Под ногами хрустнул тонкий ледок, укрывающий вечный слой грязи. Я почувствовал, как погружается в жижу подошва моих ботинок. Скользкая, темная, как декабрьские ночи без мороза, которые укрыли этой грязью все вокруг. Иду по тротуару вдоль заляпанных домов, заборов, парапетов. Я в толпе таких же хмурых задравших воротники людей. Прячемся от первых заморозков, словно не хотим расставаться с этой жижей под ногами, льющимся с небес серым дождем и ночами без звезд.
Мутный серый воздух утра разрезала синяя мигалка. Что-то случилось. На трассе аккуратно обставленный предупредительными знаками участок. Поперек полосы движения стоит автомобиль, тревожащий своим нелепым, сломавшим размеренное движение положением. Просто авария?
На тротуаре, разинув нутро в немом крике, лежит женская сумочка. Непрезентабельная, скромная, черная, под цвет окружающей ее тротуарной грязи, она все-таки выделяется своим вывернутым раскрытым и рассыпанным содержимым. Сбили…
Режущий звук тормозов и глухой удар прорывает сознание, рождаясь в воображении. Так бывает, так помнишь, если хотя бы разок видел. Неприятный холодок собирается комком в горле, разливаясь, захватывая тело в оцепенение.
Изломанная поза пожилой женщины, сумку которой я видел, выбившая из-под съехавшей вязаной шапки бордового цвета прядь белесых поседевших волос. У нее деформирован череп. Как продолжение шапки разливается вокруг густая темно-красная лужа, перемешиваясь с грязью на асфальте. Мертвые глаза уставились в серое небо, встречая начинающую сыпаться с него мелкую морось дождя. Как часто она смотрела в небо?
И небо плачет не о ней…
Холодная противная влага начинает просачиваться в левый ботинок, одновременно в уши заливается говорок зевак вокруг ДТП:
– Она перебегала дорогу, чтобы успеть на автобус… Я, кажется, ее знаю, она в супермаркете полы мыла… По утрам отводит внучку в детский садик, девчонка вечно плачет и сопротивляется…
Прохожу, проталкиваясь сквозь разглядывающих со скорбными лицами растекающуюся лужу. Как-то одновременно заметил любопытство на лицах сквозь маску притворного сопереживания и выпирающую из седых волос желтоватую кость черепа. Она о чем-то думала, когда микроавтобус раскроил ей череп? О чем были эти мысли?
– Пешеход появился на проезжей части внезапно, – диктовал заунывным голосом серый, еще темнее, чем небо, полицейский, – после чего, я сразу надавил на тормоз и на сигнал…
– Она не появилась! Она бросилась мне под колеса! – лицо парня лет двадцати пяти выражало гнев и возмущение. Он явно был в шоке, потому что сопровождал слова хаотичными жестами, а зрачки его глаз были неестественно расширены…
Холодная влага уже залила половину ступни, но на голову посыпался то ли снег, то ли дождь. Скоро у меня замерзнут ноги. Невыносимая, нестерпимая ломота заранее пронизывала еще хранящие тепло мышцы. Я свернул в подворотню, укрываясь от мерных отблесков полицейского маячка. За спиной у меня остался взгляд мертвой женщины в небо. Ни о чем она не думала, просто боялась не успеть протереть пол в зале супермаркета перед приходом управляющего. Она боялась, что ее уволят, оторвут от грязной швабры и презрительных взглядов покупательниц в дорогих шубах.
Из обшарпанного подъезда с буро-коричневой дверью, на которой было уже столько слоев краски этого самого отвратительного цвета, который напоминал продукты жизнедеятельности человеческого организма, что она лущилась и отваливалась, а ее снова укрывали в тот же цвет, вылетел школьный рюкзак. Он плюхнулся в лужу посреди плавающих в ней бумажек и окурков. Пушистый медвежонок, прицепленный к язычку змейки, как брелок, окунулся в стылую воду.
