьские снежинки.

***
Маша обнимала большого зайца, только что купленного в торговом центре. Она представляла, как обрадуется сын, увидев игрушку. Ради такого зайца простительно чуть задержаться…
На Машиной любимой поляне водили хоровод вырезанные из старых цинковых ведер лягушки. Уже не в первый раз Маша задумалась о том, кто же создает эту красоту. Живет ли он в одном из домишек, прячущихся за деревьями? Вероятно, поляна – часть его земельного участка, а украшает он ее не только для собственного удовольствия, но и потому, что мимо каждый день проезжают тысячи зрителей. Маша почему-то была уверена, что художник – мужчина.

***
Маша стояла в автобусе, прижавшись к поручню, и улыбалась. Сегодня годовщина свадьбы.
Тогда, двенадцать лет назад, Маша всё ещё не верила, что красавец Сергей женится на ней. Она прекрасно понимала, как неказисто смотрится рядом с ним: широкие бедра, короткие толстые ноги, нелепо торчащие жесткие волосы, колючие карие глаза, а самое противное – жирная лиловая родинка на правой щеке.
С Сергеем они познакомились пятнадцать лет назад на курорте. Маша и смотреть на него не стала бы, уж очень красив. Но он сам ею заинтересовался. Курортный роман был, было всё. А потом он не исчез, хотя Маша и смирилась уже с неизбежностью разлуки. Она рада была нескольким коротким дням счастья, а на большее человеку с ее внешностью и рассчитывать нельзя. Но Сергей не спешил исчезать из ее жизни. Маше тогда было тридцать пять, а ему – сорок один.
Три года длилось ухаживание. Сергей переехал к Маше и позволил ей о себе заботиться. Маша была счастлива, очень счастлива. Подносила Сергею пиво, не заслоняя ни на секунду экран телевизора. Готовила ужин, едва вернувшись с работы. Собирала раскиданные под диваном носки и стирала их. Все эти стереотипы долгого брака вошли в их отношения с первого же дня, но Маша не возражала. А еще она не повторяла ошибок своих коллег, которых за долгие годы Машиного одиночества побросали мужья. Маша никогда не заставляла Сергея менять лампочки, прибивать полки и чинить краны. В их доме, казалось, не возникало таких проблем. На самом деле мудрая Маша почти всю работу по дому делала сама, а если не справлялась, вызывала специалиста. И она никогда не запрещала Сергею видеться с друзьями, уезжать на выходные и тратить деньги на себя.
Маша поступала совершенно правильно, как показало время. Они с Сергеем поженились.
Воспоминания так увлекли Машу, что она забыла даже выглянуть в окно в нужный момент. Сегодня ей было не до скульптур неизвестного мастера.

***
Посреди лужайки стоял пенопластовый аист с ногами-швабрами. В клюве из красной пластиковой трубы он держал сверток.
Гриша опять заболел. Он всё время болел. Если бы Маша не хитрила, не врала, не изворачивалась, сидеть бы ей с ним на больничном все эти три года. Но она не могла себе этого позволить.
Почти восемь лет Маша с Сергеем пытались завести ребенка. Эти годы сблизили их и окончательно убедили Машу в недосягаемой и непостижимой святости Сергея. Сам он детей иметь не хотел, но ради Маши уступил.
Сначала Маше никак не удавалось забеременеть. Он высчитывала дни, готовила правильную пищу, делала «березку» и следовала всем прочим советам, почерпнутым из журналов и от рожавших коллег. Когда Маша почти убедила себя, что бесплодие – цена ее незаслуженного счастья с Сергеем, тест показал положительный результат. Но та беременность прервалась сама собой на третьем месяце, а появлению Гриши предшествовали еще годы подсчетов и «березок».
Гриша Машу не то что разочаровал, нет. Она просто поняла, что мечта еще не сбылась. Всячески ублажать орущего младенца – это всё же долг, а не счастье материнства. Вот подрастет он…
А пока Маша рвалась на работу. Восемь месяцев продержалась она в декрете, после чего сын был сдан в элитные ясли. Сергей, после рождения Гриши работавший сверхурочно, стал чаще бывать дома. Маша понимала, что это не только из-за и ее солидной зарплаты, но и из-за того, что в квартире теперь снова тихо – хотя бы днем.
Маша, в отличие от своих многострадальных коллег, коварно прокалывавших мужьям презервативы, все еще помнила, что Сергей сделал ей одолжение, согласившись завести ребенка. Поэтому она почти никогда не просила его заниматься сыном и водить его сначала в ясли, а позже и в садик, хотя рабочие дни Сергея были намного короче ее собственных. Гриша все еще был слишком мал и плохо разговаривал, с ним Сергею было скучно.
Да и Маше, если честно, не очень нравилось подолгу общаться с постоянно ноющим ребенком. Любой пустяк превращался для него в трагедию, он рыдал и невнятно объяснял, в чем заключалось это сиюминутное горе, а Маша не понимала. Часть слов Гриша все еще заменял какими-то младенческими жаргонизмами собственного изобретения, часть звуков не выговаривал из-за испорченного соской прикуса. Соску он до сих пор не бросил, а Маша не решалась ее просто отобрать: чувствовала, что протест будет громким.
Поэтому Гриша как можно больше времени проводил в садике. Вот подрастет – тогда можно будет брать его с собой в магазин, сидеть с ним дома, когда он болеет, даже съездить куда-нибудь всем вместе… Надо только подождать немного.
Маша виновато посмотрела на аиста.