– Беги на уроки, школьница! – сопроводил полет рюкзака словами парень лет двадцати, толкая в спину из подъезда девчонку. – Я тебе позвоню. И попробуй рассказать кому-нибудь, что с тобой было.
Как не вяжется эта детская припухлость щек и взрослая разочарованная ниточка губ. Взгляд, как у той мертвой женщины. В никуда. Она уже не видела неба, как не видела его до того.
Разве он не видит? Поеживаясь на промозглом декабрьском воздухе в белой майке, обтягивающей стройный рельеф его мышц. Безразличие пропитало его осоловевшие сонные глаза. Пропитало их, как грязь, что медленно заливается мне в прохудившийся ботинок.
– Стас, ты сегодня позвонишь? – голосок ее дрожит, когда она поднимает из лужи рюкзак. – Правда, позвонишь?
Вместо ответа он только взмахнул концом расстегнутого ремня, разворачиваясь к лестнице, и затопал тяжелыми шагами, перепрыгивая несколько ступенек.
Школьница осталась одна. Проходя мимо, отметил, как синхронно капают слезы из ее глаз, окруженных размазанной тушью, и мутные серые капли с яркого рюкзака, на котором болтается намокший в луже мишка. Недавно он был белым. Мутные, как серый декабрьский день, еще один день.
Холодная вода уже благополучно заняла стельку моего ботинка. Я безуспешно пытался согреть ее теплом собственного тела, и пальцы ноги уже начал покалывать мерзкий холодок.
Вторая подворотня встретила самым отвратительным смрадом, что мог выдать человеческий организм. Мутная вода под ногами несла мусор. В полутьме арки неясно шевелились тени, гулким эхом разнесся ломающийся мальчишеский голос:
– Ты зачем полезла к Михасю?! Я тебя предупреждал – он Наташкин! Ты дерьмо! Сучка… – следом посыпались глухие удары, стоны, мат, который вторило эхо подворотни уверенными детскими голосами, как будто они читали стихи с выражением на школьной сцене.
– Трахни ее! Раздевай! – орали разгоряченные школьники.
Слышался треск рвущейся одежды и непрекращающиеся удары, смешанные с сопением и матом.
«Я не буду, я не буду, – думал я, разбрызгивая под ногами вонючие лужи. – Это не мое дело!» В ботинке хлюпала вонь подворотни и холод еще одного дня.
– Эй! Братва, остывайте! Быстро рассыпались, пока я не навалял! – я не узнал собственный голос, слегка истеричный и сиплый. Я их не напугал своей истерикой.
– Пшел вон, поц! – волчонок проговорил баском, на который скатился его ломающийся голос.
Он не сопротивлялся, когда я рванул его за куртку на себя… Почему, я понял потом, в «скорой». Пока же я, как в страшном сне, раздавал тумаки и пинки по лицам мальчишек и девчонок, которые стремились сбить меня с ног, орали матом, рвали одежду, как стая оголодавших шакалов. Только тонкая струйка в районе правого подреберья тревожным теплом заливалась под ремень брюк.
– Осторожно, не задень нож, извлечем в операционной. Пока он дополз до остановки, много крови потерял, слишком много… – поспешно предупредила усталая женщина в белом халате, блеснув в мою сторону тонкой оправой очков.
Мне было больно на вдохе и пекла огнем промерзшая правая ступня. Холодно. Скоро Новый Год, надеюсь, выпадет пушистый белый снег и укроет всю дрянь, что так накопилась за последние дни. Я закрыл глаза. Передо мной кружились крупными белыми хлопьями первые снежинки. Так хочется спать!
– Не спи, дружочек! – слышал я сквозь вату ослепительно белого снега. – Тебе нельзя спать! Побудь с нами до операционной…
Размеренный писк сорвался на ровный стон, затухающий в пелене усиливающегося снега. Я засыпаю, скоро Новый Год…