***
На следующий день Маша ахнула, посмотрев на поляну: поверженный аист беспомощно задрал ноги-швабры. Растерзанный сверток вместе с клювом валялся в кустах, а пенопластовое туловище птицы было покрыто безобразными пятнами.
Останки аиста провалялись на поляне еще неделю, а потом наконец сменились почти абстракцией: несколько разноцветных мячей и чуть зауженное с одной стороны бревно. Только с третьего раза Маша поняла, что это гигантский бильярд с поляной вместо стола. Даже лунки по углам имелись. Позже, когда бильярд сменился приветливым чучелом на велосипеде, лунки исчезли. В них неизвестная рука посадила кусты смородины.

***
Чучело на велосипеде долго радовало глаз. Потом радовать перестало, но не исчезло. Отвалилась соломенная рука, истрепалась джинсовая куртка, свалились в траву очки, шляпа побелела от птичьего помета.
Когда автобус в очередной раз проехал мимо умирающего от старости чучела, Маша услышала за спиной горестный вздох: «Витька-то спивается…»
Она обернулась, невежливо пронзив взглядом старушек, сидевших позади нее. Обе смотрели в окно. «Скоро турнут его из хаты», - продолжала та же старушка. Обе повздыхали, вопросительно посмотрели на Машу. Она поспешно отвела взгляд, мысленно выстраивая себе историю художника. Наверняка одинокий. Может, вдовец? Или разведен. Жена бросила ради богатого, а он остался один в своей лесной хижине. Наверное, это ее крыша мелькает из-за ели, когда автобус только заворачивает к поляне. Одна радость у этого человека, которого зовут Витей: создание сказочных скульптур на лужайке. Но вот кто-то надругался над аистом, спровоцировав у Вити запой. Или не из-за этого он пьет? Может, хотел помириться с женой, позвонил, а она не отвечает? Или умерла его старенькая мама?
Маша одернула себя. Кто сказал, что старушки говорили именно о художнике?

***
Глядя на повалившееся в траву чучело, Маша совсем загрустила. Все выходные Гриша кашлял и ныл. Он жаловался на боли во всем теле, сводя Машу с ума.
Сергей тоже страдал. Он месяц назад уволился и все не мог найти работу, к которой лежала бы его душа, а тут еще Гриша шумит и мешает своими жалобами. Маша побаивалась, что Сергей может впасть в депрессию.
Отведя Гришу в садик, Маша поскорее ушла, едва поздоровавшись с воспитательницей. Нужно было успеть, пока Гриша не раскашлялся. Маша дала ему сироп, но эффекта не наблюдалось.
Еще до обеда Маше позвонили с претензиями. Требовали забрать больного ребенка из садика. Маша расстроилась, почти нахамила, заявив, что дома сын никогда не кашляет, это у них что-то не то в помещении, уж не травят ли они детей специально? А боли в костях – это болезнь роста, из-за нее Гриша плохо спал, поэтому и хнычет весь день… Но воспитательница не сдавалась. Сдалась Маша. Пообещала приехать как можно скорее, побежала доделывать работу, поняла, что не успеет, позвонила Сергею…
Маша обещала себе, что никогда не заставит Сергея заниматься ребенком, если только он сам не захочет. А теперь вот не сдержала слово, попросила забрать Гришу домой. Ей стало почти физически плохо от стыда перед Сергеем. Зачем она рожала, если не может позаботиться о ребенке?
Остаток дня прошел в терзаниях. Звонить Сергею еще раз и спрашивать о состоянии Гриши она не стала. Как бы не решил, что не доверяет ему, не считает хорошим отцом…
Маше очень хотелось увидеть на поляне новую скульптуру, убедиться таким образом, что жив и здоров ее неизвестный друг. Но ее приветствовала нелепо вывернутая рука всё того же чучела.

***
Огромная благодарная любовь Маши к Сергею пошатнулась. Придя домой, она обнаружила сына хнычущим в прихожей. Дверь, ведущая в коридор, была заперта, Маша еле достучалась. Наконец послышались шаги, заспанный Сергей открыл дверь и пояснил, что вынужден был выдворить Гришу в противоположный конец квартиры, чтобы из спальни не было слышно ни кашля, ни вечного нытья.
Маша отругала Сергея, но тут же устыдилась. Гриша – это ее мечта, а не его. Чем она думала, требуя, чтобы Сергей ухаживал за больным ребенком? Мужчины этого не умеют, нельзя от них ждать невозможного…
Теперь Маша ехала домой, рисуя себе ужасные перспективы. Вот Сергей собирает чемодан и уходит к молодой-красивой, которая не будет требовать от него непонятно чего. Может, от нее он даже захочет детей. Вот Маша – мать-одиночка, обремененная вечно больным ребенком. Вот ее гонят с работы за постоянные прогулы. Вот она, забыв об успешной карьере, сидит с Гришей дома (потому что за садик платить нечем) и перебивается случайными заказами, а то и вовсе не работает…
 Утром Маша накормила Гришу огромной порцией парацетамола и найденного в аптечке старого сиропа от кашля. Не удовлетворившись этим, она запретила ему жаловаться воспитателям на боль, пообещав за послушание конфету. Кажется, взятка помогла. А может, помог кодеин в сиропе. Так или иначе, из садика в этот день не звонили.
Только бы Сергей не ушел, только бы простил… Маша загадала себе, что всё будет хорошо, если на лужайке сегодня появится что-то новое.
Но там по-прежнему валялось чучело, на этот раз придавленное рухнувшим на него ржавым велосипедом.

***
Сергей не ушел и даже не напоминал о ссоре. Маша поражалась его терпению и кормила Гришу хорошо зарекомендовавшим себя сиропом. Всё налаживалось.
А вот долгое творческое молчание художника Вити беспокоило Машу. Прошел уже почти месяц, а останки велосипедиста так и валялись на лужайке, порастая травой.
Теперь, проезжая мимо, Маша думала не о своих делах, а о художнике. Что с ним? Жив ли? Как помочь ему вернуть музу?
Наконец пришло решение. Маша позвонила давней знакомой, работавшей в местной газете, заручилась ее поддержкой и поздним вечером села за письмо.
Избегая обличающих подробностей, Маша поведала художнику, как радовали ее создаваемые им композиции. Просила продолжать, не сдаваться. Помня, что письмо прочитает весь город, Маша красочно описала несколько самых запомнившихся композиций, рассказала, как они помогали ей справляться с серыми буднями. В конце не выдержала и подписалась: «Маша».
Письмо было опубликовано и даже снабжено фотографией чучела (увы, в нынешнем его плачевном состоянии), оставалось только ждать.

***
Маша ехала из больницы. Тем же маршрутом, что и с работы. Мимо лужайки. Одна, теперь уже совсем одна.
Сергей ушел два дня назад, почуяв неладное. А кто бы остался? Маша тоже ушла бы, имей она выбор. Но это ее жизнь, ее мечта, ее счастье материнства, всё принадлежит только ей. И это тоже.
Лужайка была совсем пуста. Исчез велосипед, исчезло чучело.

***
Маша ехала с работы в самый последний раз. Все дела окончены, проекты доведены до ума, без нее теперь точно справятся. Удалось разгрести тот казавшийся безнадежным завал, который она создала, пропав на целых две недели. Теперь можно было подумать о другом. Например, о том, что в гробу Гриша был всё так же похож на маленькую антикварную куклу, хотя теперь не было видно его огромных карих глаз. И о том, насколько гроб был меньше его кроватки. И о том, насколько чистым и неживым выглядел теперь Гриша, особенно по сравнению с истерзанной замызганной соской, которую Маша сунула в его восковые пальцы.
Теперь Маше не придется метаться между Сергеем и Гришей, теперь она потеряла обоих. И хорошо, хорошо, что не придется сожалеть. Потеряй она только одного, пришлось бы выбирать между оставшимся и забвением. А теперь всё так просто, так ясно. Просто доехать до дома, прибраться там, чтобы не было стыдно перед теми, кто ее обнаружит…
Маша не упивалась пафосными мечтами о собственных похоронах, как когда-то в юности. Будущее виделось ей холодным, определенным и строгим. Она не хотела умереть, она вообще ничего не хотела. Но от нее ничего и не зависело. Просто жизнь уже кончилась, а смерть еще не наступила. Но всё шло своим чередом, она делала то, что от нее требовалось.
Автобус подъехал к повороту. Из-за пушистой ели показалась поляна. Огромный неуклюжий медведь с коробом на спине стоял перед деревянной избушкой и благодарно махал автобусу хворостяной лапой, а из короба выглядывала девочка в сарафане и платочке. Маша.

1-7.11.2015